Местами они лежали друг на друге. Трупы в голубовато-зеленых шинелях виднелись и подальше от дороги. Некоторые гитлеровские солдаты убегали в сторону, в кусты можжевельника, и там находили свою смерть. Взгляд Тяэгера натыкался и на убитых красноармейцев. Посреди дороги двое как бы вклинились в трупы немцев.
"Отчаянные, наверное, парни были",- с уважением подумал Тяэгер.
Его подавляло обилие трупов. Шоссе было как вымощено телами немцев.
"Мы не виноваты, что они так лежат здесь,-рассуждал он про себя.- Они пришли к нам, в нашу страну. Каждый настоящий мужчина защищает свой дом. Разве мало наших они на ют свет отправили.- Тяэгеру вспомнилось поле боя у деревни Таращанка, где остались десятки его товарищей.- Нет, фрицы тысячу раз заслужили это".
Потом он снова попытался встать. Закружилась голова. "Куда я тороплюсь? - подумал он. - Посижу еще немного рядом с Арну".
Сел.
Послышались шаги. "Вдруг немцы..." - мелькнуло в голове. Нет, слишком много их здесь валяется, чтобы они могли выиграть бой. Наверное, свои.
Оказалось, действительно свои. Совсем свои - старший лейтенант Мянд и старшина Рюнк,
"Это они ищут кого-то",- догадался Тяэгер. Его заметили:
- Вон Тяэгер.
Рюнк. Хороший человек. Мог бы быть офицером. Честный. Жена обманула. Хрошему человеку с женщинами редко везет.
- Где? Там одни немцы. Боюсь, что спит наш Тяэгер последним сном. Второго такого в нашей роте не г.
Мянд. Политрук. Нет, командир. За правду стоит так, что сгоряча и пулю может всадить. "Назад1" И Аава был хороший человек. С командирами им везло. Тотько Симуль был свинья.
- У можжевельника. Сидит.
Командир и старшина роты поспешили к нему.
- Нас, наверное, искали,- снова вслух прошептал Тяэгер.
- А мы тебя уже из списка живых вычеркнули, попытался пошутить Рюнк.
- Меня? Арну здесь.
Мянд и Рюнк обернулись к телу Вийеса. Они увидели, что Вийес лежит, как на катафалке, и оба поняли, что так уложил его Тяэгер.
- Вставай. Пошли, тебе надо отдохнуть,- сказал Рюнк.
- Я не могу ходить. Я, наверное, был мертвый. Мянд улыбнулся:
- С того света и такой медведь, как ты, не верну i-ся бы.
Рюнк и Мянд взяли Тяэгера под руки,- так они и пошли.
На опушке леса они встретили Кирсти Сарапик.
- Я могу уже сам,- сказал Тяэгер.- Нелозко та\г перед женщиной...
Старший лейтенант Мянд снова улыбнулся. И верно, второго такого в роте нет.
Кирсти подошла к Мянду и крепко сжала ему руку:
- Я боялась. Хорошо, что с тобой ничего не случилось.
Потом просто спросила:
- Что с Кальмом? -Здоров.
Кирсти еще сильнее сжала руку Мянда. Почему-то она беспокоилась о Кальме. Почему-то она думала именно о нем. Тревога за Рейна была понятна. С Рейном их связывала дружба. Дружба, которая казалась уже разбившейся, которая причинила ей боль, но в самые тяжелые моменты была для нее поддержкой. Рейн любил ее, любит и сейчас, Кирсти упрямо пыталась внушить себе, что и она любит Рейна. Тревога за Рейна, который был ближе и вернее всех других, была понятна, естественна. Но Энн Кальм? Кем был для нее Кальм? Почти чужой человек, которого она встречала всего несколько раз.
Ей помогал Мартенсон, теперь Мяид. Почему бы Мянду не помочь и Кальму, почему не облегчить его поиски? Об этом Кирсти спрашивала Мянда. Рейн тогда испытующе посмотрел на нее и ответил, что для Кальма он прежде всего начальник, поэтому Кальм все еще относился к нему предвзято. Пусть она, Кирсти, сама поможет Кальму, она достаточно сильна для этого. Слова Рейна и обрадовали и опечалили ее. Ее радовало признание ее способностей, но опечалил тон. Так говорит ревнивец. Рейн не имеет права ревновать. Пусть ревнует к кому хочет, но не к Кальму.
Кирсти начала расспрашивать о подробностях ночного сражения. Она поговорила с Мяндом, Рюнком, Тяэгером, с другими.
- О чем тут рассказывать! - отнекивался Тяэгер.- Драка и каша. Крепкая драка. Не умею сказать всего, что было. Одно время я был мертвый. Очнулся на рассвете. Я-то очнулся, а вот Арну отходился по белу свету. Напишите о нем. Фриц продырявил бы мне шкуру, как решето,- Арну спас. Прикладом разбил башку фрицу. Ни на шаг не отставал. Поборол свой страх, а это уже чего-то стоит. Пел хорошо. Вас называл своей мечтой... Это так, к слову, вы не смущайтесь, Арну годился бы и королевской дочери... Эх, дьявольщина, я все еще цел, а помощники выходят из строя один за другим. На душе нехорошо. Чувствуешь себя виноватым из виноватых... Не должно быть войны на земле.
Кирсти поговорила бы и с Кальмом, но тот как сквозь землю провалился.
- Вы действительно видели его после боя? - допытывалась она у старшины роты.
- Своими глазами видел. Серьезный такой был, ел что-то, но очень вяло, однако руки-ноги были целы.
В конце концов Кирсти нашла Кальма у моря. При виде ее Кальм как будто испугался, даже попятился.
- Почему вы меня боитесь?
- Я не боюсь вас. Я... Кальм умолк.
Кирсти заговорила о бое.
- Я не могу говорить об этой шони,- сказал Кадьм.- До сих пор не могу успокоиться.
Кирсти тихонько сказала:
- Другого пути нет.
- Я понимаю,- согласился Кальм.- И все же.., Я задушил немца. Задушил, понимаете? Я был как дикий зверь. Бросился даже на труп. Это было омерзительно...
Кирсти хотела что-то сказать. Кальм перебил ее:
- Я знаю, что если мы не уничтожим врага, враг уничтожит нас. Два года назад я смеялся над этими словами. На Урале я вообще не верил, что буду держать в руках винтовку. И стрелял под Луками. На берегу Эмайыги убил эстонца. Это было нелегко, хотя убил я предателя родины, фашиста. На дворе у Вески я застрелил фрица и даже радовался этому. Это все так, Кирсти. Но невозможно забыть то, что я почувствовал, когда мои пальцы сомкнулись на горле мертвого немца.
- Вы не должны этого забывать.
Кальм вопросительно посмотрел на Кирсти.
- Никто из нас не должен забывать войну. Мы должны всегда помнить о войне и ненавидеть тех, кто хочет ее.
- Я многим вам обязан, Кирсти. Вы... Тяэгер как-то прикрикнул на меня, чтобы я перестал хныкать. Тогда я рассердился. Потом понял, что он был прав. В трудармии проклинал себя за то, что пошел на мобилизационный пункт. Теперь я знаю, что поступил правильно. Я не хочу думать иначе, чем вы, Кирсти, чем Тяэгер, чем Мянд, которому я не верил и которого я теперь уважаю, чем Вески и Рюнк, чем другие товарищи, с которыми я был все эти годы. Но порой все во мне переворачивается.
XVI
1
Они снова маршировали.
Позади остались тяжелые бои на полуострове Сырве,
В отделении не было уже Тяэгера и Рауднаска.
Тяэгер наскочил на мину. Ему оторвало ступню правой ноги. Произошло это в самом начале атаки. Он лежал в луже крови, без сознания, а пулемет валялся в десятке метров от него.
Во время перевязки Тяэгер пришел в сознание. Сперва он не понимал, что произошло. А когда понял, сказал Рюнку, помогавшему санитару:
- Дело погано. Дай згкурить! Рюнк дал.
Гримаса боли исказила лицо Тяэгера.
- Выпить нет ли?
Рюнк протянул ему алюминиевую фляжку, Тяэгер жадно выпил.
- Думал, мне больше повезет,- с трудом прошептал он.- Теперь остается возможность: или червям на корм, или калека. Водка хороша.
И через секунду:
- Смерти я не боюсь. На том свете у меня друзья. Вальтер и Арну. И Юхан, и Аава, и...
Полежал немного, закрыл глаза и спросил:
- А как... там?
- Прорвались,- сказал Рюнк.- Скоро тебя отправим. Выпьешь еще?
- Давай! Может, мои последние глотки,- попытался он пошутить.- Как Кальм? Ничего с ним не случилось?
- Нет.
Тяэгер попытался приподнять голову.
- А не говорил ли я, Отто, что нынче мы дома будем? - сказал он, помолчав несколько минут.- Запомните мои слова, ребята: вы еще в Берлине побываете. Вы должны побывать в Берлине, иначе...
Под конец еще пошутил: никогда бы он не подумал, что с ним справится пехотная "лягушка", он, мол, больше опасался противотанковых мин.
Когда Тяэгера уносили, он снова потерял сознание. Кальм, забежавший в санбат после боя, уже не застал его. Его отправили автомашиной в Таллин. Да, младший сержант Тяэгер жив. Ему сделали переливание крови, потому что он потерял ее очень много, а потом его сразу отправили. Без сознания он действительно был, но это еще не означает, что он умрет.
Рауднаска похоронили возле деревни Торгу.
- Он умер как мужчина, как настоящий человек,- сказал Вески. И Вески мог сказать эго, потому что он видел, как погиб Рауднаск.
- Он прополз за каменной оградой до немецкого пулеметного гнезда. Фрицы его не заметили. Я думаю, он и понятия не имел, что по другую сторону ограды замаскировался пулеметчик фрицев. Никто из нас не знал этого. Он окопался там, как раз на скрещении двух каменных оград. Рауднаск перескочил через ограду и нос к носу столкнулся с двумя немцами. Испугался он или нет, этого я сказать не могу, но он не растерялся. Его автомат заработал раньше, чем пулемет фрицев, я слыхал ясно. Одного Рауднаск скосил, но пришел и его черед. Пулеметная очередь в живот, страшный ему достался конец. Никто не считал ран, никто и не мог бы их сосчитать - он был весь искрошен.
В нагрудном кармане Рауднаска Вески нашел письмо и карточку. Молодая, с ласковыми глазами женщина, на коленях у нее двое мальчиков-однолеток. Детям могло быть два-три года, не больше. Женщина, улыбаясь, смотрела вверх. Видимо, она улыбалась фотографу, и, наверное, снимал ее сам Виктор Рауднаск. Письмо было написано Рауднаском, оно осталось неоконченным.
"Дорогая Айли,- начиналось письмо,- пишу тебе по нашему довоенному адресу. Не знаю, дойдет ли до тебя мое письмо. Быть может, ты не живешь больше на старом месте. Быть может, и дома-то нет. Быть может покинула родину. Нет, этого последнего я не боюсь. Ты поклялась ожидать меня, и я не сомневаюсь, что ты ждешь. Я знаю, ты слишком любишь наших мальчиков, чтобы оставить их без родины. Отъезд из Эстонии был бы самым страшным преступлением против детей, какое только я могу себе представить. Ты не можешь этого сделать. Прости, что я вообще так думал.
Я хочу тебе, моя единственная, рассказать так много, что не знаю, с чего начать. Очень хочу видеть тебя, Айли, тебя и сыновей. Должен признаться тебе - были дни, когда я потерял всякую надежду вернуться к вам. Тем преданнее думал я о тебе и о Лембите и Агу.
Сейчас я знаю, что мои опасения были напрасны. Скоро мы обнимем друг друга. Иногда думаю, узнаю ли я детей? Ведь они выросли за это время... Ты, моя любовь, осталась, конечно, прежней. Я надеюсь на это, я хочу этого, я верю в это. Ты много значишь для меня-, ты и мальчики для меня все. Скоро мы все увидимся. Я за эти годы стал оптимистом, Айли. Оптимистом я стал потому, что многое начал лучше понимать. Я верю, что впереди у нас много хорошего.
Я собирался написать тебе совсем другое письмо. Письмо, в котором я рассказал бы только о хорошем. Только о тебе, давшей мне силу преодолеть все трудности, о Лембите и Агу - я так скучаю по ним..."
Товарищи разглядывали карточку, читали письмо и молчали.
- Он, значит, был женат? - сказал наконец Вески. Рюнк кивнул.
- И у него были дети? Старшина роты снова кивнул.
- Он никогда не говорил о них.
И па этот раз Рюнк кивнул головой, как будто он разучился говорить.
Почему-то все считали Рауднаска холостяком, хотя в списках полка было указано, что он женат. Указано было даже количество детей. Он никогда не говорил о своей семье.
- Как он мог говорить о своей семье,- рассуждал Вески,- если он и о себе-то никогда не говорил! Хихикал и болтал на докторском языке... Он был такой же человек, как и все мы.
- Такой же,-согласился старшина роты Рюнк.- Теперь я его понимаю лучше.
Тогда Урмет сказал:
- Он не очень-то верил, что попадет домой. И не попал. На родину попал, а к своим не дошел.
Солдаты радовались окончанию боев за освобождение Эстонии. Спорили о том, куда их теперь направят.
- Небольшой отдых не помешал бы,- сказал Вески.
Он снова стал разговорчив. Получил письмо от Юты. Теперь он успокаивал Кальма, который уже дважды писал в Таллин, родителям, но до сих пор не получил ответа:
- Мне ведь тоже ответ не скоро пришел, помнишь? Я написал в десяток мест, два-три хороших человека ответили, но о Юте и они ничего не знали. А теперь Юта в Рабааугу, что ты скажешь! Сама пошла в Раба-аугу, еще до того, как получила мое письмо. Ну не ангел ли! Юта такая - она все равно не оставила бы дом и землю в лапах Сасся, даже если бы я давно лежал в земле где-нибудь под Луками или на Сырве.
А сына нет, умер двух месяцев от роду - будь прокляты фашисты,- но сын у нас еще будет. И ты найдешь своих родителей, я в этом не сомневаюсь.
В Куйвасту, где они ожидали парома, Вески сказал Рюнку:
- Семь дней отпуска мне должны бы дать. Быть может, пустят и на две недели. А потом что же, если нужно, готов и на фронт. Сразу-то нас на передовую не отправят, настолько-то я в делах разбираюсь. Сперва дадут немного подправиться, пришлют пополнение, погоняют в тылу- и потом только. На какой фронт мы пойдем, этого сейчас и агнелы на небе не знают, и мне это не важно. Видно, придется нам еще столкнуться с фрицами. Ведь война не кончилась. Доведется еще повидать горячие денечки. Я к этому готов. Счастливые дни сами собой не йридут, за них нужно бороться.
- Семь дней отпуска ты наверняка получишь,- сказал Рюнк.- Ты их честно заслужил. А я отпуск просить не буду. Что мне в Таллине делать? Ходил бы взад и вперед, и не было бы мне покоя.
- От жизни никуда не уйдешь. Раз Вильма с немцами путалась,- не сердись, что я так круто говорю значит, она тебе в жены не годилась. Чем скорее ты это поймешь, тем лучше.
- Она умоляла меня, чтобы я не оставлял ее одну. Я верил, что она сильнее. Я ее не обвиняю, во всем виновата война.
- Голова у тебя светлая, но вот насчет Вильмы ты слеп, как недельный котенок. Все понимаю, Отто. Что Вильма была такая женщина, рядом с которой всегда должен стоять мужчина, которая без мужчины вянет, которая без мужчины не может и не умеет жить. Что она считала, будто тебя нет в живых,- фашисты своей брехней людям мозги затуманили. Но почему она выбрала гитлеровского унтера? Я бы Юте все простил, но только не Сасся и не какого-нибудь оберкашенсупен-фюрера. И ведь Вильма удрала вместе с немцами. Это уже политика. Политика у тебя с Вильмою оказалась разная.
- Боялась, наверное, что я вернусь. Я бы простил. Напрасно она боялась.
- Она и сына сгубила.
- Безжалостный ты, Юри! Я выяснял - молодежь насильно сгоняли.
- Смотри правде в глаза. Если уж она с унтером жила и из Эстонии смылась, значит, она на все способна.
- Зачерствел ты на войне.
- Во время войны у нас в груди должен быть камень.
- Ты не прав. Мы должны остаться людьми, Юри. Мы воюем за жизнь, поэтому наши#сердца не смеют черстветь.
- Для врага у меня в груди камень и для тех, кто пошел с врагом.
- Когда мы придем в Берлин,- а что мы там будем, это как аминь в церкви,- придется нам и с врагами обращаться мягко.
- К фашизму у меня никогда не будет мягкости.
- Не все, кто сейчас воюет против нас, фашисты.
- Кто позволяет вертеть собой, тот больше всех виноват. Без таких пешек гитлеры не могли бы ничего предпринять. А когда приходится отвечать за свои поступки, они принимают невинный вид, говорят, что были только овечки, которых вели на заклание, играют
па нашей мягкости. Нет, этого у v vя душа не принимает.
- Я понимаю. Но не забывай, что мы можем привлечь этих, как ты говоришь, пешек на свою сторону только в том случае, если будем человечнее, чем наши враги.
- Разговор у нас получается сложный, слишком сложный для моей головы. Рабааугуский Сассь на то и надеется, что у меня сердце окажется из воска. И еще: если ты не вырвешь из сердца Впльму, не будет из тебя настоящего человека.
Рюнк улыбнулся, но Вески так и не понял, согласится он или нет. Потом старшина спросил:
- А как я должен относиться к Уно? На этот раз промолчать пришлось Вески.
2
В эту ночь Кальм не мог уснуть. Он побывал в Таллине. Он получил письмо от матери.
Первое "я". Ты видел, что осталось от Таллина? Целые кварталы в развалинах. Помнишь улицу Харью? Груда обломков. Трехэтажный дом прямо как будто разорван на части. Ты заметил огромный кусок бетона, который качался на прутьях арматуры? Быть может, такой же кусок убил твоего отца. Отец у тебя то ли погребен под развалинами, то ли сгорел во время бомбежки.
Второе "я". Мама писала об этом. Она умнее тебя. Она обвиняла войну.
Первое "я". Разве нельзя было обойтись без бомбежки?
Второе "я". Это война. Что осталось от Великих Лук? А ты хотел, чтобы в Эстонии не разорвался ни один снаряд? Это наше, советских людей, несчастье, что война дважды перекатилась через сотни городов и тысячи деревень.
Первое "я". Ты мог бы стать политруком - так хорошо говоришь. Для тебя все нипочем, даже то, что твой отец погиб во время бомбежки.
Второе "я". Я жалею отца не меньше, чем ты. Ты знаешь, что я почувствовал, когда услыхал об этом. Ты подлый человек.
Первое "я". А ты думал о том, кто бомбил?
Второе "я". Советские самолеты бомбили и десятки городов России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
"Отчаянные, наверное, парни были",- с уважением подумал Тяэгер.
Его подавляло обилие трупов. Шоссе было как вымощено телами немцев.
"Мы не виноваты, что они так лежат здесь,-рассуждал он про себя.- Они пришли к нам, в нашу страну. Каждый настоящий мужчина защищает свой дом. Разве мало наших они на ют свет отправили.- Тяэгеру вспомнилось поле боя у деревни Таращанка, где остались десятки его товарищей.- Нет, фрицы тысячу раз заслужили это".
Потом он снова попытался встать. Закружилась голова. "Куда я тороплюсь? - подумал он. - Посижу еще немного рядом с Арну".
Сел.
Послышались шаги. "Вдруг немцы..." - мелькнуло в голове. Нет, слишком много их здесь валяется, чтобы они могли выиграть бой. Наверное, свои.
Оказалось, действительно свои. Совсем свои - старший лейтенант Мянд и старшина Рюнк,
"Это они ищут кого-то",- догадался Тяэгер. Его заметили:
- Вон Тяэгер.
Рюнк. Хороший человек. Мог бы быть офицером. Честный. Жена обманула. Хрошему человеку с женщинами редко везет.
- Где? Там одни немцы. Боюсь, что спит наш Тяэгер последним сном. Второго такого в нашей роте не г.
Мянд. Политрук. Нет, командир. За правду стоит так, что сгоряча и пулю может всадить. "Назад1" И Аава был хороший человек. С командирами им везло. Тотько Симуль был свинья.
- У можжевельника. Сидит.
Командир и старшина роты поспешили к нему.
- Нас, наверное, искали,- снова вслух прошептал Тяэгер.
- А мы тебя уже из списка живых вычеркнули, попытался пошутить Рюнк.
- Меня? Арну здесь.
Мянд и Рюнк обернулись к телу Вийеса. Они увидели, что Вийес лежит, как на катафалке, и оба поняли, что так уложил его Тяэгер.
- Вставай. Пошли, тебе надо отдохнуть,- сказал Рюнк.
- Я не могу ходить. Я, наверное, был мертвый. Мянд улыбнулся:
- С того света и такой медведь, как ты, не верну i-ся бы.
Рюнк и Мянд взяли Тяэгера под руки,- так они и пошли.
На опушке леса они встретили Кирсти Сарапик.
- Я могу уже сам,- сказал Тяэгер.- Нелозко та\г перед женщиной...
Старший лейтенант Мянд снова улыбнулся. И верно, второго такого в роте нет.
Кирсти подошла к Мянду и крепко сжала ему руку:
- Я боялась. Хорошо, что с тобой ничего не случилось.
Потом просто спросила:
- Что с Кальмом? -Здоров.
Кирсти еще сильнее сжала руку Мянда. Почему-то она беспокоилась о Кальме. Почему-то она думала именно о нем. Тревога за Рейна была понятна. С Рейном их связывала дружба. Дружба, которая казалась уже разбившейся, которая причинила ей боль, но в самые тяжелые моменты была для нее поддержкой. Рейн любил ее, любит и сейчас, Кирсти упрямо пыталась внушить себе, что и она любит Рейна. Тревога за Рейна, который был ближе и вернее всех других, была понятна, естественна. Но Энн Кальм? Кем был для нее Кальм? Почти чужой человек, которого она встречала всего несколько раз.
Ей помогал Мартенсон, теперь Мяид. Почему бы Мянду не помочь и Кальму, почему не облегчить его поиски? Об этом Кирсти спрашивала Мянда. Рейн тогда испытующе посмотрел на нее и ответил, что для Кальма он прежде всего начальник, поэтому Кальм все еще относился к нему предвзято. Пусть она, Кирсти, сама поможет Кальму, она достаточно сильна для этого. Слова Рейна и обрадовали и опечалили ее. Ее радовало признание ее способностей, но опечалил тон. Так говорит ревнивец. Рейн не имеет права ревновать. Пусть ревнует к кому хочет, но не к Кальму.
Кирсти начала расспрашивать о подробностях ночного сражения. Она поговорила с Мяндом, Рюнком, Тяэгером, с другими.
- О чем тут рассказывать! - отнекивался Тяэгер.- Драка и каша. Крепкая драка. Не умею сказать всего, что было. Одно время я был мертвый. Очнулся на рассвете. Я-то очнулся, а вот Арну отходился по белу свету. Напишите о нем. Фриц продырявил бы мне шкуру, как решето,- Арну спас. Прикладом разбил башку фрицу. Ни на шаг не отставал. Поборол свой страх, а это уже чего-то стоит. Пел хорошо. Вас называл своей мечтой... Это так, к слову, вы не смущайтесь, Арну годился бы и королевской дочери... Эх, дьявольщина, я все еще цел, а помощники выходят из строя один за другим. На душе нехорошо. Чувствуешь себя виноватым из виноватых... Не должно быть войны на земле.
Кирсти поговорила бы и с Кальмом, но тот как сквозь землю провалился.
- Вы действительно видели его после боя? - допытывалась она у старшины роты.
- Своими глазами видел. Серьезный такой был, ел что-то, но очень вяло, однако руки-ноги были целы.
В конце концов Кирсти нашла Кальма у моря. При виде ее Кальм как будто испугался, даже попятился.
- Почему вы меня боитесь?
- Я не боюсь вас. Я... Кальм умолк.
Кирсти заговорила о бое.
- Я не могу говорить об этой шони,- сказал Кадьм.- До сих пор не могу успокоиться.
Кирсти тихонько сказала:
- Другого пути нет.
- Я понимаю,- согласился Кальм.- И все же.., Я задушил немца. Задушил, понимаете? Я был как дикий зверь. Бросился даже на труп. Это было омерзительно...
Кирсти хотела что-то сказать. Кальм перебил ее:
- Я знаю, что если мы не уничтожим врага, враг уничтожит нас. Два года назад я смеялся над этими словами. На Урале я вообще не верил, что буду держать в руках винтовку. И стрелял под Луками. На берегу Эмайыги убил эстонца. Это было нелегко, хотя убил я предателя родины, фашиста. На дворе у Вески я застрелил фрица и даже радовался этому. Это все так, Кирсти. Но невозможно забыть то, что я почувствовал, когда мои пальцы сомкнулись на горле мертвого немца.
- Вы не должны этого забывать.
Кальм вопросительно посмотрел на Кирсти.
- Никто из нас не должен забывать войну. Мы должны всегда помнить о войне и ненавидеть тех, кто хочет ее.
- Я многим вам обязан, Кирсти. Вы... Тяэгер как-то прикрикнул на меня, чтобы я перестал хныкать. Тогда я рассердился. Потом понял, что он был прав. В трудармии проклинал себя за то, что пошел на мобилизационный пункт. Теперь я знаю, что поступил правильно. Я не хочу думать иначе, чем вы, Кирсти, чем Тяэгер, чем Мянд, которому я не верил и которого я теперь уважаю, чем Вески и Рюнк, чем другие товарищи, с которыми я был все эти годы. Но порой все во мне переворачивается.
XVI
1
Они снова маршировали.
Позади остались тяжелые бои на полуострове Сырве,
В отделении не было уже Тяэгера и Рауднаска.
Тяэгер наскочил на мину. Ему оторвало ступню правой ноги. Произошло это в самом начале атаки. Он лежал в луже крови, без сознания, а пулемет валялся в десятке метров от него.
Во время перевязки Тяэгер пришел в сознание. Сперва он не понимал, что произошло. А когда понял, сказал Рюнку, помогавшему санитару:
- Дело погано. Дай згкурить! Рюнк дал.
Гримаса боли исказила лицо Тяэгера.
- Выпить нет ли?
Рюнк протянул ему алюминиевую фляжку, Тяэгер жадно выпил.
- Думал, мне больше повезет,- с трудом прошептал он.- Теперь остается возможность: или червям на корм, или калека. Водка хороша.
И через секунду:
- Смерти я не боюсь. На том свете у меня друзья. Вальтер и Арну. И Юхан, и Аава, и...
Полежал немного, закрыл глаза и спросил:
- А как... там?
- Прорвались,- сказал Рюнк.- Скоро тебя отправим. Выпьешь еще?
- Давай! Может, мои последние глотки,- попытался он пошутить.- Как Кальм? Ничего с ним не случилось?
- Нет.
Тяэгер попытался приподнять голову.
- А не говорил ли я, Отто, что нынче мы дома будем? - сказал он, помолчав несколько минут.- Запомните мои слова, ребята: вы еще в Берлине побываете. Вы должны побывать в Берлине, иначе...
Под конец еще пошутил: никогда бы он не подумал, что с ним справится пехотная "лягушка", он, мол, больше опасался противотанковых мин.
Когда Тяэгера уносили, он снова потерял сознание. Кальм, забежавший в санбат после боя, уже не застал его. Его отправили автомашиной в Таллин. Да, младший сержант Тяэгер жив. Ему сделали переливание крови, потому что он потерял ее очень много, а потом его сразу отправили. Без сознания он действительно был, но это еще не означает, что он умрет.
Рауднаска похоронили возле деревни Торгу.
- Он умер как мужчина, как настоящий человек,- сказал Вески. И Вески мог сказать эго, потому что он видел, как погиб Рауднаск.
- Он прополз за каменной оградой до немецкого пулеметного гнезда. Фрицы его не заметили. Я думаю, он и понятия не имел, что по другую сторону ограды замаскировался пулеметчик фрицев. Никто из нас не знал этого. Он окопался там, как раз на скрещении двух каменных оград. Рауднаск перескочил через ограду и нос к носу столкнулся с двумя немцами. Испугался он или нет, этого я сказать не могу, но он не растерялся. Его автомат заработал раньше, чем пулемет фрицев, я слыхал ясно. Одного Рауднаск скосил, но пришел и его черед. Пулеметная очередь в живот, страшный ему достался конец. Никто не считал ран, никто и не мог бы их сосчитать - он был весь искрошен.
В нагрудном кармане Рауднаска Вески нашел письмо и карточку. Молодая, с ласковыми глазами женщина, на коленях у нее двое мальчиков-однолеток. Детям могло быть два-три года, не больше. Женщина, улыбаясь, смотрела вверх. Видимо, она улыбалась фотографу, и, наверное, снимал ее сам Виктор Рауднаск. Письмо было написано Рауднаском, оно осталось неоконченным.
"Дорогая Айли,- начиналось письмо,- пишу тебе по нашему довоенному адресу. Не знаю, дойдет ли до тебя мое письмо. Быть может, ты не живешь больше на старом месте. Быть может, и дома-то нет. Быть может покинула родину. Нет, этого последнего я не боюсь. Ты поклялась ожидать меня, и я не сомневаюсь, что ты ждешь. Я знаю, ты слишком любишь наших мальчиков, чтобы оставить их без родины. Отъезд из Эстонии был бы самым страшным преступлением против детей, какое только я могу себе представить. Ты не можешь этого сделать. Прости, что я вообще так думал.
Я хочу тебе, моя единственная, рассказать так много, что не знаю, с чего начать. Очень хочу видеть тебя, Айли, тебя и сыновей. Должен признаться тебе - были дни, когда я потерял всякую надежду вернуться к вам. Тем преданнее думал я о тебе и о Лембите и Агу.
Сейчас я знаю, что мои опасения были напрасны. Скоро мы обнимем друг друга. Иногда думаю, узнаю ли я детей? Ведь они выросли за это время... Ты, моя любовь, осталась, конечно, прежней. Я надеюсь на это, я хочу этого, я верю в это. Ты много значишь для меня-, ты и мальчики для меня все. Скоро мы все увидимся. Я за эти годы стал оптимистом, Айли. Оптимистом я стал потому, что многое начал лучше понимать. Я верю, что впереди у нас много хорошего.
Я собирался написать тебе совсем другое письмо. Письмо, в котором я рассказал бы только о хорошем. Только о тебе, давшей мне силу преодолеть все трудности, о Лембите и Агу - я так скучаю по ним..."
Товарищи разглядывали карточку, читали письмо и молчали.
- Он, значит, был женат? - сказал наконец Вески. Рюнк кивнул.
- И у него были дети? Старшина роты снова кивнул.
- Он никогда не говорил о них.
И па этот раз Рюнк кивнул головой, как будто он разучился говорить.
Почему-то все считали Рауднаска холостяком, хотя в списках полка было указано, что он женат. Указано было даже количество детей. Он никогда не говорил о своей семье.
- Как он мог говорить о своей семье,- рассуждал Вески,- если он и о себе-то никогда не говорил! Хихикал и болтал на докторском языке... Он был такой же человек, как и все мы.
- Такой же,-согласился старшина роты Рюнк.- Теперь я его понимаю лучше.
Тогда Урмет сказал:
- Он не очень-то верил, что попадет домой. И не попал. На родину попал, а к своим не дошел.
Солдаты радовались окончанию боев за освобождение Эстонии. Спорили о том, куда их теперь направят.
- Небольшой отдых не помешал бы,- сказал Вески.
Он снова стал разговорчив. Получил письмо от Юты. Теперь он успокаивал Кальма, который уже дважды писал в Таллин, родителям, но до сих пор не получил ответа:
- Мне ведь тоже ответ не скоро пришел, помнишь? Я написал в десяток мест, два-три хороших человека ответили, но о Юте и они ничего не знали. А теперь Юта в Рабааугу, что ты скажешь! Сама пошла в Раба-аугу, еще до того, как получила мое письмо. Ну не ангел ли! Юта такая - она все равно не оставила бы дом и землю в лапах Сасся, даже если бы я давно лежал в земле где-нибудь под Луками или на Сырве.
А сына нет, умер двух месяцев от роду - будь прокляты фашисты,- но сын у нас еще будет. И ты найдешь своих родителей, я в этом не сомневаюсь.
В Куйвасту, где они ожидали парома, Вески сказал Рюнку:
- Семь дней отпуска мне должны бы дать. Быть может, пустят и на две недели. А потом что же, если нужно, готов и на фронт. Сразу-то нас на передовую не отправят, настолько-то я в делах разбираюсь. Сперва дадут немного подправиться, пришлют пополнение, погоняют в тылу- и потом только. На какой фронт мы пойдем, этого сейчас и агнелы на небе не знают, и мне это не важно. Видно, придется нам еще столкнуться с фрицами. Ведь война не кончилась. Доведется еще повидать горячие денечки. Я к этому готов. Счастливые дни сами собой не йридут, за них нужно бороться.
- Семь дней отпуска ты наверняка получишь,- сказал Рюнк.- Ты их честно заслужил. А я отпуск просить не буду. Что мне в Таллине делать? Ходил бы взад и вперед, и не было бы мне покоя.
- От жизни никуда не уйдешь. Раз Вильма с немцами путалась,- не сердись, что я так круто говорю значит, она тебе в жены не годилась. Чем скорее ты это поймешь, тем лучше.
- Она умоляла меня, чтобы я не оставлял ее одну. Я верил, что она сильнее. Я ее не обвиняю, во всем виновата война.
- Голова у тебя светлая, но вот насчет Вильмы ты слеп, как недельный котенок. Все понимаю, Отто. Что Вильма была такая женщина, рядом с которой всегда должен стоять мужчина, которая без мужчины вянет, которая без мужчины не может и не умеет жить. Что она считала, будто тебя нет в живых,- фашисты своей брехней людям мозги затуманили. Но почему она выбрала гитлеровского унтера? Я бы Юте все простил, но только не Сасся и не какого-нибудь оберкашенсупен-фюрера. И ведь Вильма удрала вместе с немцами. Это уже политика. Политика у тебя с Вильмою оказалась разная.
- Боялась, наверное, что я вернусь. Я бы простил. Напрасно она боялась.
- Она и сына сгубила.
- Безжалостный ты, Юри! Я выяснял - молодежь насильно сгоняли.
- Смотри правде в глаза. Если уж она с унтером жила и из Эстонии смылась, значит, она на все способна.
- Зачерствел ты на войне.
- Во время войны у нас в груди должен быть камень.
- Ты не прав. Мы должны остаться людьми, Юри. Мы воюем за жизнь, поэтому наши#сердца не смеют черстветь.
- Для врага у меня в груди камень и для тех, кто пошел с врагом.
- Когда мы придем в Берлин,- а что мы там будем, это как аминь в церкви,- придется нам и с врагами обращаться мягко.
- К фашизму у меня никогда не будет мягкости.
- Не все, кто сейчас воюет против нас, фашисты.
- Кто позволяет вертеть собой, тот больше всех виноват. Без таких пешек гитлеры не могли бы ничего предпринять. А когда приходится отвечать за свои поступки, они принимают невинный вид, говорят, что были только овечки, которых вели на заклание, играют
па нашей мягкости. Нет, этого у v vя душа не принимает.
- Я понимаю. Но не забывай, что мы можем привлечь этих, как ты говоришь, пешек на свою сторону только в том случае, если будем человечнее, чем наши враги.
- Разговор у нас получается сложный, слишком сложный для моей головы. Рабааугуский Сассь на то и надеется, что у меня сердце окажется из воска. И еще: если ты не вырвешь из сердца Впльму, не будет из тебя настоящего человека.
Рюнк улыбнулся, но Вески так и не понял, согласится он или нет. Потом старшина спросил:
- А как я должен относиться к Уно? На этот раз промолчать пришлось Вески.
2
В эту ночь Кальм не мог уснуть. Он побывал в Таллине. Он получил письмо от матери.
Первое "я". Ты видел, что осталось от Таллина? Целые кварталы в развалинах. Помнишь улицу Харью? Груда обломков. Трехэтажный дом прямо как будто разорван на части. Ты заметил огромный кусок бетона, который качался на прутьях арматуры? Быть может, такой же кусок убил твоего отца. Отец у тебя то ли погребен под развалинами, то ли сгорел во время бомбежки.
Второе "я". Мама писала об этом. Она умнее тебя. Она обвиняла войну.
Первое "я". Разве нельзя было обойтись без бомбежки?
Второе "я". Это война. Что осталось от Великих Лук? А ты хотел, чтобы в Эстонии не разорвался ни один снаряд? Это наше, советских людей, несчастье, что война дважды перекатилась через сотни городов и тысячи деревень.
Первое "я". Ты мог бы стать политруком - так хорошо говоришь. Для тебя все нипочем, даже то, что твой отец погиб во время бомбежки.
Второе "я". Я жалею отца не меньше, чем ты. Ты знаешь, что я почувствовал, когда услыхал об этом. Ты подлый человек.
Первое "я". А ты думал о том, кто бомбил?
Второе "я". Советские самолеты бомбили и десятки городов России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28