Твой старый друг Майкл, Серый Наездник и директор Банка, который пока еще
чудом не прогорел".

28

"Дорогой мистер Кинг!
Я был счастлив, получив от мистера Камингса разрешение вновь обратиться
к Вам, теперь уже не как к высокочтимому деятелю вашингтонской администр
ации, но как к человеку и гражданину, оценившему вклад нашего Скотопромы
шленного банка в дело развития геологии и горной индустрии не только Тех
аса, но и всей территории, прилегающей к зыбкой и опасной мексиканской гр
анице.
Однако, уважаемый мистер Кинг, я не могу не огорчить Вас сообщением о том,
что «Первый Национальный банк» Остина, вполне оправившийся после ревиз
ии, которая окончилась для него вполне благополучно, не только скупил зн
ачительное количество наших акций, но, как мне стало известно из вполне н
адежных источников, намерен финансировать дело, угрожающее тому начина
нию, которое Вам так понравилось.
В Вашем первом письме Вы учили меня прямоте, советуя обозначать все пара
метры дела, сколь бы щепетильным оно ни было. Благодарю Вас за урок, мистер
Кинг. Отныне я всегда буду следовать этому совету. Именно поэтому и форму
лирую: решение Большого Жюри Остина, прекратившее дело против «Первого Н
ационального», уже нанесло ущерб нашему предприятию. Если не поправить д
ело, потребовав пересмотра и отмены решения Большого Жюри, ущерб будет е
ще более значительным.
Со своей стороны, я намерен негласно подействовать на общественное мнен
ие так, что люди поостерегутся иметь дело с «Первым Национальным», сколь
бы заманчивыми ни были его предложения, ибо в том банке держат жуликов.
Вы преподали мне хороший урок, мистер Кинг, я оценил его по достоинству. По
лагаю, Вы не будете на меня в обиде, если я скажу, что шаги, предпринятые с Ва
шей помощью для смены ревизора и тщательного исследования бумаг в «Перв
ом Национальном», были совершенно недостаточны.
Остаюсь, мистер Кинг, Вашим истинным почитателем
Филиппом Тимоти-Аустином, банкиром".

29

"Дорогой Ли!
Все чаще и чаще я вспоминаю наши годы в Гринсборо, и все настойчивее и пост
оянней звучат во мне три слова: «Когда мы были молоды». Нет, прости, не три, а
четыре. Хороший был кассир в «Первом Национальном», согласись! Однажды з
а завтраком (а он у меня теперь до ужаса однообразен: немного овсяной каши
и ломтик подогретого хлеба к кофе, живу на «прибыли» с моего «Перекати-по
ля», которое, говоря откровенно, медленно, но верно катится в пропасть) я т
ак рассмеялся, что Этол в ярости чуть не разбила тарелку о мою голову, и ра
збила бы, не вступись за меня дочка Ц главный защитник, друг и борец за мо
и права. Я хохотал, сгибаясь пополам, не в силах остановиться, а когда Этол
потребовала объяснить, что может быть смешного в нашей кошмарной жизни,
я попытался объяснить ей, что вспомнил, как твой папа и мой несравненный п
окровитель доктор Джеймс Холл пришел в ту аптеку, где я служил учеником п
ровизора. Он попросил сделать ему повторный анализ на сахар Ц бедненьки
й, он так опасался проклятого диабета, Ц а я подлил в мензурку кленового
сиропа, и мой шеф понесся с венком, купленным у гробовщика Серхио, в дом тв
оего папы, чтобы первым возложить его на крышку гроба, потому что с таким с
ахаром человек должен умереть немедленно.
Этол сказала, что теперь она до конца убедилась, какую ошибку совершила, с
оединив свою жизнь с моей, и ушла к себе в комнату плакать. А я, рассказав см
ешную сказку дочке, чтобы как-то отвлечь ее от домашних сцен, когда жена р
ыдает, кофе выкипел, каша пригорела, долг тестю вырос в три раза, количеств
о подписчиков упало раз в семь, Ц отправился в то помещение, которое имен
уется редакцией «Роллинг стоун». По дороге я понял, что дал моему листочк
у именно такое название, поскольку перекати-поле более всего мне по душе,
свободное и гонимое ветром, отдельное ото всех других, тихое, но не подпус
кающее к себе никого Ц сжечь можно, но развести вроде гвоздики на грядка
х возле дома Ц никогда.
Знаешь, когда я по-настоящему влюбился в перекати-поле? Когда твой папа п
ривез меня с собою в Техас на твое ранчо и сказал: «В Гринсборо ты бы помер
от чахотки, как твоя мать, Ц молодым совсем. Покашляй ты еще полгода и в од
но прекрасное утро увидал бы на платке маленькую капельку крови. Это бы и
стало началом твоего конца. Здесь, в Техасе, ты будешь жить на ранчо Ли и сп
ать под открытым небом вместе с другими ковбоями, пасти бычков и баранов,
объезжать диких коней, охранять мустангов и держать наготове карабин, чт
обы участвовать в перестрелках, когда нападут мексиканские „десеспера
дос“, чтобы похитить скот». Я тогда ответил твоему папе, что я сам прекрасн
о знаю, как я болен, и кровь уже была у меня на носовом платке после приступ
ов кашля, но я не просил его заниматься благотворительностью и лучше бы о
н дал мне спокойно умереть в Гринсборо, там хоть можно играть на скрипке м
естным девочкам или услаждать самого себя песнями под гитару о той жизни
, которая лишь грезится нам, но никогда не бывает. «Ладно, Ц сказал тогда т
вой папа, Ц побурчи еще мне, дороги назад нет, сиди тут и становись мужчин
ой! Будешь скулить Ц отправлю к моему младшему, Ричарду, он тебе сразу реб
ра пересчитает!» И я, проклиная все и вся, стал ковбоем, потом забыл про каш
ель и про капельки крови на носовом платке, и как высшее счастье вспомина
ю те часы, когда объезжал коней, стриг овец, отстреливался от грабителей, а
потом привозил из поселка ящики с книгами и погружался в Шекспира и Гизо,
Тениссона и Юма, Бернса и Гёте! А каким откровением стал для меня «Толковы
й словарь» Вебстера! Между прочим, именно благодаря ему я смог покорить Э
тол: я совершенно поразил ее умением объяснить каждое слово и явление, ок
ружающее нас. Мне, знаешь, порою очень хочется написать смешную историю п
ро то, как парень добился руки прекрасной женщины, несмотря на то, что види
мо был неказист и деньгу не умел зашибать, как его соперники, но зато знал
наизусть всего Вебстера. А еще я часто вспоминаю красавицу испанку Тонью
… Ту, что жила возле форта, милях в тридцати от нас… Ее убил лейтенант из по
граничной стражи, перепутав с «Малышом», который и подстроил все это дел
о, отправив ему письмо, написанное вроде бы ею самою, что «Малыш» будет ухо
дить через границу, одевшись в ее платье… Между прочим, именно Тонья была
моим первым и самым прекрасным учителем испанского языка, а я взамен учи
л ее французскому… Она так мечтала уехать в Нью-Орлеан и пожить там во фра
нцузском квартале, самом красивом квартале этого города!.. Когда ты меня р
асспрашивал про нее, я говорил пренебрежительные слова, а как же иначе го
ворит о девушке молодой балбес, который забыл на твоем ранчо про свою чах
отку, ел полусырое, еще теплое мясо бычков и пил горячее козье молоко?! Мы в
се находим прекрасные слова для женщины, которая была первой страстью, л
ишь по прошествии лет, когда открывается новое состояние Ц не столько т
ела человеческого, сколько духа.
Знаешь, у меня в редакции в туалете висит кусок зеркала, и, когда я драю рук
и керосином пополам с мылом, чтобы отмыть въедливую типографскую краску
, мне так грустно видеть свое изображение. Ли! Вместо длинноволосого ковб
оя в сомбреро, с мексиканскими шпорами и с сорокапятикалиберным кольтом
за кушаком моему взору предстает мосье с бесцветными глазам
и и блеклой кожей, тщательно прилизанный, Ц редактор, увы, должен быть об
разцом благообразия для граждан, как же иначе, он, словно светский пропов
едник, блюдет нравственность, будь она трижды неладна, эта наша проститу
тская нравственность, которая стоит в зависимости от колебания цен на на
иболее выгодные акции чикагской биржи!
А самое страшное время наступает ночью, когда номер сверстан и разослан
подписчикам. Именно тогда я начинаю читать письма редактору. Знаешь, мир
разделяется на тех, кто работает, и тех, кто надсматривает за работой, алчн
о ожидая, когда трудящийся совершит ошибку.
Ты не можешь себе представить, как хищно набрасываются на ошибку ехидные
старики и всезнающие молодые ниспровергатели. Сами они ничего не могут
написать, но, боже, как они умеют отыскать ссылку на то, что Александр Маке
донский не говорил фразу «Боги помогут», а произнес ее Август, Ц будто бы
они сами пили виски с императором, занемогшим поносом после чрезмерного
пиршества в бане, где пар был слишком сухим и горячим! Сладостно урча, буд
то койоты, они рвут тело написавшего, только б уличить его в самой крошечн
ой неточности, только б пригвоздить его к позорному столбу незнания!
Мне иногда хочется создать Всемирное Общество Журналистов и Писателей,
чтобы договориться с коллегами о бойкоте человечеству хотя бы на год! Пу
сть поживут без Слова! И поставить при этом условие: «Запретите паразита
м от знания, которые каждую строку в газете или книге читают предвзято, му
чать редакторов своими подметными письмами и обижать репортеров, вживл
яя в их мозг некие аппаратики заведомого страха перед фантазией! Только
после этого мы снова вернемся к нашей работе!» Но нет же, люди так разобщен
ы, так ищут свою выгоду, а этим так умело пользуются те, в чьих руках власть
и деньги, что мои благие прожекты так и останутся прожектами, ничего не по
пишешь, все будет идти так, как угодно Судьбе, подданными которой мы все яв
ляемся, дорогой Ли.
А знаешь, зачем я написал такое глупое и унылое письмо?
Только затем, чтобы ты мне по совести ответил: что бы тебе хотелось читать
в газете? Еще конкретнее: на какую бы газету ты подписался? Угодны ли тебе
в такого рода газете рассказы о жизни таинственного сыщика Тиктока? Стих
и? Рассказы в рисунках?
Твоего ответа очень ждет неунывающий редактор Билл Сидней Портер"

30

"Мой милый!
Я совершенно не нахожу себе места!
Я попросила дядюшку Фрэнка отнести тебе эту записку, потому что у меня не
т сил ждать, когда ты вернешься домой.
Прости меня! Умоляю, прости свою взбалмошную жену с отвратительным, несд
ержанным характером, но ведь я так люблю тебя, Билл! Я готова переносить с
тобою все лишения, я пойду за тобой на край света, милый! Но что я могу подел
ать, если я южанка, и никогда не знала, что такое нужда, и воспитывалась, как
в теплице?!
Я никогда, никогда, никогда больше не стану вести себя так мерзко, как это
случилось сегодня за завтраком!
Приходи скорее!
Любящая тебя
Этол".

31

"Мое солнце!
Я все понимаю и не сержусь на тебя. Теперь.
Если ты сделаешь яичницу с гренками, мы ее съедим, когда я вернусь, и выпье
м хорошего чая с шиповником. В прериях им лечат все.
Целую тебя.
Твой Билл".

32

"Дорогой Билл!
Я читал твое письмо и все время вспоминал, как ты сочинил смешную историю
про оборванного, изможденного старикашку, который медленно брел по доро
ге, а вокруг него бегали сорванцы и поддразнивали несчастного, такова уж
мальчишечья натура! (Это вроде ветрянки, все через нее проходят, остается
лишь пара отметин на животе или на ягодице, которую не без интереса разгл
ядывает любимая, ибо, ты прав, подруга вступает во владение мужем, словно б
анкир, купивший новое дело: исследуется все, любая мелочь, как же иначе Ц
отныне это Свое, Недвижимость, Собственность!) Я сначала смеялся, когда ты
рассказывал, как шалуны бросали в старика песочек и маленькие камушки, с
меялся до тех пор, пока главный озорник не приблизился к деду и не предлож
ил ему помочь, и тот со слезами благодарности протянул руку, и озорник взя
л эту руку, предвкушая предстоящую игривую шалость, а дед схватил мальчи
ка, скрутил его, изуродовал и убил Ц прекрасный образец школьного воспи
тания, сказал ты тогда, за шалость Ц смертью, за слово Ц пулей, за шутку Ц
кинжалом под ребро.
И еще я думаю про то, что ты вступил в полосу невезения, Билл, и поэтому тебе
надо быть особенно осторожным.
Я никогда не забуду, как к нам на ранчо приехал этот миллионер Джим Диксон
, состоявшийся на своем бродяжничестве в Колорадо, где он застолбил деся
ток хороших жил, и написал об этом книгу, и прибыл к нам, чтобы ты Ц Самый Та
лантливый Карикатурист в Округе Ц сделал иллюстрации к его книге, и как
ты великолепно рисовал для этого самого Диксона, и как мы все покатывали
сь со смеху, когда ты показывал свои иллюстрации, а Диксон все мрачнел, и м
рачнел, и говорил, что ты Гений из Гениев, потому что никогда не был в Колор
адо, но рисуешь так, словно бы ты искал там золото, а не он, и в конце концов, у
пившись, швырнул в костер свою рукопись, позабыв, что ты уже вклеил туда вс
е свои рисунки.
Если бы эта книга вышла Ц ведь он богатый, этот Диксон, он бы хорошо уплат
ил и ее б издали на полотняной бумаге, Ц ты бы уже был знаменитым художни
ком и тебе не надо было сидеть в кассе, а потом редактировать газету для Ол
ухов, считающих себя потомками Дидро и Вольтера…
Но уж коль ты редактируешь эту газету и она единственное, что дает тебе де
ньги на жизнь (кстати, я могу помочь тебе в средствах, понятно, без процент
ов, ссужу на год, больше не могу, деньги только тогда деньги, когда они в дел
е, то есть крутятся), то изволь, я выскажу тебе, что мне было бы интересно в н
ей читать. Во-первых, прогноз цен на скот. Причем, если ты будешь уверять ме
ня, что баранина подскочит в цене, а на самом деле она упадет поздней осень
ю, я оседлаю коней, возьму пару верных ковбоев из тех, что учили тебя стрел
ять ночью по «десперадос» Ц в тот именно момент, когда те улыбались (они ж
е так белозубы, что единственно по чему их можно было вычислить в темноте,
так по этому), приеду в Остин ночью, а на рассвете ты будешь искать на пепел
ище твоей редакции остатки типографских станков и то самое зеркальце, в
котором грустно рассматриваешь себя после работы, во время мытья рук.
Во-вторых, мне интересно читать про то, кто с кем спит из знаменитостей, ос
обенно из мира искусств. Это дает возможность мужьям отвоевывать хоть ка
кую-то толику свободы у своих любимых, легко осваивающих профессию тюре
мщика, словно бы они все проходили курс молодого надсмотрщика в утробе м
амочек. Как ведь хорошо, листая вечером газету, заметить любимой: "Крошка,
послушай-ка, великий актер Пьер Шибо только тогда добивался успеха на сц
ене, когда начинал роман с молоденькой хористкой, на который его жена смо
трела сквозь пальцы, ибо «так нужно гению». Конечно же, любимая скажет, что
ты не Пьер Шибо, и невеликий актер, и работаешь не на сцене, а в хлеву, но ты б
лагодаря свободной прессе имеешь возможность заметить ей, что успех Пье
ра Шибо исчислялся не только количеством вызовов, но и более высокими го
норарами за изображаемое. О, когда речь идет о том, что любимый принесет в
клюве лишнюю тысячу зелененьких, благородная матрона задумается, прежд
е чем отрезать «нет». Она будет долго и тяжело думать, что помешает ей проя
вить обычную бдительность тюремного стража, а ты не мужчина, если не смож
ешь воспользоваться этим и в дальнейшем закрепить успех! Поскольку своб
ода отвоевывается по дюймам, наивно полагать, что ее можно получить всю с
разу, целиком, купно.
В-третьих, меня, как обывателя, не может не интересовать страница уголовн
ой хроники, в которой рассказывают о грабежах, насилиях (с подробностями),
кошмарных убийствах на почве ревности и налетах на банки (как и все, я зави
дую банкирам и радуюсь, когда их грабят).
Чего я не читаю в газете? Во-первых, грустные истории про всякого рода про
исшествия, связанные с тем, как обижают бедных. До тех пор, пока человек им
еет руки, ноги и зубы, он обязан драться за самого себя, а не передоверять э
то дело газетчикам, даже столь добрым и отзывчивым, а потому безрассудно-
смелым, каким является Билл Портер.
Во-вторых, мне скучно читать про то, что происходит за океаном, в древней Е
вропе, потому что я Ц при всем моем желании Ц никак не могу повлиять на т
амошнюю ситуацию, поскольку овцы у них свои, хлеб свой и коней хватает.
В-третьих, меня раздражают менторские нотации, которые распространены в
центральных газетах, где за меня думают, за меня решают все государствен
ные дела, а мне лишь предписывают, как поступать, о чем думать и что предпр
инимать для всеобщего развития. Извините, но у меня своя голова на плечах,
разрешите мне самому думать, ибо чем ответственнее я буду думать о своем
месте в жизни, тем будет лучше Штатам.
Вот, дорогой Билл, я и ответил на твой вопрос. Пожалуйста, не сердись, если ч
то не так.
Кстати, «Малыш», который убил Тонью, снова вернулся в наши края, взял себе
в любовницы сестру Тоньи, похожую на нее как две капли воды, угнал в Мексик
у два стада Дикого Рафаэля и ограбил салун «Хромого Носорога».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24