А в российском обществе чу
вствуется отвращение к женщине, возьмите хотя бы тварный термин «тёлка».
Тюрьма чтит только одну ипостась женщины: мать. Мать старенькая, не мадон
на, упаси боже, но седая женщина, мама взрослого сына-зэка, сгубившего сво
ю жизнь в тюрьме. Мать Ц женщина давно прошедшая грань репродуктивного
возраста. Свирепый сын, разорвавший голыми руками десяток ментов склоня
ет голову перед мамой. «В своей домашней кофточке/ В косыночке с горошкам
и/ Седая долгожданная/ Меня встречает мать». Мать не может изменить. Потом
у мамы, седенькие старушки, живут в тюрьме даже в самых каменных сердцах. Н
е исключение и я, всегда ходивший своими путями.
Временная, мимолётная природа любви и неверная природа женщин без экиво
ков проявляется именно в этой жизненной коллизии: «мужчина в тюрьме». Бр
осают всех. Формы оставления женщиной зэка бывают разные, но суть безжал
остно одна: предала мою плоть, мой хуй, мои яйца, отдала свою дыру в пользов
ание другому, другим. Наличие детей редко спасает брак с мужчиной, попавш
им за решётку. Тут обольщаются многие. Дети лишь заставляют женщину боль
ше лгать, иначе говоря, соблюдать приличия, финтить и притворяться. Поско
льку женщина вся телесна, живёт осязанием, посему родственная, через дет
ей Ц кровно-духовная связь не может спасти брак. Тюрьма безжалостно док
азывает, что любовь не бывает платонической. Женщине нужны прикасания к
ней, её основная забота может быть выражена и остаётся выражена детским
кредо: «Хочу на ручки!» Дети добиваются своих «на ручки» истериками. Ладо
нь под задницу Ц ребёнок успокаивается. Когда это «на ручки» невозможно
осуществить, нет ладони под задницей, уютного члена в дыре, связь, брак (ес
ли он есть) разваливается. Ребёнок? Женщина тут не причём, ведь это ей кате
горически физически необходимо Ц «на ручки». Когда она теряет это желан
ие, то превращается в женщину-мать.
Тюрьма Ц это место, где живут оставленные женщинами мужчины. Это угнета
ющее место. Здесь a priori невесело, ибо что весёлого в стаде, состоящим из одних
только козлищ? Там, где не бродят грациозно блеющие и взбрыкивающие от же
лания козочки, что весёлого? Тюрьма Ц это место где терпят, претерпевают,
сидят, парятся, подвергаются несвободе, где отдают лучшие годы, где остав
ляют молодость, где «погибли юность и талант». На самом деле все эти вышеп
еречисленные наказания не есть абсолютные, и потому неудобны, но и не стр
ашны. Самое страшное в тюрьме Ц это отсутствие возможности совокуплени
я, соития, так именно мне хочется сформулировать, чтобы избегнуть вульга
рности. Ибо речь идёт о серьёзной и страшной теме, где вульгарность неуме
стна.
Мужики так поэтому и строги друг к другу в тюрьме, так дисциплинируют и ас
кетизируют себя иерархией, придуманной ими, потому что они мстят женщине
, тщась напрасно заменить её, забыть её. Потому, говорю, и придумали себе ие
рархию: воров в законе, авторитетов, смотрящих, бродяг, мужиков Ц потому ч
то не над кем экзерсировать, осуществлять мужескую свою интервенцию, агр
ессию. Объекта, женщины, Ц нет. Потому агрессия направлена на всех чужих
придуманной иерархии. Воровской способ жизни (ход) так же иллюзорен и так
же подлинен, как литература. И так же жалок, заменитель. Ибо ничто не замен
ит слизистой пизды. Институция «пидоров» и «опускания» используется в т
юрьме, как правило, как наказание, как порицание, вынесенное тюремным кол
лективом. Источником удовольствие наказания пидоров служить не может.
В тюрьме нет возможности соития. Она начисто отсутствует. Но мы умело обм
анываем себя. О, как зэки умеют обманывать себя. Как мужчины без женщин уме
ло изобретают себе женщину. И возможность соития.
Сама женщина Ц уже возможность соития, его знак. Идя по улице, входя в мет
ро, я безошибочно, пятнами замечал объекты, работал как радар. «Эта, эта, во
т эта…» Женщина сводится к промежности. Рисунки на стенах туалетов безош
ибочно правы Ц выделяя главное. Сны зэка также правы, выделяя главное. Мо
й Суккуб, я вызываю его по желанию, не имеет головы, вернее он, голову имеет,
но невыразительное пятно головы. Зато детали задних частей, ляжек, живот
а, и сочащейся дыры Ц прорисованы гипер-реалистически.
Вся улица в любой данный момент знает о грозящей возможности соития. Как
ой-нибудь проспект Мира. Реализуется одна, но возможностей Ц сотни. Женщ
ина едет на службу. А её сопровождают возникающие, отмирающие, сменяющие
ся возможности соития. Лиза, ты едешь на службу, и так как ты не очень чисто
плотна, от тебя несёт только что совершённым соитием. И те самцы, кто оказы
вается рядом, морщат носы, внюхиваясь, трепещут крыльями носа. Честнее бы
ло бы встать на углу, нагнуться, приспустить трусики, и дать себя иметь. Вс
ё равно тебя только что имели. Подумаешь, помешают в тебе ещё, горячим коло
м. Одним. Другим. Третьим. Содрогнёшься, подтянешь штанишки на ягодицы, опу
стишь юбку, поедешь в метро. Хлюпая. В переходе обнаружишь, что из тебя кап
лет. А по ноге течёт.
Остановишься…
Хватит порнографии. Если мыслить научно, то вся подтянутая, пружинистая
нервность существования идёт не от пресной головы, но от яиц, от взбрыкив
ающей дыры, от промежности. Разуму человек обязан умением прятаться за у
глом здания от автоматной очереди, изобретением замков, систем сигнализ
ации, то есть всё осторожное пошло от разума. А всё отважное, предприимчив
ое, всё требующее риска, налёта, нахрапа, быстрого насилия Ц у мужчин; или
быстрой сдачи крепости, отдачи ворот, стыдного, но сладкого впускания чу
жого, мгновенного сговора с ним («какой нахал, ну я присела, вот. входи…») Ц
у женщин, всё это от промежности.
Лиза, я сижу в тюрьме, а ты живёшь у Олимпийского, твои окна выходят на лета
ющую тарелку Олимпийского, и ты видишь из твоих окон вход в Олимпийский, и
фрагмент летающей тарелки этого стадиона. Ты живёшь с парнем, совсем лох
ом, мне говорили, с тихим евреем. Ты завела себе послушного мужа, так думаю,
никто тобой не командует. Ты командуешь им. Я бы хотел, Лиза, выйти из тюрьм
ы даже если бы только для того, чтобы тебя выебать. Вряд ли твой тихий евре
й способен тебя выебать, как это могу я, зэка. Я не был послушным мужем, я пыт
ался пресечь твои попытки прелюбодействовать с чужими. Я готов был разби
ть тебе губы и расквасить нос, но не давать прелюбодействовать. Лиза, я не
очень преуспел в этом…
Лиза, помнишь, я приехал к тебе утром, зимой. Ты впустила меня в квартиру, со
нная, и улеглась додрёмывать в халатике, тёплая, и я улёгся с тобой. Я лежал
и рассматривал тебя. У тебя были раздражённые, как бы зацарапанные губы, п
одбородок, и я сказал: «Что, всю ночь целовалась с бородатым?» Ты застеснял
ась и заулыбалась виновато, потому что я угадал: ты действительно целова
лась с бородатым. Другого объяснения быть не могло, не щётку же ты целовал
а… Он не так давно ушёл на свою службу, этот анонимный, бородатый тип. Он пи
л у тебя весь вечер коньяк, он купил три сорта рыбы горячего копчения (я зн
ал этот магазин, мы туда ходили с тобой за продуктами, он рядом, там продаю
т такую рыбу, как раз эти три сорта). Он пил коньяк, а для тебя он купил неско
лько бутылок сухого красного вина.
«Целовалась с бородатым? Ну что ты, милый, здесь никого не было, Ц с удовол
ьствием солгала ты. Ц Никого». И ты вытаращила на меня свои фиолетово-си
неватые гляделки. Тебе всегда нравилось лгать, и выставлять, невинно вып
учивать глазки: «Ну что ты, милый!»
Я решил проверить, и влез в тебя. Катулл, или кто там, помню что древнеримск
ий поэт, кто написал, что невозможно обнаружить след корабля в воде, был пр
ав. Воистину так. Но не был прав, сказав, что невозможно определить следы п
ребывания мужчины в женщине. После ночи, проведённой с бородатым, его сем
енная жидкость впиталась в стенки, твои стенки, и теперь клейко липла к мо
ему члену. Удовлетворённая и сонная, ты отзывалась на мой член слабо.
Непоёбанная некоторое время, ну, сутки женщина выделяет горячую и нелипк
ую жидкость, она как бы «писает кипятком» ещё неутолённой страсти. Утолё
нная страсть Ц липнет внутри. Твоя маленькая, узенькая манда Ц липла.
Мои воспоминания растаивают на моих очках, зимние, далёкие как времена К
арфагена. Это было в далёкое, ветхое время зимы, в последнем нашем совмест
ном году, в 1998-ом, и прекратилось в конце марта. Ты устроилась (самое уродлив
ое, что это я, я тебя устроил туда через моих знакомых американцев), устрои
лась в богатый иллюстрированный журнал «Ночная жизнь» и ты стала работа
ть на Большой Никитской. Напротив или почти напротив Большого зала Консе
рватории Ц в розовом переделанном под евроремонт здании, с охранниками
у входа. Ну и ты спуталась с боссом всей этой затеи, с главным редактором и
ли с художественным редактором или хер его знает с кем, с обоими вместе, ка
к потом я себе воображал, мастурбируя на твою тему.
Всё так лихорадочно в несколько дней тогда кончилось. Я улетал 24-го в Ново
сибирск, таким образом двадцать третьего ты должна была прийти ко мне ве
чером: ебаться, спать, жить на Арбат. Но не пришла и к ночи. Твой домашний тел
ефон безмолвствовал. К утру ты нашлась, ты смеялась по телефону и сказала:
«Вот верь не верь, но честное слово, мы всё ещё работаем, мы не закончили но
мер. Но мы его сдадим всем коллективом, правда, девочки и мальчики?» И там с
зади дружным усталым фоном выкрикивали девочки и мальчики. Я верил, что т
ы, Лизка, в «Ночной жизни», что именно работаешь. У вас первый аврал нового
коллектива, первый общий номер журнала. И вы его сдадите к утру. Верил. Но з
нал и то, что там уже есть самец, перед которым ты ходишь по-особенному, вил
яя своей жопочкой и мелкой мандой. И жопочка твоя много обещает, предчувс
твуя как ей вставят. Потому что я помнил, как нашим первым утром в 95 году ты
сказала по-деловому, проснувшись: «Слушай, если ты хочешь меня пользоват
ь туда, ну в это, в попу, то можешь. Я этим занимаюсь».
Секретутка, программистка, дизайнер, дочь художника, девчушка из рок-маг
азина, выросшая в тонкую, пустую, бесплодную стерву со стрелками бровей. Т
ы была равнодушна как время, как песочные часы. Тоненькая, с восхитительн
ыми сиськами как удлинённые тыквочки на теле скелетика в 177 сантиметров. О
собенно лиловые, большие женские соски с прожилками сводили меня с ума…
О, Лиза! Клочьями, неровно, как консервная банка вскрытая пиздёнка (бывает
, когда на слишком толстой жести открывающий нож заносит не туда, он идёт п
рямо), ах Лизонька, тебе уже 29 лет!
Я уехал тогда в аэропорт, как будто мне воткнули иголки в яйца. Я полетел п
о приглашению Ассоциации Прессы, но сделал и свои дела. Проверил организ
ацию НБП во главе с долговязой девицей Викой Поповой с голыми локтями. С п
овязкой НБП, как пионерка, девица 18 лет, ещё выше тебя, Лизонька! Но рядом с н
ею ходил её пацан, а я всегда был порядочным вождём, я не клал глаз на девоч
ек партийных товарищей. Я вернулся в Москву 26-го и лишь к ночи отыскал тебя
на работе. Часов в половине двенадцатого. «Сейчас поищу» Ц сказал мелан
холичный дежурный и было ясно, что это уже не аврал.
«Алё,» Ц сказала ты отсутствующим голосом и стало ясно, что ты уже набуха
лась. Ты любила набухиваться к ночи.
«Это я, я прилетел, Ц сказал я, Ц приходи, я соскучился».
«Я не могу, Ц сказала ты, Ц у меня срочная работа».
«Тогда я сейчас приду -, сказал я зло. От Арбата до Большой Никитской мне бы
ло добираться минут десять. Ц Приду и поедем к тебе».
«Нет, не смей, не смей! Ц в панике сказала ты. („Срочная, срочная работа“ Ц
пробухал где-то за Лизонькой мужской голос.) Ц не смей, не смей, у меня сроч
ная, строчная работа,» Ц послушно повторила ты. Послышался звук явствен
но разливаемого в сосуды вина.
«Я выхожу,» Ц сказал я.
«Не смей, не смей!» Ц слезливо закричала ты.
Я положил трубку.
И никуда не пошёл. I got enough. Ну да, я поимел достаточно всего этого. С другими, теп
ерь вот с ней. Я приходил, кричал, скандалил, дрался, однажды вскарабкался
по трубе в квартиру на крыше в Париже. О, каких только безумств я не творил
в этой жизни ради обладательниц мокрых горячих дыр между ног. На сей раз я
сказал себе «Хватит!»
Впоследствии я не раз мысленно конструировал продолжение той сцены. Ты з
апаниковала: «Он сейчас придёт. Нужно уйти до его прихода. Он достаточно б
езумен, чтобы натворить здесь дел. Будет скандал. Нужно уходить. Схожу в ну
жник и бежим отсюда».
Ты встала. Тебя чуть бросило. «Ох», Ц прошептала ты, улыбнулась и поправи
в юбчонку, ушла. У двери ты ещё раз улыбнулась…
Олег вошёл, когда ты расставив ножки промокала себе письку. Он прижал рук
у к твоей голой дырке и отёр с твоих неудачно разрезанных половых губ пос
ледние капли. В этот момент ты стояло к толчку лицом, задом к двери. Юбка бы
ла задрана высоко на животик, а колготки висели у колен. Другой рукой он за
лез тебе под свитер и вытащил сиську из ячейки лифчика. «Э-э-э, товарищ.., Ц
сказала ты, закрывая глаза. Ц Что это вы делаете?»
«Нас тут двое товарищей. Ц сказал Давид, запустив руку и схватив вторую с
иську. Ц И сейчас мы тебя отделаем как стая кобелей последнюю суку». Толс
тый Давид расстегнул брюки, брюки упали к туфлям, обхватив задик моей под
ружки, он сел на толчок и опустил её себе на колени. Олег целовал её в это вр
емя в губы и обеими руками мучил лиловые соски.
«Прекрасная жидовочка» Ц простонал Давид и сунул указательный палец Л
изоньке в прямую кишку. «Осторожнее, рыцарь», простонала Лиза, «будь благ
оразумен, и прежде чем вставить свой горящее копьё, смочи отверстие жидк
остью из обильно текущей манды прекрасной дамы…»
Над дверью в камеру Ц карцер №13, где я лихорадочно нацарапываю эту порнос
цену, в фальшивую якобы решётку вентиляции встроена видеокамера. Настоя
щая решётка настоящей вентиляции установлена над туалетной вазой. Обле
гчиться? Но как… Я встаю, подхожу к туалету, открываю воду, поворачивая кра
н над вазой, снижаю крышку, достаю красный набрякший член и быстро мастур
бирую над вазой. Мне 58, скоро будет 59 лет, а член доставляет мне множество хл
опот. В тюрьме ебаться хочется ещё больше, чем на воле. Две третьих моих дн
ей я встречаюсь с Суккуб, Ц так зовут симпатичную девочку без головы, точ
нее с размытыми чертами лица. Суккуб Ц девочка-толстушка. А ведь всем све
дущим людям хорошо известно, что девочка-толстушка Ц это женщина.
Суккуб, девочка-толстушка, начинает соблазнять меня тем, что сидит, не зам
ечая меня на полу ванной комнаты на корточках. Сунув руку между ног, она ма
стурбирует. Нечистые трусики упали ей на щиколотки.
«Суккуб, гадёныш! Ты опять пакостишь! Встать!»
Я не произношу эти слова, я их ей передаю беззвучно. Она ахает, вскакивает,
платье не падает, но остаётся у нее на талии, скомканное. Забыв, что трусы с
ковывают её ноги внизу она рвётся шагнуть, хочет убежать, но едва не падае
т. Разворошенная ею писька алеет из влажного куста волос. Между ног алеет
раздражённая кожа пизды.
«Поднять трусы!» Ц приказываю я. «Выше, на живот!»
Она хныча, натягивает трусы косо. «Выше, чтоб впились в письку. Так! Стоп! По
дыми теперь платье к подбородку. Прижми подбородком. Одной рукой мни сво
ю сиську. Другую спусти под трусы и мни себе пизду. Сдвигай трусы вниз! И хн
ычь, хнычь!»
Суккуб прилежно хнычет.
«А теперь выходи ты, хуй. Выходи! Садись!»
Появляется он. Он без лица. У него есть торс, руки и хуй. Ему как и мне очень н
равится Суккуб. Мы живём с нею вместе. Он садится на стул перед Суккуб. Он р
асстёгивает штаны и вынимает красный стоячий хер. «Видишь, девочка, эту я
лду? Сейчас ты на ней будешь кататься, как на палочке! Медленно поворачива
йся задиком и продолжай хныкать!»
Суккуб хнычет и поворачивается. В профиль видно, что у девчонки Суккуб вы
пуклый, надутый, как у рахитов или беременных, толстенький животик. Видны
большие половинки задницы Суккуб. «Наклонись вперёд!» Ц приказывает Хе
р. «Теперь разведи руками свои булки! Ох, какие у тебя глубокие, большие бу
лки, девочка! Наклоняйся ещё! Вот так! Обозначилась твоя дыра. Она мокрая! О
на такая мокрая, потому что хочет получить мою красную палку в себя и пото
м долго ехать, подпрыгивая, ёрзать на этой палке. Дыра мокрая от волнения,
от ожидания палки. Пяться сюда, девочка, ко мне на колени! Придерживай булк
и и хнычь. И оглядывайся на мой хер!»
Суккуб пятится и хнычет. Хер хватает Суккуб за булки и грубо поворачивая
её голову целует в губы, глубоко засовывая язык ей в рот. И насаживает девч
онку на хер. «Хорошо ли тебе, девица? Царапает ли хер твои стеночки?»
«Царапает, папочка Хер. Царапает. Ой, давай кататься, скорее и быстрее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
вствуется отвращение к женщине, возьмите хотя бы тварный термин «тёлка».
Тюрьма чтит только одну ипостась женщины: мать. Мать старенькая, не мадон
на, упаси боже, но седая женщина, мама взрослого сына-зэка, сгубившего сво
ю жизнь в тюрьме. Мать Ц женщина давно прошедшая грань репродуктивного
возраста. Свирепый сын, разорвавший голыми руками десяток ментов склоня
ет голову перед мамой. «В своей домашней кофточке/ В косыночке с горошкам
и/ Седая долгожданная/ Меня встречает мать». Мать не может изменить. Потом
у мамы, седенькие старушки, живут в тюрьме даже в самых каменных сердцах. Н
е исключение и я, всегда ходивший своими путями.
Временная, мимолётная природа любви и неверная природа женщин без экиво
ков проявляется именно в этой жизненной коллизии: «мужчина в тюрьме». Бр
осают всех. Формы оставления женщиной зэка бывают разные, но суть безжал
остно одна: предала мою плоть, мой хуй, мои яйца, отдала свою дыру в пользов
ание другому, другим. Наличие детей редко спасает брак с мужчиной, попавш
им за решётку. Тут обольщаются многие. Дети лишь заставляют женщину боль
ше лгать, иначе говоря, соблюдать приличия, финтить и притворяться. Поско
льку женщина вся телесна, живёт осязанием, посему родственная, через дет
ей Ц кровно-духовная связь не может спасти брак. Тюрьма безжалостно док
азывает, что любовь не бывает платонической. Женщине нужны прикасания к
ней, её основная забота может быть выражена и остаётся выражена детским
кредо: «Хочу на ручки!» Дети добиваются своих «на ручки» истериками. Ладо
нь под задницу Ц ребёнок успокаивается. Когда это «на ручки» невозможно
осуществить, нет ладони под задницей, уютного члена в дыре, связь, брак (ес
ли он есть) разваливается. Ребёнок? Женщина тут не причём, ведь это ей кате
горически физически необходимо Ц «на ручки». Когда она теряет это желан
ие, то превращается в женщину-мать.
Тюрьма Ц это место, где живут оставленные женщинами мужчины. Это угнета
ющее место. Здесь a priori невесело, ибо что весёлого в стаде, состоящим из одних
только козлищ? Там, где не бродят грациозно блеющие и взбрыкивающие от же
лания козочки, что весёлого? Тюрьма Ц это место где терпят, претерпевают,
сидят, парятся, подвергаются несвободе, где отдают лучшие годы, где остав
ляют молодость, где «погибли юность и талант». На самом деле все эти вышеп
еречисленные наказания не есть абсолютные, и потому неудобны, но и не стр
ашны. Самое страшное в тюрьме Ц это отсутствие возможности совокуплени
я, соития, так именно мне хочется сформулировать, чтобы избегнуть вульга
рности. Ибо речь идёт о серьёзной и страшной теме, где вульгарность неуме
стна.
Мужики так поэтому и строги друг к другу в тюрьме, так дисциплинируют и ас
кетизируют себя иерархией, придуманной ими, потому что они мстят женщине
, тщась напрасно заменить её, забыть её. Потому, говорю, и придумали себе ие
рархию: воров в законе, авторитетов, смотрящих, бродяг, мужиков Ц потому ч
то не над кем экзерсировать, осуществлять мужескую свою интервенцию, агр
ессию. Объекта, женщины, Ц нет. Потому агрессия направлена на всех чужих
придуманной иерархии. Воровской способ жизни (ход) так же иллюзорен и так
же подлинен, как литература. И так же жалок, заменитель. Ибо ничто не замен
ит слизистой пизды. Институция «пидоров» и «опускания» используется в т
юрьме, как правило, как наказание, как порицание, вынесенное тюремным кол
лективом. Источником удовольствие наказания пидоров служить не может.
В тюрьме нет возможности соития. Она начисто отсутствует. Но мы умело обм
анываем себя. О, как зэки умеют обманывать себя. Как мужчины без женщин уме
ло изобретают себе женщину. И возможность соития.
Сама женщина Ц уже возможность соития, его знак. Идя по улице, входя в мет
ро, я безошибочно, пятнами замечал объекты, работал как радар. «Эта, эта, во
т эта…» Женщина сводится к промежности. Рисунки на стенах туалетов безош
ибочно правы Ц выделяя главное. Сны зэка также правы, выделяя главное. Мо
й Суккуб, я вызываю его по желанию, не имеет головы, вернее он, голову имеет,
но невыразительное пятно головы. Зато детали задних частей, ляжек, живот
а, и сочащейся дыры Ц прорисованы гипер-реалистически.
Вся улица в любой данный момент знает о грозящей возможности соития. Как
ой-нибудь проспект Мира. Реализуется одна, но возможностей Ц сотни. Женщ
ина едет на службу. А её сопровождают возникающие, отмирающие, сменяющие
ся возможности соития. Лиза, ты едешь на службу, и так как ты не очень чисто
плотна, от тебя несёт только что совершённым соитием. И те самцы, кто оказы
вается рядом, морщат носы, внюхиваясь, трепещут крыльями носа. Честнее бы
ло бы встать на углу, нагнуться, приспустить трусики, и дать себя иметь. Вс
ё равно тебя только что имели. Подумаешь, помешают в тебе ещё, горячим коло
м. Одним. Другим. Третьим. Содрогнёшься, подтянешь штанишки на ягодицы, опу
стишь юбку, поедешь в метро. Хлюпая. В переходе обнаружишь, что из тебя кап
лет. А по ноге течёт.
Остановишься…
Хватит порнографии. Если мыслить научно, то вся подтянутая, пружинистая
нервность существования идёт не от пресной головы, но от яиц, от взбрыкив
ающей дыры, от промежности. Разуму человек обязан умением прятаться за у
глом здания от автоматной очереди, изобретением замков, систем сигнализ
ации, то есть всё осторожное пошло от разума. А всё отважное, предприимчив
ое, всё требующее риска, налёта, нахрапа, быстрого насилия Ц у мужчин; или
быстрой сдачи крепости, отдачи ворот, стыдного, но сладкого впускания чу
жого, мгновенного сговора с ним («какой нахал, ну я присела, вот. входи…») Ц
у женщин, всё это от промежности.
Лиза, я сижу в тюрьме, а ты живёшь у Олимпийского, твои окна выходят на лета
ющую тарелку Олимпийского, и ты видишь из твоих окон вход в Олимпийский, и
фрагмент летающей тарелки этого стадиона. Ты живёшь с парнем, совсем лох
ом, мне говорили, с тихим евреем. Ты завела себе послушного мужа, так думаю,
никто тобой не командует. Ты командуешь им. Я бы хотел, Лиза, выйти из тюрьм
ы даже если бы только для того, чтобы тебя выебать. Вряд ли твой тихий евре
й способен тебя выебать, как это могу я, зэка. Я не был послушным мужем, я пыт
ался пресечь твои попытки прелюбодействовать с чужими. Я готов был разби
ть тебе губы и расквасить нос, но не давать прелюбодействовать. Лиза, я не
очень преуспел в этом…
Лиза, помнишь, я приехал к тебе утром, зимой. Ты впустила меня в квартиру, со
нная, и улеглась додрёмывать в халатике, тёплая, и я улёгся с тобой. Я лежал
и рассматривал тебя. У тебя были раздражённые, как бы зацарапанные губы, п
одбородок, и я сказал: «Что, всю ночь целовалась с бородатым?» Ты застеснял
ась и заулыбалась виновато, потому что я угадал: ты действительно целова
лась с бородатым. Другого объяснения быть не могло, не щётку же ты целовал
а… Он не так давно ушёл на свою службу, этот анонимный, бородатый тип. Он пи
л у тебя весь вечер коньяк, он купил три сорта рыбы горячего копчения (я зн
ал этот магазин, мы туда ходили с тобой за продуктами, он рядом, там продаю
т такую рыбу, как раз эти три сорта). Он пил коньяк, а для тебя он купил неско
лько бутылок сухого красного вина.
«Целовалась с бородатым? Ну что ты, милый, здесь никого не было, Ц с удовол
ьствием солгала ты. Ц Никого». И ты вытаращила на меня свои фиолетово-си
неватые гляделки. Тебе всегда нравилось лгать, и выставлять, невинно вып
учивать глазки: «Ну что ты, милый!»
Я решил проверить, и влез в тебя. Катулл, или кто там, помню что древнеримск
ий поэт, кто написал, что невозможно обнаружить след корабля в воде, был пр
ав. Воистину так. Но не был прав, сказав, что невозможно определить следы п
ребывания мужчины в женщине. После ночи, проведённой с бородатым, его сем
енная жидкость впиталась в стенки, твои стенки, и теперь клейко липла к мо
ему члену. Удовлетворённая и сонная, ты отзывалась на мой член слабо.
Непоёбанная некоторое время, ну, сутки женщина выделяет горячую и нелипк
ую жидкость, она как бы «писает кипятком» ещё неутолённой страсти. Утолё
нная страсть Ц липнет внутри. Твоя маленькая, узенькая манда Ц липла.
Мои воспоминания растаивают на моих очках, зимние, далёкие как времена К
арфагена. Это было в далёкое, ветхое время зимы, в последнем нашем совмест
ном году, в 1998-ом, и прекратилось в конце марта. Ты устроилась (самое уродлив
ое, что это я, я тебя устроил туда через моих знакомых американцев), устрои
лась в богатый иллюстрированный журнал «Ночная жизнь» и ты стала работа
ть на Большой Никитской. Напротив или почти напротив Большого зала Консе
рватории Ц в розовом переделанном под евроремонт здании, с охранниками
у входа. Ну и ты спуталась с боссом всей этой затеи, с главным редактором и
ли с художественным редактором или хер его знает с кем, с обоими вместе, ка
к потом я себе воображал, мастурбируя на твою тему.
Всё так лихорадочно в несколько дней тогда кончилось. Я улетал 24-го в Ново
сибирск, таким образом двадцать третьего ты должна была прийти ко мне ве
чером: ебаться, спать, жить на Арбат. Но не пришла и к ночи. Твой домашний тел
ефон безмолвствовал. К утру ты нашлась, ты смеялась по телефону и сказала:
«Вот верь не верь, но честное слово, мы всё ещё работаем, мы не закончили но
мер. Но мы его сдадим всем коллективом, правда, девочки и мальчики?» И там с
зади дружным усталым фоном выкрикивали девочки и мальчики. Я верил, что т
ы, Лизка, в «Ночной жизни», что именно работаешь. У вас первый аврал нового
коллектива, первый общий номер журнала. И вы его сдадите к утру. Верил. Но з
нал и то, что там уже есть самец, перед которым ты ходишь по-особенному, вил
яя своей жопочкой и мелкой мандой. И жопочка твоя много обещает, предчувс
твуя как ей вставят. Потому что я помнил, как нашим первым утром в 95 году ты
сказала по-деловому, проснувшись: «Слушай, если ты хочешь меня пользоват
ь туда, ну в это, в попу, то можешь. Я этим занимаюсь».
Секретутка, программистка, дизайнер, дочь художника, девчушка из рок-маг
азина, выросшая в тонкую, пустую, бесплодную стерву со стрелками бровей. Т
ы была равнодушна как время, как песочные часы. Тоненькая, с восхитительн
ыми сиськами как удлинённые тыквочки на теле скелетика в 177 сантиметров. О
собенно лиловые, большие женские соски с прожилками сводили меня с ума…
О, Лиза! Клочьями, неровно, как консервная банка вскрытая пиздёнка (бывает
, когда на слишком толстой жести открывающий нож заносит не туда, он идёт п
рямо), ах Лизонька, тебе уже 29 лет!
Я уехал тогда в аэропорт, как будто мне воткнули иголки в яйца. Я полетел п
о приглашению Ассоциации Прессы, но сделал и свои дела. Проверил организ
ацию НБП во главе с долговязой девицей Викой Поповой с голыми локтями. С п
овязкой НБП, как пионерка, девица 18 лет, ещё выше тебя, Лизонька! Но рядом с н
ею ходил её пацан, а я всегда был порядочным вождём, я не клал глаз на девоч
ек партийных товарищей. Я вернулся в Москву 26-го и лишь к ночи отыскал тебя
на работе. Часов в половине двенадцатого. «Сейчас поищу» Ц сказал мелан
холичный дежурный и было ясно, что это уже не аврал.
«Алё,» Ц сказала ты отсутствующим голосом и стало ясно, что ты уже набуха
лась. Ты любила набухиваться к ночи.
«Это я, я прилетел, Ц сказал я, Ц приходи, я соскучился».
«Я не могу, Ц сказала ты, Ц у меня срочная работа».
«Тогда я сейчас приду -, сказал я зло. От Арбата до Большой Никитской мне бы
ло добираться минут десять. Ц Приду и поедем к тебе».
«Нет, не смей, не смей! Ц в панике сказала ты. („Срочная, срочная работа“ Ц
пробухал где-то за Лизонькой мужской голос.) Ц не смей, не смей, у меня сроч
ная, строчная работа,» Ц послушно повторила ты. Послышался звук явствен
но разливаемого в сосуды вина.
«Я выхожу,» Ц сказал я.
«Не смей, не смей!» Ц слезливо закричала ты.
Я положил трубку.
И никуда не пошёл. I got enough. Ну да, я поимел достаточно всего этого. С другими, теп
ерь вот с ней. Я приходил, кричал, скандалил, дрался, однажды вскарабкался
по трубе в квартиру на крыше в Париже. О, каких только безумств я не творил
в этой жизни ради обладательниц мокрых горячих дыр между ног. На сей раз я
сказал себе «Хватит!»
Впоследствии я не раз мысленно конструировал продолжение той сцены. Ты з
апаниковала: «Он сейчас придёт. Нужно уйти до его прихода. Он достаточно б
езумен, чтобы натворить здесь дел. Будет скандал. Нужно уходить. Схожу в ну
жник и бежим отсюда».
Ты встала. Тебя чуть бросило. «Ох», Ц прошептала ты, улыбнулась и поправи
в юбчонку, ушла. У двери ты ещё раз улыбнулась…
Олег вошёл, когда ты расставив ножки промокала себе письку. Он прижал рук
у к твоей голой дырке и отёр с твоих неудачно разрезанных половых губ пос
ледние капли. В этот момент ты стояло к толчку лицом, задом к двери. Юбка бы
ла задрана высоко на животик, а колготки висели у колен. Другой рукой он за
лез тебе под свитер и вытащил сиську из ячейки лифчика. «Э-э-э, товарищ.., Ц
сказала ты, закрывая глаза. Ц Что это вы делаете?»
«Нас тут двое товарищей. Ц сказал Давид, запустив руку и схватив вторую с
иську. Ц И сейчас мы тебя отделаем как стая кобелей последнюю суку». Толс
тый Давид расстегнул брюки, брюки упали к туфлям, обхватив задик моей под
ружки, он сел на толчок и опустил её себе на колени. Олег целовал её в это вр
емя в губы и обеими руками мучил лиловые соски.
«Прекрасная жидовочка» Ц простонал Давид и сунул указательный палец Л
изоньке в прямую кишку. «Осторожнее, рыцарь», простонала Лиза, «будь благ
оразумен, и прежде чем вставить свой горящее копьё, смочи отверстие жидк
остью из обильно текущей манды прекрасной дамы…»
Над дверью в камеру Ц карцер №13, где я лихорадочно нацарапываю эту порнос
цену, в фальшивую якобы решётку вентиляции встроена видеокамера. Настоя
щая решётка настоящей вентиляции установлена над туалетной вазой. Обле
гчиться? Но как… Я встаю, подхожу к туалету, открываю воду, поворачивая кра
н над вазой, снижаю крышку, достаю красный набрякший член и быстро мастур
бирую над вазой. Мне 58, скоро будет 59 лет, а член доставляет мне множество хл
опот. В тюрьме ебаться хочется ещё больше, чем на воле. Две третьих моих дн
ей я встречаюсь с Суккуб, Ц так зовут симпатичную девочку без головы, точ
нее с размытыми чертами лица. Суккуб Ц девочка-толстушка. А ведь всем све
дущим людям хорошо известно, что девочка-толстушка Ц это женщина.
Суккуб, девочка-толстушка, начинает соблазнять меня тем, что сидит, не зам
ечая меня на полу ванной комнаты на корточках. Сунув руку между ног, она ма
стурбирует. Нечистые трусики упали ей на щиколотки.
«Суккуб, гадёныш! Ты опять пакостишь! Встать!»
Я не произношу эти слова, я их ей передаю беззвучно. Она ахает, вскакивает,
платье не падает, но остаётся у нее на талии, скомканное. Забыв, что трусы с
ковывают её ноги внизу она рвётся шагнуть, хочет убежать, но едва не падае
т. Разворошенная ею писька алеет из влажного куста волос. Между ног алеет
раздражённая кожа пизды.
«Поднять трусы!» Ц приказываю я. «Выше, на живот!»
Она хныча, натягивает трусы косо. «Выше, чтоб впились в письку. Так! Стоп! По
дыми теперь платье к подбородку. Прижми подбородком. Одной рукой мни сво
ю сиську. Другую спусти под трусы и мни себе пизду. Сдвигай трусы вниз! И хн
ычь, хнычь!»
Суккуб прилежно хнычет.
«А теперь выходи ты, хуй. Выходи! Садись!»
Появляется он. Он без лица. У него есть торс, руки и хуй. Ему как и мне очень н
равится Суккуб. Мы живём с нею вместе. Он садится на стул перед Суккуб. Он р
асстёгивает штаны и вынимает красный стоячий хер. «Видишь, девочка, эту я
лду? Сейчас ты на ней будешь кататься, как на палочке! Медленно поворачива
йся задиком и продолжай хныкать!»
Суккуб хнычет и поворачивается. В профиль видно, что у девчонки Суккуб вы
пуклый, надутый, как у рахитов или беременных, толстенький животик. Видны
большие половинки задницы Суккуб. «Наклонись вперёд!» Ц приказывает Хе
р. «Теперь разведи руками свои булки! Ох, какие у тебя глубокие, большие бу
лки, девочка! Наклоняйся ещё! Вот так! Обозначилась твоя дыра. Она мокрая! О
на такая мокрая, потому что хочет получить мою красную палку в себя и пото
м долго ехать, подпрыгивая, ёрзать на этой палке. Дыра мокрая от волнения,
от ожидания палки. Пяться сюда, девочка, ко мне на колени! Придерживай булк
и и хнычь. И оглядывайся на мой хер!»
Суккуб пятится и хнычет. Хер хватает Суккуб за булки и грубо поворачивая
её голову целует в губы, глубоко засовывая язык ей в рот. И насаживает девч
онку на хер. «Хорошо ли тебе, девица? Царапает ли хер твои стеночки?»
«Царапает, папочка Хер. Царапает. Ой, давай кататься, скорее и быстрее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39