- Какого долга? - спросил человек, лежавший в траве.
Бартон-зритель внезапно обнаружил клубящийся туман, который окутывал
тех двоих. Нависшая серая кулиса вздымалась и опускалась, словно грудь
неведомого тяжело дышащего зверя.
- Ты обязан мне плотью, - произнес Бог, вновь вонзая свой посох в
распростертое тело. Но Бартон-наблюдатель тоже ощутил резкую боль в боку.
- Ты обязан мне плотью, - повторил Бог, - и душой, что, впрочем, одно
и то же.
Лежащий Бартон попытался встать на ноги. Задыхаясь, он произнес:
- Никто не посмеет безнаказанно бить меня по ребрам!
В стороне раздался чей-то смешок, и Бартон, наблюдавший за этой
сценой, заметил в клубах дыма темную высокую фигуру.
- Платите, сэр, - настаивал Бог. - В противном случае, я буду
вынужден лишить вас права пользования.
- Проклятый долг! - выругался лежащий Бартон. - Похоже, мне грозит
что-то вроде второго Дамаска!
- Да, это - путь в Дамаск. Возможно, он еще предстоит тебе.
Темная фигура вновь разразилась странным хихиканьем. Туман заполонил
все вокруг. Поймав свой последний всхлип, Бартон проснулся весь в поту.
Алиса повернулась к нему и сквозь сон пробормотала:
- Тебе приснилось что-то страшное, Дик?
- Нет, все в порядке. Спи, спи.
- У тебя же не было кошмаров последнее время?
- Не больше, чем на Земле.
- Тебе хочется поговорить?
- Я и разговариваю. Во сне.
- С самим собой?
- А кто знает меня лучше, чем я сам? - он рассмеялся.
- И кто может лучше себя обмануть? - с легкой иронией шепнула она.
Бартон не ответил. Через несколько секунд Алиса уже дышала ровно и
спокойно, но разговор мог сохраниться в ее памяти. Ему не хотелось
начинать утром очередную ссору.
Он любил спорить, это давало необходимую разрядку. Но их споры стали
постоянными, и эта вечная борьба все больше раздражала его.
На крохотном судне слышно каждое громко сказанное слово, и их
перепалки было трудно не заметить. Алиса очень изменилась за проведенные с
ним годы, но сохранила отвращение благовоспитанной леди к стирке грязного
белья на людях. Зная это, он нередко заканчивал спор окриком, со странным
торжеством наблюдая, как она замыкается, уходит в себя. Правда, оскорбив
ее, он потом стыдился своих побед.
Весь этот клубок вызывал у Бартона еще большее раздражение.
Палуба поскрипывала под шагами Фригейта. Бартон решил сменить его
пораньше; заснуть он все равно не мог. Всю жизнь на Земле он страдал от
бессонницы, а здесь она усилилась. Фригейт же будет счастлив отправиться
на боковую. Во время ночной вахты он всегда боролся со сном.
Бартон прикрыл глаза, и темнота сменилась серыми сумерками. Сейчас он
увидел себя в огромном помещении без стен, пола и потолка. Он был наг и
плавал в пустоте, медленно поворачиваясь, будто его подвесили на невидимом
и неосязаемом стержне. Вращаясь, он заметил вокруг множество нагих тел,
лишенных, как и он сам, волос. Рядом с ним плыл человек, его правая рука
от локтя до кончиков пальцев казалась куском красной сырой плоти. У
другого на лице не было не только кожи, но и мышц. Еще дальше вращался
скелет, внутри которого виднелись лишь серые меха легких да свернутый
клубком кишечник.
Повсюду, меж красноватых, отсвечивающих металлом стержней, за руки и
за ноги были подвешены тела. Они возвышались над невидимым полом и
опускались с невидимого потолка. Насколько хватало глаз, он видел только
бесконечные ряды тел, разделенных по вертикали стержнями; они были везде -
сверху, снизу, сбоку.
Стержни тянулись вверх и вниз, пропадая в серой бесконечности.
Итак, сэр Ричард Френсис Бартон, капитан и консул Ее Величества в
городе Триесте Австро-Венгерской Империи, умер 19 октября 1890 года.
Но теперь он снова жив и пребывает неизвестно где: ни на рай, ни на
ад, насколько ему известно, все это не походило.
Перед ним миллионы тел, но жив и бодрствует только он один.
Парящему среди стержней Бартону следовало бы удивиться, почему именно
ему досталась эта незаслуженная честь.
Но Бартон-наблюдатель уже твердо знал, почему.
Его разбудил тот этик, которого он называл Иксом; тот предатель.
Висевший в пустоте человек дотянулся до одного из стержней, и все
тела вместе с ним начали падать вниз.
Наблюдавший Бартон испытал такой же ужас, как и в первый раз. Это был
первородный кошмар, присущий всему человечеству, - сон о падении.
Несомненно, он унаследован от первого человека, полуобезьяны, для которой
падение не сон, а устрашающая реальность. Она перепрыгивала с ветви на
ветвь, гордясь, что может преодолеть пропасть. И падала именно из-за своей
гордыни, мешавшей здраво судить о реальности.
Падение Люцифера - тоже след гордыни.
Сейчас тот, другой, Бартон судорожно ухватился за стержень и повис;
мимо него, медленно вращаясь и сталкиваясь, сплошным водопадом плоти
скользили вниз тела.
В этот момент он заметил воздушный аппарат в форме каноэ,
опускающийся между стержнями. Эта летающая лодка не имела ни крыльев, ни
пропеллера, ни других известных Бартону приспособлений, способных
поддерживать ее в воздухе.
На носу аппарата виднелось символическое изображение белой спирали,
от которой исходил яркий свет. Над бортом показались две фигуры, и
внезапно падение тел стало замедляться. Невидимая сила подхватила Бартона
и оторвала от стержня. Его понесло вверх, перевернуло, он поплыл и замер
около каноэ. Один из мужчин направил на него металлический стержень
размером с карандаш. Охваченный ужасом, в приступе яростного бессилия,
Бартон взревел:
- Убью! Убью!
Угроза была пустой - как темнота, погасившая его сознание.
Сейчас только одно лицо виднелось над краем аппарата. И хотя
Бартон-зритель не мог отчетливо различить черты, оно показалось ему
знакомым: это было лицо Икса.
Этик глумливо усмехался.

4
Бартон потянулся, пытаясь схватить Икса за горло.
- Ради Бога, Дик! Это же я, Пит!
Он разомкнул руки и выпустил горло Фригейта. Свет звезд, ярких, как в
полнолуние на Земле, падал сквозь открытую дверь, освещая фигуру Питера.
- Ваша очередь дежурить, Дик.
- Потише, пожалуйста, - пробормотала Алиса.
Бартон скатился с кровати и нащупал одежду, висевшую на гвозде.
Несмотря на выступивший пот, он весь дрожал. Маленькая каюта, нагревшаяся
от человеческого тепла, сейчас остывала, заполняясь холодным туманом.
Алиса произнесла: "Брр!" - и потянула на себя тонкое покрывало. Он
бросил быстрый взгляд на обнаженное тело, потом - на Фригейта, но
американец отвернулся и шагнул к лестнице. При всех своих недостатках
Бартон не был ревнив; не станет же он попрекать парня за нескромный
взгляд, догадываясь, к тому же, что тот увлечен Алисой. Об этом не
говорили, но знали все - и Бартон, и сама Алиса, и Логу, подруга Фригейта.
Пожалуй, никого, кроме Алисы, это не касалось. За долгие годы она утратила
изрядную часть своего викторианского целомудрия и временами - конечно,
подсознательно - поощряла Фригейта, хотя потом отрицала все начисто.
Бартон решил не обсуждать этот эпизод, хотя сердился и на Фригейта, и
на Алису. Если он обронит хоть слово, то будет выглядеть идиотом - ведь
Алиса, как и все остальные, купались в Реке нагишом, не обращая внимания
на окружающих. Фригейт сотни раз имел возможность видеть ее без одежды.
Ночью они устраивались под кипой покрывал, скрепленных магнитными
застежками. Бартон отстегнул и накинул на себя одно из них, опоясался
ремнем из рыбьей кожи, прикрепив к нему ножны с кремневым кинжалом и
каменным топором, и повесил через плечо деревянный меч. Его кромки были
усажены кремнем, вместо острия торчал рог речного дракона. Наконец, он
вынул из стойки тяжелое копье и пошел к трапу.
На палубе он окунулся в густой туман. Фригейт был одного роста с ним,
и Бартону казалось, что голова американца, лишенная туловища, плавает в
клубящейся дымке. Сверху струился свет, хотя небеса над Рекой не знали
луны. Над головой все сияло от ярких звезд и гигантских сверкающих газовых
облаков. Фригейт полагал, что этот мир находится вблизи центра галактики.
Но истинное местоположение планеты знали только ее таинственные хозяева.
Прошло немало лет с тех пор, как Бартон и его друзья построили новое
судно и уплыли из Телема. "Хаджи-2" не был копией своего предшественника,
а представлял из себя одномачтовый тендер с косым парусным оснащением. На
борту находились Бартон, Алиса Харгривс, Фригейт, Логу, Казз, Бест, Монат
Граутат и Оуэнон. Об этой женщине было известно лишь то, что она
происходит из древнего доэллинистического племени пеласгов и не возражает
делить ложе с инопланетянином. Вместе с этой неизменной командой (Бартон
обладал счастливейшим даром объединять вокруг себя самых разнообразных
людей) он двадцать пять лет плыл вверх по Реке. В Телеме остался лишь Лев
Руах, один из участников прежней эскапады.
Но "Хаджи-2" не оправдал надежд Бартона на долгое путешествие: на
маленьком судне члены команды страдали от неизбежной тесноты и толкотни.
Снять постоянную напряженность мог лишь длительный отдых на берегу.
Бартон решил сделать очередную остановку. К тому времени судно
достигло широкой части Реки, где она разливалась в озеро длиной около
двадцати миль и втрое меньшей ширины. В западной части озеро сужалось,
образуя пролив в четверть мили. Течение там было бурным, но, к счастью,
дул попутный ветер. При противном ветре "Хаджи-2" не смог бы маневрировать
в таком узком канале.
Вместо того, чтобы пристать к берегу, Бартон направил тендер к одному
из утесов, выступавших посередине озера. За скалой тянулась коса, высоко
приподнятая над урезом воды. На ней виднелось несколько грейлстоунов, в
стороне стояли хижины. На острове были причалы, удобные для стоянки, но
они находились выше по течению, и Бартон поставил судно у ближайшего.
Команда завела канаты, затем по борту навесили мешки из кожи меч-рыбы,
набитые травой. Со всех сторон к ним начали осторожно сходиться туземцы.
Бартон поспешил заверить их в мирных намерениях своего экипажа и вежливо
осведомился, можно ли воспользоваться их каменными граалями.
На острове обитали два десятка низкорослых темнокожих людей, язык
которых был незнаком Бартону. Но они говорили на испорченном эсперанто, и
языковой барьер был преодолен.
Возвышавшийся неподалеку от деревушки грейлстоун представлял обычное
грибообразное сооружение из серого гранита с красными вкраплениями. Камень
был Бартону по грудь и на его плоской вершине находилось примерно семьсот
выемок - такого же размера, как днища цилиндрических чаш.
Незадолго до рассвета все жители на обоих берегах Реки ставили в
углубления камней-граалей свои чаши из серого металла. Говорившие
по-английски называли эти цилиндры чашами, пандорами, кормушками и тому
подобными прозвищами, но общепринятым названием стало пандоро. Этот термин
на эсперанто распространили миссионеры Церкви Второго Шанса. Тонкие, не
толще листа бумаги, металлические стенки цилиндров отличались
необыкновенной прочностью, их нельзя было ни согнуть, ни разломать, ни
разбить.
Островитяне отступили шагов на пятьдесят и остановились в ожидании.
Вдруг голубые языки пламени взметнулись вверх почти на двадцать футов, и
тут же по всему берегу раскатился громовой удар.
Через минуту темнокожие туземцы бросились к грейлстоуну и достали
свои цилиндры. Усевшись у костров под бамбуковыми навесами, они открыли
крышки. Внутри на креплениях располагались сосуды и глубокие тарелки с
пищей, спиртным, кристалликами чая и кофе. Туда же были вложены сигары и
сигареты.
Бартон впервые очнулся там, где большую часть населения составляли
выходцы из Триеста, и чаши обычно были наполнены привычными им словенскими
и итальянскими блюдами. Однако первые десять дней пища была самой
разнообразной - из английской, французской, русской, персидской кухни.
Иногда появлялось нечто изысканное, экзотическое - вроде мяса кенгуру,
обжаренного сверху и сырого внутри, или огромных живых гусениц. Как-то
Бартону довелось попробовать это любимое лакомство австралийских
аборигенов.
На этот раз в одной из кружек было пиво. Он его не терпел и обменялся
с Фригейтом на вино. Сама пища напоминала Бартону мексиканскую кухню,
однако на лепешках-тортильях вместо говядины лежало мясо черепахи.
Впрочем, оно оказалось вполне съедобным.
За едой Бартон принялся расспрашивать туземцев. По их рассказам он
заключил, что эти люди являлись предками мексиканских индейцев и когда-то
населяли долины северо-западной части страны. На острове обитали
представители двух племен, говоривших на близких наречиях примитивного
языка. Они жили в мире между собой и создали общую культуру.
По гипотезе Бартона, именно этих людей в его время индейцы пима
называли хохокамами - старейшими. Они процветали в местах, которые белые
переселенцы знали как Долину Солнца. Там, в Аризоне, была основана
деревушка Финикс, превратившаяся в конце двадцатого столетия, как слышал
Бартон, в город с миллионным населением.
Сами индейцы называли себя "ганопо". В своей земной жизни они были
весьма трудолюбивы. Этот народ строил длинные ирригационные каналы с
каменными и деревянными трубами и сумел превратить засушливую пустыню в
цветущий сад. Затем они неожиданно исчезли, и археологи не могли понять
причин. Выдвигались самые различные теории; наиболее распространенная
предполагала нападение с севера воинственных племен, уничтоживших всю
популяцию хохокамов. Но подтверждения найти не удалось.
В свое время Бартон тоже надеялся решить эту загадку, однако ему, как
и прочим, не повезло. Островитяне не многое могли ему поведать - они жили
и умерли раньше, чем их страну постигла катастрофа.
Той ночью они долго сидели у костра, рассказывали свои легенды, порой
- непристойные или нелепые, и покатывались при этом со смеху. Бартон
поведал им пару арабских сказок, предельно упростив свои истории и избегая
непонятных подробностей. Но этим людям был чужд смысл приключений Аладдина
с его волшебной лампой. Тогда он рассказал им историю про Абу Гасана,
испортившего воздух.
Арабы-кочевники очень любили эту сказку. Бартон частенько сиживал с
ними у костра, в котором пылал кизяк, и слушал о приключениях
незадачливого купца.
Абу Гасан был бедуином, порвавшим с жизнью кочевника ради карьеры
торговца в йеменском городе Каукабан. Он разбогател, а после смерти первой
супруги друзья уговорили его вновь жениться. Сопротивлялся он недолго и
дал согласие на свадьбу с молодой красивой женщиной. Пир был на славу,
угощали и пловом, и шербетами, подавали ягнят, фаршированных орехами и
миндалем, и целиком зажаренных верблюдов.
В конце концов жениха пригласили в покои, где его ожидала наряженная
в роскошные одежды невеста. Он с достоинством поднялся с дивана - но, увы!
Сытый и пьяный до отвала жених - о, ужас! - издал чудовищный звук - пустил
ветры.
Услышав такое, гости быстро и громко заговорили между собой, делая
вид, что не заметили публичного срама. Но Абу Гасан не снес позора, вышел
вон, вскочил на лошадь и ускакал, бросив на произвол судьбы и дом, и
состояние, и друзей, и невесту.
Он уплыл в Индию, где стал капитаном королевских телохранителей.
Через десять лет его охватила такая жестокая тоска по дому, что он чуть
было не умер. Тогда он отправился на родину под видом нищего факира. После
долгих и опасных странствий Абу Гасан достиг своего родного города и
сквозь слезы воззрился с холма на его башни и стены. Однако он не рискнул
войти в него, желая прежде убедиться, что его позор забыт. Семь дней и
семь ночей бродил он по предместьям, прислушиваясь к разговорам на улицах
и рынках.
В конце концов он присел у дверей какой-то лачуги, раздумывая, не
вернуться ли ему в город под своим именем. И тут Гасан услышал, как некая
девушка спросила:
- О, матушка, назовите мне день моего рождения. Одна из моих подруг
хочет предсказать мое будущее.
Мать ответила:
- О, дочь моя, ты родилась в ту ночь, когда Абу Гасан пустил ветры.
Больше несчастный ничего не слышал; он вскочил на ноги и бросился
бежать, повторяя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50