Но небеса поистине
обратились против Гордона Дарнеуэя. Случилось то, чего еще никогда не
случалось на Аросе: во время бури ялик сорвался с причала, ударился о
крепкие сваи пристани и теперь с разбитым бортом лежал на дне на глубине
четырех футов. Починка должна была потребовать не меньше трех дней. Но я
не пожелал сдаться и повел всех к тому месту, где пролив был уже всего,
переплыл на другой берег и поманил негра за собой. Он ответил знаками,
столь же ясно и спокойно, как и раньше, что не умеет плавать, и в его
жестах была искренность, в которой мы не могли усомниться. И вот, обма-
нутые и этой надеждой, мы были вынуждены вернуться в дом в том же поряд-
ке, в каком ушли из него, и негр шел с нами без всякого смущения.
Больше мы в этот день ничего сделать не могли и только еще раз попро-
бовали урезонить бедного безумца. Вновь он сидел на своем сторожевом
посту и вновь бежал оттуда в молчании. Однако теперь мы оставили ему еду
и большой плащ. К тому же дождь прекратился, а ночь обещала быть даже
теплой. Мы решили, что можем спокойно ожидать следующего дня; нам всем
требовался отдых, который подкрепил бы наши силы перед трудным утром,
разговаривать никому не хотелось, и мы разошлись в ранний час.
Я долго не мог уснуть, обдумывая завтрашнюю облаву. Негра я намере-
вался поставить в Песчаной бухте, откуда он должен будет отпугнуть дядю
по направлению к дому, Рори будет поджидать его на западе, а я - на вос-
токе. Чем дольше я размышлял над географией островка, тем больше крепло
во мне убеждение, что, несмотря на все трудности, мы все-таки можем до-
биться успеха и вынудить дядю спуститься в низину у бухты Арос, а там
даже силы, придаваемые ему безумием, не откроют ему путь к спасению.
Больше всего я рассчитывал на страх, который внушал ему негр: я не сом-
невался, что дядя ни за что не решится побежать в сторону человека, ко-
торого он считал воскресшим мертвецом, и, значит, об одном направлении
можно было не беспокоиться.
Наконец я уснул, но только для того, чтобы вскоре пробудиться от кош-
мара, в котором причудливо мешались разбитые корабли, чернокожие люди и
подводные приключения; совсем разбитый, чувствуя лихорадочный жар, я
встал с постели, спустился по лестнице и вышел из дома. Позади меня на
кухне спали Рори и чернокожий, передо мной раскинулось прекрасное звезд-
ное небо, кое-где испещренное клочками облаков, - последними напоминани-
ями об унесшейся буре. Приближался час полного прилива, и рев Веселых
Молодцов далеко разносился в безветренной тиши ночи. Никогда еще - и в
самый разгар урагана - не внимал я их песне с таким трепетом. Даже те-
перь, когда ветер удалился на покой, когда бездна морская вновь убаюки-
вала себя, погружаясь в летнюю дремоту, а звезды лили кроткий свет на
сушу и на воды, голос этих бурунов все еще грозил бедой. Они поистине
казались частицей мирового зла и трагизма жизни. Но безмолвие ночи нару-
шалось не только их бессмысленными воплями. Ибо я слышал, что реву Греб-
ня аккомпанирует человеческий голос, то пронзительный и громкий, то заг-
лушаемый грохотом волн. Я узнал голос дяди, и меня обуял великий страх
перед неисповедимостью путей господних и перед злом, правящим в мире. Я
вернулся во мрак дома, ища в нем приюта, и еще долго лежал без сна, раз-
мышляя над этими тайнами.
Когда, я вновь очнулся, час был уже поздний, и, торопливо одевшись, я
поспешил в кухню. Там никого не было: Рори и чернокожий уже давно ти-
хонько ушли из дома, и мое сердце упало при этом открытии. Я верил в
добрые намерения Рори, но не мог положиться на его рассудительность. Ес-
ли он вот так ушел из дому тайком, значит, он думал помочь дяде. Но ка-
ким образом мог он помочь ему, даже будь он один, и тем более в обществе
человека, который стал для дяди живым воплощением его страхов? Возможно,
я уже опоздал предотвратить какую-то непоправимую ошибку, но, во всяком
случае, мешкать было нельзя. Я бросился вон из дома, и хотя мне не раз
приходилось бегать по каменистым склонам Ароса, я еще никогда не бегал
так стремительно, как в то роковое утро. По-моему, я достиг вершины ме-
нее чем за двенадцать минут.
Мой дядя покинул свой наблюдательный пост. Правда, корзина была отк-
рыта и еда разбросана по траве, но, как мы обнаружили позднее, он не
съел ни кусочка. Нигде вокруг, насколько хватал глаз, не было видно ни
малейших признаков человека. Рассвет уже озарил ясные небеса, солнце ок-
расило розовым румянцем вершину Бен-Кайо, но скалистые склоны Ароса подо
мной и широкий щит моря еще купались в прозрачном сумраке ранней зари.
- Рори! - крикнул я и, помолчав, снова закричал: - Рори!
Звук моего голоса замер, но я не услышал никакого ответа. Если сейчас
действительно шла охота на моего дядю, преследователи не полагались на
быстроту своих ног, а рассчитывали подкрасться к нему незаметно. Я побе-
жал дальше, придерживаясь наиболее высоких вершин и оглядываясь по сто-
ронам, пока не оказался на холме над Песчаной бухтой. Я увидел разбитый
бриг, обнажившуюся полосу песка, длинную гряду скал, а по обеим сторонам
бухты дикое нагромождение утесов, валуны и расселины. И ни единого чело-
века.
Внезапно солнечный свет пал на Арос, и ожили все тени и цвета. Мгно-
вение спустя ниже по склону и к западу от того места, где я стоял, мет-
нулись врассыпную испуганные овцы. Раздался крик. Я увидел дядю, который
тут же кинулся бежать. Я увидел негра, который помчался за ним; но преж-
де, чем я успел понять, что происходит, появился Рори и принялся выкри-
кивать по-гэльски распоряжения, словно собаке, гонящей овец.
Я опрометью бросился вниз, чтобы вмешаться, но лучше бы я остался
там, где я стоял, ибо теперь я отрезал безумцу последний путь к отступ-
лению. С этой минуты перед ним не было уже ничего, кроме могилы, разби-
того корабля и моря в Песчаной бухте. Но, бог свидетель, я думал сделать
как лучше!
Дядя Гордон заметил, к какому страшному для него месту гонят его
преследователи, и попытался свернуть в сторону. Он метался вправо и вле-
во, но хотя лихорадка безумия и придавала быстроту его ногам, чернокожий
был еще проворнее. Куда бы дядя ни поворачивал, его намерения предвосхи-
щались, и он все приближался и приближался к месту своего преступления.
Внезапно он начал пронзительно кричать, и по всему берегу эхо подхватило
его вопли. Теперь уже и я и Рори кричали негру, чтобы он остановился. Но
тщетно! Ибо суждено было иное. Преследователь продолжал гнаться, пресле-
дуемый продолжал, вопя, бежать перед ним; они обогнули могилу, промча-
лись под самыми обломками брига, в одно мгновение пересекли пески, но
дядя ни на секунду не замедлил бега и кинулся прямо в волны, а черноко-
жий, уже почти касавшийся его рукой, последовал за ним. Мы с Рори оста-
новились, ибо не в силах человеческих было что-либо изменить: на наших
глазах свершалось предначертание господне. Конец редко наступает так
быстро: здесь берег обрывался в море очень круто, и они со второго шага
ушли под воду с головой, а оба не умели плавать. На мгновение негр вы-
нырнул с придушенным криком, но течение уже подхватило обоих и потащило
в море; а если они всплыли вновь, что ведомо только богу, то лишь через
десять минут у дальнего конца аросского Гребня, где над водой парят чай-
ки, высматривая рыбу.
МАРКХЕИМ
- Да, сэр, - сказал хозяин лавки, - в нашем деле не всегда угадаешь,
с какой стороны придет удача. Среди клиентов попадаются невежды, и тогда
мои знания приносят мне проценты. Попадаются люди бесчестные... - Тут он
поднял свечу повыше, так что свет резко ударил в лицо его собеседнику. -
Но в таком случае, - заключил он, - я выгадываю на своем добром имени.
Маркхейм только что вошел в лавку с залитой светом улицы, и его глаза
еще не успели привыкнуть к темноте, разреженной кое-где яркими бликами.
Эти неспроста сказанные слова и близость горящей свечи заставили его бо-
лезненно сморщиться и отвести взгляд в сторону.
Антиквар усмехнулся.
- Вы приходите ко мне в первый день Рождества, - продолжал он, -
зная, что, кроме меня, в доме никого нет, что окна в лавке закрыты став-
нями и что я ни в коем случае не буду заниматься торговлей. Ну что ж,
вам это будет накладно. Вы поплатитесь за то, что я потрачу время на
подсчет нового итога в моей приходной книге, а также за некую странность
вашего поведения, которая уж очень заметна сегодня. Я сама скромность и
никогда не задаю лишних вопросов, однако, если клиент не смотрит мне в
глаза, с него за это причитается.
Антиквар снова усмехнулся, но тут же перешел на свои обычный деловой
тон, хотя все еще с оттенком иронии.
- Как всегда, вы, разумеется, дадите мне исчерпывающее объяснение,
каким образом вещь попала к вам в руки, - сказал он. - Все из того же
шкафчика вашего дядюшки? Какой он у вас замечательный собиратель редкос-
тей, сэр!
И тщедушный, сгорбленный антиквар чуть не привстал на цыпочки, всмат-
риваясь в Маркхейма поверх золотой оправы очков и с явным недоверием по-
качивая головой. Маркхейм ответил ему взглядом, полным бесконечной жа-
лости и чуть ли не ужаса.
- На этот раз, - сказал он, - вы ошибаетесь. Я пришел не продавать, а
покупать. У меня нет никаких диковинок на продажу; в шкафчике моего дя-
дюшки хоть шаром покати. Но если бы даже он был набит, как прежде, я,
пожалуй, скорее занялся бы его пополнением, потому что за последнее вре-
мя мне сильно везло на бирже. Цель моего сегодняшнего прихода проще
простого. Я подыскиваю рождественский подарок для одной дамы. - Он гово-
рил все свободнее, входя в колею заранее приготовленной речи. - И, разу-
меется, я приношу вам свои извинения за то, что потревожил вас по столь
ничтожному поводу. Но вчера я не удосужился заняться этим; мое скромное
подношение надо сделать сегодня за обедом, а, как вы сами отлично пони-
маете, богатой невестой пренебрегать не годится.
Последовала пауза, во время которой антиквар как бы взвешивал слова
Маркхейма. Тишину нарушало только тиканье множества часов, висевших в
лавке среди прочей старинной рухляди, да отдаленное громыхание экипажей
на соседней улице.
- Хорошо, сэр, - сказал антиквар. - Пусть будет по-вашему. В конце
концов вы мой давний клиент, и если вам действительно удастся сделать
хорошую партию, не мне быть этому помехой. Вот, пожалуйста, отличный по-
дарок для дамы, - продолжал он. - Ручное зеркальце. Пятнадцатый век,
подлинный и из хорошей коллекции. Из чьей именно, я умолчу в интересах
моего клиента, который, подобно вам, уважаемый сэр, приходится племянни-
ком и единственным наследником одному замечательному коллекционеру.
Говоря все это сухим, язвительным тоном, антиквар нагнулся достать
зеркало с полки, и в тот же миг судорога пробежала по телу Маркхейма, у
него затряслись руки и ноги, на лице отразилась буря страстей. Все это
прошло так же мгновенно, как и возникло, не оставив после себя и следа,
кроме легкой дрожи руки, протянутой за зеркалом.
- Зеркало, - хрипло проговорил он и замолчал, потом повторил более
внятно: - Зеркало? На Рождество? Да можно ли?
- А что тут такого? - воскликнул антиквар. - Почему не подарить зер-
кало?
Маркхейм устремил на него какой-то особенный взгляд.
- Вы спрашиваете почему? - сказал он. - Да возьмите поглядитесь в это
зеркало сами. Ну что? Приятно? Ведь нет. И никому не может быть приятно.
Щуплый антиквар отскочил назад, когда Маркхейм внезапно подался к не-
му с зеркалом, но, убедившись, что ничто более страшное ему не угрожает,
сказал с улыбкой:
- Ваша будущая супруга, сэр, видимо, не так уж хороша собой.
- Я пришел к, вам, - сказал Маркхейм, - за рождественским подарком, а
вы... вы предлагаете мне вот это проклятое напоминание, напоминание о
прожитых годах, прегрешениях и безумствах. Ручное зеркало - это же руч-
ная совесть! Вы это нарочно? С задней мыслью? Признайтесь! Для вас же
будет лучше, если признаетесь чистосердечно. И расскажите о себе. Есть у
меня подозрение, что на самом-то деле вы человек сердобольный.
Антиквар пристально посмотрел на своего собеседника. Как ни странно,
Маркхейм не смеялся; в лице его словно бы промелькнула яркая искорка на-
дежды, но уж никак не насмешки.
- Куда вы клоните? - спросил антиквар.
- Неужто не сердобольный? - хмуро проговорил Маркхейм. - Не сердобо-
лен, не благочестив, не щепетилен, никого не любит, никем не любим. Ру-
ка, загребающая деньги, кубышка, где они хранятся. И это все? Боже пра-
вый, неужели это все?
- Сейчас я вам скажу, все или не все, - резко заговорил антиквар, но
тут же снова усмехнулся. - Впрочем, понимаю, понимаю, вы вступаете в
брак по любни и, видимо, успели выпить за здоровье вашей суженой.
- А-а! - воскликнул Маркхейм, почему-то вдруг загоревшись любо-
пытством. - А вы-то сами были когда-нибудь влюблены? Расскажите, расска-
жите мне.
- Я? - воскликнул антиквар. - Я - и любовь! Да у меня времени на это
не было, и сегодня я не намерен его тратить на всякий вздор. Берете вы
зеркало?
- Куда нам спешить? - возразил ему Маркхейм. - Стоим, беседуем - это
так приятно. Жизнь наша коротка и ненадежна, зачем бежать ее приятнос-
тей, даже столь скромных, как эта? Надо цепляться за всякую малость, ко-
торую можно урвать у жизни, как цепляется человек за край обрыва над
пропастью. Если вдуматься, так каждый миг нашей жизни - обрыв, крутой
обрыв, и кто сорвется вниз с этой крутизны, тот потеряет всякое подобие
человеческое. Так не лучше ли отдаться приятной беседе? Давайте расска-
жем каждый о себе. Зачем нам носить маску? Доверимся друг другу. Как
знать, быть может, мы станем друзьями?
- Мне осталось сказать вам только одно, - проговорил антиквар. - По-
купайте или уходите вон из моей лавки!
- Правильно, правильно, - сказал Маркхейм. - Хватит дурачиться. К де-
лу. Покажите мне что-нибудь еще.
Антиквар снова нагнулся, на сей раз чтобы положить зеркало на место;
реденькие белесые волосы свесились ему на глаза. Маркхейм чуть подался
вперед, держа одну руку в кармане пальто; он расправил плечи и вздохнул
всей грудью, и сумятица чувств проступила у него на лице: страх, ужас,
решимость, упоение и физическая гадливость, - и под мучительно вздернув-
шейся верхней губой блеснули зубы.
- Может, вот это вам подойдет? - сказал антиквар, и, когда он стал
выпрямляться, Маркхейм бросился на свою жертву сзади. Длинный, как вер-
тел, кинжал сверкнул в воздухе и ударил. Антиквар забился, точно курица,
стукнувшись виском о полку, и бесформенной грудой рухнул на пол.
Время заговорило в лавке десятками негромких голосов - и степенных,
неторопливых, как подобало их почтенному возрасту, и дробно стрекочущих
наперебой. Хитросплетения этого хора отсчитывали своим тиканьем секунду
за секундой. Но вот громкий топот мальчишки, пробежавшего по тротуару,
примешался к этим более тихим голосам, и Маркхейм, очнувшись, вспомнил,
где он находится. Он в страхе огляделся по сторонам. Свеча стояла на
прилавке, ее огонек с торжественной мерностью покачивался на сквозняке,
и от этого чуть приметного движения вся лавка полнилась бесшумной суе-
той, и все в ней колыхалось, как взбаламученное море: покачивались высо-
кие тени, густые пласты тьмы вздымались и опадали в ритме дыхания, лица
на портретах и у фарфоровых божков меняли выражение и подергивались
зыбью, точно отражаясь в воде. Внутренняя дверь лавки стояла приотворен-
ная, и длинная полоска дневного света указующим перстом протягивалась в
этот стан теней.
Полный страха, блуждающий взгляд Маркхейма вернулся к телу его жерт-
вы, которая лежала съежившись и в то же время словно распластавшись на
полу и казалась до невероятия маленькой и, как ни странно, еще более
жалкой, чем при жизни. В своей убогой, ветхой одежонке, в этой нелепой
позе антиквар стал похож на кучу опилок. Минуту назад Маркхейм боялся на
него посмотреть, а оказалось - вот только и всего! И тем не менее под
его взглядом эта охапка заношенной одежды и лужа крови начинали обретать
весьма выразительный голос. Вот так оно будет лежать; некому привести в
действие хитроумные пружинки этого тела или управлять чудом движения -
так ему и придется лежать до тех пор, пока его не обнаружат. Обнаружат!
А тогда что? Тогда эта мертвая плоть так возвысит свой голос, что он
разнесется по всей Англии и отзвуки погони наполнят весь мир. Да, мерт-
вый, живой ли, он все еще враг. "Было время, когда у жертвы череп раз-
мозжен, кончался человек, и все кончалось" [9], - вспомнилось ему, и
мысль его сразу ухватилась за это слово:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
обратились против Гордона Дарнеуэя. Случилось то, чего еще никогда не
случалось на Аросе: во время бури ялик сорвался с причала, ударился о
крепкие сваи пристани и теперь с разбитым бортом лежал на дне на глубине
четырех футов. Починка должна была потребовать не меньше трех дней. Но я
не пожелал сдаться и повел всех к тому месту, где пролив был уже всего,
переплыл на другой берег и поманил негра за собой. Он ответил знаками,
столь же ясно и спокойно, как и раньше, что не умеет плавать, и в его
жестах была искренность, в которой мы не могли усомниться. И вот, обма-
нутые и этой надеждой, мы были вынуждены вернуться в дом в том же поряд-
ке, в каком ушли из него, и негр шел с нами без всякого смущения.
Больше мы в этот день ничего сделать не могли и только еще раз попро-
бовали урезонить бедного безумца. Вновь он сидел на своем сторожевом
посту и вновь бежал оттуда в молчании. Однако теперь мы оставили ему еду
и большой плащ. К тому же дождь прекратился, а ночь обещала быть даже
теплой. Мы решили, что можем спокойно ожидать следующего дня; нам всем
требовался отдых, который подкрепил бы наши силы перед трудным утром,
разговаривать никому не хотелось, и мы разошлись в ранний час.
Я долго не мог уснуть, обдумывая завтрашнюю облаву. Негра я намере-
вался поставить в Песчаной бухте, откуда он должен будет отпугнуть дядю
по направлению к дому, Рори будет поджидать его на западе, а я - на вос-
токе. Чем дольше я размышлял над географией островка, тем больше крепло
во мне убеждение, что, несмотря на все трудности, мы все-таки можем до-
биться успеха и вынудить дядю спуститься в низину у бухты Арос, а там
даже силы, придаваемые ему безумием, не откроют ему путь к спасению.
Больше всего я рассчитывал на страх, который внушал ему негр: я не сом-
невался, что дядя ни за что не решится побежать в сторону человека, ко-
торого он считал воскресшим мертвецом, и, значит, об одном направлении
можно было не беспокоиться.
Наконец я уснул, но только для того, чтобы вскоре пробудиться от кош-
мара, в котором причудливо мешались разбитые корабли, чернокожие люди и
подводные приключения; совсем разбитый, чувствуя лихорадочный жар, я
встал с постели, спустился по лестнице и вышел из дома. Позади меня на
кухне спали Рори и чернокожий, передо мной раскинулось прекрасное звезд-
ное небо, кое-где испещренное клочками облаков, - последними напоминани-
ями об унесшейся буре. Приближался час полного прилива, и рев Веселых
Молодцов далеко разносился в безветренной тиши ночи. Никогда еще - и в
самый разгар урагана - не внимал я их песне с таким трепетом. Даже те-
перь, когда ветер удалился на покой, когда бездна морская вновь убаюки-
вала себя, погружаясь в летнюю дремоту, а звезды лили кроткий свет на
сушу и на воды, голос этих бурунов все еще грозил бедой. Они поистине
казались частицей мирового зла и трагизма жизни. Но безмолвие ночи нару-
шалось не только их бессмысленными воплями. Ибо я слышал, что реву Греб-
ня аккомпанирует человеческий голос, то пронзительный и громкий, то заг-
лушаемый грохотом волн. Я узнал голос дяди, и меня обуял великий страх
перед неисповедимостью путей господних и перед злом, правящим в мире. Я
вернулся во мрак дома, ища в нем приюта, и еще долго лежал без сна, раз-
мышляя над этими тайнами.
Когда, я вновь очнулся, час был уже поздний, и, торопливо одевшись, я
поспешил в кухню. Там никого не было: Рори и чернокожий уже давно ти-
хонько ушли из дома, и мое сердце упало при этом открытии. Я верил в
добрые намерения Рори, но не мог положиться на его рассудительность. Ес-
ли он вот так ушел из дому тайком, значит, он думал помочь дяде. Но ка-
ким образом мог он помочь ему, даже будь он один, и тем более в обществе
человека, который стал для дяди живым воплощением его страхов? Возможно,
я уже опоздал предотвратить какую-то непоправимую ошибку, но, во всяком
случае, мешкать было нельзя. Я бросился вон из дома, и хотя мне не раз
приходилось бегать по каменистым склонам Ароса, я еще никогда не бегал
так стремительно, как в то роковое утро. По-моему, я достиг вершины ме-
нее чем за двенадцать минут.
Мой дядя покинул свой наблюдательный пост. Правда, корзина была отк-
рыта и еда разбросана по траве, но, как мы обнаружили позднее, он не
съел ни кусочка. Нигде вокруг, насколько хватал глаз, не было видно ни
малейших признаков человека. Рассвет уже озарил ясные небеса, солнце ок-
расило розовым румянцем вершину Бен-Кайо, но скалистые склоны Ароса подо
мной и широкий щит моря еще купались в прозрачном сумраке ранней зари.
- Рори! - крикнул я и, помолчав, снова закричал: - Рори!
Звук моего голоса замер, но я не услышал никакого ответа. Если сейчас
действительно шла охота на моего дядю, преследователи не полагались на
быстроту своих ног, а рассчитывали подкрасться к нему незаметно. Я побе-
жал дальше, придерживаясь наиболее высоких вершин и оглядываясь по сто-
ронам, пока не оказался на холме над Песчаной бухтой. Я увидел разбитый
бриг, обнажившуюся полосу песка, длинную гряду скал, а по обеим сторонам
бухты дикое нагромождение утесов, валуны и расселины. И ни единого чело-
века.
Внезапно солнечный свет пал на Арос, и ожили все тени и цвета. Мгно-
вение спустя ниже по склону и к западу от того места, где я стоял, мет-
нулись врассыпную испуганные овцы. Раздался крик. Я увидел дядю, который
тут же кинулся бежать. Я увидел негра, который помчался за ним; но преж-
де, чем я успел понять, что происходит, появился Рори и принялся выкри-
кивать по-гэльски распоряжения, словно собаке, гонящей овец.
Я опрометью бросился вниз, чтобы вмешаться, но лучше бы я остался
там, где я стоял, ибо теперь я отрезал безумцу последний путь к отступ-
лению. С этой минуты перед ним не было уже ничего, кроме могилы, разби-
того корабля и моря в Песчаной бухте. Но, бог свидетель, я думал сделать
как лучше!
Дядя Гордон заметил, к какому страшному для него месту гонят его
преследователи, и попытался свернуть в сторону. Он метался вправо и вле-
во, но хотя лихорадка безумия и придавала быстроту его ногам, чернокожий
был еще проворнее. Куда бы дядя ни поворачивал, его намерения предвосхи-
щались, и он все приближался и приближался к месту своего преступления.
Внезапно он начал пронзительно кричать, и по всему берегу эхо подхватило
его вопли. Теперь уже и я и Рори кричали негру, чтобы он остановился. Но
тщетно! Ибо суждено было иное. Преследователь продолжал гнаться, пресле-
дуемый продолжал, вопя, бежать перед ним; они обогнули могилу, промча-
лись под самыми обломками брига, в одно мгновение пересекли пески, но
дядя ни на секунду не замедлил бега и кинулся прямо в волны, а черноко-
жий, уже почти касавшийся его рукой, последовал за ним. Мы с Рори оста-
новились, ибо не в силах человеческих было что-либо изменить: на наших
глазах свершалось предначертание господне. Конец редко наступает так
быстро: здесь берег обрывался в море очень круто, и они со второго шага
ушли под воду с головой, а оба не умели плавать. На мгновение негр вы-
нырнул с придушенным криком, но течение уже подхватило обоих и потащило
в море; а если они всплыли вновь, что ведомо только богу, то лишь через
десять минут у дальнего конца аросского Гребня, где над водой парят чай-
ки, высматривая рыбу.
МАРКХЕИМ
- Да, сэр, - сказал хозяин лавки, - в нашем деле не всегда угадаешь,
с какой стороны придет удача. Среди клиентов попадаются невежды, и тогда
мои знания приносят мне проценты. Попадаются люди бесчестные... - Тут он
поднял свечу повыше, так что свет резко ударил в лицо его собеседнику. -
Но в таком случае, - заключил он, - я выгадываю на своем добром имени.
Маркхейм только что вошел в лавку с залитой светом улицы, и его глаза
еще не успели привыкнуть к темноте, разреженной кое-где яркими бликами.
Эти неспроста сказанные слова и близость горящей свечи заставили его бо-
лезненно сморщиться и отвести взгляд в сторону.
Антиквар усмехнулся.
- Вы приходите ко мне в первый день Рождества, - продолжал он, -
зная, что, кроме меня, в доме никого нет, что окна в лавке закрыты став-
нями и что я ни в коем случае не буду заниматься торговлей. Ну что ж,
вам это будет накладно. Вы поплатитесь за то, что я потрачу время на
подсчет нового итога в моей приходной книге, а также за некую странность
вашего поведения, которая уж очень заметна сегодня. Я сама скромность и
никогда не задаю лишних вопросов, однако, если клиент не смотрит мне в
глаза, с него за это причитается.
Антиквар снова усмехнулся, но тут же перешел на свои обычный деловой
тон, хотя все еще с оттенком иронии.
- Как всегда, вы, разумеется, дадите мне исчерпывающее объяснение,
каким образом вещь попала к вам в руки, - сказал он. - Все из того же
шкафчика вашего дядюшки? Какой он у вас замечательный собиратель редкос-
тей, сэр!
И тщедушный, сгорбленный антиквар чуть не привстал на цыпочки, всмат-
риваясь в Маркхейма поверх золотой оправы очков и с явным недоверием по-
качивая головой. Маркхейм ответил ему взглядом, полным бесконечной жа-
лости и чуть ли не ужаса.
- На этот раз, - сказал он, - вы ошибаетесь. Я пришел не продавать, а
покупать. У меня нет никаких диковинок на продажу; в шкафчике моего дя-
дюшки хоть шаром покати. Но если бы даже он был набит, как прежде, я,
пожалуй, скорее занялся бы его пополнением, потому что за последнее вре-
мя мне сильно везло на бирже. Цель моего сегодняшнего прихода проще
простого. Я подыскиваю рождественский подарок для одной дамы. - Он гово-
рил все свободнее, входя в колею заранее приготовленной речи. - И, разу-
меется, я приношу вам свои извинения за то, что потревожил вас по столь
ничтожному поводу. Но вчера я не удосужился заняться этим; мое скромное
подношение надо сделать сегодня за обедом, а, как вы сами отлично пони-
маете, богатой невестой пренебрегать не годится.
Последовала пауза, во время которой антиквар как бы взвешивал слова
Маркхейма. Тишину нарушало только тиканье множества часов, висевших в
лавке среди прочей старинной рухляди, да отдаленное громыхание экипажей
на соседней улице.
- Хорошо, сэр, - сказал антиквар. - Пусть будет по-вашему. В конце
концов вы мой давний клиент, и если вам действительно удастся сделать
хорошую партию, не мне быть этому помехой. Вот, пожалуйста, отличный по-
дарок для дамы, - продолжал он. - Ручное зеркальце. Пятнадцатый век,
подлинный и из хорошей коллекции. Из чьей именно, я умолчу в интересах
моего клиента, который, подобно вам, уважаемый сэр, приходится племянни-
ком и единственным наследником одному замечательному коллекционеру.
Говоря все это сухим, язвительным тоном, антиквар нагнулся достать
зеркало с полки, и в тот же миг судорога пробежала по телу Маркхейма, у
него затряслись руки и ноги, на лице отразилась буря страстей. Все это
прошло так же мгновенно, как и возникло, не оставив после себя и следа,
кроме легкой дрожи руки, протянутой за зеркалом.
- Зеркало, - хрипло проговорил он и замолчал, потом повторил более
внятно: - Зеркало? На Рождество? Да можно ли?
- А что тут такого? - воскликнул антиквар. - Почему не подарить зер-
кало?
Маркхейм устремил на него какой-то особенный взгляд.
- Вы спрашиваете почему? - сказал он. - Да возьмите поглядитесь в это
зеркало сами. Ну что? Приятно? Ведь нет. И никому не может быть приятно.
Щуплый антиквар отскочил назад, когда Маркхейм внезапно подался к не-
му с зеркалом, но, убедившись, что ничто более страшное ему не угрожает,
сказал с улыбкой:
- Ваша будущая супруга, сэр, видимо, не так уж хороша собой.
- Я пришел к, вам, - сказал Маркхейм, - за рождественским подарком, а
вы... вы предлагаете мне вот это проклятое напоминание, напоминание о
прожитых годах, прегрешениях и безумствах. Ручное зеркало - это же руч-
ная совесть! Вы это нарочно? С задней мыслью? Признайтесь! Для вас же
будет лучше, если признаетесь чистосердечно. И расскажите о себе. Есть у
меня подозрение, что на самом-то деле вы человек сердобольный.
Антиквар пристально посмотрел на своего собеседника. Как ни странно,
Маркхейм не смеялся; в лице его словно бы промелькнула яркая искорка на-
дежды, но уж никак не насмешки.
- Куда вы клоните? - спросил антиквар.
- Неужто не сердобольный? - хмуро проговорил Маркхейм. - Не сердобо-
лен, не благочестив, не щепетилен, никого не любит, никем не любим. Ру-
ка, загребающая деньги, кубышка, где они хранятся. И это все? Боже пра-
вый, неужели это все?
- Сейчас я вам скажу, все или не все, - резко заговорил антиквар, но
тут же снова усмехнулся. - Впрочем, понимаю, понимаю, вы вступаете в
брак по любни и, видимо, успели выпить за здоровье вашей суженой.
- А-а! - воскликнул Маркхейм, почему-то вдруг загоревшись любо-
пытством. - А вы-то сами были когда-нибудь влюблены? Расскажите, расска-
жите мне.
- Я? - воскликнул антиквар. - Я - и любовь! Да у меня времени на это
не было, и сегодня я не намерен его тратить на всякий вздор. Берете вы
зеркало?
- Куда нам спешить? - возразил ему Маркхейм. - Стоим, беседуем - это
так приятно. Жизнь наша коротка и ненадежна, зачем бежать ее приятнос-
тей, даже столь скромных, как эта? Надо цепляться за всякую малость, ко-
торую можно урвать у жизни, как цепляется человек за край обрыва над
пропастью. Если вдуматься, так каждый миг нашей жизни - обрыв, крутой
обрыв, и кто сорвется вниз с этой крутизны, тот потеряет всякое подобие
человеческое. Так не лучше ли отдаться приятной беседе? Давайте расска-
жем каждый о себе. Зачем нам носить маску? Доверимся друг другу. Как
знать, быть может, мы станем друзьями?
- Мне осталось сказать вам только одно, - проговорил антиквар. - По-
купайте или уходите вон из моей лавки!
- Правильно, правильно, - сказал Маркхейм. - Хватит дурачиться. К де-
лу. Покажите мне что-нибудь еще.
Антиквар снова нагнулся, на сей раз чтобы положить зеркало на место;
реденькие белесые волосы свесились ему на глаза. Маркхейм чуть подался
вперед, держа одну руку в кармане пальто; он расправил плечи и вздохнул
всей грудью, и сумятица чувств проступила у него на лице: страх, ужас,
решимость, упоение и физическая гадливость, - и под мучительно вздернув-
шейся верхней губой блеснули зубы.
- Может, вот это вам подойдет? - сказал антиквар, и, когда он стал
выпрямляться, Маркхейм бросился на свою жертву сзади. Длинный, как вер-
тел, кинжал сверкнул в воздухе и ударил. Антиквар забился, точно курица,
стукнувшись виском о полку, и бесформенной грудой рухнул на пол.
Время заговорило в лавке десятками негромких голосов - и степенных,
неторопливых, как подобало их почтенному возрасту, и дробно стрекочущих
наперебой. Хитросплетения этого хора отсчитывали своим тиканьем секунду
за секундой. Но вот громкий топот мальчишки, пробежавшего по тротуару,
примешался к этим более тихим голосам, и Маркхейм, очнувшись, вспомнил,
где он находится. Он в страхе огляделся по сторонам. Свеча стояла на
прилавке, ее огонек с торжественной мерностью покачивался на сквозняке,
и от этого чуть приметного движения вся лавка полнилась бесшумной суе-
той, и все в ней колыхалось, как взбаламученное море: покачивались высо-
кие тени, густые пласты тьмы вздымались и опадали в ритме дыхания, лица
на портретах и у фарфоровых божков меняли выражение и подергивались
зыбью, точно отражаясь в воде. Внутренняя дверь лавки стояла приотворен-
ная, и длинная полоска дневного света указующим перстом протягивалась в
этот стан теней.
Полный страха, блуждающий взгляд Маркхейма вернулся к телу его жерт-
вы, которая лежала съежившись и в то же время словно распластавшись на
полу и казалась до невероятия маленькой и, как ни странно, еще более
жалкой, чем при жизни. В своей убогой, ветхой одежонке, в этой нелепой
позе антиквар стал похож на кучу опилок. Минуту назад Маркхейм боялся на
него посмотреть, а оказалось - вот только и всего! И тем не менее под
его взглядом эта охапка заношенной одежды и лужа крови начинали обретать
весьма выразительный голос. Вот так оно будет лежать; некому привести в
действие хитроумные пружинки этого тела или управлять чудом движения -
так ему и придется лежать до тех пор, пока его не обнаружат. Обнаружат!
А тогда что? Тогда эта мертвая плоть так возвысит свой голос, что он
разнесется по всей Англии и отзвуки погони наполнят весь мир. Да, мерт-
вый, живой ли, он все еще враг. "Было время, когда у жертвы череп раз-
мозжен, кончался человек, и все кончалось" [9], - вспомнилось ему, и
мысль его сразу ухватилась за это слово:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38