- Ни-ни-ни, - возразил он, - и думать не смей вмешиваться. Тут тебе
делать нечего. Это его, - тут он сдернул с головы шапку, - это его воля.
Ну, до чего же хорошая будет ночка!
В мою душу закрался страх, и, напомнив дяде, что я еще не обедал, я
позвал его домой. Напрасно! Он не пожелал покинуть свой наблюдательный
пост.
- Я должен видеть, как творится его воля, Чарли, - объяснил он и до-
бавил, когда шхуна легла на новый галс: - А они с ней хорошо управляют-
ся! Куда там "Христу-Анне"!..
Люди на борту шхуны, вероятно, уже начали понимать, хотя далеко еще
не в полной мере, какие опасности подстерегают их обреченный корабль.
Всякий раз, когда затихал капризный ветер, они, несомненно, замечали,
насколько быстро течение относит их назад. Галсы становились все короче,
так как моряки убеждались, что толку от лавирования нет никакого. Каждое
мгновение волна гремела и вскипала на новом подводном рифе, и все чаще
ревущие водопады обрушивались под самый нос шхуны, а за ним открывался
бурый риф и пенная путаница водорослей. Да, им приходилось отчаянно тя-
нуть снасти - видит бог, на борту шхуны не было лентяев. И вот это-то
зрелище, которое преисполнило бы ужасом любое человеческое сердце, мой
дядя смаковал с восторгом знатока. Когда я повернулся, чтобы спуститься
с холма, дядя улегся на землю, его вытянутые вперед руки вцепились в ве-
реск, он словно помолодел духом и телом.
Я возвратился в дом в тягостном настроении, а когда я увидел Мери, у
меня на сердце стало еще тяжелее. Закатав рукава по локоть и обнажив
сильные руки, она месила тесто. Я взял с буфета булку и молча стал ее
есть.
- Ты устал, Чарли? - спросила Мери несколько минут спустя.
- Устал, - ответил я, подымаясь на ноги, - устал от отсрочек, а мо-
жет, и от Ароса. Ты меня хорошо знаешь и не истолкуешь мои слова прев-
ратно. И вот, Мери, что я тебе скажу: лучше бы тебе быть где угодно,
только не здесь.
- А я тебе отвечу, - возразила она, - что буду там, где мне велит
быть долг.
- Ты забываешь, что у тебя есть долг перед самой собой, - указал я.
- Да неужто? - ответила она, продолжая месить тесто. - Ты это что же,
в Библии вычитал?
- Мери, - сказал я мрачно, - не смейся надо мной.
Бог свидетель - мне сейчас не до смеха. Если мы уговорим твоего отца
поехать с нами, тем лучше. Но с ним или без него, я хочу увезти тебя от-
сюда. Ради тебя самой, и ради меня, и даже ради твоего отца тебе лучше
отсюда уехать. Я возвращался сюда с совсем другими мыслями, я возвращал-
ся сюда домой, но теперь все изменилось, и у меня осталось только одно
желание, одна надежда: бежать отсюда - да, это самое верное слово - бе-
жать, вырваться с этого проклятого острова, как птица вырывается из сил-
ков птицелова.
Мери уже давно оставила свою работу.
- И что ж ты думаешь? - спросила она. - Что ж ты думаешь, у меня нет
ни глаз, ни ушей? Что ж ты думаешь, я бы не была рада выбросить в море
это добро? (Как он его называет, господи прости его и помилуй!) Что ж ты
думаешь, я жила с ним здесь изо дня в день и не видела того, что ты уви-
дел за какойнибудь час? Нет, - продолжала она, - я знаю, что случилась
беда, а какая беда, я не знаю и знать не хочу. И мне не доводилось слы-
шать, чтобы зло можно было поправить, вмешавшись не в свое дело. Только,
Чарли, не проси меня уехать от отца. Пока он жив, я его не покину. А ему
осталось недолго жить, Чарли. Это я могу тебе сказать. Недолго... На лбу
у него печать, и, может, так оно и лучше.
Я помолчал, не зная, что ответить на это, а когда я, наконец, поднял
голову, собираясь заговорить, Мери меня опередила.
- Чарли, - сказала она, - мой долг ведь не твой долг. Этот дом омра-
чен грехом и бедой. Ты здесь посторонний. Так бери свою сумку и иди в
лучшие места, к лучшим людям. А если когда-нибудь задумаешь вернуться
назад - будь то даже через двадцать лет - все равно я буду ждать тебя
здесь.
- Мери-Урсула, - сказал я, - я просил тебя стать моей женой, и ты да-
ла мне понять, что согласна. И теперь мы связаны навек. Где будешь ты,
там буду и я - бог мне свидетель.
Едва я произнес эти слова, как внезапно взревел ветер, а потом вдруг
все вокруг дома смолкло и словно задрожало. Это был пролог, первый удар
надвигающейся бури. Мы вздрогнули и вдруг заметили, что в доме воцари-
лась полутьма, будто уже настал вечер.
- Господи, смилуйся над всеми, кто в море! - сказала Мери. - Отец те-
перь не вернется до рассвета.
И тогда-то, когда мы сидели у очага, прислушиваясь к ударам ветра,
Меои рассказала мне, как произошла с моим дядей эта перемена.
Всю прошлую зиму он был угрюм и раздражителен. Когда Гребень вздымал-
ся особенно высоко, или, как выразилась Мери, когда плясали Веселые Мо-
лодцы, дядя много часов подряд лежал на мысу, если была ночь, а днем -
на вершине Ароса, смотрел на бушующее море и вглядывался в горизонт, не
покажется ли там парус. После десятого февраля, когда на берег в Песча-
ной бухте был выброшен обогативший его бриг, дядя вначале был неестест-
венно весел, и это возбуждение не проходило, но только менялось и из ра-
достного стало мрачным. Он не работал и не давал работать Рори. Они ча-
сами шептались за домом с таинственным, почти опасливым видом. А если
она задавала вопросы тому или другому (вначале она пыталась их расспра-
шивать), они отвечали уклончиво и смущенно. С тех пор, как Рори заметил
у переправы большую рыбу, дядя всего один раз побывал на Россе. Это слу-
чилось в разгар весны, при сильном отливе, и он перешел туда посуху, но
задержался на дальнем берегу и, возвращаясь, увидел, что прилив вот-вот
отрежет его от Ароса. С отчаянным воплем он перепрыгнул через полоску
воды и добрался до дома вне себя от ужаса. Его мучил страх перед морем,
постоянные и неотвязные мысли о море - этот страх сквозил в его разгово-
рах, в молитвах, даже в выражении лица, когда он молчал.
К ужину вернулся только Рори. Но чуть позже в дом вошел дядя, взял
под мышку бутылку, сунул в карман хлеб и снова отправился на свой наблю-
дательный пост - на этот раз в сопровождении Рори. Дядя сказал, что шху-
ну несет к бурунам, но команда по-прежнему с безнадежным упрямством и
мужеством пытается отстоять каждый дюйм. От этого известия на душе у ме-
ня стало совсем черно. Вскоре после заката ярость бури, достигла полной
силы - мне еще не приходилось видеть летом подобных бурь, да и зимние
никогда не налетали так внезапно. Мы с Мери молчали и слушали, как скри-
пит, содрогаясь, дом, как воет снаружи ветер, а огонь в очаге между нами
шипел от дождевых брызг. Наши мысли были далеко отсюда - с несчастными
моряками на шхуне, с моим столь же несчастным дядей на мысу среди разбу-
шевавшихся стихий. Но то и дело мы вздрагивали и отвлекались от своих
раздумий, когда ветер обрушивался на дом, как тяжелая скала, или внезап-
но замирал, затихал, и пламя в очаге вытягивалось длинными языками, а
наши сердца начинали отчаянно биться в груди. То буря схватывала все че-
тыре угла кровли и встряхивала ее, ревя, как разгневанный Левиафан, то
наступало затишье, и ее холодное дыхание, всхлипывая, пробиралось в ком-
нату и шевелило волосы у нас на голове. А потом ветер вновь заводил
тоскливую многоголосую песню, стонал в трубе, плакал, как флейта, вокруг
дома.
Часов в восемь вошел Рори и таинственно поманил меня к дверям. Дядя,
по-видимому, напугал даже своего верного товарища, и Рори, встревоженный
его выходками, попросил меня пойти с ним и разделить его стражу. Я пос-
пешил исполнить его просьбу - с тем большей охотой, что страх, ужас и
электрическая атмосфера этого вечера пробуждали во мне беспокойство и
желание действовать. Я велел Мери не тревожиться, обещал присмотреть за
ее отцом и, закутавшись в плед, вышел вслед за Рори на улицу.
Хотя лето было в разгаре, ночь казалась чернее январской. Порой сум-
рачные отблески на мгновение рассеивали чернильный мрак, но в мятущемся
хаосе небес нельзя было уловить причину этой перемены. Ветер забивался в
ноздри и в рот, небо над головой гремело, как один гигантский парус, а
когда на Аросе вдруг наступало затишье, было слышно, как шквалы с воем
проносятся вдали. Над низинами Росса ветер, наверно, бушевал с той же
яростью, что и в открытом море, и только богу известно, какой рев стоял
у вершины БенКайо. Дождь, смешанный с брызгами, хлестал нас по лицу.
Вокруг Ароса всюду пенились буруны, и валы с непрерывным грохотом обру-
шивались на рифы и пляжи. В одном месте этот оглушительный оркестр играл
громче, в другом - тише, хотя общая масса звука почти не менялась, но,
вырываясь из нее, господствуя над ней, гремели прихотливые голоса Гребня
и басистые вопли Веселых Молодцов. И в эту минуту я вдруг понял, почему
они получили такое прозвище: их рев, заглушавший все остальные звуки
этой ночи, казался почти веселым, полным какого-то могучего добродушия;
более того, в нем было что-то человеческое. Словно орда дикарей перепи-
лась до потери рассудка и, забыв членораздельную речь, принялась выть и
вопить в веселом безумии. Именно так, чудилось мне, ревели в эту ночь
смертоносные буруны Ароса.
Держась за руки, мы с Рори с трудом пробирались против ветра. Мы
скользили на мокрой земле, мы падали на камни. Наверное, прошел почти
час, когда, промокшие насквозь, все в синяках, измученные, мы наконец
спустились на мыс, выходящий на Гребень. По-видимому, именно он и был
излюбленным наблюдательным пунктом моего дяди. На самом его краю, в том
месте, где утес наиболее высок и отвесен, земляной пригорок образует
нечто вроде парапета, где человек, укрывшись от ветра, может любоваться
тем, как прилив и бешеные волны ведут спор у его ног. Оттуда он может
смотреть на пляску Веселых Молодцов, словно из окна дома на уличные бес-
порядки. В подобную ночь, разумеется, он видит перед собой только чер-
нильный мрак, в котором кипят водовороты, волны сшибаются с грохотом
взрыва, и пена громоздится и исчезает в мгновение ока. Мне еще не дово-
дилось видеть, чтобы Веселые Молодцы так буйствовали. Их исступление,
высоту и прихотливость их прыжков надо было видеть - рассказать об этом
невозможно. Белыми столпами они взлетали из мрака высоко над утесом и
нашими головами и в то же мгновение пропадали, точно призраки. Порой они
взметывались по трое сразу, а порой ветер подхватывал кого-нибудь из них
и опрокидывал на нас брызги, тяжелые, как волна. Тем не менее зрелище
это не столько впечатляло своей мощью, сколько раздражало и заражало
своим легкомыслием. Оглушительный рев не давал думать, и в мозгу возни-
кала блаженная пустота, родственная безумию. По временам я замечал, что
мои ноги двигаются в такт танцу Веселых Молодцов, словно где-то играли
джигу.
Дядю я разглядел, когда мы находились от него еще в нескольких ярдах,
потому что в это мгновение черноту ночи рассеял один из тех отблесков, о
которых я уже упоминал. Дядя стоял позади холмика, откинув голову и при-
жимая ко рту бутылку. Когда он поставил бутылку на землю, он увидел нас
и помахал нам рукой.
- Он пьян? - закричал я Рори.
- Он всегда пьет, когда дует ветер, - ответил Рори таким же громовым
голосом; но я его еле расслышал.
- Так, значит... так было... и в феврале? - спросил я.
"Да" старого слуги исполнило меня радостью. Следовательно, убийство
было совершено не хладнокровно, не по расчету. Это был поступок сумас-
шедшего, который так же не подлежал осуждению, как и прощению. Конечно,
мой дядя был опасным безумцем, но не жестоким, низким негодяем, как я
страшился. Но какое место для попойки, какой немыслимый порок избрал для
себя бедняга! Я всегда считал пьянство страшным, почти кощунственным
удовольствием, более демоническим, нежели человеческим. Но напиваться
здесь, в ревущей тьме, на самом краю утеса, над адской пляской волн, где
голова кружится, как сам Гребень, нога балансирует на краю смерти, а
чутко настороженный слух ждет, чтобы раздался треск гибнущего корабля, -
казалось бы, если бы и нашелся человек, способный на это, то уж никак не
мой дядя, неколебимо верующий в ад и возмездие, терзаемый самыми мрачны-
ми суевериями. И все же это было так. А когда мы укрылись за пригорком и
могли перевести дух, я заметил, что глаза дяди сверкают в темноте
дьявольским блеском.
- Эгей, Чарли, красота-то какая! - воскликнул он. - Ты только посмот-
ри... - продолжал он, подтаскивая меня к краю бездны, откуда вздымался
этот оглушающий рев и взлетали тучи брызг. - Посмотри-ка, как они пля-
шут! Уж это ли не грех?
Последнее слово он произнес со вкусом, и я подумал, что оно подходит
к этому зрелищу.
- Они воют, так им не терпится заполучить шхуну, - продолжал он, и
его визгливый безумный голос было легко расслышать под прикрытием при-
горка. - И ее тянет все ближе, и ближе, и ближе, и ближе, и ближе... И
все они знают это, знают, что им пришел конец! Чарли, они на шхуне там
все напились, залили себе глаза вином. На "Христе-Анне" все под конец
были пьяны. В море трезвыми не тонут! Что ты об этом знаешь! - с внезап-
ной яростью крикнул он. - Я тебе говорю, и так оно и есть: никто не пос-
меет пойти на дно трезвым. Возьми-ка, - добавил он, протягивая бутылку,
- выпей глоток.
Я хотел было отказаться, но Рори предостерегающе дернул меня за ру-
кав, да и я сам уже передумал. Поэтому я взял бутылку и не только сделал
большой глоток, но и постарался пролить на землю как можно больше.
Это был чистый спирт, и я чуть не задохнулся, пытаясь его проглотить.
Не заметив, насколько убыло содержимое бутылки, дядя вновь запрокинул
голову и допил все до конца. Затем с громким хохотом швырнул бутылку Ве-
селым Молодцам, которые, казалось, с воплями подпрыгнули повыше, чтобы
поймать ее.
- Эй, ребята, - крикнул он, - вот вам подарочек! А до утра получите и
кое-что получше!..
Внезапно в черном мраке под нами, всего в какихнибудь двухстах ярдах
от нас, в секунду затишья ясно прозвучал человеческий голос. Тут же ве-
тер с воем опрокинулся на мыс, и Гребень заревел, закипел, затанцевал с
новой яростью. Но мы успели расслышать этот голос и с мучительным ужасом
поняли, что гибель обреченного корабля уже недалека и, до нас донеслась
последняя команда его капитана. Сбившись в кучку на краю утеса, мы, нап-
рягая все чувства, ждали неизбежного конца. Однако прошло немало време-
ни, которое нам показалось вечностью, прежде чем шхуна на мгновение вы-
рисовалась на фоне гигантской горы сверкающей пены. Я до сих пор вижу,
как захлопал ее зарифленный грот, когда гик тяжело упал на палубу, я все
еще вижу черный силуэт ее корпуса, и мне все еще кажется, что я успел
различить фигуру человека, навалившегося на румпель. А ведь шхуна воз-
никла перед нами лишь на кратчайшее мгновение, и та самая волна, которая
показала ее нам, навеки погребла ее под водой. На миг раздался нестрой-
ный хор голосов, но этот предсмертный вопль тут же заглушили своим ревом
Веселые Молодцы. На этом трагедия кончилась. Крепкий корабль со всеми
своими снастями и фонарем, быть может, еще горящим в каюте, с жизнями
стольких людей, возможно, дорогими кому-нибудь еще и, уж во всяком слу-
чае, драгоценными, как райское блаженство, для них самих - все это в
мгновение ока было поглощено бушующими водами. Все они исчезли, как сон.
А ветер по-прежнему буйствовал и вопил, а бессмысленные волны Гребня
по-прежнему взметывались ввысь и рассыпались пеной.
Не знаю, сколько времени мы пролежали у края утеса все трое, молча и
неподвижно, но, во всяком случае, его прошло немало. Наконец, по очереди
и почти машинально, мы опять заползли за пригорок. Я лежал, прижимаясь к
земле, вне себя от ужаса, не владея рассудком, и слышал, как дядя что-то
бормочет про себя - возбуждение сменилось у него унынием. То он повторял
плаксивым тоном: "Так они старались, так старались... Бедняги, бедня-
ги..." - то принимался сожалеть о зря пропавшем "добре" - ведь шхуна по-
гибла среди Веселых Молодцов и ее не выкинуло на берег, - и все время он
твердил одно название - "Христос-Анна", повторяя его с дрожью ужаса. Бу-
ря тем временем быстро стихала. Через полчаса дул уже только легкий
бриз, и эта перемена сопровождалась, а может, была вызвана проливным хо-
лодным секущим дождем. Я, по-видимому, заснул, а когда очнулся, мокрый
насквозь, окоченевший, с тяжелой головой, уже занялся рассвет - серый,
сырой, унылый рассвет. Ветер налетал легкими порывами, шел отлив. Гре-
бень совсем спал, и только сильный прибой, еще накатывавшийся на берега
Ароса, свидетельствовал о ночной ярости бури.
ГЛАВА V
ЧЕЛОВЕК ИЗ МОРЯ
Рори отправился домой, чтобы согреться и поесть, но дядя во что бы то
ни стало хотел осмотреть берег, и я не мог отпустить его одного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38