— Говорила... Так, между прочим, конечно. С гордостью, мол, большой человек, лауреат и все такое...
— Ты будь откровенен с ней. Родственники, знаешь, это и опора для человека, а порой и груз тяжелый. А бывает, и преграда для начала самостоятельной жизни. Если вы и в самом деле любите друг друга, то вместе сумеете преодолеть всякие преграды. Я тебя не пугаю, но считаю, что лучше тебе все это прояснить заранее.
— Хорошо, что я все это узнал. Пока не поздно...
— Не будь мнительным, Шакир, не ищи недостатков дяди в племяннице. Они могут быть людьми совсем разными.
— Конечно, конечно... Ну все, я пошел.
Аброр за целый день так намаялся, что едва не задохнулся, поднимаясь по крутой лестнице на четвертый этаж, где его ждала Вазира с матерью. Такого раньше с ним не бывало. Сердце глухо и часто стучало. Не хватало воздуха.
Ну вот наконец нужная дверь и звонок без кнопки.
Аброру открыла стройная молодая женщина; в глаза бросились короткая стрижка под мальчика и ярко-красные босоножки. Это была жена Алибека — Насиба. Аброр вежливо поздоровался с ней, обрадованный, что Вазира все-таки привела беглянку домой.
В комнате было шумно: Зафар с упоением занимался машинами, подаренными бабушкой. Вазира с Насибой успели приготовить манты1 и теперь накрывали на стол в комнате, которую облюбовал для себя Алибек и которую у него хотела отвоевать Вазира. Большое расписное фарфоровое блюдо — ляган — исходило в центре стола ароматным паром: манты лежали грудой, и над ними стояло аппетитное облако, особенно ясно видимое глазу голодного человека.
Аброр и был таким сверхзорким человеком.
Что до хозяина квартиры, то сам Алибек лежал во внутренней комнате на кровати в верхней одежде и жевал чуингвам (так говорил он), или попросту резиновую жвачку (так называли ее все ташкентские ребятишки). Алибек увидел Аброра еще из спальни в полуоткрытую дверь и не спеша поднялся. Вышел к родственникам с обычным своим независимым видом, держа руки в карманах джинсовых брюк.
— Привет, почча! — и протянул руку. Аброр нахмурился. Вазира возмутилась:
— Выплюнь эту заразу, когда с людьми-то разговариваешь!
— Много ты понимаешь! — невозмутимо сказал Алибек.— Выкинули бы лучше из своих голов пережитки. Чуингвам укрепляет зубы. Вон и институте один наш преподаватель даже в президиуме сидит, потому что ему так доктор посоветовал.
Ишь ты, предписания врачей зауважал. Так брось курить и прекрати к портвейну прикладываться. Алибек посмотрел на Аброра:
Видишь, почча, каждый день вот так, и по многу раз! Я же не ребенок, чтобы меня постоянно учили!
Замолчи! — прикрикнула Вазира. Потом повернулась к двери, распахнутой в коридорчик: — Насиба-хон, мама, к столу, к столу! Зафар, пойди поешь на кухне...
1 Манты национальное кушанье, нечто вроде крупных пельменей.
Насиба присела за дальний от Алибека угол стола; муж и жена старались не глядеть друг на друга. Значит, решил Аброр, они до сих пор в ссоре, и Насиба пришла сюда, очевидно, услышав о болезни свекрови. По доброте своей душевной... А Вазира, конечно, нарочно положила ужин в один ляган — все-таки надеялась помирить брата с Насибой.
Догадка оказалась правильной. Об этом просила дочку и Зумрад Садыковна. И Вазира уже успела поговорить с Насибой. Та не хотела развода, она все еще любила мужа. Но жить по-прежнему не могла, ибо не знала, как отвадить Алибека от дружков-собутыльников.
— Апа-джан, я хочу быть матерью,— шептала Насиба Вазире, когда они готовили манты на кухне, и слезы наворачивались на глаза молодой женщины.— Волнуюсь сейчас, но брату вашему ничего об этом не говорю. Если узнает, то снова. . вынудит аборт сделать... поэтому я и ушла к матери... Соседи удивляются, всякие небылицы про меня распускают. Будто мне не суждено матерью стать. Будто я неполноценная, как они говорят...
Вазира тем более осознала сегодня, что первый шаг к примирению должен сделать ее брат.
Вот сегодня Алибек, кажется, настроен благодушно, и она решилась действовать.
— Ну как манты? — спросила она.
Братец с завидной быстротой поглощал горячие манты. Обернулся к сестре, ответил, подмигнув:
— О'кей, будь здоров!..
Когда манты были съедены, Вазира снова потянула нить своего! разговора:
— Если манты — о'кей, то скажи спасибо своей Насибе. Руки у твоей жены золотые...
Алибек улыбнулся, взглянул на жену:
— Ладно... Мерси-мерси тем, кто готовил манты.
— Ну, мулла Алибек, перейдем теперь к серьезному разговору,— неожиданно для всех начал Аброр.— Вы и в самом деле уже давно не ребенок. Настала пора по-настоящему встать во главе этой семьи
Алибек снова улыбнулся, процедил в ответ:
— Я не люблю быть начальником, главой, ответственным. Вчера я об этом уже говорил сестре.
— Каждая семья,— Аброр решил не обращать внимания на подобные реплики,— это, как говорится, лодка, плывущая по морю жизни. С плохим рулевым и ей плохо. Морские течения могут вынести ее на камни или посадить на мель. Штормовые волны могут ее перевернуть. Неуправляемой лодке не добраться ни до какой цели. Она неминуемо потонет... Это истина.
Алибек невозмутимо почесывал бороду длинным-предлинным ногтем мизинца. Он его вырастил специально — особо его холил.
— А вы хотите этого... крушения? — спросил Аброр. Алибек посмотрел на свой ноготь, подул на него.
— Почча! Сегодня вы здорово помогли моей матери. Спасибо, сенкью... А в мои личные дела вам нет смысла вмешиваться. Управлять своей лодкой — семейной, я имею в виду,— предоставьте уж мне самому.
— Ваша лодка сидит на мели. Если ее экипаж не спасти, он погибнет. Мать, жена... все трое вы разойдетесь в разные стороны. Я еще раз спрашиваю: неужто вы этого хотите?
Алибек бросил быстрый взгляд на мать:
— Мама от меня никуда не уйдет.
— Почему? Ей надо лечь в больницу: так нам сказали сегодня на консультации. Сначала на исследование, а потом на операцию... А после операции надо окрепнуть. На все это потребуется самое малое месяца три...
Зумрад Садыковна прервала Аброра:
— Ты подумай, Алик! Если будешь продолжать жить все так же, мне этого не пережить, ты можешь остаться один...
Аброр положил ладонь на ее локоть:
— Не горячитесь, мама. Давайте побеседуем спокойно. По душам всегда беседуют спокойно, только спокойно... Ну, Алибек, на минуту представь себя в моей шкуре.— Аброр говорил намеренно медленно.— Сложная у меня сейчас полоса в жизни. И на работе. И дома: то вот с Зафаром... то у Малики непорядки. Сегодня вон с утра мы уже в школе побывали. А потом, сам знаешь, по всему городу мотались — дважды в поликлинике, в глазной больнице, потом я к своему отцу поехал, у него тоже хлопот полон рот... Когда посмотрел на спидометр, то, поверишь, за день набралось около двухсот километров!.. Как, по-твоему, Алибек, ради чего все это я делаю?
— Ну ясно же,— съехидничал, хотя и осторожно, Алибек.— Чтоб добрые люди о почче хорошо говорили и чтоб мы благодарны ему были...
Аброр ответил ему в тон:
— Конечно, ты бы, Алибек, не снизошел до этой сентиментальности. По-твоему, это несовременно. Но это ведь ты — человек без предрассудков и без пережитков. А я простой смертный. Я многое делаю инстинктивно, по привычке. Если б я сегодня не сделал того, что сделал, точил бы себя, не был бы, уж извини за хорошие, но старомодные слова, порядочным человеком... Впрочем, я верю, что в каждом из нас — в каждом! — есть тяга к высокому. Только кто-то карабкается туда сознательно, кого-то совесть толкает, даже если он сопротивляется ей...— Аброр незаметно для себя увлекся и вышел за пределы своих педагогических намерений.— Хочется чувствовать себя честным, порядочным специалистом на работе, достойным отцом и мужем, добрым сыном для родителей. И еще хочется чувствовать себя,— Аброр усмехнулся,— твоим старшим братом. Ты пойми меня правильно...
Я стараюсь. Продолжайте.
Ташкент наш в сейсмически опасной зоне. Поэтому в домах предусмотрены соответствующие антисейсмические пояса: это такие гибкие стальные полосы, ленты, помогающие несущим конструкциям выстоять. Их не видно, они остаются под облицовкой. Но во время землетрясения, когда у многих домов штукатурка осыпалась и эти пояса обнажились, видно стало, как крепко они держали стены даже в старых домах. И хорошие семьи держатся, по-моему, чем-то таким, что напоминает эти защитные пояса. В нравственном, конечно, смысле. Прости, может, скажу выспренно, но... я вот убежден: все чистое, доброе, прекрасное, что мы перенимаем у родителей, наследуем у народа, все наши лучшие традиции, благородные инстинкты и привычки как раз и входят в состав этого — я назову его так — алмазного пояса.
Алибек нарочито беззаботно спросил:
— Дорогой почча, вы хотите сказать, что у нас в семье тоже должен быть такой... алмазный пояс?
— В идеале — да! Именно это я хочу сказать.
— Но алмазы... они такие дорогие. Они мне не по карману. Я бедняк...
— Бедность не порок. Но быть бедным душой, нищим духом — это страшно! Алмазы, о которых я тебе говорил,— их не купить. Их добывать по крупицам надо, всю жизнь.
— Это не для меня! Понятно вам или нет? — Алибек отбросил свою мнимую невозмутимость, повысил голос.
— Понятно! Но что ты понимаешь, если говоришь, если смеешь говорить, что не сделал ничего плохого ни Насибе, ни родной матери! — Аброр тоже почти закричал.
— Ну, а что же я сделал плохого? Маме, например?
— А что хорошего ты сделал для своей матери?! Отпустил бороду? Отрастил ноготь... я вижу, ты все время заботишься о чистоте своих длинных ногтей...
Вскинулась Вазира:
— Я вчера говорила, убеждала тебя: давай переведем маму в эту комнату, где ей спокойнее жить. Сегодня прихожу, вижу — ты не желаешь уступить тихую комнату. Это разве не доказательство, что ты больше заботишься о своих отполированных ногтях, чем о матери!
Алибек вскочил с места:
— Вы все против меня! Хватит! Мне надоело! Я ухожу! — И выбежал из комнаты.
Аброр развел руками. У Зумрад Садыковны задергалось лицо, пошло вдруг пятнами. Вазира растерянно кусала губы, не зная, что теперь делать.
Медленно привстала Насиба.
— Раз не действуют слова,— глухо проговорила она,— давайте... будем действовать. В этой квартире я тоже прописана. По закону одна из этих трех комнат принадлежит мне. Маму, Зумрад Сады-ковну, я беру сюда, в эту комнату. Шумная пусть будет в резерве.
— Все правильно! — воскликнула Вазира.— Вот эта комната, где мы сейчас сидим, пусть и останется за Насибой. Сейчас же мы переведем мать сюда! —И тут же встала из-за стола.
— Думаю, решили правильно,— поднялся и Аброр.
Алибек, сидевший в соседней комнате, слышал все. Он вынул из кармана новую пачку жвачки, разорвал целлофановую обертку и начал яростно жевать.
— Как бы хуже не стало! — робко сказала Зумрад Садыковна.
— Раз большинство пришли к такому решению... Хватит уже колебаться, мама! — сказала, словно отрезала, Вазира.
Они быстро отодвинули диван в угол, внесли в комнату кровать Зумрад Садыковны.
Алибек громко расхаживал по спальне. Вазира обратилась к нему через приоткрытую дверь:
— Эй, свободный человек! Магнитофон сам заберешь или занести? Алибек подошел к двери и начал кричать:
— Почему вы тут хозяйничаете?! Идите к себе домой и там наводите порядок!
Аброр ответил настойчиво-громко, будто вколачивал гвозди:
— Мы не хозяйничаем. Мы помогаем Зумрад Садыковне и Насибе. Мы защищаем закон. А он защищает справедливость... Севшую на мель лодку надо с нее стащить!
— Тогда я уйду отсюда! Найдутся девушки! Даже с квартирами!
— Циник, дрянь! — крикнула Вазира.— Если тебе не стыдно продаваться за квартиру, убирайся!
Алибек ворвался к ним, пробежал по комнате, ногой распахнул дверь, миновал коридорчик, открыл наружную дверь. Потом с силой хлопнул ею и исчез.
— Вай, Вазира-джан, зачем мне нужен этот скандал? Лучше жить спокойно впроголодь, чем со скандалами сытым...
— Будьте тверже, мама!
— А если твой брат что-нибудь сделает над собой?
— Алибек сделает, да? — со злостью засмеялась Вазира.— Самовлюбленный эгоист, которому ноготь дороже всего на свете?
Насиба усмехнулась горько-горько:
— Сейчас побежит к собутыльникам. Портвейн вернет ему душевное равновесие... Давайте откроем и вон ту дверь.
Отодвинули шкаф в спальне, открыли дверь (еще отцовскую) в коридор. С двух сторон занесли в Алибекову комнату («Нашу спальню»,— горько подумала Насиба) вещи непутевого сына и мужа, снова задвинули шкаф — в обеих комнатах получились теперь отдельные входы. Удивительно быстро. Да и много ли вещей было у Алибека...
Вазира обняла невестку, прижала к себе:
Насиба-хон, милая! Маму свою доверяю вам. Защитите ее, умоляю
Горько было на душе Насибы, горько. Алибек ушел к своим собутыльникам. Это еще полбеды. Но есть ведь и девушки, ни перед чем не останавливающиеся. Угроза Алибека не пустая. Сойдется с какой-нибудь из них. Тогда что будет делать она, брошенная мужем Насиба?
— Вазира-апа, кажется, мы с вашим братом не помиримся,— сказала она.— Вся моя надежда была на вас. И на заводе в свое время пытались добрые люди его уму-разуму научить. Но без пользы. А теперь и вас он не послушался. Видно, к разводу... лодку нашу несет.
Насиба посмотрела на Аброра. Вазира тоже. Зумрад Садыковна тихо, ни на кого не глядя, плакала.
— А если его уговорить работать в другом городе? — как-то безнадежно спросила Вазира.
— По своей воле Алибек ни за что не поедет в другой город,— ответил Аброр.— Да и вообще не захочет менять свой образ жизни. Снова сюда вернется и будет портить всем жизнь... Один только выход я вижу — надо, чтобы его призвали в армию! Воинская дисциплина — великое начало — научит уму-разуму. Я помню: в армии мы не таких «героев» видали — ой-ей-ей, а после пяти-шести месяцев службы и они начинали задумываться и тосковать по дому. Вот так постепенно начинали понимать кое-что в жизни...
Аброр говорил, а думал о том, что же он скажет в военкомате, где ему покажут прошение об отсрочке от призыва.
— С военными людьми разговаривать нелегко, но попробую. Если я скажу, что невестка будет ухаживать за матерью, они ведь потребуют доказательств. Пойдете в военкомат, Насиба-хон? Не станете возобновлять свою просьбу, Зумрад Садыковна? В одной лодке надо всем держаться вместе, дружно.
— Насибе не стоит ходить туда,— сказала Вазира.— Алик узнает, трудно им будет потом помириться.
— Тогда принесите мне свой паспорт, Насиба-хон, и если есть какая-нибудь справка с места работы, прихватите тоже.
Насиба, преодолевая предательскую дрожь в коленях, открыла сумку и протянула Аброру и паспорт, и удостоверение с места работы. Она рисковала, но выхода другого не видела.
А она еще любила непутевого Алибека.
В кабинете Садриева за длинным столом, установленным вдоль стены, собрались специалисты. Во главе стола место было свободно, рядом сидел внушительных габаритов человек в очках — один из руководителей городского управления по благоустройству. Аброр занял место неподалеку от него. Собрались обсудить спорные вопросы, возникшие между Агзамовым и Рахмановым. Правда, сам Сайфулла Рахманович прибыть на дискуссию не смог, прислал вместо себя Яминова, своего заместителя,— толстоватого, лысеющего и, судя по тому, как он сейчас рылся в бумагах, весьма нервозного человека лет пятидесяти. Рядом с Яминовым сидела Вазира. Поддержав предложения Шерзода Бахрамова, она сумела на сей раз помочь и Аброру. Это по ее просьбе Наби Садриевич прочел соображения, изложенные Аброром в специальной докладной записке, и решил их сегодня обсудить.
За своим небольшим рабочим столом Садриев закончил телефонный разговор, плавно положил трубку на рычаг, так же спокойно нажал кнопку селектора:
— Антонина Ивановна! В течение получаса прошу никого ко мне не пропускать. И по телефону ни с кем не соединять.
Садриев подошел к длинному столу, сел в свое кресло, придвинутое к торцевой части продолговатого стола.
— Ну что ж, начнем... Товарищ Яминов, вы представитель дирекции института, в то же время один из соавторов институтского проекта. Прошу. Коротко, суть дела.
Яминов начал со значения перестройки Ташкента, с высокой оценки, которую получила их работа в Москве, с высказываний представителей различных стран о центре Ташкента. Бумаг перед ним лежало много, читал он медленно.
— Эти размышления оставьте для какого-нибудь торжественного собрания,— прервал его Садриев,— пожалуйста, переходите к существу обсуждаемых вопросов.
— Тут вот... товарищ Агзамов предлагает внести в наш проект значительные изменения,— запинаясь заговорил Яминов.— Если мы примем его предложения... то на площади Ленина... то есть предложение увеличить посадки деревьев местных видов. Они, Агзамов говорит, дают больше тени... Такие деревья в каждом кишлаке, в каждой махалле растут. А наша центральная площадь, это уже товарищ Рахманов говорит, должна быть особенной, во всей Средней Азии не будет подобной!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33