Поскольку они не помогли, ему для спасения своей шкуры только и оставалось, что задать ногам жару.
Похоже было, что, несмотря на все усилия, боевой задор будущих вояк пропадет даром. Не успокоились они и после того, как сорвали с двух студенческих корпораций флаги и привязали их к развалившемуся забору, а потом сели, на извозчиков и промчались через город, распевая во всю глотку «Шелковое знамя и серебряный парус».
Наконец Каарт, желая блеснуть безрассудной смелостью, остановил свой отряд перед маленьким домом.
— Вот где мы повоюем! — сказал он с таким серьезным видом, словно шел на смерть. — По моим данным, корень зла здесь. Уно и Волли, приготовиться! Справимся втроем. Остальные остаются в резерве. Пошли!
Они вошли через калитку во двор и по лестнице поднялись на второй этаж.
Все почувствовали, что сейчас произойдет что-то куклу кс-кланов...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Таммемяги решил встретить Новый год у своего друга Милиствера.
Открывая ему, Анна ни слова не сказала о том, что у врача уже сидит гость. По правде говоря, ее даже радовало, что тем двум в комнате помешает третий.
— Может, я некстати? — спросил Таммемяги у вышедшего в приемную Милиствера, который выглядел хмурым.
— Прошу, прошу! — скорее с вежливы?,!, чем с дружеским радушием ответил Милиствер.
Узнав, что Милиствер не один, Таммемяги захотел сразу же уйти, но его не пустили.
— Разрешите познакомить вас: Таммемяги, Аста Хярм.
Молодая девушка с красивыми чертами лица протянула
Таммемяги руку из-под шелковой шали с бахромой. На первый взгляд эта темноволосая женщина, чьи улыбающиеся глаза находились в странном несоответствии с ее серьезным обликом, производила неплохое впечатление.
Отношения между нею и Милиствером были, по-видимому, простыми: они говорили друг другу «ты», и девушка тотчас поспешила поставить перед новым гостем прибор.
Сначала Таммемяги был сдержан, но вскоре чувство стеснения прошло и беседа стала более живой и свободной.
Узнав, кто такой Таммемяги, девушка начала его упрашивать подробнее рассказать о пребывании в тюрьме. Таммемяги исполнил ее просьбу, умолчав лишь о том, что касалось его самого. Но Асту прежде всего интересовали именно его собственные переживания, его страдания и мучения, его тоска по воле. Быть оторванным от жизни — ведь это ужасно, после этого и жить не захочешь.
— Вы, наверно, хорошо узнали, что такое разочарование в жизни, — сказала она. — Ведь могло случиться, что вы до конца жизни не освободились бы. Подумать страшно!
Таммемяги улыбнулся.
— Если б мы там только плакались да отчаивались, так я бы сейчас не сидел с вами.
Аста взглянула на него с удивлением.
В эту минуту вошла Анна. Она сегодня находила сотни предлогов, чтоб заглянуть в комнату. Заметив, что Аста глаз не сводит с гостя, она подумала: «Ну да, теперь на этого забрасывает крючок!» Как бы ей хотелось предостеречь Таммемяги! Она терпеть не могла этой цыганки, как она однажды, презрительно назвала Асту. Да и можно ли терпеть ее, если с той поры, как тут появилась эта подозрительная девица, все в доме пошло через пень колоду. В неприемные часы врача никогда не бывает дома. Ни к обеду, ни к ужину он вовремя не поспевает. Какой толк стараться и готовить вкусные супы и жаркое, если приходится съедать их самой или делиться ими с Понту? Долго не удавалось разгадать, где пропадал хозяин, возвращавшийся только к утру. Но когда эта девчонка зачастила сюда, все стало ясно. Бегать за такой девчонкой - да в уме ли хозяин? Карты и то предсказывали, что дому грозит беда и сердечная боль. Но таковы мужчины: если женщины их ослепят, их уж никто не образумит. Десять лет Анна верно служила доктору, ссор между ними не было, жили они всегда дружно, а теперь, вишь, эта чернявая захотела нарушить покой в доме. Но слово Анны твердое: как только в дом введут эту чужую, так ее нош тут больше не будет. Да и как можно с открытой душой глядеть в глаза этой гулящей, о которой служанка доктора Карбуса рассказывает бог знает что?
Милиствер был об Асте другого мнения, чем его кухарка.
Еще в то время, когда девушка работала в кафе, он охотно заводил с ней беседу. Ему было очень неловко давать ей чаевые, а еще более неловко — не давать, ведь чаевые главный заработок официанток. При расплате с другими официантками этого ощущения неловкости почему-то не возникало.
Милистверу еще запомнилось, как однажды Аста, перегнувшись через стойку бара, совала в рот какому-то пьяному толстяку одну виноградину за другой. Было больно видеть, как красивую девушку засасывает болото, — но можно ли было вытащить ее оттуда? Перелом наступил после истории с отравлением. Милиствер ежедневно навещал больную и привык заходить к ней и после выздоровления. Аста обещала навсегда покончить с прежней жизнью и начать новую. Но это было не так просто. Аста нуждалась в заработке, но она ничему не училась и нигде не могла найти работу. Милиствер начал помогать ей деньгами, и Аста не возражала против этого. Милиствер не ожидал ни этого быстрого согласия, ни внезапного признания Асты в любви. Не являлась ли любовь Асты простым чувством признательности к Милистверу за его щедрость? К тому же, если Аста без тени смущения принимает от него деньги, как брала когда-то чаевые, то не примет ли она их также от любого другого? Чем более достижимым казалось Милистверу счастье взаимной любви, тем больше его душу мучили эти сомнения. Не пристала ли к Асте грязь, низость всех тех ночных кабаков, в которых она служила? Ее, конечно, тискали, унижали, ставили ни во что — обо всем этом она сама не хочет вспоминать, — но от всего пережитого в душе человека остается осадок, которого не выжечь и каленым железом. Нет, отношениям с этой женщиной надо положить конец!
Но стоило Милистверу снова с ней встретиться и увидеть в ее глазах выражение искренней привязанности, как от всех его сомнений не оставалось и следа. Если б можно было зачеркнуть прошлое Асты, полностью смыть все то нечистое, что осело в ее душе, проникло в ее кровь! Аста уверяла, будто давно забыла о своем прошлом, — но какое это имело значение? Впечатления молодости не легко стираются. Их отпечаток сохраняется на всем: на улыбке женщины, в ее речах, на ее манере кокетничать. Аста, правда, десятки раз уверяла, что, живя в грязи, она сумела остаться чистой, что она не отдалась ни одному мужчине, что она только играла со всеми, — ведь так забавно вскружить кому-то голову, оставаясь при этом безучастной! А что, если Аста на этот раз испытывает свое искусство на Милиствере? Нет, нет, пытался успокоить себя Милиствер, невероятно, чтоб такая теплота, такая нежность, такая преданность были притворными! Чувства Асты неподдельны! Но тут рождалось новое подозрение: возможно ли, чтоб самой Асте, которая сталкивалась со столькими мужчинами, никто не вскружил голову? Говорит ли она вообще правду? Все это взвинтило его нервы, у него пропали сон и аппетит, глаза ввалились. Чтоб не показаться жалким, он старался скрыть от Асты свои подозрения. Но оттого, что он скрывал свои мучения, Милиствер страдал еще больше. Он обретал покой только рядом с Астой, когда слышал ее голос, видел ее улыбающиеся глаза, ощущал ее ласку. И постепенно в нем созрело решение жениться на Асте. Разница в летах была, правда, велика — но что из того? Живя вместе с Астой, он подчинил бы ее своему влиянию, и со временем она стала бы спутницей его жизни, способной разделять и его духовные интересы, — ведь голова у нее ясная. Надо поговорить обо всем этом с Таммемяги. Не беда, что у него недостает опыта по этой части. По крайней мере, он узнает, как обстоят дела, и, быть может, сумеет подать хороший совет.
С наброшенной на плечи черной шелковой шалью, расшитой золотом, Аста стояла у приемника и, упершись одной рукой в бок, другой вертела регулятор настройки. На всех волнах попадалась только танцевальная музыка.
— Вы не танцуете? — спросила она, обращаясь к Таммемяги.
— Я? Нет! Не успел еще научиться...
— Но послушайте! — И Аста, плавно пританцовывая, начала подпевать мелодии. — Неужели вас не тянет потанцевать?
Таммемяги вынужден был признаться самому себе, что девушка привлекательна.
— Погодите, может, в следующий новогодний вечер... Еще не поздно, ведь пятнадцать лет тюрьмы придется вычесть из моего возраста. Так что прошу отсрочки. А почему вы с ним не попробуете? — спросил Таммемяги, показывая на Милиствера.
— Ах, это такой медведь, от него толку мало! - шутливо ответила Аста.
Милиствер покраснел, потому что от этих слов на него сразу повеяло духом кабаков, а кроме того, он вновь ощутил разницу возраста между собой и Астой.
— Ну, так потанцуйте одна! — сказал Таммемяги.
— Нет, нет! Только не это! — возразила девушка с такой горячностью, словно высказанное предложение больно ее задело, и села рядом с Милиствером.
Почему он такой хмурый? Неужели она его обидела?
— Не сердись, милый, — сказала она, поглаживая голову Милиствера. — Не так-то уж я мечтаю о танцах. Я б могла, если б захотела, быть сейчас на балу и плясать там сколько душе угодно.
— Про какой бал вы говорите? — спросил Таммемяги. — Уж не про бал ли «Золотых сердец»?
— Про него. У меня есть приглашение.
— Хорошо сделали, что не пошли, — сказал Таммемяги.
— Да? — спросила Аста. — А что там плохого?
Тут вмешался Милиствер:
— А ты мне и не говорила об этом ? Откуда у тебя приглашение?
— Ах, прислали уже давно... Подождите, око должно быть у меня в сумочке. Вот оно!
У Милиствера между бровями легла глубокая складка.
— И тебе не захотелось побывать там?
— Ведь ты не пошел бы со мной. Я знала это. Ты не танцуешь.
— Но зато другие танцуют. Например, тот, кто послал приглашение...
— Ах, этот? Его здесь нет... Да, по правде говоря, я и не знаю, кто это прислал. Оно пришло по почте.
— Вот оно что... — угрюмо протянул Милиствер.
— Нет, так не годится! К чему хандрить? — воскликнула Аста. — Идем!
Она вытащила Милиствера на середину комнаты и стала его учить танцевать. Но из этого ничего не вышло: Милиствер был неуклюж, как никогда.
Тогда наступила очередь Таммемяги.
— Вы и вправду кажетесь моложе, с вами лучше получается. Вы, наверно, танцевали раньше.
А Таммемяги чувствовал себя весьма недурно, когда молодая девушка брала его за руки или за плечи, показывая ему то или иное движение.
— Хорошенькая картина, — сказал Милиствер, вытирая со лба пот и беря со стола бокал. — Два медведя в новогоднюю ночь учатся танцевать!
«Ага, это словцо его задело», — подумала Аста и сказала:
— Забавно, до чего нескладны серьезные люди — и молодые и старые. Помнишь того молодого человека из Рабочего дома, которого арестовали в тот вечер, когда ты водил меня туда, и который мне очень понравился? С какой убийственной серьезностью он там говорил! И я тогда подумала: такой, верно, танцевать не умеет...
— Безусловно, умеет! Ведь он был актером, — сказал Милиствер.
— О ком вы говорите? — спросил Таммемяги. — Не о Риухкранде ли?
— Вы его знаете? — воскликнула Аста. — Обрадуем его, пошлем ему новогоднюю телеграмму!
Все согласились. Составили текст и подписали: «Таммемяги Милиствер Аста».
— Почему «Аста»? Он ведь вас не знает. Лучше «с Астой», тогда будет понятнее! — посоветовал Таммемяги.
— А твое мнение? Может, так действительно лучше?
— По крайней мере, яснее, - просто ответила Аста,
Уже близилось утро, когда все трое вышли из дому. При
свете фонарей улицы казались удивительно чистыми и белыми. За ночь выпало много снегу, и все бугры и колдобины затянуло мягкой белой пеленой. Вдруг откуда-то вылетела вереница извозчичьих саней с пьяными молодыми людьми, которые распевали «Шелковое знамя и серебряный парус».
— Недолго вам еще плавать под этим парусом! — крикнул им вслед Милиствер. — Спета ваша песенка!
— Кому они нужны! — сказала Аста. Она узнала некоторых седоков и спрятала лицо в боа.
— Дамам, конечно, ведь эти молодцы, наверно, хорошо танцуют, — съязвил Милиствер и, чтоб смягчить сорвавшуюся колкость, рассмеялся, поглядев на Асту.
Проводив Асту домой, мужчины долго еще гуляли вдвоем. У обоих было что сказать друг другу.
— Ну, вот ты и увидел ее. Скажи мне откровенно, что ты о ней думаешь?
— Что я думаю?.. Девушка может быть и красивой, и милой, и живой, и бог знает какой еще, но если не хватает самого главного... — Пусть Милиствер извинит его, но если он, Таммемяги, когда-нибудь .женится, то только на женщине с такими же интересами и взглядами, как у него самого. Прежде всего, она должна быть борцом, товарищем. Взять хоть его старого друга Михкеля Саара: что это за брак, когда жена не понимает мужа, не разделяет его взглядов и стремлений и даже осуждает их?
Милиствер заступился за Асту. Эта женщина вовсе не так поверхностна, как может показаться с первого взгляда. Она восприимчива, у нее живой интерес к вещам, о которых она раньше и понятия не имела, она всей душой ненавидит тех денежных тузов, на которых работала и которые чуть не довели ее до самоубийства. Нет, в этой девушке много хороших задатков, надо лишь развить их.
Милиствер защищал свою подругу со всей страстью. Что тут могли значить слова Таммемяги?
— Тогда, что ж, желаю счастья! — произнес Таммемяги с грустной покорностью холостяка, чей друг собирается жениться.
Но Милиствер не преминул исповедаться до конца, рассказать о трещинках в своем большом чувстве. Таммемяги уже знает, как Асте приходилось зарабатывать свой хлеб. Ей всегда приходилось притворяться, быть приветливой и веселой, даже если ее душили слезы, и выказывать пылкость, оставаясь холодной. Не удивительно, что Милиствер порой выслеживает, словно охотник, не сорвется ли с губ Асты
и теперь какая-нибудь ложь. Но как это изнашивает нервы, как утомляет!
— Значит, ты ей не доверяешь? Ну, знаешь ли, любовь без доверия...
Милиствер остановился, лицо его горело. Они пришли в парк, и поднявшийся ветерок сдувал с деревьев легкие хлопья снега.
— Как не доверяю? — воскликнул Милиствер. — Я ей не доверяю? Я? Нет, это не так... Я просто боюсь иногда, боюсь, что в ней еще живы следы проклятого, ненавистного мне прошлого. Их надо уничтожить. Я хочу обнаружить их, показать ей, чтоб она сама их увидела и сама уничтожила... Вот в чем дело!.. Нет, я ей доверяю, настолько доверяю, что даже отдал на хранение всю свою запрещенную литературу. Я ей откровенно сказал, что так, мол, и так, что в теперешние времена все возможно — и обыски и прочее... Она сразу все поняла и сказала, что я прав, что от этих тварей всего можно ожидать... И все-таки, знаешь ли, до чего я устал! Пропадает желание что-либо делать, за что-либо браться...
Уже не впервые Таммемяги приходилось наблюдать у того или иного из товарищей усталость и вялость. Но никому не приходило в голову, что это вызвано усилением реакции, запугиванием, теми мерами подавления, которые власть начала так широко применять.
— Да, — продолжал Милиствер, — усталость. Что поделаешь? Я плохо сплю, легко раздражаюсь, не так терпелив с пациентами, как прежде. Хорошо бы уехать куда-нибудь подальше, отдохнуть. Я ведь никогда не отдыхал... Взять бы ружьишко и побродить с собакой по лесу, послушать, как скрипит снег под ногами, подышать чистым воздухом и ни о чем не думать...
— А Аста? Взял бы ты ее с собой?
Милиствер ответил неопределенным жестом.
— Знаешь, дружище, — продолжал Таммемяги, — не одного только тебя, как я замечаю, одолевает усталость...
— Ну, разумеется, время сейчас такое... Это понятно.
— Вот именно, время... Уставать стали быстро... — сказал Таммемяги, но, по-видимому, его ирония не дошла до Милиствера. — Осенью ты был куда бодрее, чем сейчас.
— Вот то-то и оно! Витамины.
— Сказал тоже! Витамины! Витамины? Много мы в тюрьме получали их? Но разве мы опускали головы? Нет! Пока живешь интересами народа, о пассивности и речи быть не может! Но едва только теряешь с ним связь, как сразу становишься одиноким, бессильным, усталым. Тебя одолевает страх, ты боишься обыска, высылки, ареста.
Таммемяги упомянул о недавно организованном Эстонско-советском обществе. Почему Милиствер не проявляет к нему интереса? Пора бы вступить в него. Это легальное объединение может стать важным форпостом. У властей не хватит духу посягнуть на него. Ни в коем случае нельзя допускать, чтоб местное отделение, подобно таллинскому, превратилось в чисто формальную организацию. А тут только этого и добиваются. Чем иным объяснить то, что в общество пытаются пролезть явные противники Советов? Нельзя допустить, чтобы бразды правления попали в руки саботажников.
— Помни, что идеи обязывают. По мне, так женись, поглощай витамины, охоться, сколько влезет, но не забывай о главном! Решающая битва не за горами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Похоже было, что, несмотря на все усилия, боевой задор будущих вояк пропадет даром. Не успокоились они и после того, как сорвали с двух студенческих корпораций флаги и привязали их к развалившемуся забору, а потом сели, на извозчиков и промчались через город, распевая во всю глотку «Шелковое знамя и серебряный парус».
Наконец Каарт, желая блеснуть безрассудной смелостью, остановил свой отряд перед маленьким домом.
— Вот где мы повоюем! — сказал он с таким серьезным видом, словно шел на смерть. — По моим данным, корень зла здесь. Уно и Волли, приготовиться! Справимся втроем. Остальные остаются в резерве. Пошли!
Они вошли через калитку во двор и по лестнице поднялись на второй этаж.
Все почувствовали, что сейчас произойдет что-то куклу кс-кланов...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Таммемяги решил встретить Новый год у своего друга Милиствера.
Открывая ему, Анна ни слова не сказала о том, что у врача уже сидит гость. По правде говоря, ее даже радовало, что тем двум в комнате помешает третий.
— Может, я некстати? — спросил Таммемяги у вышедшего в приемную Милиствера, который выглядел хмурым.
— Прошу, прошу! — скорее с вежливы?,!, чем с дружеским радушием ответил Милиствер.
Узнав, что Милиствер не один, Таммемяги захотел сразу же уйти, но его не пустили.
— Разрешите познакомить вас: Таммемяги, Аста Хярм.
Молодая девушка с красивыми чертами лица протянула
Таммемяги руку из-под шелковой шали с бахромой. На первый взгляд эта темноволосая женщина, чьи улыбающиеся глаза находились в странном несоответствии с ее серьезным обликом, производила неплохое впечатление.
Отношения между нею и Милиствером были, по-видимому, простыми: они говорили друг другу «ты», и девушка тотчас поспешила поставить перед новым гостем прибор.
Сначала Таммемяги был сдержан, но вскоре чувство стеснения прошло и беседа стала более живой и свободной.
Узнав, кто такой Таммемяги, девушка начала его упрашивать подробнее рассказать о пребывании в тюрьме. Таммемяги исполнил ее просьбу, умолчав лишь о том, что касалось его самого. Но Асту прежде всего интересовали именно его собственные переживания, его страдания и мучения, его тоска по воле. Быть оторванным от жизни — ведь это ужасно, после этого и жить не захочешь.
— Вы, наверно, хорошо узнали, что такое разочарование в жизни, — сказала она. — Ведь могло случиться, что вы до конца жизни не освободились бы. Подумать страшно!
Таммемяги улыбнулся.
— Если б мы там только плакались да отчаивались, так я бы сейчас не сидел с вами.
Аста взглянула на него с удивлением.
В эту минуту вошла Анна. Она сегодня находила сотни предлогов, чтоб заглянуть в комнату. Заметив, что Аста глаз не сводит с гостя, она подумала: «Ну да, теперь на этого забрасывает крючок!» Как бы ей хотелось предостеречь Таммемяги! Она терпеть не могла этой цыганки, как она однажды, презрительно назвала Асту. Да и можно ли терпеть ее, если с той поры, как тут появилась эта подозрительная девица, все в доме пошло через пень колоду. В неприемные часы врача никогда не бывает дома. Ни к обеду, ни к ужину он вовремя не поспевает. Какой толк стараться и готовить вкусные супы и жаркое, если приходится съедать их самой или делиться ими с Понту? Долго не удавалось разгадать, где пропадал хозяин, возвращавшийся только к утру. Но когда эта девчонка зачастила сюда, все стало ясно. Бегать за такой девчонкой - да в уме ли хозяин? Карты и то предсказывали, что дому грозит беда и сердечная боль. Но таковы мужчины: если женщины их ослепят, их уж никто не образумит. Десять лет Анна верно служила доктору, ссор между ними не было, жили они всегда дружно, а теперь, вишь, эта чернявая захотела нарушить покой в доме. Но слово Анны твердое: как только в дом введут эту чужую, так ее нош тут больше не будет. Да и как можно с открытой душой глядеть в глаза этой гулящей, о которой служанка доктора Карбуса рассказывает бог знает что?
Милиствер был об Асте другого мнения, чем его кухарка.
Еще в то время, когда девушка работала в кафе, он охотно заводил с ней беседу. Ему было очень неловко давать ей чаевые, а еще более неловко — не давать, ведь чаевые главный заработок официанток. При расплате с другими официантками этого ощущения неловкости почему-то не возникало.
Милистверу еще запомнилось, как однажды Аста, перегнувшись через стойку бара, совала в рот какому-то пьяному толстяку одну виноградину за другой. Было больно видеть, как красивую девушку засасывает болото, — но можно ли было вытащить ее оттуда? Перелом наступил после истории с отравлением. Милиствер ежедневно навещал больную и привык заходить к ней и после выздоровления. Аста обещала навсегда покончить с прежней жизнью и начать новую. Но это было не так просто. Аста нуждалась в заработке, но она ничему не училась и нигде не могла найти работу. Милиствер начал помогать ей деньгами, и Аста не возражала против этого. Милиствер не ожидал ни этого быстрого согласия, ни внезапного признания Асты в любви. Не являлась ли любовь Асты простым чувством признательности к Милистверу за его щедрость? К тому же, если Аста без тени смущения принимает от него деньги, как брала когда-то чаевые, то не примет ли она их также от любого другого? Чем более достижимым казалось Милистверу счастье взаимной любви, тем больше его душу мучили эти сомнения. Не пристала ли к Асте грязь, низость всех тех ночных кабаков, в которых она служила? Ее, конечно, тискали, унижали, ставили ни во что — обо всем этом она сама не хочет вспоминать, — но от всего пережитого в душе человека остается осадок, которого не выжечь и каленым железом. Нет, отношениям с этой женщиной надо положить конец!
Но стоило Милистверу снова с ней встретиться и увидеть в ее глазах выражение искренней привязанности, как от всех его сомнений не оставалось и следа. Если б можно было зачеркнуть прошлое Асты, полностью смыть все то нечистое, что осело в ее душе, проникло в ее кровь! Аста уверяла, будто давно забыла о своем прошлом, — но какое это имело значение? Впечатления молодости не легко стираются. Их отпечаток сохраняется на всем: на улыбке женщины, в ее речах, на ее манере кокетничать. Аста, правда, десятки раз уверяла, что, живя в грязи, она сумела остаться чистой, что она не отдалась ни одному мужчине, что она только играла со всеми, — ведь так забавно вскружить кому-то голову, оставаясь при этом безучастной! А что, если Аста на этот раз испытывает свое искусство на Милиствере? Нет, нет, пытался успокоить себя Милиствер, невероятно, чтоб такая теплота, такая нежность, такая преданность были притворными! Чувства Асты неподдельны! Но тут рождалось новое подозрение: возможно ли, чтоб самой Асте, которая сталкивалась со столькими мужчинами, никто не вскружил голову? Говорит ли она вообще правду? Все это взвинтило его нервы, у него пропали сон и аппетит, глаза ввалились. Чтоб не показаться жалким, он старался скрыть от Асты свои подозрения. Но оттого, что он скрывал свои мучения, Милиствер страдал еще больше. Он обретал покой только рядом с Астой, когда слышал ее голос, видел ее улыбающиеся глаза, ощущал ее ласку. И постепенно в нем созрело решение жениться на Асте. Разница в летах была, правда, велика — но что из того? Живя вместе с Астой, он подчинил бы ее своему влиянию, и со временем она стала бы спутницей его жизни, способной разделять и его духовные интересы, — ведь голова у нее ясная. Надо поговорить обо всем этом с Таммемяги. Не беда, что у него недостает опыта по этой части. По крайней мере, он узнает, как обстоят дела, и, быть может, сумеет подать хороший совет.
С наброшенной на плечи черной шелковой шалью, расшитой золотом, Аста стояла у приемника и, упершись одной рукой в бок, другой вертела регулятор настройки. На всех волнах попадалась только танцевальная музыка.
— Вы не танцуете? — спросила она, обращаясь к Таммемяги.
— Я? Нет! Не успел еще научиться...
— Но послушайте! — И Аста, плавно пританцовывая, начала подпевать мелодии. — Неужели вас не тянет потанцевать?
Таммемяги вынужден был признаться самому себе, что девушка привлекательна.
— Погодите, может, в следующий новогодний вечер... Еще не поздно, ведь пятнадцать лет тюрьмы придется вычесть из моего возраста. Так что прошу отсрочки. А почему вы с ним не попробуете? — спросил Таммемяги, показывая на Милиствера.
— Ах, это такой медведь, от него толку мало! - шутливо ответила Аста.
Милиствер покраснел, потому что от этих слов на него сразу повеяло духом кабаков, а кроме того, он вновь ощутил разницу возраста между собой и Астой.
— Ну, так потанцуйте одна! — сказал Таммемяги.
— Нет, нет! Только не это! — возразила девушка с такой горячностью, словно высказанное предложение больно ее задело, и села рядом с Милиствером.
Почему он такой хмурый? Неужели она его обидела?
— Не сердись, милый, — сказала она, поглаживая голову Милиствера. — Не так-то уж я мечтаю о танцах. Я б могла, если б захотела, быть сейчас на балу и плясать там сколько душе угодно.
— Про какой бал вы говорите? — спросил Таммемяги. — Уж не про бал ли «Золотых сердец»?
— Про него. У меня есть приглашение.
— Хорошо сделали, что не пошли, — сказал Таммемяги.
— Да? — спросила Аста. — А что там плохого?
Тут вмешался Милиствер:
— А ты мне и не говорила об этом ? Откуда у тебя приглашение?
— Ах, прислали уже давно... Подождите, око должно быть у меня в сумочке. Вот оно!
У Милиствера между бровями легла глубокая складка.
— И тебе не захотелось побывать там?
— Ведь ты не пошел бы со мной. Я знала это. Ты не танцуешь.
— Но зато другие танцуют. Например, тот, кто послал приглашение...
— Ах, этот? Его здесь нет... Да, по правде говоря, я и не знаю, кто это прислал. Оно пришло по почте.
— Вот оно что... — угрюмо протянул Милиствер.
— Нет, так не годится! К чему хандрить? — воскликнула Аста. — Идем!
Она вытащила Милиствера на середину комнаты и стала его учить танцевать. Но из этого ничего не вышло: Милиствер был неуклюж, как никогда.
Тогда наступила очередь Таммемяги.
— Вы и вправду кажетесь моложе, с вами лучше получается. Вы, наверно, танцевали раньше.
А Таммемяги чувствовал себя весьма недурно, когда молодая девушка брала его за руки или за плечи, показывая ему то или иное движение.
— Хорошенькая картина, — сказал Милиствер, вытирая со лба пот и беря со стола бокал. — Два медведя в новогоднюю ночь учатся танцевать!
«Ага, это словцо его задело», — подумала Аста и сказала:
— Забавно, до чего нескладны серьезные люди — и молодые и старые. Помнишь того молодого человека из Рабочего дома, которого арестовали в тот вечер, когда ты водил меня туда, и который мне очень понравился? С какой убийственной серьезностью он там говорил! И я тогда подумала: такой, верно, танцевать не умеет...
— Безусловно, умеет! Ведь он был актером, — сказал Милиствер.
— О ком вы говорите? — спросил Таммемяги. — Не о Риухкранде ли?
— Вы его знаете? — воскликнула Аста. — Обрадуем его, пошлем ему новогоднюю телеграмму!
Все согласились. Составили текст и подписали: «Таммемяги Милиствер Аста».
— Почему «Аста»? Он ведь вас не знает. Лучше «с Астой», тогда будет понятнее! — посоветовал Таммемяги.
— А твое мнение? Может, так действительно лучше?
— По крайней мере, яснее, - просто ответила Аста,
Уже близилось утро, когда все трое вышли из дому. При
свете фонарей улицы казались удивительно чистыми и белыми. За ночь выпало много снегу, и все бугры и колдобины затянуло мягкой белой пеленой. Вдруг откуда-то вылетела вереница извозчичьих саней с пьяными молодыми людьми, которые распевали «Шелковое знамя и серебряный парус».
— Недолго вам еще плавать под этим парусом! — крикнул им вслед Милиствер. — Спета ваша песенка!
— Кому они нужны! — сказала Аста. Она узнала некоторых седоков и спрятала лицо в боа.
— Дамам, конечно, ведь эти молодцы, наверно, хорошо танцуют, — съязвил Милиствер и, чтоб смягчить сорвавшуюся колкость, рассмеялся, поглядев на Асту.
Проводив Асту домой, мужчины долго еще гуляли вдвоем. У обоих было что сказать друг другу.
— Ну, вот ты и увидел ее. Скажи мне откровенно, что ты о ней думаешь?
— Что я думаю?.. Девушка может быть и красивой, и милой, и живой, и бог знает какой еще, но если не хватает самого главного... — Пусть Милиствер извинит его, но если он, Таммемяги, когда-нибудь .женится, то только на женщине с такими же интересами и взглядами, как у него самого. Прежде всего, она должна быть борцом, товарищем. Взять хоть его старого друга Михкеля Саара: что это за брак, когда жена не понимает мужа, не разделяет его взглядов и стремлений и даже осуждает их?
Милиствер заступился за Асту. Эта женщина вовсе не так поверхностна, как может показаться с первого взгляда. Она восприимчива, у нее живой интерес к вещам, о которых она раньше и понятия не имела, она всей душой ненавидит тех денежных тузов, на которых работала и которые чуть не довели ее до самоубийства. Нет, в этой девушке много хороших задатков, надо лишь развить их.
Милиствер защищал свою подругу со всей страстью. Что тут могли значить слова Таммемяги?
— Тогда, что ж, желаю счастья! — произнес Таммемяги с грустной покорностью холостяка, чей друг собирается жениться.
Но Милиствер не преминул исповедаться до конца, рассказать о трещинках в своем большом чувстве. Таммемяги уже знает, как Асте приходилось зарабатывать свой хлеб. Ей всегда приходилось притворяться, быть приветливой и веселой, даже если ее душили слезы, и выказывать пылкость, оставаясь холодной. Не удивительно, что Милиствер порой выслеживает, словно охотник, не сорвется ли с губ Асты
и теперь какая-нибудь ложь. Но как это изнашивает нервы, как утомляет!
— Значит, ты ей не доверяешь? Ну, знаешь ли, любовь без доверия...
Милиствер остановился, лицо его горело. Они пришли в парк, и поднявшийся ветерок сдувал с деревьев легкие хлопья снега.
— Как не доверяю? — воскликнул Милиствер. — Я ей не доверяю? Я? Нет, это не так... Я просто боюсь иногда, боюсь, что в ней еще живы следы проклятого, ненавистного мне прошлого. Их надо уничтожить. Я хочу обнаружить их, показать ей, чтоб она сама их увидела и сама уничтожила... Вот в чем дело!.. Нет, я ей доверяю, настолько доверяю, что даже отдал на хранение всю свою запрещенную литературу. Я ей откровенно сказал, что так, мол, и так, что в теперешние времена все возможно — и обыски и прочее... Она сразу все поняла и сказала, что я прав, что от этих тварей всего можно ожидать... И все-таки, знаешь ли, до чего я устал! Пропадает желание что-либо делать, за что-либо браться...
Уже не впервые Таммемяги приходилось наблюдать у того или иного из товарищей усталость и вялость. Но никому не приходило в голову, что это вызвано усилением реакции, запугиванием, теми мерами подавления, которые власть начала так широко применять.
— Да, — продолжал Милиствер, — усталость. Что поделаешь? Я плохо сплю, легко раздражаюсь, не так терпелив с пациентами, как прежде. Хорошо бы уехать куда-нибудь подальше, отдохнуть. Я ведь никогда не отдыхал... Взять бы ружьишко и побродить с собакой по лесу, послушать, как скрипит снег под ногами, подышать чистым воздухом и ни о чем не думать...
— А Аста? Взял бы ты ее с собой?
Милиствер ответил неопределенным жестом.
— Знаешь, дружище, — продолжал Таммемяги, — не одного только тебя, как я замечаю, одолевает усталость...
— Ну, разумеется, время сейчас такое... Это понятно.
— Вот именно, время... Уставать стали быстро... — сказал Таммемяги, но, по-видимому, его ирония не дошла до Милиствера. — Осенью ты был куда бодрее, чем сейчас.
— Вот то-то и оно! Витамины.
— Сказал тоже! Витамины! Витамины? Много мы в тюрьме получали их? Но разве мы опускали головы? Нет! Пока живешь интересами народа, о пассивности и речи быть не может! Но едва только теряешь с ним связь, как сразу становишься одиноким, бессильным, усталым. Тебя одолевает страх, ты боишься обыска, высылки, ареста.
Таммемяги упомянул о недавно организованном Эстонско-советском обществе. Почему Милиствер не проявляет к нему интереса? Пора бы вступить в него. Это легальное объединение может стать важным форпостом. У властей не хватит духу посягнуть на него. Ни в коем случае нельзя допускать, чтоб местное отделение, подобно таллинскому, превратилось в чисто формальную организацию. А тут только этого и добиваются. Чем иным объяснить то, что в общество пытаются пролезть явные противники Советов? Нельзя допустить, чтобы бразды правления попали в руки саботажников.
— Помни, что идеи обязывают. По мне, так женись, поглощай витамины, охоться, сколько влезет, но не забывай о главном! Решающая битва не за горами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47