Он был
теперь спокоен и кроток, но очень ослабел и духом и телом и занимался
поисками с любопытством и непоследовательностью ребенка. Он забирался на
рифы, он гонялся по песку за отступающими волнами, любая щепка или обры-
вок каната казались ему сокровищами, которые следовало спасти хотя бы с
опасностью для жизни. Замирая от ужаса, я смотрел, как, спотыкаясь, на
подгибающихся от усталости ногах, он бредет навстречу прибою или проби-
рается по коварным и скользким рифам. Я поддерживал его за плечи, хватал
за полы, помогал отнести его жалкие находки подальше от набегающей волны
- точно так вела бы себя нянька с семилетним ребенком.
Но, как ни ослабел он после ночных безумств, страсти, таившиеся в его
душе, были страстями взрослого человека. А ужас перед морем, хотя дядя,
казалось, и подавлял его, был по-прежнему силен - он отшатывался от волн
так, словно перед ним было огненное озеро, а когда, поскользнувшись, дя-
дя оказался по колено в воде, вопль, вырвавшийся из самых глубин его
сердца, был полон смертной муки. Несколько минут после этого он сидел
неподвижно, тяжело дыша, точно усталый пес, но алчное стремление вос-
пользоваться добычей, оставшейся после кораблекрушения, вновь взяло верх
над страхом, и он вновь принялся рыскать среди полос застывшей пены,
ползать по камням среди лопающихся пузырей и жадно подбирать обломки,
годившиеся разве что для растопки. Эти находки доставляли ему большое
удовольствие, но все же он не переставал сетовать на преследующие его
неудачи.
- Арос, - сказал он, - гиблое место: не бывает тут кораблекрушений.
Сколько лет я тут прожил, а это всего лишь второе, да и все, что получ-
ше, пошло на дно!
- Дядя, - сказал я, воспользовавшись тем, что в эту минуту мы шли по
ровной полосе песка, где ничто не отвлекало его внимания. - Вчера ночью
я видел вас, как не чаял видеть, - вы были пьяны.
- Нет-нет, - ответил он. - До этого дело не дошло. Но пить-то я пил.
И сказать тебе божескую правду, так я тут ничего поделать не могу. Трез-
вее меня человека не найти, но как начнет выть ветер, так я словно умом
трогаюсь.
- Но ведь вы верующий, - сказал я. - А это грех.
- Верно! - ответил он. - Только не будь тут греха, не знаю, стал бы я
пить. Это ведь все наперекор делается. В море непочатый край грехов: оно
и в покое не место для христианина, а как разыграется, да ветер взвоет -
они с ветром в родстве, это уж так, - да Веселые Молодцы заревут и зап-
ляшут, как полоумные, а бедняги на тонущих кораблях всю-то долгую ночь
терпят муку мученическую - тут и начинает меня разбирать. Уж не знаю,
дьявол в меня вселяется, что ли. Только бедных моряков мне и не жалко
нисколько - я с морем заодно, с ним и с Веселыми Молодцами.
Я решил найти уязвимое место в его броне и повернулся к морю. Там ве-
село неистовствовал прибой; волны с развевающимися гривами бесконечной
чередой накатывались на берег, вздымались, нависали, рассыпались и стал-
кивались на изрытом песке. Дальше - соленый воздух, испуганные чайки и
бесчисленная армия морских коней, которые с призывным ржанием сплачива-
лись вместе, чтобы обрушиться на Арос, а прямо перед нами та черта на
плоском пляже, преодолеть которую их орда не может, как бы они ни яри-
лись.
- Тут твой предел, - сказал я, - его да не преступишь!
А потом как мог торжественнее произнес стих из псалма, который прежде
уже не раз примеривал к хору валов:
- "Но паче шума вод многих сильных волн морских силен в вышних гос-
подь!"
- Да, - отозвался дядя, - господь под конец восторжествует, разве я
спорю? Но тут на земле глупые людишки преступают его заветы перед самым
его оком. Неразумно это - я и не говорю, что разумно, - но какая гордыня
глаз, какая алчба жизни, какая радость!
Я промолчал, так как мы вышли на мысок, отделявший нас от Песчаной
бухты, и я решил воззвать к лучшим чувствам моего несчастного родича,
когда мы окажемся на месте его преступления. Умолк и дядя, но шаг его
стал тверже. Мои слова подхлестнули его рассудок, и он уже больше не ис-
кал никчемные обломки, а погрузился в какие-то мрачные, но горделивые
мысли. Минуты через три-четыре мы достигли вершины холма и начали спус-
каться в Песчаную бухту. Море обошлось с разбитым кораблем безжалостно:
нос повернуло в противоположную сторону и стащило еще ниже, а корму нем-
ного подняло - во всяком случае, они теперь совсем разделились. Когда мы
поравнялись с могилой, я остановился, обнажил голову, подставив ее
сильному дождю, посмотрел дяде прямо в лицо и обратился к нему со следу-
ющей речью.
- По божьему соизволению, - начал я, - человеку было дано спастись от
смертельных опасностей; он был беден, он был наг, он был истомлен, он
был здесь чужим - он имел все права на сострадание; может, он был солью
земли, святым, добрым и деятельным, а может, - нераскаянным грешником,
для которого смерть была лишь преддверием адских мук. Перед лицом небес
я спрашиваю тебя, Гордон Дарнеуэй: где человек, за которого Христос умер
на кресте?
При последних словах дядя вздрогнул, но ничего не ответил, и в его
глазах отразилась лишь смутная тревога.
- Вы брат моего отца, - продолжал я. - Вы научили меня смотреть на
ваш дом, как на мой отчий дом; мы оба с вами грешники, бредущие перед
лицом господа по стезе греха и искушений. Бог ведет нас к добру через
наше зло; мы грешим... не смею сказать - по его завету, но с его соизво-
ления; и для всякого человека, если только он не стал зверем, его грехи
служат началом мудрости. Бог предостерег вас через это преступление, он
предостерегает вас и сейчас - этой могилой у ваших ног, но если вы не
покаетесь, если ваше сердце не смягчится и не обратится к нему, то чего
остается нам ждать, как не какой-нибудь грозной кары?
Я еще не договорил, но глаза дяди уже не были устремлены на меня. Его
лицо вдруг претерпело неописуемую перемену: все черты словно съежились,
щеки покрылись свинцовой бледностью, дрожащая рука поднялась и указала
на что-то за моим плечом, а с губ сорвалось столько раз уже повторявшее-
ся название:
- "Христос-Анна!"
Я повернулся и хотя не ощутил подобного ужаса, для которого, благода-
рение небу, у меня не было причин, но все же был поражен зрелищем, отк-
рывшимся моему взору. На палубной надстройке разбитого судна спиной к
нам стоял человек - он, по-видимому, вглядывался в морскую даль, приста-
вив руку козырьком ко лбу, и вся его высокая, очень высокая фигура четко
рисовалась на фоне воды и неба. Я сто раз повторял здесь, что я не суе-
верен, но в миг, когда мои мысли были заняты смертью и грехом, непонят-
ное появление чужого человека на этом опоясанном морем пустынном остров-
ке исполнило меня изумлением, граничащим с паническим страхом. Не вери-
лось, что простой смертный мог выбраться на берег в бурю, которая буше-
вала накануне вокруг Ароса, когда единственное судно, оказавшееся в этих
водах, на наших глазах погибло среди Веселых Молодцов. Мной овладели
сомнения, и, не выдержав неопределенности, я сделал шаг вперед и оклик-
нул незнакомца, как окликают корабль.
Он обернулся и, как мне показалось, вздрогнул при виде нас. Мужество
тут же возвратилось ко мне, и я, крикнув, сделал знак рукой, чтобы он
подошел поближе, а он тотчас спрыгнул на песок и направился к нам, но то
и дело в нерешительности останавливался. Эти робкие колебания придали
мне смелости, и я сделал еще один шаг вперед, а потом дружески закивал и
замахал рукой незнакомцу, подбодряя его. Нетрудно было догадаться, что
потерпевший крушение слышал мало хорошего о гостеприимстве наших остро-
вов, да и правду сказать, в то время у людей, живших дальше к северу,
слава была самая скверная.
- Он черный! - воскликнул я вдруг.
И в то же мгновение рядом со мной раздался голос, который я узнал
лишь с трудом, - мой дядя разразился проклятиями, мешая их со словами
молитвы. Я оглянулся на него: он упал на колени, лицо его исказилось от
муки, и по мере того, как незнакомец приближался к нам, голос дяди ста-
новился все пронзительнее, а ярость его красноречия удваивалась. Я наз-
вал эти крики молитвой, но, право же, никогда еще Творцу не доводилось
слышать из уст одного из его созданий столь бессвязных и непристойных
речей - если молитва может быть грешной, то безумные излияния дяди были
греховны. Я подбежал к нему, схватил его за плечи и заставил встать.
- Замолчите! - сказал я. - Почитайте бога если не деяниями, то хотя
бы словами. На том самом месте, где вы преступили его заповедь, он посы-
лает вам средство искупления. Вперед! Воспользуйтесь им: как отец, при-
ветствуйте бедняка, который, дрожа, взывает к вашему милосердию.
И я попытался увлечь дядю навстречу чернокожему, но он повалил меня
наземь, вырвался из моих рук, оставив в них лацкан своей куртки, и быст-
рее оленя помчался вверх по склону. Я с трудом поднялся на ноги, весь в
синяках и несколько оглушенный. Негр в удивлении - или, быть может, в
ужасе - остановился на полпути между мной и разбитым кораблем, а дядя
тем временем был уже далеко и по-прежнему с отчаянной быстротой перепры-
гивал с камня на камень; два разных долга призывали меня в разные сторо-
ны, и я на миг заколебался, не зная, какому зову последовать. Однако я
решил - и молю бога, чтобы решение это было правильным, - в пользу бед-
няги на берегу; он-то, во всяком случае, не был виноват в своем нес-
частье, и к тому же ему я мог оказать истинную помощь, а дядю к этому
времени я уже считал неизлечимым и страшным безумцем. Поэтому я пошел
навстречу негру, который ожидал меня, скрестив руки на груди, с видом
человека, готового принять уготованную ему участь. Когда я приблизился,
он поднял руку величественным жестом священника на кафедре и голосом,
также напоминавшим голос священника, произнес несколько слов, увы, мне
непонятных. Я заговорил с ним поанглийски, а потом на гэльском языке, но
напрасно - было ясно, что нам придется положиться на язык взглядов и
жестов. Поэтому я сделал ему знак следовать за мной, и он подчинился с
торжественным смирением, словно низложенный король, а на его лице все
это время не отражалось ничего - ни тревоги, пока он ожидал, ни облегче-
ния теперь, когда он убедился, что опасения его были напрасны. Если я не
ошибся в моей догадке и он действительно был чьим-то рабом, мне остава-
лось только заключить, что у себя на родине он занимал высокое положе-
ние, но и в его падении я не мог не восхищаться им. Когда мы проходили
мимо могилы, я остановился и поднял глаза и руку к небу в знак печали и
уважения к мертвым, а он, словно в ответ, низко поклонился и широко раз-
вел руками - этот странный жест был ему привычен и, наверное, принят в
его стране. Затем он указал на моего дядю, который как раз добрался до
вершины холма, и коснулся пальцем лба, давая понять, что перед нами су-
масшедший.
Я выбрал длинный путь берегом, боясь, как бы дядя не впал в исступле-
ние, если мы пойдем напрямик через остров, и пока мы шли, я успел обду-
мать небольшую, пантомиму, с помощью которой намеревался успокоить мою
тревогу. И вот, остановившись на камне, я принялся изображать перед нег-
ром поступки человека, который накануне искал что-то в Песчаной бухте,
сверяясь с компасом. Он сразу же меня понял и, в свою очередь, обозна-
чил, где была шлюпка, а потом указал в сторону моря, словно на шхуну, и
на край утесов, повторяя при этом слова "Эспирито Санто" со странным
произношением, но достаточно внятно. Следовательно, мои заключения были
справедливы. Притворные исторические розыски служили лишь ширмой для по-
исков сокровищ, и человек, обманувший доктора Робертсона, был тем самым
иностранцем, который приезжал в Гризепол весной, а теперь вместе со мно-
гими другими лежал мертвый под аросским Гребнем, куда их привела алч-
ность и где волны будут вечно играть их костями. Тем временем негр про-
должал свой безмолвный рассказ и то поглядывал на небо, словно следя за
приближением бури, то в роли матроса махал остальным со шлюпки, поторап-
ливая их, то изображал офицера и бежал по скалам к шлюпке, то, наконец,
наклонялся над воображаемыми веслами с видом озабоченного гребца - и все
с такой торжественной серьезностью, что мне ни разу и в голову не пришло
засмеяться. В заключение с помощью пантомимы, которую невозможно пере-
дать словами, он показал, как сам ушел осмотреть обломки неизвестного
корабля и, к своему горю и негодованию, был покинут товарищами на берегу
бухты. Затем он вновь скрестил руки на груди и склонил голову, словно
смиряясь с судьбой.
Теперь, когда тайна его присутствия на острове объяснилась, я с по-
мощью рисунка на песке сообщил ему, что случилось со шхуной и всеми, кто
был на ее борту. Он не выразил ни удивления, ни печали, но, внезапно
подняв ладонь кверху, казалось, предал своих бывших друзей или хозяев на
волю божью. Чем больше я приглядывался к нему, тем больше внушал он мне
уважения; я видел, что он наделен острым умом и спокойным, суровым ха-
рактером, а я всегда любил общество подобных людей. Так что, когда мы
добрались до дома, я уже почти забыл и совсем простил ему мрачный цвет
его кожи.
Мери я рассказал все, что произошло, и ничего от нее не утаил, хотя,
признаюсь, сердце у меня мучительно сжималось; но я напрасно усомнился в
ее справедливости.
- Ты поступил правильно, - сказала она. - На все божья воля.
И она тотчас же собрала нам поесть.
Когда я насытился, то велел Рори приглядывать за негром, который еще
продолжал есть, а сам отправился на поиски дяди. Я не прошел и нес-
кольких шагов, как увидел, что он сидит на том же месте, где я видел его
в последний раз, - на самой вершине холма - и как будто все в той же по-
зе. Оттуда, как я уже упоминал, перед ним открывался вид почти на весь
Арос и на прилегающие низины Росса - они расстилались у его ног, точно
карта. Несомненно, дядя бдительно смотрел по сторонам: не успела моя го-
лова показаться из-за первой скалы, как он вскочил на ноги и повернулся,
словно намереваясь броситься на меня. Я окликнул его тем же тоном и теми
же словами, как в прежние дни, когда приходил звать его к обеду. Он ни-
чего не ответил и даже не пошевелился. Я сделал несколько шагов вверх по
тропе и снова попробовал с ним заговорить - и снова тщетно. Однако едва
я двинулся дальше, как им вновь овладел безумный страх, и, храня все то
же глухое молчание, он с невероятной быстротой побежал прочь от меня по
каменистому гребню холма. Всего час назад он был разбит усталостью, а я
был относительно свеж. Но теперь жар безумия придал ему новые силы, и я
понял, что мне его не догнать. Более того, я подумал, что подобная по-
пытка только усугубит его ужас и тем самым ухудшит наше и без того тяже-
лое положение. Мне оставалось только удалиться восвояси и поведать Мери
грустные новости.
Она выслушала их, как и первый мой рассказ, сохраняя спокойствие, по-
том посоветовала мне прилечь и отдохнуть, так как я совсем измучился, а
сама отправилась искать своего несчастного отца. Я был тогда в том воз-
расте, когда только чудо помешало бы мне спать и есть. Я уснул крепким,
глубоким сном, и день уже начинал клониться к вечеру, когда я проснулся
и спустился в кухню. Мери, негр и Рори молча сидели там у горящего оча-
га, и я заметил, что Мери недавно плакала. Как я вскоре узнал, причин
для слез было более чем достаточно. Сначала она, потом Рори искали дядю
- оба по очереди находили его на вершине холма, и от обоих по очереди он
быстро и молча убегал. Рори попробовал догнать его, но не сумел: безумие
придало ему ловкости, он перепрыгивал с камня на камень через широкие
расселины, мчался по склонам, как ветер, петлял и увертывался, точно за-
яц, спасающийся от собак, и Рори в конце концов отказался от своего на-
мерения. Но даже в самый разгар погони, когда быстроногий слуга чуть бы-
ло не схватил его, бедный безумец не издал ни единого звука. Он бежал
молча, как зверь, и это молчание напугало преследователя.
Мы оказались в мучительном тупике. Как изловить безумца, как покуда
его кормить и что с ним делать, когда мы его схватим, - таковы были три
трудности, которые нам предстояло разрешить.
- Припадок этот вызвал чернокожий, - сказал я. - Может быть, дядя
прячется на холме из-за его присутствия в доме. Мы поступили как должно:
он поел и согрелся под этим кровом, а теперь пусть Рори перевезет его на
ялике через бухту и проводит в Гризепол.
Мери охотно согласилась с моим планом, и, знаками пригласив негра
следовать за нами, мы все трое спустились к пристани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38