Как-то раз, когда профессор, сидя в саду в плетеном кресле и попыхивая трубкой, читал газету, к нему, прервав у колодца свои хлопоты, подошла жена. Вытирая руки фартуком, она сказала с досадой:
— Хотелось бы мне знать, когда я смогу отдохнуть. Рут почти не бывает дома. И что она водится с этим парнем? Неужели ей так загорелось замуж выйти?
— Разве девушка непременно должна выходить замуж, если она поддерживает с кем-то знакомство? — ответил профессор, не поднимая головы.
— Тебе, как видно, все равно, что будет с твоей дочерью и что она делает. Тебе и дела до нее нет!
— Ну-ну-ну, — возразил профессор, выпрямляясь в кресле. — Если я не желаю ограничивать свободу дочери, то, по-твоему, мне до нее нет дела. Может, не откажешься вспомнить, как мы поступали сами, когда были еще молоды... Позволяли мы кому-нибудь вмешиваться в наши дела? Так ли уж я считался с мнением родителей?
Профессор коснулся чувствительного места. В свое время родители Роберта Кянда, зажиточные хуторяне, были против женитьбы высокоученого сына на дочери швеи, не считая ее достойной партией.
— Я всегда твердила тебе, что ты сделал ошибку, когда женился на мне, — с видом страдалицы, который должен был тронуть мужа, ответила профессорша. — Но что ты скажешь, — продолжала она, — если парень только соблазнит Рут и потом бросит? Пауль ведь очень смахивает на соблазнителя, такие нравятся девушкам, и те к ним так и льнут.
— Оставь, — махнул рукой профессор, — это дело самой Рут, а не наше.
Правду сказать, он этого не думал, — да что ответишь жене, которая считает, что тебе и дела нет до дочери?
Но профессорша была уверена, что девчонка уже попалась в сети. Она так увлечена этим парнем.
— Увлечена? А я думаю, что тут скорее дружба...
— Где там дружба? Разве ты не помнишь, каким живым, веселым был раньше этот парень? Да и наша Рут тоже. А теперь оба стали такими серьезными, все о чем-то рассуждают.
— Тебя не поймешь, — ответил Роберт. — Сперва тебе он казался слишком легкомысленным, а теперь — слишком серьезным.
— Я не серьезности боюсь, а того, что парню приглянулась другая... Что Рут ему уже надоела. Бедная девочка!
Да, в отношениях Рут и Пауля что-то изменилось, это и профессор заметил. Беспечная веселость исчезла, разговаривали они теперь больше о серьезном, часто читали друг другу вслух...
— Что это за книжка в синей обложке, которую ты все читаешь и носишь с собой? - как-то спросил профессор у дочери.
— «Враги» Горького.
— Пьеса?
— Да.
— Изучаете вы ее, что ли? Думаете поставить?
— Думаем. Не знаю только, выйдет ли.
— И где же?
— В Рабочем культурно-просветительном обществе. Осенью там начнет работать драматический кружок.
Это поразило профессора своей неожиданностью.
— В Рабочем культурно-просветительном обществе, говоришь ты?
— Да. А что?
— Ничего. Но ты как будто не работница?
— А почему интеллигентка не может общаться с рабочими? — удивленно спросила Рут.
— Конечно, конечно, — пробормотал профессор и задумался.
Сомнения не было: Рут была вовлечена в опасные дела. Этот Риухкранд вовсе не донжуан, как опасается Линда. Он представляет собой нечто более опасное. Да, яблоко от яблони недалеко падает... Не следует ли предупредить Рут? Но нет, нет! Это ничему не поможет, к тому же дочь сочтет его консерватором, отсталым человеком...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Заседание совета Торгового банка было на этот раз столь оживленным, что никому ни разу не пришлось зевнуть. Оживление это вызвано было не только массовым изъятием сбережений вкладчиками и ограничением кредита предприятиям из-за вспыхнувшей на Западе войны, но и нападками пайщиков на одного из членов правления.
Можно было бы и впредь продолжать замалчивать это дело, но оно уже попало в печать: какой-то обанкротившийся и в связи с этим ожесточившийся член акционерного общества «Мемфис» опубликовал в газете статью о махинациях некоего финансиста А. П., в котором нетрудно было узнать Аугуста Потермана.
Дело в том, что директор фабрики «Мемфис» Сяга за более или менее длительный срок успел прикарманить из средств общества триста тысяч крон. Его присудили к двум годам тюрьмы и к возмещению похищенной суммы. Денежный туз сумел вовремя скрыть все свое состояние. Хутор он записал на жену, дома фиктивно разделил между родственниками, вклад в Торговом банке в размере двухсот тысяч крон перевел на счет своего приятеля Потермана, который был тогда председателем правления акционерного общества «Мемфис». Именно Потерману, как председателю, полагалось востребовать для акционерного общества похищенную сумму. Потерман пригласил на должность юрисконсульта акционерного общества лучшего друга проворовавшегося директора Сяги, и когда акционеры подняли шум по этому поводу, он успокоил их, заверив, что этот юрисконсульт такой ловкач, что даже из нищего сумеет выжать последний грош. Слова Потермана подействовали, — ведь он был состоятельным человеком, бывшим министром экономики, директором страхового общества «Дома», председателем центрального правления Отечественного союза, членом Государственной думы, чего же вы хотите! Он утверждал, что Сяга от всего сердца сожалеет о своем проступке и горячо желает, чтоб акционеры не потерпели убытка, но, к сожалению, он ничего не может предпринять в их интересах, поскольку сидит в тюрьме. Затем Потерман написал начальнику центральной тюрьмы внушительное письмо, и Сяга был досрочно освобожден. Жаль только, что ему тотчас же пришлось выехать в неизвестном направлении, чтобы поправить свое здоровье. Но акционеры пренебрегли здоровьем прежнего директора и начали новый процесс. Всем отлично было известно, что Сяга укрывает свои капиталы в Торговом банке йод вывеской Потермана, чтобы избежать выплаты долгов. Целый год следователь по особо важным делам изучал это дело. Тем временем «Мемфис» обанкротился, и вся эта история стала достоянием гласности. Молчать больше нельзя было. Притом же всем было известно, что и в правление Торгового банка Потерман пролез при помощи этих двухсот тысяч крон.
Привалившись к спинке мягкого кресла, время от времени почесывая двойной подбородок и поглаживая щеку, Потерман с затаенной усмешкой выслушивал предъявляемые ему обвинения и упреки.
Даже лучшие его друзья Винналь и Эрмсон на этот раз не пощадили его.
— На наш банк брошена тень. Нужно как-то исправить это, — сказал толстяк Винналь, который не желал причинять зла ни банку, ни приятелю. Он перебирал пальцами золотую цепочку на жилете и беспомощно глядел на Потермана, ожидая, что тот сам найдет выход.
Сидевший по другую сторону стола Эрмсон, прямой, с бритой головой генерал в отставке, а нынче крупный землевладелец, был более суров.
— Разве мало законных путей, чтобы нажить деньги? К чему рисковать своим и чужим добрым именем? Неужели
1 Реакционная националистическая организация.
господин Потерман действительно хочет погубить свою блестящую карьеру? В его возрасте никто из нас не поднимался так высоко. И теперь он сам себе подставляет ножку. Мы ждем объяснений.
Взоры всех сидевших за столом обратились к Потерману. Но тот был совершенно спокоен. Из жилетного кармана он вынул сигару с этикеткой «Мемфид»,. откусил кончик, заклеил слюной отставший табачный лист и зажег спичку.
— Да-а, господа... — начал он.
Все следили глазами за спичкой в его руке. Но Потерман не торопился. Более половины спички успело сгореть, прежде чем он зажег сигару.
— Прежде всего — слава богу, сигара зажглась! — прежде всего, что касается этого свинства, этой глупой болтовни в газете, могу сообщить вам, что эта дрянная газетка больше не> выходит. "Уже отдан приказ о ее закрытии. И, во-вторых, к чему долгие разговоры, когда можно сказать в двух словах. Словом, следователь и прокурор не обнаружили состава преступления, и обвинение снято. Вот и все. Кто не верит, пусть прочтет!
Для недоверчивых у него всегда было под рукой множество всяких бумаг и документов. Одну из таких бумаг он протянул своему соседу Винналю.
Тот энергично закрепил за ушами золотые дужки своих очков и принялся изучать документ.
— Читай вслух! — крикнул кто-то.
— Можно? — спросил Винналь у Потермана.
Потерман кивнул головой, и Винналь прочел:
— «Иск А. О. «Мемфис» к И. Сяге вытекает из обстоятельств, которые возникли в результате преступления, а именно в результате присвоения денег А. О. «Мемфис» бывшим директором фабрики И. Сягой. Поэтому безвозмездный перевод денег со счета И. Сягой в Торговом банке на счет А. Потермана является не сокрытием имущества с целью избавиться от уплаты долгов, а сокрытием такого имущества, которое приобретено путем преступления...»
— Как, как? — обратился Эрмсон к Потерману. — Путем преступления?
— Тут я мог бы привлечь к ответу прокурора, — заметил Потерман. — У него нет никакого основания утверждать, что именно эти деньги приобретены путем преступления. Я в любой момент могу доказать, что эта сумма ни в малейшей степени не пахнет табаком. Впрочем, ладно, читай дальше!
Винналь продолжал чтение:
— «И поэтому не имеется основания обвинять И. Сягу в преступлении, предусмотренном параграфом пятьсот шестьдесят пятым Уголовного кодекса. Вследствие этого отпадает
также и повод к обвинению А. Потермана по параграфу пятьсот шестьдесят пятому Уголовного кодекса — в соучастии в сокрытии И. Сягой вышеуказанного имущества».
Винналь опустил руку с документом на стол. Проведя другой рукой по лбу и лысине, он пробормотал:
— Голова не соображает, я, кажется, устал.
— Не понимаешь? — спросил Потерман. — Что там понимать: нет состава преступления. Чего ж еще?
Протянув руку через стол, Эрмсон завладел бумагой. Несмотря на свои шестьдесят лет, он свободно читал без очков.
— Ага, ясно. Прокурор утверждает, что деньги эти украдены и не предназначены для уплаты долгов.
— Понятно — кто же посмеет платить долги украденными деньгами? — шутливо заметил Потерман.
Все рассмеялись, но Потерман уже успел принять серьезный вид и сказал:
— Эта фраза ему еще дорого обойдется!
— Думаете начать процесс? — спросил кто-то из присутствующих.
— Существуют и другие способы доказать свою правоту, — ответил Потерман. — Судебных процессов я не люблю. Но эти жалкие акционеры снова подали на меня в суд. На этот раз на основе параграфа пятьсот семидесятого, в котором говорится об ответственности члена правления за небрежное ведение дел, доведшее предприятие до банкротства.
— Ну?
— Что ну? Напрасно дело затеяли. Останутся с носом, больше ничего. На что угодно готов поспорить.
По окончании собрания Эрмсон подал руку Потерману:
— Поздравляю, дружище. Закон есть закон. И против закона мы возражать не можем.
Винналь тоже похлопал Потермана по спине и спросил деловито:
— Дорого тебе влетела эта махинация?
— Деловая тайна, — ответил Потерман в таком же тоне.
— Слава богу, что ты вышел чистым из этого дела.
— Ну, этакую рыбину на маленький крючок не поймаешь. Для таких, как мы, требуется большой невод.
— Невод! — вздрогнул Винналь.
Совсем недавно ему приснился страшный сон. Вместе со своим сыном он тянул на озере большой невод. Тащить было трудно, и сердце колотилось во всю. Но когда невод очутился на берегу, он был полон грязи и тины, в которой извивались чудовища, похожие на змей. Винналь пытался убежать от них, но ноги не слушались. А змеи уже обвились вокруг него, душили его. Он хотел позвать на помощь, но голоса не было.
Винналь верил снам и боялся их. Они всегда предвещали плохое.
В последнее время ему часто снились сны, и он чувствовал себя неважно. Винналь окончательно потерял покой после того, как Гитлер напал на Польшу, с тех самых пор им овладело непреодолимое чувство уныния. Ведь он являлся польским консулом, уважал Бека, в торжественных случаях надевал польские ордена и в то же время был в восторге от Гитлера. А теперь, когда фюрер был занят тем, чтобы сровнять с землей Польшу вместе со всеми беками, он не знал, как быть — сочувствовать ли побежденным или благоговеть перед победителями. И кто знает, что сделает Гитлер, когда завладеет и этой самой страной? Будет ли он считаться с польским консулом? Потребует ли себе имущество Винналя? Эх, хорошо было бы засунуть все свои предприятия в жилетный карман и отряхнуть с ног пыль отечества!..
Потерман предложил пойти пообедать. Эрмсон и Винналь ничего не имели против. Решили пойти в ресторан «Мидрилинд»: там хорошая кухня и хорошие закуски.
Стараясь превзойти друг друга в вежливости, останавливались у каждой двери.
— Прошу, ваше превосходительство! — обращаясь к Потерману, учтиво повел рукой Эрмсон, ни на вершок не сгибая при этом своего воински прямого, словно затянутого в корсет стана.
— Нет, господин генерал, вам предпочтение, вы старше!
— Хорошо, в таком случае уступим дорогу господину консулу.
Так и случилось, что Винналя всюду пропускали вперед, быть может, из сочувствия к бедняге, чье консульское звание и связанный с этим почет так неожиданно испарились. Но об этом не говорили, как не говорят в доме повешенного о веревке.
Из-за стойки навстречу к высоким гостям тотчас же выбежал хозяин ресторана и, отвесив им самый глубокий поклон, какой был возможен при его толстом животе, увел их из шумного помещения в кабинет, за тяжелыми портьерами которого шум уже не слышался. Проходя через общую залу, Винналь заметил там своего сына, сидевшего за одним из столов в обществе других молодых людей, но и виду не подал. Пускай сидит, какое ему дело.
В кабинете три одинаковых черных котелка взлетели разом па вешалку и застряли там, точно три черных ворона, севших на одну ветку.
Холодный кабинет был пропитан запахом пива и табака.
— Холодно у вас тут и неуютно, — сказал Эрмсон, потирая руки. И, увидев на столе в пепельнице окурки сигарет
и папирос со следами губной помады, он кивнул кельнеру : - Сейчас же уберите!
— Холодно? — повторил хозяин. — Сию минуту согреем. Водки? Или «три звездочки»? У меня еще есть. Имеется даже белый «Куантро».
— «Три звездочки»! — скомандовал Потерман.
— А мне ручную пилу! — потребовал Эрмсон с улыбкой но настойчиво.
— Ручную пилу? Господин генерал изволят шутить.
— Нисколько. Смотрите, стол все еще хромает. Вы дали слово починить, а что-то незаметно.
Стол действительно шатался. Хозяин собирался подсунуть что-либо под ножку.
— Как давно уже вы обещали починить стол! — упрекал Эрмсон. — А теперь я больше не намерен ждать!
— Пол неровный, — пытался возразить хозяин.
— Хорошо, в таком случае принесите рубанок.
Нечего делать, пришлось принести пилу. Всем было известно, каким упрямцем и чудаком бывает иногда генерал. Как-то раз он приказал взводу солдат очистить от муравьев рощу, потому что одно из этих насекомых нанесло ему обиду. В другой раз он вдруг остановился посреди казармы, точно пригвожденный к полу. Спросили, в чем дело. «Бревно поперек дороги лежит, не могу перебраться». На полу лежала спичка.
Эрмсон сбросил пиджак, перевернул стол, а затем мерил, пилил и пробовал до тех пор, пока стол не стал крепко, словно припаянный к полу.
— Вот и тепло стало, — сказал он, натягивая пиджак. — Где меню?
— Может быть, на закуску что-либо из буфета? — предложил хозяин. — Жирного копченого угря? Или рольмопс, а то селедку по-бисмарковски? Или маринованных белых грибков ?
Скупой Винналь не пожелал ничего, кроме свиной отбивной с кислой капустой, но Потерман, эта широкая натура, потребовал, чтобы на столе было все, что есть в буфете, в том числе и виру екая водка прямо со льда.
Кельнер убежал, а хозяин принялся шептать что-то на ухо Потерману, но получил холодный ответ:
— В другой раз. Мы сюда не кутить пришли.
— Пожалуйста, как угодно!
Хозяин поклонился и удалился.
Когда первые рюмки были выпиты, Винналь спросил:
— Как думаешь, Потерман, немцы двинутся к нам, когда захватят Польшу, или нет?
— Ты боишься, что не придут сюда?
— Не придут — плохо, а придут — тоже нехорошо. Но хуже всего не знать, что они замышляют.
Ни Потерман, ни Эрмсон не сомневались в приходе Гитлера. Иначе и быть не могло. К чему же иначе были все приготовления? К чему было договариваться?
— Но русско-немецкий пакт?
— А нам какое дело до этого пакта?
— А наш собственный летний договор с Германией?
— Ты как будто и не хочешь видеть немцев ? — с досадой спросил Эрмсон. — Но скажи, дорогой: чем они плохи? Какая дисциплина! Какие солдаты! А стратегия! О-о! Или у тебя все еще сидит в башке глупая легенда о том, будто немцы семьсот лет мучили нас? Мы вовсе не рабы. И немцы всвсе не господа над нами. Да если хочешь, мы сами бароны, недостает только частицы «фон» перед нашими фамилиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47