Твою, Лимона, мать…
Я: К тому же Доротея была уже тогда классная художница…
Издатель: Я бы не хотел, чтобы наше издательство обвинили в финансирован
ии деятельности НБП. Да я и не хочу такую деятельность финансировать. И во
обще мне очень не нравится, когда авторы, даже любимые мною, пытаются дави
ть на издательство, в том, какие книги издавать.
Я: Э,э, полегче. ФСБ, точнее, мой следователь, всего лишь попросил от Вас спра
вку, как доказательство, что Вы действительно выплатили мне сумму в пятн
адцать тысяч долларов за издание двух моих произведений: книги воспомин
аний «Книга Мёртвых» и расследования «Охота на Быкова». А Вы тотчас и стр
усили. Следователь уже шесть месяцев не выдаёт мне деньги, потому что у не
го душа Инквизитора, палача. Но я пожаловался три раза Генеральной Проку
ратуре и прокуратура велит следователю отдать конфискованные у меня ча
стные деньги. От Вас требуется лишь подтвердить, что мои деньги Ц чистые.
А какие это книги я Вас заставлял издавать?
Издатель: Все Ваши предложения об издании Ваших социально-политических
книг мне не интересны, мы очень редко издаём non-fiction, кроме того я люблю Лимоно
ва-писателя и равнодушен к Лимонову-политику. Это как минимум.
Я: Когда «роман» «Это я, Эдичка» вышел в 1979 году, он был расценен читателями
именно, как социально-политическая книга. Эмигранты обвинили меня в том,
что я продался КГБ. Когда вышла по-французски моя книга «У нас была Велика
я Эпоха», то французские газеты называли меня «певцом Сталинизма». А ког
да в 1993 вышел в Париже «Дисциплинарный санаторий», очень крупный французс
кий критик Мишель Поляк назвал меня «философом для скин-хэдов». Я хочу ск
азать, что все мои книги социально-политические. Других я не пишу.
Издатель: Я очень расстроен тем, что Вы отвергли все мои предложения. Преж
де всего по поводу трёх романов. Я уверен, что Ваши романы войдут в школьны
е учебники, даже если они остое…нили самому автору. А все предложения об и
здании Ваших социально-политических книг мне не интересны, повторяю…
Я: Вы не хотите меня услышать, Вы не понимаете, что Лимонов Ц автор книги л
екций «Очертания будущего», она сейчас печатается в газете «Лимонка» из
номера в номер Ц тот же Лимонов, что и автор «Эдички». Одно и то же лицо. Он
лишь с годами прояснил своё видение мира и теперь картина того братства
ребят и девушек, братской семьи, о которой он мечтал, бродя в то далёкое жа
ркое лето 1976 года в Нью-Йорке, дана им в «Очертаниях будущего». Я всегда был,
есть и до последнего вздоха останусь социально-политическим автором. В
этом моя сила. Если Вы этого не понимаете Ц то Вы близорукий издатель. Как
можно разрезать меня на писателя и политика, объясните? Подозреваю, что е
сли бы в 1976 году неизвестный никому Эдуард Лимонов принёс бы Вам книгу под
названием «Это я, Эдичка» Ц Вы бы её не напечатали, сославшись на то, что э
то социально-политическая книга. И заподозрив, что это non-fiction, а вы очень ред
ко издаёте non-fiction.
Издатель (молчит, звуки его дыхания): ху-фу, фу-ху Ц хух…
Я: Вам следует продолжать издавать Довлатова, это политически корректны
й писатель, как Вы Ц политически корректный издатель. Я Ц политический
писатель и политический заключённый. Вы сумели один раз зацепить деньга
ми писателя Лимонова, ну а вкуса, силы и мужества и веры не хватает, чтобы п
родолжать быть его издателем. А ведь много веры и не нужно. Я уже крупнейши
й писатель современного мира. ФСБ и тюрьма постараются, сделают меня Вел
иким.
Издатель (фыркает): Кхе-кхе…
Я: Я с Вами разговариваю без сюсюканья, без умолчаний, без жеманного кокет
ства живого человека. Я наполовину бронзовый, и потому называю себя «Вел
иким писателем» as a matter of fact, как бизнесмен назвал бы «обширными» какие-нибудь
залежи урана или самым крупным в мире назвал бы, скажем, тракторный завод.
Мне брехня давно уже не нужна. Брехня и ложная скромность унизительны. Но
продолжим… Вы хотите от меня роман, но я их не пишу Ц последний написан в
1990 году. Ещё в середине 80-х годов критик Николь Занд догадалась, и писала в «
Ле Монд» обо мне: «Его роман Ц его жизнь.» Вот и печатайте главы моей жизн
и. Каждая глава моей жизни Ц мой роман. Вы здесь в России нечутки, как брёв
на или как сапоги. И не развиты.
Издатель: Что касается аванса за «Монстров» и «Книгу воды» Ц могу предл
ожить рублёвый эквивалент 2500 долларов США. А там уже будем надеться на хор
ошие продажи.
Я: Мне мало этих денег. И мне непонятно, почему за «Книгу мёртвых» Вы выпла
тили мне десять тысяч аванса, за книгу о Быкове Ц 5 тысяч долларов, и так и н
е начали выплачивать проценты с продажи, хотя ведь сами писали мне в тюрь
му, что «Охота» продаётся очень хорошо". Что, в течении полутора лет моя це
на как писателя драматически уменьшилась в четыре раза? Этого быть не мо
жет, потому что пол-России осведомлено о том, что я в тюрьме. У меня складыв
ается впечатление, что Вы пользуетесь тем обстоятельством, что я нахожус
ь в тюрьме.
Издатель: По поводу Вашего последнего письма. Мне неприятно и жаль, что Вы
пишите о том, что Вам приходится выпрашивать и ждать денег. Это неправда, м
ы за всё заплатили далеко вперёд
Я: Поскольку все мои деньги конфискованы следствием, то даже продуктовые
посылки в тюрьму мне оплачивает мой защитник. Пребывание в тюрьме, кстат
и Ц дорогое удовольствие. Я предполагал, что пребывание в тюрьме даёт мн
е право на некоторые небольшие льготы в отношениях с моим издателем, как
то: дружеский аванс, какие-то деньги в счёт публикации следующей книги. За
мной долгов не числится, первая же книга вернула бы Вам эти несколько тыс
яч долларов. Вы ведёте себя хуже, чем когда я был на свободе…
Аслан: Эдуард, у тебя больше не осталось твоего шоколада?
Я (шуршу бумагами): Держи! Осталось немного…
Аслан: Спасибо партийцам.
Нет, Издатель не понимает, кого он издаёт. Такое может быть. Близкие даже л
юди однажды перестают понимать, кто ты. Моя первая жена Анна знала лучше м
еня мои стихи, но расставшись со мной, потом не могла понять последующего
моего творчества… Ни жанра, ни смысла текстов «Русское» и «Золотой век».
«Что это? Зачем?» Когда я написал мой первый роман, те, кто любил мои стихи, г
оворили мне: «Поэт ты отличный, а вот проза тебе не удается. Ну зачем ты ста
л писать прозу. Только позоришься с этим…» В 90-е года, те, кто был в восторге
от моих «романов», не захотели понимать мою журналистику. «Ты отличный п
исатель, зачем ты лезешь в беллетристику? Пусть этим занимаются бесталан
ные патриоты, но ты Ц в „Савраске“?!» Они морщили носы и считали, что я загу
бил свою репутацию тем что стал публиковать статьи в «Советской России»
. Впоследствии суждено было появиться и тем, кто любил мою журналистику, н
о не верил в мой политический талант. «Журналист ты был от Бога, но в полит
ике, в политике ты ничего не понимаешь. Политика Ц грязное дело», Ц гово
рили они снисходительно и банально.
Если бы я слушал моих близких и окружающих меня людей, я бы так и остался у
меренно пьющим московским поэтом, в треснувших очках и с корявой физионо
мией. И сейчас выдёргивал бы морковку со своих шести соток, задумчиво оти
рал бы её о фуфайку и хрустел бы морковкой, разговаривая с соседом о первы
х заморозках. А не сидел бы в Бастилии, как государственный преступник. На
прашивается только одно возможное объяснение поведению близких: люди п
о природе своей реакционны, неподвижны, они совсем не хотят, чтобы ты был б
ольше их. Они намеренно тянут тебя назад, в свой вонючий улей. Помню алкого
личка Наташа Медведева, жена, радовалась, когда мне случалось напиваться
. «Edward, She is very happy to see you drink», Ц с изумлением открыл мне наш общий друг Тьери Мариньяк.
Это всё происходило в середине 80-х годов в Париже. Выглядело её удовольст
вие якобы непонятным и неуместным. Мне её удовольствие по поводу моего с
остояния опьянения было куда как понятно. Чрезмерно выпив, я опускался н
а один уровень с нею, во мне обнажалась человеческая слабость. Люди, и близ
кие, хотят, чтоб их кумиры, любимые так же вывозились в дерьме, как они сами,
не высовывались, не возвышались. Мои жёны и близкие, хотя и хотели быть жён
ами Супермена и железного человека, радовались проявлению моих слабост
ей. Род человеческий всегда тянет свои жирные пухлые ручонки к Герою: «Со
йди к нам в жидкое месиво, будь как мы!» А я бил их по рукам, а я кричал своей ж
енщине: «Ты ленива! Подъём, в строй, совершенствуй себя!» Толпа не любит жи
ть с героями. Пока я не пришёл в камеру 32, они себе спокойно храпели до обеда
, возились до полуночи, а появился я, и им пришлось почувствовать себя вино
вными перед самими собой. Я говорил им: «Учите английский, используйте вр
емя, ходите на прогулку, не то у Вас атрофируются ноги, занимайтесь спорто
м». Им пришлось переживать меня недели две, они пытались подражать мне, мы
пошли все трое на прогулку… Первым отстал Аслан… Ихтиандр продержался д
ольше и импульсивно, с перерывами ходил на прогулки. Потом, к его счастью,
началась осень и появился предлог не ходить, Ц дождь, он радостно дождём
и воспользовался, хотя одна треть прогулочного дворика закрыта железно
й крышей. Человек слаб и не терпит возле себя возвышающихся людей: Ихтиан
др едва ли не каждый вечер канючит, что вот на Бутырке бы… Я для него слишк
ом активен, и он имеет в виду, что на Бутырке бы меня поставили на место… Иб
о я камень, брошенный в их стоячий пруд.
Газета «Коммерсант» задала вопрос французскому писателю Эммануэлю Кар
реру: Какого Вы мнения об Андрее Макине?
Э. Каррер: Честно говоря, я не очень люблю его произведения. За «Testament» он полу
чил Гонкуровскую премию. Добрая и искренняя книга, но для меня немного ск
учная, поверхностная /…/ Я встречал в Париже ещё одного русского писателя
… Эдуарда Лимонова. Где он, кстати, теперь?
«Коммерсант»: Сидит в тюрьме. У него сложная репутация левого экстремист
а, и о своей партии он сейчас думает больше, чем о своих книгах".
Э. Каррер: "Вот повезло ему! Я гораздо больше люблю писателей с плохой репу
тацией. Скандальный Лимонов для меня интереснее, чем приглаженный Макин.
Каррер сам, если не приглаженный, то причёсанный. У него есть роман «Усы»,
где рассказывается, как приличный член общества, бизнесмен, сбривает усы
, но окружающие его люди не замечают изменения в его внешности. История с у
сами Ц повод для обличения безжизненного безразличия буржуазного общ
ества. Но Каррер, какой он ни есть буржуазный, хотя бы понимает, что стыдно
быть буржуазным, политкорректным, что это своего рода умственная и родов
ая неполноценность: быть буржуазным. Что это мелко. Что быть буржуазным
Ц это как признаться Ц «Вот Ц я не очень умный, Вы знаете». У француза хо
ть шевелится в подкорке Ц что стыдно быть этаким Макиным, что стыдно быт
ь скучным и поверхностным, пусть и добрым. Каррер знает, что злые, неправил
ьные, сидящие в тюрьмах, антибуржуазные прoклятые писатели приносят чело
вечеству больше озарений и дают пинков, чем Макины. Мы Ц камни, взрывающи
е ваши болота! Француз Каррер понял и позавидовал Лимонову, потому что во
Франции есть традиция де Сада, Бодлера, Селина, Жана Жене. В России? Первог
о нашего поэта Василия Тредиаковского при дворе били палкой. Все последу
ющие наши писатели старались быть политкорректными. Прoклятым был Чаада
ев, Герцен был прoклятым, но умел устроиться. Крайне не повезло Чернышевск
ому, после чуть ли не двадцатилетней каторги умер в Астрахани… Нет у нас п
рoклятой традиции, хотя отдельные прoклятые писатели были. Впрочем они не
были тотальными бунтовщиками, их бунт был в основном антисамодержавным,
политическим.
Ну конечно, они слышали тут в России о прoклятых. Самая последняя модель пр
oклятого поэта для русских Ц это Шарль Бодлер. Жан Жене или Пазолини для р
усских недоступны, просто морально непостижимы. «Лолиту» Набокова они п
рочли, как читают краснощёкие здоровые крестьянские дети. И писали в ред
акции газет: «Ну и что особенного в этой „Лолите“? А нас пугали!» С такой то
лстой шкурой как у русских, ну конечно, ничего особенного…
Я: Русские, Иосиф, недоразвитые по фазе, не понимают моего типа писателя. Г
де надо плакать, Ц они смеются, и наоборот Ц плачут, где я смеюсь. Они любя
т свои кинокомедии 70-х годов Ц всякое свинство: «Бриллиантовая рука», «Б
ерегись автомобиля», «Приключения Шурика». Русские Ц нация пошляков Ц
их герои Остап Бендер (жулик-еврей), Никулин, Вицин и Моргунов Ц пошляки, д
оминошники, управдомы. А я трагический писатель. У меня всё серьёзно на 100 г
радусов.
Бродский: Русский обыватель Ц свинья, потому что его кормили отрубями с
оветской анти-героической поп-культуры: «Берегись автомобиля», «Брилли
антовая рука», шурики Ц это всё отруби.
Я: Мы с тобой, Иосиф, оказались единственными трагическими фигурами в лит
ературе русского языка. Все остальные «коллеги Ц литераторы» Ц дешёвы
е комики. Свинский стёб только и слышен со всех сторон. Стёб и чавканье… Эт
ой нации придётся долго тужиться, чтобы родить ещё пару таких…
Бродский: Дело в том, что мы оба с тобой несовременны, Эдик. Я Ц архаичный к
лассицист, позади их советской современности. Ты обо мне правильно писал
, что я поэт 30-х годов. Ты тоже несовременен, ты ломишься панком впереди сов
етской словесности. Мне повезло, и очень, я вписываюсь целиком в каноны кл
ассической культуры, тебе Ц разительно не повезло, просто трагически не
повезло. Для того, чтобы понять тебя Ц у них нет эталонов. Они ни хера не чи
тали такого, чтобы послужило им эталоном. Чтобы потом сравнивать с тобой,
мерить тебя.
Ихтиандр: Вчера, когда ты спал, Эдуард, показывали документальную ленту о
колонии для малолеток. Там из 80 человек, 16 пацанов уже педерасы, опущенные.
Вот на Бутыэрке…
Я: Ихтиандр, эта тема по-видимому тебя лично очень волнует. Что ты как стар
уха Изергиль, всё про педерасов да Бутырку вякаешь ежевечерне…
Бродский: Меня, Эдик, тут осенила простая мысль. Твой Ихтиандр Ц стукач, и
читать ему давали то же самое досье, что и Лёхе, первому твоему сокамерник
у. В досье же сказано: «Автор романа „Это я, Эдичка“, где есть гомосексуаль
ная сцена, в которой главный герой совокупляется с негром на пустыре. Наи
лучший способ разрушить зэка Савенко: постоянно напоминать ему о педера
сах, о теме „педерасы в тюрьме“, об опущенных и опущении. Савенко будет зап
уган, возможно. Тогда в обмен на некие льготы, например, обещание, что он бу
дет отбывать наказание в спецлагере, он признает на суде свою вину. Или ча
сть вины.» Всё так просто. Заметь, Ихтиандр ни разу не упомянул, что читал т
вой роман «Это я, Эдичка», потому что Лёха уже пользовался этим романом, эт
о тебя бы насторожило. Однако Ихтиандр упомянул, что читал твою книгу «По
дросток Савенко». Опытный следователь, а твой инквизитор по особо важным
делам не мог стать особо важным, если б не был опытным, прописал Ихтиандру
знание твоей другой книги. Ихтиандру дана роль запугивать тебя более за
вуалированным способом Ц постоянно напоминать тебе о твоей пяте Ахилл
еса. Толстая сука этот Ихтиандр….
Ихтиандр: Вот если, не дай Бог для тебя, тебя осудят, попадёшь на Пресню, вот
ты узнаешь…
Бродский: Вот, это уже прямое указание на то, что он читал твоё досье. Иначе
почему он считает, что тебе, бородатому мужику 58 лет, с такими уважаемыми в
тюрьме статьями как у тебя, почётными геройскими статьями 205-й, 208-й плюс 222-й,
есть чего опасаться на Пресне?
Я: Может мне устроить с ним разборку, «рамс» как выражался бандит Мишка, и
развести его на чистосердечное признание. Вывести его на это не физическ
и, а путём логических построений.
Бродский: Это взвинтит ситуацию в камере. Не стоит. Следователи решат, что
тема тебя всё-таки нервирует, и возобновят давление на тебя. Пропусти мим
о ушей.
Я: Сколько врагов, блин, из всех щелей лезут.
А.Кабаков, писатель: …несут с базара Маринину, и даже мишуру Савенко…
Я: Ты-то чего, недотыкомка хуева! Чего меня поминаешь всуе? Ходи себе по кок
тейлям, крякай, вздыхай, охай, жалуйся, пропускай тут водочки, там бутербро
дик, и будь доволен. Чего я тебе сделал? Что, в должности понизили, секретар
шу отняли, больше ты в кабинете с видом на Пушкинскую площадь не сидишь? Че
го меня-то,…мы с тобой из разных весовых категорий литературы, я Ц тяжёлы
й полубронзовый, ты Ц в категории дохлых мух. Чего тебе Савенко?
Нашёл кому завидовать, господин Кабаков! Ты ж в букве "К" в Бастилии сидеть
не будешь, чего завидуешь? Что, модный писатель был, да быстро кончился, «н
евозвращенца» публика купила, а после не хочет ничего твоего покупать, ж
идкий собрат?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Я: К тому же Доротея была уже тогда классная художница…
Издатель: Я бы не хотел, чтобы наше издательство обвинили в финансирован
ии деятельности НБП. Да я и не хочу такую деятельность финансировать. И во
обще мне очень не нравится, когда авторы, даже любимые мною, пытаются дави
ть на издательство, в том, какие книги издавать.
Я: Э,э, полегче. ФСБ, точнее, мой следователь, всего лишь попросил от Вас спра
вку, как доказательство, что Вы действительно выплатили мне сумму в пятн
адцать тысяч долларов за издание двух моих произведений: книги воспомин
аний «Книга Мёртвых» и расследования «Охота на Быкова». А Вы тотчас и стр
усили. Следователь уже шесть месяцев не выдаёт мне деньги, потому что у не
го душа Инквизитора, палача. Но я пожаловался три раза Генеральной Проку
ратуре и прокуратура велит следователю отдать конфискованные у меня ча
стные деньги. От Вас требуется лишь подтвердить, что мои деньги Ц чистые.
А какие это книги я Вас заставлял издавать?
Издатель: Все Ваши предложения об издании Ваших социально-политических
книг мне не интересны, мы очень редко издаём non-fiction, кроме того я люблю Лимоно
ва-писателя и равнодушен к Лимонову-политику. Это как минимум.
Я: Когда «роман» «Это я, Эдичка» вышел в 1979 году, он был расценен читателями
именно, как социально-политическая книга. Эмигранты обвинили меня в том,
что я продался КГБ. Когда вышла по-французски моя книга «У нас была Велика
я Эпоха», то французские газеты называли меня «певцом Сталинизма». А ког
да в 1993 вышел в Париже «Дисциплинарный санаторий», очень крупный французс
кий критик Мишель Поляк назвал меня «философом для скин-хэдов». Я хочу ск
азать, что все мои книги социально-политические. Других я не пишу.
Издатель: Я очень расстроен тем, что Вы отвергли все мои предложения. Преж
де всего по поводу трёх романов. Я уверен, что Ваши романы войдут в школьны
е учебники, даже если они остое…нили самому автору. А все предложения об и
здании Ваших социально-политических книг мне не интересны, повторяю…
Я: Вы не хотите меня услышать, Вы не понимаете, что Лимонов Ц автор книги л
екций «Очертания будущего», она сейчас печатается в газете «Лимонка» из
номера в номер Ц тот же Лимонов, что и автор «Эдички». Одно и то же лицо. Он
лишь с годами прояснил своё видение мира и теперь картина того братства
ребят и девушек, братской семьи, о которой он мечтал, бродя в то далёкое жа
ркое лето 1976 года в Нью-Йорке, дана им в «Очертаниях будущего». Я всегда был,
есть и до последнего вздоха останусь социально-политическим автором. В
этом моя сила. Если Вы этого не понимаете Ц то Вы близорукий издатель. Как
можно разрезать меня на писателя и политика, объясните? Подозреваю, что е
сли бы в 1976 году неизвестный никому Эдуард Лимонов принёс бы Вам книгу под
названием «Это я, Эдичка» Ц Вы бы её не напечатали, сославшись на то, что э
то социально-политическая книга. И заподозрив, что это non-fiction, а вы очень ред
ко издаёте non-fiction.
Издатель (молчит, звуки его дыхания): ху-фу, фу-ху Ц хух…
Я: Вам следует продолжать издавать Довлатова, это политически корректны
й писатель, как Вы Ц политически корректный издатель. Я Ц политический
писатель и политический заключённый. Вы сумели один раз зацепить деньга
ми писателя Лимонова, ну а вкуса, силы и мужества и веры не хватает, чтобы п
родолжать быть его издателем. А ведь много веры и не нужно. Я уже крупнейши
й писатель современного мира. ФСБ и тюрьма постараются, сделают меня Вел
иким.
Издатель (фыркает): Кхе-кхе…
Я: Я с Вами разговариваю без сюсюканья, без умолчаний, без жеманного кокет
ства живого человека. Я наполовину бронзовый, и потому называю себя «Вел
иким писателем» as a matter of fact, как бизнесмен назвал бы «обширными» какие-нибудь
залежи урана или самым крупным в мире назвал бы, скажем, тракторный завод.
Мне брехня давно уже не нужна. Брехня и ложная скромность унизительны. Но
продолжим… Вы хотите от меня роман, но я их не пишу Ц последний написан в
1990 году. Ещё в середине 80-х годов критик Николь Занд догадалась, и писала в «
Ле Монд» обо мне: «Его роман Ц его жизнь.» Вот и печатайте главы моей жизн
и. Каждая глава моей жизни Ц мой роман. Вы здесь в России нечутки, как брёв
на или как сапоги. И не развиты.
Издатель: Что касается аванса за «Монстров» и «Книгу воды» Ц могу предл
ожить рублёвый эквивалент 2500 долларов США. А там уже будем надеться на хор
ошие продажи.
Я: Мне мало этих денег. И мне непонятно, почему за «Книгу мёртвых» Вы выпла
тили мне десять тысяч аванса, за книгу о Быкове Ц 5 тысяч долларов, и так и н
е начали выплачивать проценты с продажи, хотя ведь сами писали мне в тюрь
му, что «Охота» продаётся очень хорошо". Что, в течении полутора лет моя це
на как писателя драматически уменьшилась в четыре раза? Этого быть не мо
жет, потому что пол-России осведомлено о том, что я в тюрьме. У меня складыв
ается впечатление, что Вы пользуетесь тем обстоятельством, что я нахожус
ь в тюрьме.
Издатель: По поводу Вашего последнего письма. Мне неприятно и жаль, что Вы
пишите о том, что Вам приходится выпрашивать и ждать денег. Это неправда, м
ы за всё заплатили далеко вперёд
Я: Поскольку все мои деньги конфискованы следствием, то даже продуктовые
посылки в тюрьму мне оплачивает мой защитник. Пребывание в тюрьме, кстат
и Ц дорогое удовольствие. Я предполагал, что пребывание в тюрьме даёт мн
е право на некоторые небольшие льготы в отношениях с моим издателем, как
то: дружеский аванс, какие-то деньги в счёт публикации следующей книги. За
мной долгов не числится, первая же книга вернула бы Вам эти несколько тыс
яч долларов. Вы ведёте себя хуже, чем когда я был на свободе…
Аслан: Эдуард, у тебя больше не осталось твоего шоколада?
Я (шуршу бумагами): Держи! Осталось немного…
Аслан: Спасибо партийцам.
Нет, Издатель не понимает, кого он издаёт. Такое может быть. Близкие даже л
юди однажды перестают понимать, кто ты. Моя первая жена Анна знала лучше м
еня мои стихи, но расставшись со мной, потом не могла понять последующего
моего творчества… Ни жанра, ни смысла текстов «Русское» и «Золотой век».
«Что это? Зачем?» Когда я написал мой первый роман, те, кто любил мои стихи, г
оворили мне: «Поэт ты отличный, а вот проза тебе не удается. Ну зачем ты ста
л писать прозу. Только позоришься с этим…» В 90-е года, те, кто был в восторге
от моих «романов», не захотели понимать мою журналистику. «Ты отличный п
исатель, зачем ты лезешь в беллетристику? Пусть этим занимаются бесталан
ные патриоты, но ты Ц в „Савраске“?!» Они морщили носы и считали, что я загу
бил свою репутацию тем что стал публиковать статьи в «Советской России»
. Впоследствии суждено было появиться и тем, кто любил мою журналистику, н
о не верил в мой политический талант. «Журналист ты был от Бога, но в полит
ике, в политике ты ничего не понимаешь. Политика Ц грязное дело», Ц гово
рили они снисходительно и банально.
Если бы я слушал моих близких и окружающих меня людей, я бы так и остался у
меренно пьющим московским поэтом, в треснувших очках и с корявой физионо
мией. И сейчас выдёргивал бы морковку со своих шести соток, задумчиво оти
рал бы её о фуфайку и хрустел бы морковкой, разговаривая с соседом о первы
х заморозках. А не сидел бы в Бастилии, как государственный преступник. На
прашивается только одно возможное объяснение поведению близких: люди п
о природе своей реакционны, неподвижны, они совсем не хотят, чтобы ты был б
ольше их. Они намеренно тянут тебя назад, в свой вонючий улей. Помню алкого
личка Наташа Медведева, жена, радовалась, когда мне случалось напиваться
. «Edward, She is very happy to see you drink», Ц с изумлением открыл мне наш общий друг Тьери Мариньяк.
Это всё происходило в середине 80-х годов в Париже. Выглядело её удовольст
вие якобы непонятным и неуместным. Мне её удовольствие по поводу моего с
остояния опьянения было куда как понятно. Чрезмерно выпив, я опускался н
а один уровень с нею, во мне обнажалась человеческая слабость. Люди, и близ
кие, хотят, чтоб их кумиры, любимые так же вывозились в дерьме, как они сами,
не высовывались, не возвышались. Мои жёны и близкие, хотя и хотели быть жён
ами Супермена и железного человека, радовались проявлению моих слабост
ей. Род человеческий всегда тянет свои жирные пухлые ручонки к Герою: «Со
йди к нам в жидкое месиво, будь как мы!» А я бил их по рукам, а я кричал своей ж
енщине: «Ты ленива! Подъём, в строй, совершенствуй себя!» Толпа не любит жи
ть с героями. Пока я не пришёл в камеру 32, они себе спокойно храпели до обеда
, возились до полуночи, а появился я, и им пришлось почувствовать себя вино
вными перед самими собой. Я говорил им: «Учите английский, используйте вр
емя, ходите на прогулку, не то у Вас атрофируются ноги, занимайтесь спорто
м». Им пришлось переживать меня недели две, они пытались подражать мне, мы
пошли все трое на прогулку… Первым отстал Аслан… Ихтиандр продержался д
ольше и импульсивно, с перерывами ходил на прогулки. Потом, к его счастью,
началась осень и появился предлог не ходить, Ц дождь, он радостно дождём
и воспользовался, хотя одна треть прогулочного дворика закрыта железно
й крышей. Человек слаб и не терпит возле себя возвышающихся людей: Ихтиан
др едва ли не каждый вечер канючит, что вот на Бутырке бы… Я для него слишк
ом активен, и он имеет в виду, что на Бутырке бы меня поставили на место… Иб
о я камень, брошенный в их стоячий пруд.
Газета «Коммерсант» задала вопрос французскому писателю Эммануэлю Кар
реру: Какого Вы мнения об Андрее Макине?
Э. Каррер: Честно говоря, я не очень люблю его произведения. За «Testament» он полу
чил Гонкуровскую премию. Добрая и искренняя книга, но для меня немного ск
учная, поверхностная /…/ Я встречал в Париже ещё одного русского писателя
… Эдуарда Лимонова. Где он, кстати, теперь?
«Коммерсант»: Сидит в тюрьме. У него сложная репутация левого экстремист
а, и о своей партии он сейчас думает больше, чем о своих книгах".
Э. Каррер: "Вот повезло ему! Я гораздо больше люблю писателей с плохой репу
тацией. Скандальный Лимонов для меня интереснее, чем приглаженный Макин.
Каррер сам, если не приглаженный, то причёсанный. У него есть роман «Усы»,
где рассказывается, как приличный член общества, бизнесмен, сбривает усы
, но окружающие его люди не замечают изменения в его внешности. История с у
сами Ц повод для обличения безжизненного безразличия буржуазного общ
ества. Но Каррер, какой он ни есть буржуазный, хотя бы понимает, что стыдно
быть буржуазным, политкорректным, что это своего рода умственная и родов
ая неполноценность: быть буржуазным. Что это мелко. Что быть буржуазным
Ц это как признаться Ц «Вот Ц я не очень умный, Вы знаете». У француза хо
ть шевелится в подкорке Ц что стыдно быть этаким Макиным, что стыдно быт
ь скучным и поверхностным, пусть и добрым. Каррер знает, что злые, неправил
ьные, сидящие в тюрьмах, антибуржуазные прoклятые писатели приносят чело
вечеству больше озарений и дают пинков, чем Макины. Мы Ц камни, взрывающи
е ваши болота! Француз Каррер понял и позавидовал Лимонову, потому что во
Франции есть традиция де Сада, Бодлера, Селина, Жана Жене. В России? Первог
о нашего поэта Василия Тредиаковского при дворе били палкой. Все последу
ющие наши писатели старались быть политкорректными. Прoклятым был Чаада
ев, Герцен был прoклятым, но умел устроиться. Крайне не повезло Чернышевск
ому, после чуть ли не двадцатилетней каторги умер в Астрахани… Нет у нас п
рoклятой традиции, хотя отдельные прoклятые писатели были. Впрочем они не
были тотальными бунтовщиками, их бунт был в основном антисамодержавным,
политическим.
Ну конечно, они слышали тут в России о прoклятых. Самая последняя модель пр
oклятого поэта для русских Ц это Шарль Бодлер. Жан Жене или Пазолини для р
усских недоступны, просто морально непостижимы. «Лолиту» Набокова они п
рочли, как читают краснощёкие здоровые крестьянские дети. И писали в ред
акции газет: «Ну и что особенного в этой „Лолите“? А нас пугали!» С такой то
лстой шкурой как у русских, ну конечно, ничего особенного…
Я: Русские, Иосиф, недоразвитые по фазе, не понимают моего типа писателя. Г
де надо плакать, Ц они смеются, и наоборот Ц плачут, где я смеюсь. Они любя
т свои кинокомедии 70-х годов Ц всякое свинство: «Бриллиантовая рука», «Б
ерегись автомобиля», «Приключения Шурика». Русские Ц нация пошляков Ц
их герои Остап Бендер (жулик-еврей), Никулин, Вицин и Моргунов Ц пошляки, д
оминошники, управдомы. А я трагический писатель. У меня всё серьёзно на 100 г
радусов.
Бродский: Русский обыватель Ц свинья, потому что его кормили отрубями с
оветской анти-героической поп-культуры: «Берегись автомобиля», «Брилли
антовая рука», шурики Ц это всё отруби.
Я: Мы с тобой, Иосиф, оказались единственными трагическими фигурами в лит
ературе русского языка. Все остальные «коллеги Ц литераторы» Ц дешёвы
е комики. Свинский стёб только и слышен со всех сторон. Стёб и чавканье… Эт
ой нации придётся долго тужиться, чтобы родить ещё пару таких…
Бродский: Дело в том, что мы оба с тобой несовременны, Эдик. Я Ц архаичный к
лассицист, позади их советской современности. Ты обо мне правильно писал
, что я поэт 30-х годов. Ты тоже несовременен, ты ломишься панком впереди сов
етской словесности. Мне повезло, и очень, я вписываюсь целиком в каноны кл
ассической культуры, тебе Ц разительно не повезло, просто трагически не
повезло. Для того, чтобы понять тебя Ц у них нет эталонов. Они ни хера не чи
тали такого, чтобы послужило им эталоном. Чтобы потом сравнивать с тобой,
мерить тебя.
Ихтиандр: Вчера, когда ты спал, Эдуард, показывали документальную ленту о
колонии для малолеток. Там из 80 человек, 16 пацанов уже педерасы, опущенные.
Вот на Бутыэрке…
Я: Ихтиандр, эта тема по-видимому тебя лично очень волнует. Что ты как стар
уха Изергиль, всё про педерасов да Бутырку вякаешь ежевечерне…
Бродский: Меня, Эдик, тут осенила простая мысль. Твой Ихтиандр Ц стукач, и
читать ему давали то же самое досье, что и Лёхе, первому твоему сокамерник
у. В досье же сказано: «Автор романа „Это я, Эдичка“, где есть гомосексуаль
ная сцена, в которой главный герой совокупляется с негром на пустыре. Наи
лучший способ разрушить зэка Савенко: постоянно напоминать ему о педера
сах, о теме „педерасы в тюрьме“, об опущенных и опущении. Савенко будет зап
уган, возможно. Тогда в обмен на некие льготы, например, обещание, что он бу
дет отбывать наказание в спецлагере, он признает на суде свою вину. Или ча
сть вины.» Всё так просто. Заметь, Ихтиандр ни разу не упомянул, что читал т
вой роман «Это я, Эдичка», потому что Лёха уже пользовался этим романом, эт
о тебя бы насторожило. Однако Ихтиандр упомянул, что читал твою книгу «По
дросток Савенко». Опытный следователь, а твой инквизитор по особо важным
делам не мог стать особо важным, если б не был опытным, прописал Ихтиандру
знание твоей другой книги. Ихтиандру дана роль запугивать тебя более за
вуалированным способом Ц постоянно напоминать тебе о твоей пяте Ахилл
еса. Толстая сука этот Ихтиандр….
Ихтиандр: Вот если, не дай Бог для тебя, тебя осудят, попадёшь на Пресню, вот
ты узнаешь…
Бродский: Вот, это уже прямое указание на то, что он читал твоё досье. Иначе
почему он считает, что тебе, бородатому мужику 58 лет, с такими уважаемыми в
тюрьме статьями как у тебя, почётными геройскими статьями 205-й, 208-й плюс 222-й,
есть чего опасаться на Пресне?
Я: Может мне устроить с ним разборку, «рамс» как выражался бандит Мишка, и
развести его на чистосердечное признание. Вывести его на это не физическ
и, а путём логических построений.
Бродский: Это взвинтит ситуацию в камере. Не стоит. Следователи решат, что
тема тебя всё-таки нервирует, и возобновят давление на тебя. Пропусти мим
о ушей.
Я: Сколько врагов, блин, из всех щелей лезут.
А.Кабаков, писатель: …несут с базара Маринину, и даже мишуру Савенко…
Я: Ты-то чего, недотыкомка хуева! Чего меня поминаешь всуе? Ходи себе по кок
тейлям, крякай, вздыхай, охай, жалуйся, пропускай тут водочки, там бутербро
дик, и будь доволен. Чего я тебе сделал? Что, в должности понизили, секретар
шу отняли, больше ты в кабинете с видом на Пушкинскую площадь не сидишь? Че
го меня-то,…мы с тобой из разных весовых категорий литературы, я Ц тяжёлы
й полубронзовый, ты Ц в категории дохлых мух. Чего тебе Савенко?
Нашёл кому завидовать, господин Кабаков! Ты ж в букве "К" в Бастилии сидеть
не будешь, чего завидуешь? Что, модный писатель был, да быстро кончился, «н
евозвращенца» публика купила, а после не хочет ничего твоего покупать, ж
идкий собрат?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39