Я вновь свел
свое имущество к такому минимуму, что в случае перемены места жительства мог
все унести в руках. Единственное неудобство мне причиняли тяжелые гантели,
но я и их ухитрялся уносить с прочими вещами. Я не держал у себя дома
никаких книг, читая нужные мне книги в библиотеках и научных кабинетах.
Когда я познакомился с моей будущей женой Ольгой (в 1965 году) и мы по
какому-то делу зашли в снимавшуюся тогда мною комнатушку, она была потрясена
ее убожеством и не поверила, что это - жилье профессора, уже имевшего
мировую известность.
В эти годы скитаний я в избытке насмотрелся на то, как живут люди на
низших ступенях социальной иерархии. Очень многие истории в моих книгах суть
описания реальных случаев.
Я полностью перестал употреблять алкогольные напитки. Произошло это так.
Конец 1963 года был для меня особенно тяжелым в психологическом отношении.
Все предпосылки для перелома в моей личной жизни были уже налицо, но сам
перелом, как оказалось, тоже требовал времени и был болезненным. В это время
я пил водку особенно в больших количествах. В январе я почти полностью
перестал есть, выпивая в сутки иногда несколько бутылок водки. Спал раздетым
при открытом окне, но мне не было холодно. Потом вдруг наступило
протрезвление и абсолютная ясность в мыслях и намерениях. После этого
алкоголь даже в ничтожных дозах стал вызывать у меня отвращение. Возможно,
специалисты по алкоголизму имеют этому какое-то медицинское объяснение. Я же
в объяснении не нуждался. Просто перестал пить, и все. И странное дело, у
всех моих друзей и сослуживцев это вызвало недовольство и даже гнев. Меня
стали убеждать в том, что вредно пить много, но немного выпить - это полезно
для здоровья [355] и компании. Стали обвинять меня в том, что я, став
трезвенником, утратил былую тонкость ума и остроумие. Другие стали
распускать слухи, будто я начинаю делать служебную карьеру, будто ухожу на
работу не то в аппарат ЦК КПСС, не то в закрытое военное или кагэбэвское
учреждение. Чтобы как-то утихомирить противников моей трезвости, я сам
распустил слух, будто принял особое лекарство и теперь даже малая доза
алкоголя для меня может оказаться смертельной. Забавно, что некоторые
искушенные в этих делах алкоголики предложили научить меня, как избавиться
от этого лекарства и продолжать пить. Описание этой "техники" есть в моих
книгах. Кое-кто запомнил, когда (по моим словам) я принял антиалкогольное
лекарство, и ко времени окончания его действия пригласили меня отпраздновать
это событие грандиозной попойкой. Они были очень раздосадованы, когда я
отказался.
В больнице, в которой пытались лечить людей от алкоголизма, я
действительно был и получил от врача упомянутое лекарство. Но это было уже
после того, как я перестал пить. И лекарство я просто выбросил. Но врач
решил, что я вылечился благодаря его усилиям. Я спорить не стал. Потом
подарил ему мои книги. Он в своей книге описал мой случай как пример
эффективности его методов лечения. Я у него был единственным пациентом,
полностью излечившимся от алкоголизма.
Я начал вести здоровый, педантично упорядоченный, почти аскетический
образ жизни. Регулярно плавал в бассейне. Зимой лыжи. Летом - туристические
походы. Каждый день по нескольку раз гимнастика, причем с эспандерами и
гантелями. Строгий режим питания. Стал членом Дома ученых, в котором была
хорошая столовая. Через Дом ученых можно было также доставать путевки в дома
отдыха, причем я мог там отдыхать вместе с дочерью.
Все свои способности и силы я решил посвятить научной и педагогической
работе в области логики и методологии науки. Я почувствовал в себе
способности к этой деятельности и чисто творческую потребность реализовать
их. Эта деятельность приобрела для меня жизненно важное значение сама по
себе, независимо от [356] моих прошлых и настоящих интересов в отношении к
советскому обществу. У меня появились студенты и аспиранты, работавшие под
моим руководством и в духе моих идей. Они отнимали у меня массу времени. Я
уж не говорю о том, сколько времени и сил у меня отнимала моя научная
деятельность.

ПРОПОВЕДНИК
Хотя после хрущевского "переворота" мой антисталинизм утратил смысл, моя
деятельность как своего рода агитатора и пропагандиста не прекратилась. Она
лишь приняла проповеднический характер. Разговоры стали менее опасными. И
круг людей, с которыми я их вел, многократно расширился. Расширилась и
тематика разговоров. Она охватила все аспекты жизни общества и положения
человека в нем. Я стал проповедником наподобие моего литературного героя
Ивана Лаптева в книге "Иди на Голгофу". Моя реальная проповедническая
деятельность дала мне много материала также для книг "Зияющие высоты", "В
преддверии рая" и "Желтый дом".
Благодаря этой проповеднической деятельности я уже к концу хрущевского
периода в основных чертах выработал свою жизненную концепцию, кратко
выразившуюся формулой "Я есть государство", и более или менее четкий план
построения своего внутреннего суверенного государства. Я полностью в моих
разговорах с людьми преодолел марксизм. Не просто отверг, а именно
преодолел, сформулировав основы своей логико-философской и социологической
концепции. В бытовом отношении я оценил достоинства одиночества. Просыпаясь
утром, я говорил себе: как хорошо, что я один! В середине дня я не раз
говорил себе: как хорошо, что я один! Ложась спать, я говорил себе: как
хорошо, что я один! Это одиночество в огромной степени стимулировало мою
роль проповедника. Я выполнял свои служебные, сыновние и отцовские
обязанности. Но все мои силы и чувства поглощала интенсивная
интеллектуальная деятельность. При этом чем меньше практической выгоды и
признания мне сулили результаты моей дея[357] тельности, тем с большим
азартом я в нее погружался. Невозможно измерить, сколько времени и сил я
потратил, например, на логический анализ шахматной проблемы и на вычисление
коэффициента стабильности идеальной коммунистической социальной системы. А
такого рода проблем прошло через мою голову многие сотни.
Я занимался проповедническими импровизациями до 1974 года. Все мои
импровизации пропали безвозвратно. То, что я после 1974 года опубликовал в
своих литературных, социологических и публицистических работах, было лишь
одной из таких импровизаций. Причем я думаю, что это были далеко не лучшие
из моих импровизаций. С годами способность говорить и думать ослабевает. И
опубликовал я лишь незначительную часть из того, что прошло через мою голову
в течение более чем двадцати лет деятельности в качестве проповедника. Тот
факт, что я стал публичным (печатаемым) проповедником, явился результатом
чистой случайности. В мои намерения до 1974 года это вообще не входило.
Более того, встав на этот путь, я нарушил один из фундаментальных принципов
своего проповедничества: разбрасывать мысли, не претендуя на авторство,
видеть людей в лицо и не возвышаться над ними ни материально, ни в смысле
известности.

ПОТЕРЯ ИДЕАЛОВ
Подытожу кратко то, что я пережил к моменту хрущевского "переворота". В
ранней юности я увлекался социалистическими и коммунистическими утопиями
домарксистского периода. Под их влиянием я создал для себя идеал общества, в
котором я хотел бы жить, и идеал моего собственного поведения в этом
обществе. В этом идеальном обществе люди должны жить большими
коллективами-коммунами. Все богатства должны находиться в общем пользовании.
В личном пользовании человек должен иметь самый необходимый минимум. Все
свои силы и способности человек должен отдавать обществу через свою коммуну.
Он должен жить и трудиться на виду у членов своей коммуны, которые дол[358]
жны оценивать его поведение по самым высшим критериям справедливости. Этот
идеалистический коммунизм соответствовал моему положению, воспитанию и
личному характеру. Отдельная койка с чистыми простынями, утоляющая голод
еда, одежда без дыр и заплат были для меня мечтой. К духовным богатствам,
накопленным человечеством, я, как казалось мне, имел неограниченный доступ.
Эти богатства представлялись мне прежде всего в виде общественных
библиотек.. Не имея у себя дома ни единого тома, я "пожирал" книги в
огромном количестве, беря их в библиотеке и у знакомых.
Я любил всякую работу и выполнял ее с самоотверженностью и азартом. Я
чувствовал в себе силы и способности к самой различной деятельности, быстро
обучался и работал лучше других. Мне доставляло удовольствие то, что
окружающие видели это.
Я чувствовал себя неловко, когда меня хвалили взрослые вслух, и стеснялся
этого. Мне было достаточно того, что другие видят, на что я способен, что я
не трус, что я не ябеда, что я надежный товарищ, короче говоря - самый
подходящий человек для коммунистического коллектива. Естественно, я создавал
для себя такой идеал общества, который лучше всего соответствовал мне
самому. Должен признаться, что и теперь, прожив жизнь и испытав все
возможные разочарования, я все же сохранил мое юношеское желание прожить
жизнь в том идеальном коммунистическом обществе. И лучшими моментами моей
жизни были такие, когда мне доводилось быть в коллективах, приближавшихся в
какой-то мере и на какой-то срок к моему юношескому идеалу, и в которых я
имел возможность проявить свои личные качества очевидным для окружающих
образом.
Я был рожден для того, чтобы стать образцовым гражданином идеального
коммунистического общества. И именно поэтому у меня вызвали протест реальные
люди реального коммунистического общества. Я с детства стал замечать, что в
реальности люди стремятся получить как можно больше благ в личное
пользование с наименьшими усилиями и что справедливая оценка качеств
человека и его деятельности имеет место лишь в [359] порядке исключения и в
очень узких пределах. Мои качества идеального коммуниста стали приносить мне
лишь неприятности и огорчения.
В семнадцать лет я сделал для себя величайшее открытие моей
предшествующей жизни, суть которого заключалась в следующем. Никогда не
существовало и никогда не будет существовать общество всеобщего
благополучия, равенства, свободы, братства и справедливости.
Коммунистическое общество не есть исключение на этот счет. И в нем неизбежны
неравенство людей, насилие, вражда, несправедливость и многое другое, что
советская идеология приписывала лишь антагонистическим обществам прошлого. К
такому выводу я пришел, наблюдая реальность, изучая марксизм и читая более
серьезно философские и социологические сочинения немарксистских авторов
прошлого. Думаю, что марксизм тут сыграл свою роль в смысле провоцирования
во мне духа противоречия. Я не знаю ни одного марксистского утверждения
относительно коммунистического общества, которое тогда не вызывало бы у меня
сомнения.
Мой наивный коммунистический идеал не исчез совсем. Он остался
романтической и несбыточной мечтой, но где-то на самом заднем плане
самосознания. Его место заняла странная комбинация трезвого реализма,
отчаяния, бунтарства, стремления к саморазрушению. Критическое отношение к
реальности и к любым идеалам переустройства общества стало доминирующим в
моих умонастроениях. Дух разоблачительства, скептизма и насмешки завладел
моими мыслями и чувствами. Причем это коснулось лишь моих мыслей и чувств,
но не формы поведения. В моих поступках я оставался таким же образцовым
коллективистом, каким был, и еще более укрепился в этих качествах, проявляя
их в делах более серьезных, уже совсем не детских. Мой антисталинизм этого
периода был в известной мере спасением от разъедавшего душу негативизма и
нигилизма. Будучи доведен до предела, он стал положительным идеалом и
стержнем моего образа жизни. Такое состояние продолжалось до хрущевского
"переворота". После него разоблачительство вообще и антисталинизм в
особенности потеряли смысл идеала жизни.

[360]
НАПРАВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
Можно поставить вопрос: зачем нужны были все эти душевные тревоги и
метания, почему бы не жить так, как жили все, отдавая дань юношеским
увлечениям, но в конце концов подчиняясь здравому смыслу и нормальному
стремлению лучше устроиться в жизни?! Не скрою, такие настроения появлялись
у меня, и не раз. В 1940 году во время моего бродяжничества по стране я
хотел жениться, поселиться в глуши, стать лесником, обзавестись домашними
животными и детишками. Но жизненный путь человека иногда бывает
предопределен неподконтрольными ему силами и обстоятельствами. Моему
намерению не суждено было осуществиться. Судьба властно скомандовала мне
даже не "Иди!", а "Беги!". В 1943 году у меня на мгновение вновь мелькнуло
желание уединиться от общества таким же образом, о каком я думал в 1940
году, и я женился. Но и тут я быстро сообразил, что это был путь деградации
и падения. В 1951 - 1954 годы на меня не раз нападали настроения
обывательского благополучия. Но мои соученики, коллеги, друзья и жена
позаботились о том, чтобы это не случилось. Теперь, подводя итоги жизни, я
хочу поблагодарить всех тех, кто помешал мне жить спокойно, благополучно,
без проблем, без тревог, без страданий, без потерь. Через них Судьба
определила направление эволюции моей личности и жизненного пути.
Вот человек живет и растет среди других, аналогичных ему людей. По
каким-то причинам он обращает внимание на одни факты жизни, а не на другие.
Выбирает для чтения определенные книги. Дружит с определенного рода людьми.
Играет определенные роли в играх. Предпочитает совершать такие-то поступки.
Каждый из этих выборов и каждое из этих предпочтений сами по себе не
представляют ничего особенного и не привлекают к себе ничьего внимания. Но в
человеке постепенно складывается определенное направление процесса его
формирования как личности. У прочих людей направление их личности
оказывается сходным, так что можно говорить о некоторой принятой норме. Этот
же исключительный индивид отклоняется от нормы, причем порою настолько, что
развивается в существо иной соци[361] альной породы. Внешне до поры до
времени это остается незаметным не только для окружающих, но даже для самого
уклонившегося от нормы индивида. Лишь в некоторых исключительных ситуациях
вдруг обнаруживается, что вместе со всеми выросло существо, совсем не
похожее на других. Это проявляется в поступках уклонявшегося от нормы,
вызывающих недоумение и порицание у окружающих. Эти поступки могут быть на
первых порах импульсивными. Чаще всего они и остаются на этом уровне. Лишь у
немногих из таких "ненормальных" индивидов эти поступки повторяются и
осознаются, а сам факт "ненормальности" становится основной социальной
чертой личности.
По этой схеме произошло и мое выпадение из нормы. Моя чужеродность
породившему меня обществу проявлялась в множестве мелочей, настораживавших
окружающих, но еще не дававших оснований выносить мне приговор как существу
иной социальной породы. Первый раз я нарушил всякую меру и обнаружил свое
отклонение от нормы осенью 1939 года. Потом я вроде бы вошел во внешне
терпимые рамки. Но изменить сложившееся направление моей личности я все
равно уже не мог. Я много раз отклонялся от него, как самолет отклоняется от
заданного маршрута. Но какой-то заключенный во мне самом пилот каждый раз
исправлял отклонение и выводил меня на предназначенный мне маршрут. Я не
знал, куда именно движусь, - конечной цели маршрута не было. Я чувствовал
лишь направление маршрута и приказ Судьбы "Иди!", "Беги!", "Ползи!",
"Лети!".

РАСТЕРЯННОСТЬ
В послесталинские годы я установил для себя, что с концом сталинизма не
наступило мое примирение с советским обществом. Самый крупный перелом в
истории реального коммунизма совершился, как я думал. Общество в основном
уже вступило в стадию зрелости. Эта стадия будет длиться века с
незначительными доделками и переделками, не меняющими ее сути. Я не видел
возможностей радикальных изменений общества, кото[362] рые устроили бы меня.
И я чувствовал себя не способным до конца интегрироваться в это общество,
стать в нем своим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63