- Погодите, - перебил его нотариус. - Кэрью был моим клиентом, но и
вы - мой клиент, и поэтому я должен точно знать, что я делаю. Неужели вы
совсем сошли с ума и укрываете этого негодяя?
- Аттерсон, клянусь богом! - воскликнул доктор. - Клянусь богом, я
никогда больше его не увижу. Даю вам слово чести, что в этом мире я от-
рекся от него навсегда. С этим покончено. Да к тому же он и не нуждается
в моей помощи; вы не знаете его так, как знаю я: он нашел себе надежное
убежище, очень надежное! И - помяните мое слово - больше о нем никто ни-
когда не услышит.
Нотариус нахмурился; ему не нравилось лихорадочное возбуждение его
друга.
- Вы, по-видимому, уверены в нем, - заметил он. - И ради вас я наде-
юсь, что вы не ошибаетесь. Ведь, если дело дойдет до суда, на процессе
может всплыть и ваше имя.
- Да, я в нем совершенно уверен, - ответил Джекил. - Для этого у меня
есть веские основания, сообщить которые я не могу никому. Но мне нужен
ваш совет в одном вопросе. Я... я получил письмо и не знаю, следует ли
передавать его полиции. Я намерен вручить его вам, Аттерсон, - я полага-
юсь на ваше суждение, ведь я безгранично вам доверяю.
- Вероятно, вы опасаетесь, что письмо может навести на его след? -
спросил нотариус.
- Нет, - ответил доктор Джекил. - Право, мне безразлично, что станет
с Хайдом; я с ним покончил навсегда. Я думал о своей репутации, на кото-
рую эта гнусная история может бросить тень.
Аттерсон задумался: он был удивлен эгоизмом своего друга и в то же
время почувствовал облегчение.
- Что же, - сказал он наконец. - Покажите мне это письмо.
Письмо было написано необычным прямым почерком, в конце стояла под-
пись "Эдвард Хайд"; оно очень кратко сообщало, что благодетель пишущего,
доктор Джекил, которому он столько лет платил неблагодарностью за тысячи
великодушных забот, может не тревожиться о нем: у него есть верное и на-
дежное средство спасения. Нотариус прочел письмо с некоторым облегчени-
ем, так как оно бросало на эти странные отношения гораздо более благоп-
риятный свет, чем можно было ожидать, и он мысленно упрекнул себя за
прошлые подозрения.
- А конверт? - спросил он.
- Я его сжег, - ответил доктор Джекил. - Прежде чем сообразил, что я
делаю. Но на нем все равно не было штемпеля. Письмо принес посыльный.
- Могу я взять его с собой и принять решение утром? - спросил Аттер-
сон.
- Я целиком полагаюсь на ваше суждение, - ответил доктор. - Себе я
больше не верю.
- Хорошо, я подумаю, что делать, - сказал нотариус. - А теперь пос-
ледний вопрос: это Хайд потребовал, чтобы в ваше завещание был включен
пункт об исчезновении?
Доктор, казалось, почувствовал дурноту; он крепко сжал губы и кивнул.
- Я знал это, - сказал Аттерсон. - Он намеревался убить вас. Вы чудом
спаслись от гибели.
- Куда важнее другое! - угрюмо возразил доктор. - Я получил хороший
урок! Бог мой, Аттерсон, какой я получил урок! - И он на мгновение зак-
рыл лицо руками.
Уходя, нотариус задержался в прихожей, чтобы перемолвиться двумя-тре-
мя словами с Пулом.
- Кстати, - сказал он. - Сегодня сюда доставили письмо. Как выглядел
посыльный?
Но Пул решительно объявил, что в этот день письма приносил только
почтальон, да и то лишь одни печатные объявления.
Этот разговор пробудил у нотариуса все прежние страхи. Письмо, несом-
ненно, попало к доктору через дверь лаборатории, возможно даже, что оно
было написано в кабинете, а это придавало ему совсем иную окраску, и
воспользоваться им можно было лишь с большой осторожностью. Вокруг на
тротуарах охрипшие мальчишки-газетчики вопили: "Специальный выпуск!
Ужасное убийство члена парламента!" Таково было надгробное напутствие
его старому другу и клиенту, а если его опасения окажутся верны, то доб-
рое имя еще одного его друга могло безвозвратно погибнуть в водовороте
возмутительнейшего скандала. При всех обстоятельствах ему предстояло
принять весьма щекотливое решение, и хотя мистер Аттерсон привык всегда
полагаться на себя, он вдруг почувствовал, что был бы рад с кем-нибудь
посоветоваться. Конечно, прямо попросить совета было невозможно, но, мо-
жет быть, решил он, его удастся получить косвенным образом.
Вскоре нотариус уже сидел у собственного камина, напротив него распо-
ложился мистер Гест, его старший клерк, а между ними в надлежащем расс-
тоянии от огня стояла бутылка заветного старого вина, которая очень дав-
но пребывала в сумраке погреба мистера Аттерсона, вдали от солнечного
света. Туман по-прежнему дремал, распластавшись над утонувшим городом,
где карбункулами рдели фонари и в глухой пелене по могучим артериям улиц
ревом ветра разливался шум непрекращающейся жизни Лондона. Но комната,
освещенная отблесками пламени, была очень уютной. Кислоты в бутылке дав-
ным-давно распались, тона императорского пурпура умягчились со временем,
словно краски старинного витража, и жар тех знойных осенних дней, когда
в виноградниках предгорий собирают урожай, готов был заструиться по жи-
лам, разгоняя лондонские туманы. Дурное настроение нотариуса незаметно
рассеивалось. От мистера Геста у него почти не было секретов, а может
быть, как он иногда подозревал, их не было и вовсе. Гест часто бывал по
делам у доктора Джекила, он был знаком с Пулом, несомненно, слышал о
том, как мистер Хайд стал своим человеком в доме, и, наверное, сделал
для себя кое-какие выводы. Разве не следовало показать ему письмо,
разъяснявшее тайну? А Гест, большой знаток и любитель графологии, разу-
меется, сочтет это вполне естественной любезностью. К тому же старший
клерк отличался немалой проницательностью, и столь странное письмо, ко-
нечно, понудит его высказать какоенибудь мнение, которое, в свою оче-
редь, может подсказать мистеру Аттерсону, как ему следует теперь посту-
пить.
- Какой ужасный случай - я имею в виду смерть сэра Дэнверса, - сказал
он.
- Да, сэр, ужасный! Он вызвал большое возмущение, - ответил Гест. -
Убийца, конечно, был сумасшедшим.
- Я был бы рад узнать ваше мнение на этот счет, - продолжал Аттерсон.
- У меня есть один написанный им документ... это все строго между нами,
так как я просто не знаю, что мне делать с этой бумагой - в любом случае
дело оборачивается очень скверно. Но как бы то ни было, вот она. Совсем
в вашем вкусе - автограф убийцы.
Глаза Геста заблестели, и он с жадностью погрузился в изучение
письма.
- Нет, сэр, - сказал он наконец. - Это писал не сумасшедший, но по-
черк весьма необычный.
- И, судя по тому, что я слышал, принадлежит он человеку также далеко
не обычному, - добавил нотариус.
В эту минуту вошел слуга с запиской.
- От доктора Джекила, сэр? - осведомился клерк. - Мне показалось, что
я узнаю почерк. Что-нибудь конфиденциальное, мистер Аттерсон?
- Нет, просто приглашение к обеду. А что такое? Хотите посмотреть?
- Только взгляну. Благодарю вас, сэр. - И клерк, положив листки ря-
дом, принялся тщательно их сравнивать. - Благодарю вас, сэр, - повторил
он затем и вернул оба листка нотариусу. - Это очень интересный автограф.
Наступило молчание, а потом мистер Аттерсон после некоторой внутрен-
ней борьбы внезапно спросил:
- Для чего вы их сравнивали, Гест?
- Видите ли, сэр, - ответил тот, - мне редко встречались такие схожие
почерки, они почти одинаковы - только наклон разный.
- Любопытно, - заметил Аттерсон.
- Совершенно верно: очень любопытно.
- Лучше ничего никому не говорите про это письмо, - сказал патрон.
- Конечно, сэр, я понимаю, - ответил клерк.
Едва мистер Аттерсон в этот вечер остался один, как он поспешил запе-
реть письмо в сейф, где оно и осталось навсегда.
"Как! - думал он. - Генри Джекил совершает подделку ради спасения
убийцы!" И кровь застыла в его жилах.
ПРИМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ЭПИЗОД С ДОКТОРОМ ЛЭНЬОНОМ
Время шло. За поимку мистера Хайда была назначена награда в несколько
тысяч фунтов, так как смерть сэра Дэнверса вызвала всеобщее негодование,
но полиция не могла обнаружить никаких его следов, словно он никогда и
не существовал. Правда, удалось узнать немало подробностей о его прошлом
- гнусных подробностей: о его жестокости, бездушной и яростной, о его
порочной жизни, о его странных знакомствах, о ненависти, которой, каза-
лось, был пронизан самый воздух вокруг него, - но ничто не подсказывало,
где он мог находиться теперь. С той минуты, когда он наутро после
убийства вышел из дома в Сохо, он словно растаял, и постепенно тревога
мистера Аттерсона начала утрачивать остроту, и на душе у него стало спо-
койнее. По его мнению, смерть сэра Дэнверса более чем искупалась исчез-
новением мистера Хайда. Для доктора Джекила теперь, когда он освободился
от этого черного влияния, началась новая жизнь. Дни его затворничества
кончились, он возобновил отношения с друзьями, снова стал их желанным
гостем и радушным хозяином; а если прежде он славился своей благотвори-
тельностью, то теперь не меньшую известность приобрело и его благочес-
тие. Он вел деятельную жизнь, много времени проводил на открытом возду-
хе, помогал страждущим - его лицо просветлело, дышало умиротворенностью,
как у человека, обретшего душевный мир в служении добру. Так продолжа-
лось два месяца с лишним.
Восьмого января Аттерсон обедал у доктора в тесном дружеском кругу -
среди приглашенных был Лэньон, и хозяин все время посматривал то "а од-
ного, то на другого, совсем как в те дни, когда они все трое были нераз-
лучны. Двенадцатого января, а затем и четырнадцатого дверь доктора Дже-
кила оказалась для нотариуса закрытой. "Доктор не выходит, - объявил
Пул, - и никого не принимает". Пятнадцатого мистер Аттерсон сделал еще
одну попытку увидеться с доктором, и снова тщетно. За последние два ме-
сяца нотариус привык видеться со своим другом чуть ли не ежедневно, и
это возвращение к прежнему одиночеству подействовало на него угнетающе.
На пятый день он пригласил Геста пообедать с ним, а на шестой отправился
к доктору Лэньону.
Тут его, во всяком случае, приняли, но, войдя в комнату, он был пот-
рясен переменой в своем друге. На лице доктора Лэньона ясно читался
смертный приговор. Розовые щеки побледнели, он сильно исхудал, заметно
облысел и одряхлел, и все же нотариуса поразили не столько эти признаки
быстрого телесного угасания, сколько выражение глаз и вся манера дер-
жаться, свидетельствовавшие, казалось, о том, что его томит какой-то не-
избывный тайный ужас. Трудно было поверить, что доктор боится смерти, но
именно это склонен был заподозрить мистер Аттерсон. "Да, - рассуждал но-
тариус, - он врач и должен понимать свое состояние, должен знать, что
дни его сочтены, и у него нет сил вынести эту мысль". Однако в ответ на
слова Аттерсона о том, как он плохо выглядит, Лэньон ответил, что он об-
речен, и сказал это твердым и спокойным голосом.
- Я перенес большое потрясение, - сказал он. - И уже не оправлюсь.
Мне осталось лишь несколько недель. Что же, жизнь была приятной штукой,
мне она нравилась; да, прежде она мне очень нравилась. Теперь же я думаю
иногда, что, будь нам известно все, мы радовались бы, расставаясь с ней.
- Джекил тоже болен, - заметил нотариус. - Вы его видели?
Лицо Лэньона исказилось, и он поднял дрожащую руку.
- Я не желаю больше ни видеть доктора Джекила, ни слышать о нем, -
сказал он громким, прерывающимся голосом. - Я порвал с этим человеком и
прошу вас избавить меня от упоминаний о том, кого я считаю умершим.
- Так-так! - произнес мистер Аттерсон и после долгой паузы спросил: -
Не могу ли я чем-нибудь помочь? Мы ведь все трое - старые друзья,
Лэньон, и новых уже не заведем.
- Помочь ничем нельзя, - ответил Лэньон. - Спросите хоть у него само-
го.
- Он отказывается меня видеть, - сказал нотариус.
- Это меня не удивляет. Когда-нибудь после моей смерти, Аттерсон, вы,
может быть, узнаете все, что произошло. Я же ничего вам объяснить не мо-
гу. А теперь, если вы способны разговаривать о чем-нибудь другом, то ос-
тавайтесь - я очень рад вас видеть, но если вы не В силах воздержаться
от обсуждения этой проклятой темы, то, ради бога, уйдите, потому что я
этого не вынесу.
Едва вернувшись домой, Аттерсон сел и написал Джекилу, спрашивая, по-
чему тот отказывает ему от дома, и осведомляясь о причине его прискорб-
ного разрыва с Лэньоном. На следующий день он получил длинный ответ, на-
писанный очень трогательно, но местами непонятно и загадочно. Разрыв с
Лэньоном был окончателен. "Я ни в чем не виню нашего старого друга, -
писал Джекил, - но я согласен с ним: нам не следует больше встречаться.
С этих пор я намерен вести уединенную жизнь - не удивляйтесь и не сомне-
вайтесь в моей дружбе, если теперь моя дверь будет часто заперта даже
для вас. Примиритесь с тем, что я должен идти моим тяжким путем. Я нав-
лек на себя кару и страшную опасность, о которых не могу говорить. Если
мой грех велик, то столь же велики и мои страдания. Я не знал, что наш
мир способен вместить подобные муки и ужас, а вы, Аттерсон, можете об-
легчить мою судьбу только одним: не требуйте, чтобы я нарушил молчание".
Аттерсон был поражен: черное влияние Хайда исчезло, доктор вернулся к
своим прежним занятиям и друзьям, лишь неделю назад все обещало ему бод-
рую и почтенную старость, и вдруг в один миг дружба, душевный мир, вся
его жизнь оказались погубленными. Такая огромная и внезапная перемена
заставляла предположить сумасшествие, однако поведение и слова Лэньона
наводили на мысль о какой-то иной причине.
Неделю спустя доктор Лэньон слег, а еще через две недели скончался.
Вечером после похорон, чрезвычайно его расстроивших, Аттерсон заперся у
себя в кабинете и при унылом свете свечи достал конверт, адресованный
ему и запечатанный печаткой его покойного друга. "Личное. Вручить только
Г. Дж. Аттерсону, а в случае, если, он умрет прежде меня, сжечь, не
вскрывая" - таково было категорическое распоряжение на конверте, и испу-
ганный нотариус не сразу нашел в себе силы ознакомиться с его содержи-
мым. "Я похоронил сегодня одного друга, - думал он. - Что, если это
письмо лишит меня и второго?" Затем, устыдившись этого недостойного
страха, он сломал печать. В конверте оказался еще один запечатанный кон-
верт, на котором было написано:
"Не вскрывать до смерти или исчезновения доктора Генри Джекила". Ат-
терсон не верил своим глазам. Но нет - и тут говорилось об исчезновении:
как и в нелепом завещании, которое он уже вернул его автору, тут вновь
объединялись идея исчезновения и имя Генри Джекила. Однако в завещании
эту идею подсказал зловещий Хайд, и ужасный смысл ее был ясен и прост. А
что подразумевал Лэньон, когда его рука писала это слово? Душеприказчик
почувствовал необоримое искушение вскрыть конверт, несмотря на запрет, и
найти объяснение этим тайнам, однако профессиональная честь и уважение к
воле покойного друга оказались сильнее - конверт был водворен в самый
укромный уголок его сейфа невскрытым.
Но одно дело - подавить любопытство и совсем другое - избавиться от
него вовсе; с этого дня Аттерсон уже не искал общества второго своего
друга с прежней охотой. Он думал о нем доброжелательно, но в его мыслях
были смятение и страх. Он даже заходил к нему, но, пожалуй, испытывал
только облегчение, когда его не принимали; пожалуй, в глубине души он
предпочитал разговаривать с Пулом на пороге, где их окружали воздух и
шум большого города, и не входить в дом добровольного заточения, не бе-
седовать с уединившимся там загадочным отшельником. Пул к тому же не мог
сообщить ему ничего утешительного. Доктор теперь постоянно запирался в
кабинете над лабораторией и иногда даже ночевал там; он пребывал в пос-
тоянном унынии, стал очень молчалив, ничего не читал, и казалось, его
что-то гнетет. Аттерсон так привык к этим неизменным сообщениям, что его
визиты мало-помалу становились все более редкими.
ЭПИЗОД У ОКНА
Однажды в воскресенье, когда мистер Аттерсон, как обычно, прогуливал-
ся с мистером Энфилдом, они вновь очутились все в той же улочке и, по-
равнявшись с дверью, остановились посмотреть на нее.
- Во всяком случае, - сказал Энфилд, - эта история окончилась, и мы
больше уже никогда не увидим мистера Хайда.
- Надеюсь, что так, - ответил Аттерсон. - Я вам не говорил, что видел
его однажды и почувствовал такое же отвращение, как и вы?
- Это само собой разумеется - увидев его, не почувствовать отвращение
было просто невозможно, - заметил Энфилд. - Да, кстати, каким болваном я
должен был вам показаться, когда не сообразил, что это задние ворота до-
ма доктора Джекила!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38