Ешьте побольше фруктов... Вот, возьмите, Аброр для вас купил.
В конце встречи виноград, персики, горячие лепешки с кунжутом она отнесла матери в палату. Пообещав через три-четыре дня снова ее проведать, Аброр и Вазира попрощались с Зумрад Садыковной.
Настроение у Вазиры заметно улучшилось, и Аброр по дороге предложил ей заехать в универмаг, купить некоторые подарки к бешик-тою.
— Ваши родственники должны собраться у нас на совет в воскресенье?
— Да, да.
Вазира подумала о том, как ей предстоит принимать родственников, угощать или занимать беседой. Но возражать, опять и опять идти в наступление — ни сил, ни желания на это у нее не было.
В универмаге было полно народу. Аброр и Вазира ходили с этажа на этаж, из отдела в отдел — искали модные полуботинки для отца и велюр для матери новорожденного. Ни того, ни другого не нашли.
На следующий день после работы Аброр побывал на ярмарке и в Чиланзарском торговом центре, еще в пяти-шести других магазинах. Наконец подходящие ботинки нашлись в магазине для молодоженов на улице Шота Руставели. Вот так ползадачи было решено.
А вот велюра на платье не было нигде. Вазира с горечью и обидой наблюдала, как безрезультатно носится Аброр по городу в поисках этой «роскоши».
— Не ищите, свадеб сейчас много, и всем нужен велюр.
— Что же делать? Не у спекулянтов же покупать.
Вазира открыла дверцу комода, достала оттуда велюровый отрез нежного бледно-розового тона и положила на стол.
— Для себя покупала в Москве. Аброр благодарно поцеловал жену.
Я потом от себя куплю вам еще лучше. В субботу утром Аброр отвез отца на старый базар. Агзам-ата выбрал бешик крепенький и пестренький. Колыбелька-колыхалка радовала глаз переливами всех семи цветов радуги. А сын закупил все необходимое, чтобы достойным угощением встретить родственников.
Вазире ничего не оставалось, как заниматься уборкой в доме.
Ханифа-хола поручила Шакиру оповестить всех родственников, кого бы они хотели видеть у себя. И все почти пришли. И среди двадцати человек были такие, о которых Аброр никогда не слыхал.
Гости в одной комнате не помещались, и потому женщины расположились в комнате у стариков на курпачах, угощаясь фруктами и орешками. А мужчины сидели в гостиной за столом. Словом, разговоров было допоздна.
Вдобавок к жаре целый день горел на кухне газ. Вазира раскраснелась, голова у нее кругом шла. Из кухни к гостям то и дело надо было подносить чайники с настоянным чаем, маставу, фрукты, сладости. Иные родственницы порывались помочь Вазире, но Ханифа-хола, важно восседавшая в центре, не разрешала:
— Сиди, да буду я твоей жертвой, отдыхай, ты наша гостья, милая.
Ханифа-хола, которая любила укреплять родственные чувства, была очень рада, что сегодня у них собралось столько родни и что такой почет оказан ей самой, старейшей. Все видели, каким уважением пользуется она в доме старшего сына, как достойно ведет она себя в доме.
Плов был съеден, потом арбузы и медовые дыни. Снова пили кок-чай. Наконец стали обсуждать тонкости, связанные с бешик-тоем. По договоренности один из родственников в следующее воскресенье должен был пригнать к их дому грузовую машину с открывающимся бортом. Другой купит маленькую кроватку, третий — педальный велосипед «Ракета» (это ничего, что ребенок сможет на нем ездить через три-четыре года,— забота важна, дорог подарок); еще кто-то взялся обеспечить младенца большой деревянной лошадкой. Все это вместе с нарядной, радужной колыбелькой и коляской будет погружено в машину. У одного из дядюшек был «Москвич». «Жигули» Аброра и этот «Москвич» должны были доставить к месту праздника женщин поважнее и посолиднее, девушки и молодухи поедут на украшенном грузовике, постелив кошмы на пол в кузове, а на задний борт — ковер.
Да, укреплять родственные отношения — задача важная и непростая, убеждалась Вазира. Много ведь значит, когда люди собираются вот так вместе и одной семьей берутся за проведение большого дела. Как было бы трудно молодым собрать столько необходимых вещей! А теперь и хлопоты распределены между родственниками, а сообща хлопотать — легче и веселей.
Ханифа-хола выбрала трех пожилых родственников, чтобы Аброр отвез их после застолья по домам.
Устал Аброр за эту неделю, измотался, да, конечно, и выпил немного со всеми. Но тем не менее домой развез всех.
Его долго не было дома, даже Вазира беспокоилась:
— Мама, напрасно вы послали сына. Совсем недавно авария была, и он только-только отремонтировал машину.
— Ничего, ничего. В глаз, слишком береженный, скорей соринка попадет. Ничего с ним не случится по воле аллаха.
II
«Неужто мать может быть такой безжалостной? —думала Вазира.— Ничуть не волнуется. Почему? Оттого что сидит дома и не представляет, как сложна и трудна работа Аброра? Хвастается, что ее сын «ари-хи-тек-тор», а превращает его в шофера».
Сколько же недовольства накопила у себя на душе Вазира, как трудно сдержаться и не высказать... Слава богу, Аброр явился невредимый.
— Зачем же вы сели за руль после выпивки?..— стала Вазира упрекать мужа.— Дать бы им по три рубля и отправить на такси.
Разве так нельзя было сделать? Или опять не по обычаю?
— Я и сам сидел за баранкой как на иголках... Но отказать не мог. Гости же, да еще так редко у нас бывают.
Аброр молча закурил сигарету и вышел на балкон.
Когда перевалило за двенадцать, он направился в спальню. Но заснуть не мог почти до трех часов ночи: не спадала напряженность, чувство тревоги, воспоминание о том, как неуверенно вел он машину. Несколько раз Аброр выходил на балкон, курил, пил воду, зашел даже в ванную и принял душ.
А под утро, когда охватил его крепкий сон, Ханифа-хола, стуча своими кавушами, невольно разбудила.
Вазира купила свекрови тапочки с мягкой подошвой, однако Ханифа-хола не пожелала расстаться со своими кожаными грохота-лами. Сама-то она днем, когда дома никого нет, сладко выспится, а потом чуть свет просыпается и с шумом и звоном свершает предмолит-венное омовение, ходит по комнате и на кухню, стуча кавушами и хлопая дверьми. Все это раздражало Вазиру, не говоря уж о том, что не давало ей выспаться.
— Эй, Аброр, вставай, до ухода на работу съезди-ка на базар, сынок. Лучшее казы продают по прохладе, утречком. Для бешик-тоя сделаем нарын1.
Значит, не невольно разбудила сына. Опять заботу на него перекладывает.
Агзам-ата тихим голосом ворчит на жену:
— Э, чтоб тот нарын остался на твои поминки! Тише ты, пусть парень отдохнет немного! Вчера заставила его ишачить в три смены... Совесть у тебя есть? Всю ночь человек не спал. А ему еще на работу надо. Он же не домохозяйка!
Обычно тихий Агзам-ата, если рассердится... ох, не приведи аллах, Ханифе ли об этом не знать.
— Не ворчите, ладно, пускай спит, не стану будить! — сказала Ханифа-хола и ушла в свою комнату.
Однако Аброр уже проснулся. Встал с головной болью, пересохшим ртом. Обычно до завтрака он не курил, но сейчас, вспомнив про этот треклятый бешик-той, вышел на балкон, задымил натощак.
Надо было купить на базаре все необходимое для плова на пятьдесят — шестьдесят человек, а также самых разнообразных лепешек (патыр, ширмой2); съездить за город, там должны зарезать
Нарын — еда из теста с вареной говядиной и кониной.
2 Патыр, ширмой — предпраздничные лепешки, барана.
Взять мясную тушу, доставить сюда, а часть вместе с рисом и морковью отправить в дом Рисолат, равно как и несколько тазов, наполненных самсой, нарыном, баурсаком1...
Аброр каждый вечер по нескольку раз ездил на базар, в магазины, туда-сюда... Дни стоят знойные. Аброр заходит домой словно обожженный изнутри, достает из холодильника что-нибудь похолоднее, пьет воду со льдом. Горло охрипло, закоптилось табачным дымом; Аброр кашляет и жалуется:
— В горле першит, будто бритвой скоблят.
И ложится без сил, выпив перед сном теплого молока.
Назавтра снова беготня, снова потный, снова пьет холодные напитки и беспрестанно курит.
Вазира до глубокой ночи печет слоеные лепешки, баурсаки; Ханифа-хола, конечно, помогает. Раскатывает тесто. А потом уходит в свою комнату и занимается украшением колыбельки.
Она сшила треугольный матерчатый талисман, положила внутрь душистый имбирь, снаружи прикрепила две бусинки и повесила на бешик, к той стороне, где будет лежать головка младенца. Летнее покрывало Ханифа-хола сделала из легкого атласа, а зимнее — из красного бархата, на подкладку пошел красный ситец.
Ах, как она любит бешик! Нынешние молодые мамы не знают, как им пользоваться... А вот тут горшочек есть и деревянное приспособление к нему. И не надо тебе без конца стирать и сушить бесчисленные мокрые пеленки... Ежели ребенок привыкнет лежать в бешике, он доставляет матери забот в десять раз меньше, чем в коляске. Говорят, бешик неудобен. Наоборот! Чтобы покормить ребенка, надо его из коляски-то подымать, брать на руки. А бешик так устроен, что мать обопрется руками на верхнюю перекладину и свободно даст ребенку грудь. Она-то, Ханифа-хола, даже засыпала иногда средь ночи в таком положении... А как удивительно красив, разряжен бешик... И разве не умно придумано, что матрасик набит не ватой, а зерном проса? С ватой — значит, через два-три месяца матрасик станет жестким. А просо пересыпчатое: одна сторона намокнет — подними за другую сторону, просо внутри матраса потечет, и опять ребеночек на сухом лежит. Ханифа всех своих детей вырастила в такой колыбельке. И такой же бешик есть и у таджиков, Ханифа-хола это знает. А недавно в кино показывали — подобной колыбелькой пользуются матери на Кавказе. А теперь говорят — пережиток! По ее-то мнению, кто в бешике не лежал и не слышал в детстве звуков сурная, тот растет непослушным, беспутным... Да, не забыть бы: Аброр должен найти еще сур-найчи.
— Эй, отаси, а сурнайчи нашел?
— Будь он неладен, твой сурнайчи! Аброр не один раз к нему домой ездил, нету его, говорят, и все. Ушел, говорят, на свадьбу. Поехали прямо на свадьбу. А там выяснилось, что десять дней он будет занят: каждый день в трех-четырех домах сурнайчи играет — уже задатки взял.
'Бауреак—маленькие обжаренные шарики из теста с добавлением сахара и соли.
— У людей по два сурнайчи, а вы и одного не можете найти.
— Э, жена, что нам тягаться с теми, кто с жиру бесится? Я спросил у сурнайчи: «Сколько берете за игру на бешик-тое?» Говорит, восемьдесят рублей. А играет от силы два часа. И люди платят!.. Вот какие времена настали, денег у людей много стало, не знают, на что потратить.
А Ханифа-хола с каких еще пор мечтала посадить около пестренького, ярко разукрашенного бешика сурнайчи и через весь город проехать под колыбельную мелодию «Алла, болам» — «Спи, мой малыш».
— Аброр, тебе жалко денег, да? Я тогда возьму взаймы у старшего зятя!
— Чуть что — «старший зять, старший зять»! Не о деньгах только речь. Зачем нам вообще этот сурнайчи-обдирала?
— Не будет сурная, и бешик-той — не бешик-той. Вот и все! Вазира ждала, что Аброр вот-вот скажет: «Ну и хорошо, не надо
так не надо». Но где там... Аброр тяжело завздыхал, снова задымил. И тут Вазира пришла на помощь:
— Мама, хватит уже гонять бедного Аброра! Из-за какого-то сурная теперь... Отаси и сын ваш замучились уже — бегают туда-сюда. Пожалейте их. К тому же Аброр простужен, кашляет.
— С чего это они замучились? Машина есть? Мы вот вырастили вашего мужа на своей ладони. Вот это было мукой! Пока я превратила кусок мяса в человека, чего только не пережила!
— И мы растим детей, мама! И нам тоже трудно.
— Вай! Значит, хотите отменить бешик-той, невестушка? «Живешь приживальщиком, так знай свое место» — это хотите сказать?!
Ну, сейчас начнется! Аброр встал между женщинами:
— Мама, да погодите, мама! Кто вам говорит, что вы приживальщики? Вы живете в доме сына, а значит — в своем доме.
— Ты лучше послушай, о чем говорит твоя жена! Ей трудно, тебя замучили... Она стала тебе ближе и родней, чем я, да?
Вазира отвернулась и ушла на кухню. Уже там слышала, как Аброр говорил:
— Мама, оставьте вы обиды свои... Нельзя без сурнайчи — ладно, найдем, с отцом сейчас съездим еще в одно место. Ну, все?
Возвратились они уже поздно вечером, часов около одиннадцати.
— Можешь успокоиться,— сказал Агзам жене.— С одним сурнайчи договорились за сто рублей. Пусть пропадут вместе с ним!
Ханифа продолжала молча украшать бешик.
Вазира на кухне жарила-парила баурсаки. Весь в поту, Аброр вошел в ванную, освежил себя душем и прямо в майке ввалился на кухню. Но кашель не давал покоя.
— Уф-ф... Дерет горло.
Вазира не откликнулась. Молчит, брови сдвинув.
— Хоть вы не мучайте меня, ханум.
— А вам меня мучить вдвоем с матерью можно?
— Что мы такого сделали ужасного?
Баурсаки в казане жарились, краснели и шипели. Вазира выбирала дуршлагом готовые и укладывала их в огромную миску.
— Я делаю все, что могу, даже то, что она должна делать, а вместо благодарности слышу от вашей матери одни колкости. Я что в доме, служанка?
Конечно, подумал Аброр, характер у мамы не мед, и Вазира тяжело переживает незаслуженные обиды.
— Но я благодарен вам, Вазира. Очень благодарен... Разве этого мало?
— Вы сначала сумейте сами себя защитить! Если ваша мать начинает наступать, вы заискиваете перед ней... как... как... нашаливший мальчишка. А если я выражаю вам недовольство, то вы соглашаетесь со мной, стараясь сбалансировать, равновесие соблюсти. Это разве достойно вас?
— Надоело мне, честно говоря, держать все время это равновесие.
— А мне равновесие не нужно вообще... Мне больно и обидно видеть, во что превращает вас мать...
Во рту Аброра совсем пересохло. Кашляя, он подошел к кухонному столу, взял в руки большой пунцовый фарфоровый чайник, вылил остатки холодного чая в пиалу.
— Я все понимаю, Вазира. Но характер матери нам уже не изменить. Приходится мириться.
— Но мириться — не значит исполнять все ее капризы! А вы... даже когда она несправедлива, все равно вы ее защищаете!
— Глупое положение! Нравится матери — не нравится жене. Если вам хочу угодить, то мать обижается.— Аброр изо всех сил старался соблюсти тон мирного супружеского разговора.— Бывают ли счастливцы, поступки которых нравятся и матери, и жене?
— Неужели я такая же взбалмошная, как ваша мать, что вы на одну доску ставите мое поведение и ее?
Слово «взбалмошная» царапнуло ухо Аброру. Он оставил пиалу, рука дрожала. Поднялся, наглухо закрыл дверь кухни.
— Давайте-ка, Вазира, прекратим эту перепалку!
Но Вазире хотелось выплеснуть сейчас все, что накипело и что она так долго избегала высказать свекрови:
— Моя мать всю жизнь прощала взбалмошность и избалованность Алибеку. И что из этого получилось, вы видели. Как это подвело самого Алибека, вы знаете... Что бы он ни требовал — пожалуйста, сыночек! И чем больше делали ему хорошего, тем хуже он себя вел! Вместо благодарного чувства—себялюбие и эгоизм!.. Чем больше отступаешь, тем крепче садятся тебе на голову. Это закономерно! — Вазира передохнула и, набрав воздух, продолжила: — Разве ваша Ханифа-хола не поступает точно так же? Мы относимся к ней с почтением. Чем она платит? Черной неблагодарностью? Так почему же справедливая требовательность к Алибеку у вас была, а к своей матери нет?
— Вазира! Что вы тут наговорили! Что за путаница! Корыстный эгоизм Алибека и поступки моих родителей? Ведь не для себя они дают этот бешик-той, а для дочери и для внука!
— Ничего подобного! Ваша мать делает это для себя, чтобы похвастать перед людьми, почваниться!
— Неправда! Она выполняет долг перед родившимся внуком. Для нее это — дело чести!
— А моя мама не справляла бешик-тоя в честь Зафара. Выходит, она, да и мы нарушили правила чести?
— Я этого не говорю. У вашей матери другие убеждения... Кстати, они способствовали Алибеку стать тем, кем он стал... У нас есть о чем поспорить... И серьезно. Если для Алибека все народные традиции уже устарели, то, конечно, можно и деторождение объявить ненужным, старым предрассудком. Говорил же так ваш Алибек!
«Ваш Алибек...» Значит, и она, Вазира, недалеко ушла от «своего» Алибека. А то, что именно она проявила характер и спорила с наивными «теориями» своего отца,— об этом ее почтенный, умный муженек предпочел забыть!
— У вашей матери свои «заветные желания». Борода и длинные ногти у Алибека тоже свои «заветные желания». Один — за «свободу», другая — за «обычай». Столько дней мучить нас своим обычаем — чем не эгоизм?
Аброр положил дрожащую ладонь на крышку пунцового чайника.
— Столько лет прожил, а не знал, что моя жена способна клеветать... Я измучился, понимаете вы, измучился от всех ваших дрязг, а вы снова и снова перец подсыпаете, да погорячее, поядовитее....
— Это она источает яд!
— Нет, нет, ты змея ядовитая! — крикнул Аброр, обхватил сверху пузатый чайник, поднял его, чтоб швырнуть им в Вазиру, но в последний миг — то ли неудобно держала чайник рука, то ли волна ярости откатилась— шмякнул чайник об пол, прямо под ноги себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
В конце встречи виноград, персики, горячие лепешки с кунжутом она отнесла матери в палату. Пообещав через три-четыре дня снова ее проведать, Аброр и Вазира попрощались с Зумрад Садыковной.
Настроение у Вазиры заметно улучшилось, и Аброр по дороге предложил ей заехать в универмаг, купить некоторые подарки к бешик-тою.
— Ваши родственники должны собраться у нас на совет в воскресенье?
— Да, да.
Вазира подумала о том, как ей предстоит принимать родственников, угощать или занимать беседой. Но возражать, опять и опять идти в наступление — ни сил, ни желания на это у нее не было.
В универмаге было полно народу. Аброр и Вазира ходили с этажа на этаж, из отдела в отдел — искали модные полуботинки для отца и велюр для матери новорожденного. Ни того, ни другого не нашли.
На следующий день после работы Аброр побывал на ярмарке и в Чиланзарском торговом центре, еще в пяти-шести других магазинах. Наконец подходящие ботинки нашлись в магазине для молодоженов на улице Шота Руставели. Вот так ползадачи было решено.
А вот велюра на платье не было нигде. Вазира с горечью и обидой наблюдала, как безрезультатно носится Аброр по городу в поисках этой «роскоши».
— Не ищите, свадеб сейчас много, и всем нужен велюр.
— Что же делать? Не у спекулянтов же покупать.
Вазира открыла дверцу комода, достала оттуда велюровый отрез нежного бледно-розового тона и положила на стол.
— Для себя покупала в Москве. Аброр благодарно поцеловал жену.
Я потом от себя куплю вам еще лучше. В субботу утром Аброр отвез отца на старый базар. Агзам-ата выбрал бешик крепенький и пестренький. Колыбелька-колыхалка радовала глаз переливами всех семи цветов радуги. А сын закупил все необходимое, чтобы достойным угощением встретить родственников.
Вазире ничего не оставалось, как заниматься уборкой в доме.
Ханифа-хола поручила Шакиру оповестить всех родственников, кого бы они хотели видеть у себя. И все почти пришли. И среди двадцати человек были такие, о которых Аброр никогда не слыхал.
Гости в одной комнате не помещались, и потому женщины расположились в комнате у стариков на курпачах, угощаясь фруктами и орешками. А мужчины сидели в гостиной за столом. Словом, разговоров было допоздна.
Вдобавок к жаре целый день горел на кухне газ. Вазира раскраснелась, голова у нее кругом шла. Из кухни к гостям то и дело надо было подносить чайники с настоянным чаем, маставу, фрукты, сладости. Иные родственницы порывались помочь Вазире, но Ханифа-хола, важно восседавшая в центре, не разрешала:
— Сиди, да буду я твоей жертвой, отдыхай, ты наша гостья, милая.
Ханифа-хола, которая любила укреплять родственные чувства, была очень рада, что сегодня у них собралось столько родни и что такой почет оказан ей самой, старейшей. Все видели, каким уважением пользуется она в доме старшего сына, как достойно ведет она себя в доме.
Плов был съеден, потом арбузы и медовые дыни. Снова пили кок-чай. Наконец стали обсуждать тонкости, связанные с бешик-тоем. По договоренности один из родственников в следующее воскресенье должен был пригнать к их дому грузовую машину с открывающимся бортом. Другой купит маленькую кроватку, третий — педальный велосипед «Ракета» (это ничего, что ребенок сможет на нем ездить через три-четыре года,— забота важна, дорог подарок); еще кто-то взялся обеспечить младенца большой деревянной лошадкой. Все это вместе с нарядной, радужной колыбелькой и коляской будет погружено в машину. У одного из дядюшек был «Москвич». «Жигули» Аброра и этот «Москвич» должны были доставить к месту праздника женщин поважнее и посолиднее, девушки и молодухи поедут на украшенном грузовике, постелив кошмы на пол в кузове, а на задний борт — ковер.
Да, укреплять родственные отношения — задача важная и непростая, убеждалась Вазира. Много ведь значит, когда люди собираются вот так вместе и одной семьей берутся за проведение большого дела. Как было бы трудно молодым собрать столько необходимых вещей! А теперь и хлопоты распределены между родственниками, а сообща хлопотать — легче и веселей.
Ханифа-хола выбрала трех пожилых родственников, чтобы Аброр отвез их после застолья по домам.
Устал Аброр за эту неделю, измотался, да, конечно, и выпил немного со всеми. Но тем не менее домой развез всех.
Его долго не было дома, даже Вазира беспокоилась:
— Мама, напрасно вы послали сына. Совсем недавно авария была, и он только-только отремонтировал машину.
— Ничего, ничего. В глаз, слишком береженный, скорей соринка попадет. Ничего с ним не случится по воле аллаха.
II
«Неужто мать может быть такой безжалостной? —думала Вазира.— Ничуть не волнуется. Почему? Оттого что сидит дома и не представляет, как сложна и трудна работа Аброра? Хвастается, что ее сын «ари-хи-тек-тор», а превращает его в шофера».
Сколько же недовольства накопила у себя на душе Вазира, как трудно сдержаться и не высказать... Слава богу, Аброр явился невредимый.
— Зачем же вы сели за руль после выпивки?..— стала Вазира упрекать мужа.— Дать бы им по три рубля и отправить на такси.
Разве так нельзя было сделать? Или опять не по обычаю?
— Я и сам сидел за баранкой как на иголках... Но отказать не мог. Гости же, да еще так редко у нас бывают.
Аброр молча закурил сигарету и вышел на балкон.
Когда перевалило за двенадцать, он направился в спальню. Но заснуть не мог почти до трех часов ночи: не спадала напряженность, чувство тревоги, воспоминание о том, как неуверенно вел он машину. Несколько раз Аброр выходил на балкон, курил, пил воду, зашел даже в ванную и принял душ.
А под утро, когда охватил его крепкий сон, Ханифа-хола, стуча своими кавушами, невольно разбудила.
Вазира купила свекрови тапочки с мягкой подошвой, однако Ханифа-хола не пожелала расстаться со своими кожаными грохота-лами. Сама-то она днем, когда дома никого нет, сладко выспится, а потом чуть свет просыпается и с шумом и звоном свершает предмолит-венное омовение, ходит по комнате и на кухню, стуча кавушами и хлопая дверьми. Все это раздражало Вазиру, не говоря уж о том, что не давало ей выспаться.
— Эй, Аброр, вставай, до ухода на работу съезди-ка на базар, сынок. Лучшее казы продают по прохладе, утречком. Для бешик-тоя сделаем нарын1.
Значит, не невольно разбудила сына. Опять заботу на него перекладывает.
Агзам-ата тихим голосом ворчит на жену:
— Э, чтоб тот нарын остался на твои поминки! Тише ты, пусть парень отдохнет немного! Вчера заставила его ишачить в три смены... Совесть у тебя есть? Всю ночь человек не спал. А ему еще на работу надо. Он же не домохозяйка!
Обычно тихий Агзам-ата, если рассердится... ох, не приведи аллах, Ханифе ли об этом не знать.
— Не ворчите, ладно, пускай спит, не стану будить! — сказала Ханифа-хола и ушла в свою комнату.
Однако Аброр уже проснулся. Встал с головной болью, пересохшим ртом. Обычно до завтрака он не курил, но сейчас, вспомнив про этот треклятый бешик-той, вышел на балкон, задымил натощак.
Надо было купить на базаре все необходимое для плова на пятьдесят — шестьдесят человек, а также самых разнообразных лепешек (патыр, ширмой2); съездить за город, там должны зарезать
Нарын — еда из теста с вареной говядиной и кониной.
2 Патыр, ширмой — предпраздничные лепешки, барана.
Взять мясную тушу, доставить сюда, а часть вместе с рисом и морковью отправить в дом Рисолат, равно как и несколько тазов, наполненных самсой, нарыном, баурсаком1...
Аброр каждый вечер по нескольку раз ездил на базар, в магазины, туда-сюда... Дни стоят знойные. Аброр заходит домой словно обожженный изнутри, достает из холодильника что-нибудь похолоднее, пьет воду со льдом. Горло охрипло, закоптилось табачным дымом; Аброр кашляет и жалуется:
— В горле першит, будто бритвой скоблят.
И ложится без сил, выпив перед сном теплого молока.
Назавтра снова беготня, снова потный, снова пьет холодные напитки и беспрестанно курит.
Вазира до глубокой ночи печет слоеные лепешки, баурсаки; Ханифа-хола, конечно, помогает. Раскатывает тесто. А потом уходит в свою комнату и занимается украшением колыбельки.
Она сшила треугольный матерчатый талисман, положила внутрь душистый имбирь, снаружи прикрепила две бусинки и повесила на бешик, к той стороне, где будет лежать головка младенца. Летнее покрывало Ханифа-хола сделала из легкого атласа, а зимнее — из красного бархата, на подкладку пошел красный ситец.
Ах, как она любит бешик! Нынешние молодые мамы не знают, как им пользоваться... А вот тут горшочек есть и деревянное приспособление к нему. И не надо тебе без конца стирать и сушить бесчисленные мокрые пеленки... Ежели ребенок привыкнет лежать в бешике, он доставляет матери забот в десять раз меньше, чем в коляске. Говорят, бешик неудобен. Наоборот! Чтобы покормить ребенка, надо его из коляски-то подымать, брать на руки. А бешик так устроен, что мать обопрется руками на верхнюю перекладину и свободно даст ребенку грудь. Она-то, Ханифа-хола, даже засыпала иногда средь ночи в таком положении... А как удивительно красив, разряжен бешик... И разве не умно придумано, что матрасик набит не ватой, а зерном проса? С ватой — значит, через два-три месяца матрасик станет жестким. А просо пересыпчатое: одна сторона намокнет — подними за другую сторону, просо внутри матраса потечет, и опять ребеночек на сухом лежит. Ханифа всех своих детей вырастила в такой колыбельке. И такой же бешик есть и у таджиков, Ханифа-хола это знает. А недавно в кино показывали — подобной колыбелькой пользуются матери на Кавказе. А теперь говорят — пережиток! По ее-то мнению, кто в бешике не лежал и не слышал в детстве звуков сурная, тот растет непослушным, беспутным... Да, не забыть бы: Аброр должен найти еще сур-найчи.
— Эй, отаси, а сурнайчи нашел?
— Будь он неладен, твой сурнайчи! Аброр не один раз к нему домой ездил, нету его, говорят, и все. Ушел, говорят, на свадьбу. Поехали прямо на свадьбу. А там выяснилось, что десять дней он будет занят: каждый день в трех-четырех домах сурнайчи играет — уже задатки взял.
'Бауреак—маленькие обжаренные шарики из теста с добавлением сахара и соли.
— У людей по два сурнайчи, а вы и одного не можете найти.
— Э, жена, что нам тягаться с теми, кто с жиру бесится? Я спросил у сурнайчи: «Сколько берете за игру на бешик-тое?» Говорит, восемьдесят рублей. А играет от силы два часа. И люди платят!.. Вот какие времена настали, денег у людей много стало, не знают, на что потратить.
А Ханифа-хола с каких еще пор мечтала посадить около пестренького, ярко разукрашенного бешика сурнайчи и через весь город проехать под колыбельную мелодию «Алла, болам» — «Спи, мой малыш».
— Аброр, тебе жалко денег, да? Я тогда возьму взаймы у старшего зятя!
— Чуть что — «старший зять, старший зять»! Не о деньгах только речь. Зачем нам вообще этот сурнайчи-обдирала?
— Не будет сурная, и бешик-той — не бешик-той. Вот и все! Вазира ждала, что Аброр вот-вот скажет: «Ну и хорошо, не надо
так не надо». Но где там... Аброр тяжело завздыхал, снова задымил. И тут Вазира пришла на помощь:
— Мама, хватит уже гонять бедного Аброра! Из-за какого-то сурная теперь... Отаси и сын ваш замучились уже — бегают туда-сюда. Пожалейте их. К тому же Аброр простужен, кашляет.
— С чего это они замучились? Машина есть? Мы вот вырастили вашего мужа на своей ладони. Вот это было мукой! Пока я превратила кусок мяса в человека, чего только не пережила!
— И мы растим детей, мама! И нам тоже трудно.
— Вай! Значит, хотите отменить бешик-той, невестушка? «Живешь приживальщиком, так знай свое место» — это хотите сказать?!
Ну, сейчас начнется! Аброр встал между женщинами:
— Мама, да погодите, мама! Кто вам говорит, что вы приживальщики? Вы живете в доме сына, а значит — в своем доме.
— Ты лучше послушай, о чем говорит твоя жена! Ей трудно, тебя замучили... Она стала тебе ближе и родней, чем я, да?
Вазира отвернулась и ушла на кухню. Уже там слышала, как Аброр говорил:
— Мама, оставьте вы обиды свои... Нельзя без сурнайчи — ладно, найдем, с отцом сейчас съездим еще в одно место. Ну, все?
Возвратились они уже поздно вечером, часов около одиннадцати.
— Можешь успокоиться,— сказал Агзам жене.— С одним сурнайчи договорились за сто рублей. Пусть пропадут вместе с ним!
Ханифа продолжала молча украшать бешик.
Вазира на кухне жарила-парила баурсаки. Весь в поту, Аброр вошел в ванную, освежил себя душем и прямо в майке ввалился на кухню. Но кашель не давал покоя.
— Уф-ф... Дерет горло.
Вазира не откликнулась. Молчит, брови сдвинув.
— Хоть вы не мучайте меня, ханум.
— А вам меня мучить вдвоем с матерью можно?
— Что мы такого сделали ужасного?
Баурсаки в казане жарились, краснели и шипели. Вазира выбирала дуршлагом готовые и укладывала их в огромную миску.
— Я делаю все, что могу, даже то, что она должна делать, а вместо благодарности слышу от вашей матери одни колкости. Я что в доме, служанка?
Конечно, подумал Аброр, характер у мамы не мед, и Вазира тяжело переживает незаслуженные обиды.
— Но я благодарен вам, Вазира. Очень благодарен... Разве этого мало?
— Вы сначала сумейте сами себя защитить! Если ваша мать начинает наступать, вы заискиваете перед ней... как... как... нашаливший мальчишка. А если я выражаю вам недовольство, то вы соглашаетесь со мной, стараясь сбалансировать, равновесие соблюсти. Это разве достойно вас?
— Надоело мне, честно говоря, держать все время это равновесие.
— А мне равновесие не нужно вообще... Мне больно и обидно видеть, во что превращает вас мать...
Во рту Аброра совсем пересохло. Кашляя, он подошел к кухонному столу, взял в руки большой пунцовый фарфоровый чайник, вылил остатки холодного чая в пиалу.
— Я все понимаю, Вазира. Но характер матери нам уже не изменить. Приходится мириться.
— Но мириться — не значит исполнять все ее капризы! А вы... даже когда она несправедлива, все равно вы ее защищаете!
— Глупое положение! Нравится матери — не нравится жене. Если вам хочу угодить, то мать обижается.— Аброр изо всех сил старался соблюсти тон мирного супружеского разговора.— Бывают ли счастливцы, поступки которых нравятся и матери, и жене?
— Неужели я такая же взбалмошная, как ваша мать, что вы на одну доску ставите мое поведение и ее?
Слово «взбалмошная» царапнуло ухо Аброру. Он оставил пиалу, рука дрожала. Поднялся, наглухо закрыл дверь кухни.
— Давайте-ка, Вазира, прекратим эту перепалку!
Но Вазире хотелось выплеснуть сейчас все, что накипело и что она так долго избегала высказать свекрови:
— Моя мать всю жизнь прощала взбалмошность и избалованность Алибеку. И что из этого получилось, вы видели. Как это подвело самого Алибека, вы знаете... Что бы он ни требовал — пожалуйста, сыночек! И чем больше делали ему хорошего, тем хуже он себя вел! Вместо благодарного чувства—себялюбие и эгоизм!.. Чем больше отступаешь, тем крепче садятся тебе на голову. Это закономерно! — Вазира передохнула и, набрав воздух, продолжила: — Разве ваша Ханифа-хола не поступает точно так же? Мы относимся к ней с почтением. Чем она платит? Черной неблагодарностью? Так почему же справедливая требовательность к Алибеку у вас была, а к своей матери нет?
— Вазира! Что вы тут наговорили! Что за путаница! Корыстный эгоизм Алибека и поступки моих родителей? Ведь не для себя они дают этот бешик-той, а для дочери и для внука!
— Ничего подобного! Ваша мать делает это для себя, чтобы похвастать перед людьми, почваниться!
— Неправда! Она выполняет долг перед родившимся внуком. Для нее это — дело чести!
— А моя мама не справляла бешик-тоя в честь Зафара. Выходит, она, да и мы нарушили правила чести?
— Я этого не говорю. У вашей матери другие убеждения... Кстати, они способствовали Алибеку стать тем, кем он стал... У нас есть о чем поспорить... И серьезно. Если для Алибека все народные традиции уже устарели, то, конечно, можно и деторождение объявить ненужным, старым предрассудком. Говорил же так ваш Алибек!
«Ваш Алибек...» Значит, и она, Вазира, недалеко ушла от «своего» Алибека. А то, что именно она проявила характер и спорила с наивными «теориями» своего отца,— об этом ее почтенный, умный муженек предпочел забыть!
— У вашей матери свои «заветные желания». Борода и длинные ногти у Алибека тоже свои «заветные желания». Один — за «свободу», другая — за «обычай». Столько дней мучить нас своим обычаем — чем не эгоизм?
Аброр положил дрожащую ладонь на крышку пунцового чайника.
— Столько лет прожил, а не знал, что моя жена способна клеветать... Я измучился, понимаете вы, измучился от всех ваших дрязг, а вы снова и снова перец подсыпаете, да погорячее, поядовитее....
— Это она источает яд!
— Нет, нет, ты змея ядовитая! — крикнул Аброр, обхватил сверху пузатый чайник, поднял его, чтоб швырнуть им в Вазиру, но в последний миг — то ли неудобно держала чайник рука, то ли волна ярости откатилась— шмякнул чайник об пол, прямо под ноги себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33