«Принимает по всем правилам. Начальник!» — мысленно усмехнулся Аброр. Вслух сказал:
— Вот пришел, по делам нашей махалли...
— Ты... по делам махалли? — недоверчиво переспросил Шерзод. Аброр стал объяснять, что их микрорайон построен на месте
старой махалли. Прежние жители из глинобитных домиков переселились в современные дома. Но люди эти испокон веков привыкли к чистому воздуху, к жизни во дворе. Вот они и в новом микрорайоне стали устанавливать в общих, объединяющих по нескольку пятиэтажек дворах деревянные помосты, стелить на них одеяла и отдыхать в тени деревьев. Во двор ах, бывает, и шумные свадьбы играют, празднества справляют, как всегда, многолюдные, с карнаями и сурнаями, с грохотом бубнов.
— ...А для новых микрорайонов,— вставил Шерзод,— все эти кар-наи и сурнаи не совсем уместны, так?
— Ну, я бы так не сказал. Разве старые махалли не были, по сути, своеобразными микрорайонами своего времени?
— Были, разумеется... Но лучше старые обычаи похоронить под снесенными глинобитными стенами мазанок. Разве ты иначе думаешь?
— Плохие обычаи... да, их надо бы похоронить. Но ведь есть и хорошие. Я лично люблю бас карная. Напевы сурная, ритмы дойры1 — все это, по-моему, очень подходит Ташкенту. Где еще такое услышишь: А неповторимость звуков и красок... разве ими не должны мы дорожить? — в тон Шерзоду спросил Аброр.
— Да какая там неповторимость? Каждый летний день десятки свадеб во всех концах города. В ход идут микрофоны. Карнаи ревут — стекла дрожат. В Ташкенте и без них шуму хватает. Будь в моей власти, я бы эти карнаи просто запретил в больших городах!
— Ну да, я и забыл, ты ведь еще в студенческие годы увлекался джазом.
— Увлекался, а что? Сейчас вот весь мир увлекается поп-музыкой...
— Но зачем весь мир-то унифицировать под джаз или поп-музыку? Пусть там —джаз, здесь — карнаи и сурнай, пусть каждому — свое.
— Да ладно, хватит об этом. Я тебя слушаю... давай по делу. Аброр снова стал говорить, что его дело-то и состоит в том, чтоб их микрорайон приобрел своеобразие. Архитектурные шедевры — коробки— уже возведены, тут ничего, как говорится, не попишешь. Но общий двор можно еще решить более интересно. Сухие бетонные лотки, по которым не текла вода, со двора уже убрали. Сделали небольшие арыки с живыми зелеными берегами. Рассадили по двору цветы и деревья, этакий традиционный для восточного землеустроения чорбог — «четыре сада». В определенной его точке — клумбы с четырьмя разновидностями цветов. На краях взметнулись тенистые деревья — пирамидальные тополя и чинары: двор-то немалый по площади. Нашлось в нем место, как велит обычай, и для фруктовых — черешни, персика, айвы. И в середине спортплощадка —там дети резвятся целый день. И все это было сделано методом хашара — своего рода субботник древности, когда бескорыстно, безвозмездно вся махалля благоустраивает общий двор, или, как шутя сказал Аброр,— «хашарили».
— Все? — На лице Шерзода изобразилось вежливое удивление.
«Не все, увы, не все». Были, конечно, и такие, кто не признает никакого хашара, закроется в своей квартире и живет так, что даже соседей по лестничной клетке знать не хочет... Но большинство жителей привыкли в нашем сухом и жарком климате проводить свободные часы во дворе, под открытым небом, они-то и работали сообща.
— Да,— еще добавил Аброр,— в прежней махалле был свой знаменитый хлебопек — отличные умел делать лепешки, и тандыр его славился. Землетрясением его хозяйство было разрушено, хлебопек сменил профессию, сел за баранку поливомоечной машины. А как только в новом-то дворе соорудили тандыр, нынешний водитель «поливалки» тут как тут, занимается теперь хлебопечением по совместительству...
Чего ты мне без конца ваш двор расписываешь? — перебил его Шерзод.
— Потому что сейчас весь этот двор — и чорбог, и площадка, и помосты, и тандыр — под угрозой.
1 Дойра — вид бубна.
— Это еще почему? Кто тебе сказал?
— Кооперативщики... Они хотят в нашем дворе построить еще один свой шедевр. И это не проекты. Уже бурили шурфы во дворе, образцы грунта брали. Я стал выяснять, вот ниточка и привела меня к тебе.
Шерзод сосредоточенно потер лоб:
— Точно?.. Ну что ж, давай проверим.
Он встал из-за маленького столика, зашел за свой рабочий стол, выдвинул один из ящиков. Порылся в нем, извлек план микрорайона, где жил Аброр. Развернул. Быстро прочитал большой розоватый план-скатерть, обвел пальцем кружок на нем.
— Ага... понятно... вот здесь, между этими тремя пятиэтажными домами, в самом деле много свободной земли.
Зазвонил телефон. Аброр глянул на красного, черного, голубого и стального цвета аппараты, но который из них звонит — не разобрал. Шерзод различал их по «голосам», сразу поднял голубую трубку.
— Перезвоните минут через десять,— приглушенно сказал он, положил трубку на место. Обернулся к Аброру: — Понимаешь, прежние проектировщики в суматохе после землетрясения не особенно задумывались об экономии земли под застройку... (Вряд ли это было справедливо, но Аброр промолчал.) Город, таким образом, растянули на огромную площадь. Теперь мы по возможности сокращаем интервалы между зданиями. Сейчас каждая пядь городской территории, как говорится, на вес золота. На этот счет, сам знаешь, вышло специальное постановление. Так что приходится... уплотнять.
— Уплотнять надо, но с умом,— не вытерпел Аброр.— Учитывая и другие постановления. Надо строить так, чтобы в каждом общественном дворе были площадки для зелени, для детей, для спорта... Теперь куда нам их девать?
— Они... останутся. Двор-то у вас во-о-он какой! Кооперативный домик займет только часть двора.
— Да какую там часть! Вот посмотри расчеты — я прикинул.
На листочке, извлеченном Аброром из внутреннего кармана пиджака, было точно указано, сколько места займет сам новый дом, сколько площади двора окажется под колесами машин и строительных механизмов, уйдет на коммуникации подземные и наземные.
— Да, невеселая картина,— вынужден был признать Шерзод и не удержался — в сердцах ругнул своего предшественника, главу учреждения, в котором было столько разноцветных телефонов.— Чем они только в свое время думали, недотепы?! А теперь вот мучайся, ломай голову. Нет ничего хуже, чем чужие ошибки исправлять!
— Исправить их можно, Шерзод. Я готов тебе показать, где в микрорайоне можно кооперативный дом поставить.
Шерзод склонился над планом-скатертью:
— А ну, покажи.
Аброр взял со стола карандаш, показал.
— Вдоль магистра-али,— протянул Шерзод разочарованно.— Кооператив не согласится.
— Почему?
— Шумно очень. А кооператив государству наличными шиши. Сейчас кооперативам во всем идут навстречу.
— Создавать удобства одним ценой неудобств других?
— Вообще-то говоря... ты прав... Примерно... Я-то был бы не против... Но...
Еще в студенческие годы Шерзод очень часто вставлял в свою речь «вообще-то говоря» и «примерно». Аброр вспомнил об этом, по-товарищески усмехнулся:
— Давай, Шерзод, побоку стародавнее «вообще-то говоря», а? Мы же с тобой сами с усами, как-никак специалисты. Оба мы понимаем: будет вопиюще неверно, и по-человечески, и по-архитектурному говоря,— Аброр чуть не засмеялся,— если дом этот окажется посреди нашего общего двора. Так ведь?
— Примерно...
— А раз так, тебе по плечу предотвратить ошибку. Доводов достаточно. А дом кооперативный найдем где поставить —- не обидим их, не бойся.
— А проект готовый пересматривать, привязку менять — разве это легко?
— Понимаю, и без того у тебя забот полон рот. Поэтому я пришел специально. Прошу от имени всей махалли. Вазира меня уверяла, что только ты спасешь наши деревья, наш чорбог, наш уют. (Сколько раз потом Аброр казнил себя за это упоминание имени Вазиры!)
— Ну, уж я от роли спасителя не в силах отказаться. Постараемся убрать от вас кооперативный дом...
— Не «примерно», не «вообще говоря»? Шерзод тоже заулыбался:
— Нет, точно.
— Значит, по другим инстанциям могу не ходить?
— Зачем? Если не осилю этого вопроса, тогда дам ,знать, вместе пойдем.
Обменялись сокурсники крепким мужским рукопожатием, и Аброру подумалось, что отношения их теперь будут безоблачными, что когда-нибудь позовет он Шерзода с женой, министерской дочкой, к себе домой в гости.
Прошло с того дня лето, минула осень, пролетела зима. Выкопанные во дворе траншеи завалили, разговоры о строительстве дома вроде бы сошли на нет. «Молодец, Шерзод, сдержал-гаки свое слово!» — л умял Аброр.
Но прошлой весной, когда листва на деревьях только начала распускаться, Аброр увидел однажды, как в их дворе, оглушительно I уди мотором, деловито трудится экскаватор. От игровой площадки — он и сам иногда в редкие часы отдыха становился рядом с молодыми под волейбольную сетку — следа не осталось, там котлован глубиной уже в человеческий рост. Одна из траншей почти добралась до тандыра, земля из-под его основания осыпалась, и законченная печь беспомощно накренилась, готовая рухнуть. Неподалеку, в саду-чурбоге, строители подготавливали место для установки подъемного крана,— бедная трава, бедные деревья! Рельсы под кран хотели проложить там, где в этом году впервые должны были дать плоды черешня и айва.
Рабочий в брезентовой спецовке уже взял в руки топор, направился к деревцам, но его остановил подбежавший жилец:
— Эй, погоди, погоди!.. Я член домкома, слышишь? Мы столько труда положили, чтобы деревца прижились, зазеленели, а ты их рубить собрался...
— Интересные люди! Кто же это разбивает сады на строительной площадке?
— Закончилось строительство, понимаешь? Откуда вы тут взялись? — Член домкома оглянулся, заметил Аброра, махнул рукой в его сторону.— Вот он пускай подтвердит... Аброр-ака, вы же связывались с тем учреждением. Говорили: «Убедил я их». Мы вам поверили и успокоились. А что же получается?!
— Уринбай-ака, меня твердо заверяли...
— Так бегите поскорей к тому, кто заверял, пусть он остановит несправедливость, пусть топор отведет.
Аброр видел, насколько далеко зашла подготовительная работа и каким быстрым темпом она вдруг пошла,— ее теперь не остановишь. Тем не менее поднялся к себе на третий этаж и сразу позвонил Шерзоду в управление. Никто не ответил. Аброр разыскал по справочнику номер домашнего телефона Шерзода Звонок оторвал Бахромова от хорошо приготовленного плова, и плов этот, как тут же заявил Шерзод «уважаемому Аброру Агзамовичу», хозяину приятно было бы с ним, уважаемым, разделить.
Аброр рассказал о случившемся. Шерзод сначала помолчал, пытаясь удалить языком застрявшие меж зубов кусочки мяса.
— Вот тебе и раз, неужели?. — произнес он наконец.— Ну и ну!.. А я-то всю зиму, вообще говоря, тормозил это дело! И надо же, уехал в отпуск, а заместитель мой дал делу ход... Ну да ты знаешь этих пайщиков, люди наличными платят...
— Но почему ты раньше мне ничего не сказал? Я бы мог пойти в другие инстанции! Ты ведь тоже хотел действовать...
— Толку не было бы. Проект прошел утверждение в верхах.
— Но ведь и «верхам» можно было разъяснить положение, они же тебе поручили строительные дела.
— Не получилось, не получилось... Теперь ничего уже изменить нельзя Вмешались люди, с которыми шутки шутить не стоит.
— И среди этих людей твой свояк?
— Какой свояк?
— Тот, кому нужна в этом доме трехкомнатная квартира'
— Я бы не советовал вам, товарищ Агзамов... ставить вопрос таким образом. Если мой свояк и получит квартиру, то на вполне законных основаниях.
— Законы ты хорошо знаешь. Но вот порядочности у тебя нет. И чувства товарищества тоже. Оказывается, верить тебе — все равно что болото за твердый асфальт принять!
Несколько дней подряд Аброр и Уринбай-ака тревожили различные организации, имеющие отношение к новой стройке. Их выслушивали, но... время оказалось безнадежно упущенным, а произведенные затраты слишком велики.
Железная махина крана продолжала деловито урчать, в определенные промежутки времени оглашая двор напряженно пронзительным звоном. Невредимыми остались деревья, высаженные людьми под самыми балконами, все остальное пространство двора, обнесенное высоким деревянным забором, теперь превратилось в пыльную строительную площадку, где грохотали бульдозеры и самосвалы...
И до этого случая жизнь сталкивала Аброра с Шерзодом. Группа архитекторов, спроектировавших новые ташкентские кварталы, была выдвинута на соискание республиканской премии. В первоначальном списке кандидатов Аброр был. В печати лестно упоминалось и его имя, что, конечно, поднимало настроение. Был в списке и молодой архитектор Хатам Юлдашев. Потом предварительный список начал расти, однажды Аброр обнаружил в нем фамилию Бахрамова. А когда решили список соискателей выстроить в алфавитном порядке, Бахрамов вошел в первую тройку, а Юлдашев стал замыкающим.
Аброр, как член институтского совета, готовил документы и характеристики кандидатов. Характер «уточнений» ему не нравился, но окончательно все стало ясно, когда директор института (он же и руководитель совета) однажды сообщил, что по положению на одну премию можно выдвинуть группу только из шести человек. А седьмым по списку числится Юлдашев, он, мол, еще молод, всего тридцать четыре, оставим на следующий раз, у него все впереди, ну и так далее. Эти слова директор произносил, как показалось Аброру, при гробовом молчании членов совета. Но стоило директору кончить, и молчание поспешил нарушить сторонник Шерзода Бахрамова. Он, конечно, поддержал предложение, а потом снова наступило тягостное безмолвие. Директор жестко спросил:
— Кто еще хочет высказаться?
Аброр поерзал на стуле, уперся взглядом в пол. Он молчал и чувствовал себя при этом последним человеком, малодушным, алчным, бессовестным. Как много сил, энергии, таланта отдал Хатам Юлдашев этому проекту, выдвинутому на премию! По сути, это ведь он, Юлдашев, был мотором всей их рабочей группы, его обойдут, а Шерзод Бахрамов, не сделавший и десятой доли...
Словно издалека Аброр услышал голос директора:
— Ну, если нет других предложений...
Презрение к себе стало непереносимым, удушающим. Аброр поднял руку и глухо произнес:
— Юлдашев а предлагаю оставить... Мне неловко это говорить. Но другие почему-то молчат, тогда я должен сказать...
И Аброр стал говорить об огромном вкладе Юлдашева в их общую работу, о его идеях, истинно творческих, а вот товарищ Бахрамов... многие ведь знают, что Шерзод почти отвык работать как зодчий... долгими часами склоняться над чертежной доской, днем и ночью искать новые решения — на это ему не хватает ни времени, ни выдержки, ни, прямо сказать, способностей. Он больше любит сидеть за столом с разноцветными телефонными аппаратами, посредством которых поддерживает «нужные контакты». И за это — в первую авторскую тройку?
— Мне стыдно... Предлагаю вместо Шерзода Бахрамова поставить Хатама Юлдашева.
Самого Шерзода на заседании совета не было — он уже тогда работал в другом учреждении, рангом повыше. Но на защиту Шерзода поднялся сам директор. Иронически взглянув на Аброра, директор заметил:
Быть самоотверженным по отношению к нашему коллеге Юлда-шеву похвально. Но товарищ Аброр Агзамов хочет доставать каштаны из 01 ня чужими руками: он проявляет самоотверженность за счет Шерзода Исламовича Бахрамова...
Аброр понял, что, сказав о творческой немощи Бахрамова, он нечаянно задел и своего директора, который тоже давно не держал в руке чертежных инструментов. Выдвигал идеи, а потом становился во главе «коллектива авторов».
— Сайфулла Рахманович, я говорю не только о технических решениях — не помню случая, чтобы Бахрамов подавал нашему авторскому коллективу и оригинальные идеи, хотя бы в общей форме...
— Нет, нет, товарищ Агзамов, вы все-таки припомните пословицу: «Ножом ударь сперва себя и, если не будет больно, ударь другого».
Ах, так!.. А молчаливые коллеги, видимо, и в этом согласны с директором? Аброр вспыхнул:
— Хорошо. Если товарищи считают необходимым выдвинуть Юлдашева вместо меня, то я буду только рад за него...
До сих пор он помнит, что от этих слов не испытал тогда никакой радости. Через минуту-другую почувствовал обжигающую боль. Не из-за премии, нет. (И Юлдашев, и Бахрамов получили-таки премию, а Аброр по своей воле ее лишился.) Не столько из-за потери премии было ему больно и досадно. Больше оттого, что необдуманным своим выступлением проиграл еще одно сражение с Шерзодом Бахрамовым.
Шерзод и его сторонники до сих пор при всяком удобном случае напоминают Аброру — то косвенно, а то и прямо,— мол, помни пословицу: кто роет яму другому, сам туда попадает...
Сегодня в аэропорту Аброр не мог не увидеть лауреатской медали на пиджаке Шерзода. Предполагал, видно, Бахрамов, что встретится с ним, с Аброром. Не без умысла нацепил медаль, не без умысла. Вызвав растерянность и зависть у Аброра — это у Шерзода со студенческих лет заветное желание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33