В последнее время у нее очень мало работы... Семья у нас большая, моего жалованья на жизнь не хватает... Лишь недавно нам удалось купить в рассрочку «Зингер»... Не очень-то он был нам нужен, но агент пристал: купи да купи... А теперь, изволь, плати... Попробуй, каково это... Так что прошу не забывать...
— Не забуду! Ни в коем случае, ни в коем случае! — воскликнул Пауль.
Он пообещал в ближайшее время заказать белье и, выражая благодарность, с лихвой возместил задним числом то, что недодал сначала. Чиновник ушел от него довольный.
Пауль вытащил пакет из-под кровати. Его и в самом деле не вскрывали. Пауль распаковал газеты, запер дверь и начал читать. Вечером он беспрепятственно переправил пакет куда следовало.
Как говорится, все хорошо, что хорошо кончается. Однако Пауля, хоть он и выполнил свое задание, продолжали мучить угрызения совести за непозволительную беспечность. А поговорить по душам не с кем было, рядом не находилось друзей, которым он решился бы довериться.
В четверг он, как всегда, явился в полицейский участок. Его тотчас направили в кабинет комиссара. Там за столом сидел средних лет человек с широким и грубым лицом. Не
выпуская из зубов папиросы, он карандашом указал Паулю на стул, приглашая сесть.
— Вы, конечно, читали последний номер «Коммуниста»?
— «Коммуниста»? Какого «Коммуниста»? — удивленно спросил Пауль.
— Ну-ну-ну, не притворяйтесь таким наивным. Вы не заставите меня поверить, что не читали и не видели этой газеты! Вы ничего не находили сегодня утром в своем почтовом ящике?
— Нет. У нас в квартире общий почтовый ящик. Если б кто-нибудь обнаружил в нем что-либо подобное, то вряд ли утаил бы.
— По-вашему, он должен был показать газету всем на свете? — сердито произнес комиссар. — А не разорвать в клочки, не сжечь, не принести в полицию?
— Сами знаете, запретный плод сладок.
Комиссар пропустил это замечание мимо ушей и, стукнув карандашом по столу, спросил:
— Так вы утверждаете, что не получали этой газеты?
— А зачем бы мне скрывать это?
— Странно, что они вас пропустили! Насколько мне известно, газету подсунули под каждую дверь, опустили во все почтовые ящики... А вы ее даже не видели!
— А вы сами?
Вопрос не понравился комиссару, и, оставив его без ответа, он достал из папки номер газеты.
— Видите?!
Пауль схватил газету и принялся читать ее так жадно, словно он годами не видел печатного слова. Комиссар впился взглядом в лицо Пауля, чтобы проверить, не притворяется ли он. Но Пауль недаром был актером. Он так углубился в чтение, что комиссару пришлось вырвать из его рук газету. — Ну, что вы обо всем этом скажете? — спросил комиссар, и его следовательский взгляд встретился со взглядом Пауля.
— Я нашел несколько опечаток. Если б вы не отняли газету, обнаружил бы их еще больше.
Такой ответ рассердил комиссара, и он побагровел.
— Должен сказать вам, — объяснил Пауль, — что я долго работал в газете корректором и что у меня нюх на опечатки, как у собаки на зайца. Из-за одной опечатки я даже вылетел с работы. Разве такое не запоминается на всю жизнь?
Это объяснение не удовлетворило комиссара. Он всячески пытался выудить кое-что из Пауля, чтобы, ухватив ниточку, распутать весь клубок. Напрасный труд! Однако нельзя было допустить, чтоб у него под носом безнаказанно творились такие дела.
— Так вы, значит, не хотите ни в чем признаваться? Ладно, ладно, Вы еще пожалеете, уверяю вас, пожалеете. От нас ничто не укроется. Мы всех выведем на чистую воду. Или вы думаете, что нам только и остается, что признать себя банкротами? Наверно, этого-то вы и хотите?
— Наверно.
— Вот как, вот как!.. Можете идти! Запомните, нам еще не раз придется встретиться! А являться сюда вы будете ежедневно! Понятно? Ежедневно. Ступайте!
В коридоре Пауль встретил знакомого чиновника.
— Ну, что старик хотел от вас?
— Ничего особенного. Только теперь придется являться сюда ежедневно, не то вы соскучитесь.
— Не принимайте этого всерьез. Раз в неделю — куда больше! Я ведь могу отмечать, будто вы ходите каждый день. Ненужная формальность, но старик у нас отчаянный педант. — И он добавил почти шепотом: — Старик побаивается... Раньше не боялся, а теперь боится. Сегодня утром собрал нас в кабинете и сказал, что пока наше правительство еще держится, каждый из нас должен до конца выполнять свой долг. Но к чему он заговорил об этом?
— Чего же он боится?
— Не знаю. Сказал, что сейчас за коммунистами стоит большая сила, а наше правительство, дескать, всеми покинуто, словно лодка в бурном море...
— А вы что думаете об этом?
Чиновник пожал плечами.
— Где уж таким, как мы, думать? Но в воздухе чем-то запахло. Впрочем, вам ведь лучше знать, а?
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Тайные вдохновители Прибалтийского военного союза всячески стремились укрепить сотрудничество трех государств и связи между ними. Они пропагандировали, поощряли и расширяли это сотрудничество, как могли, чтобы создать впечатление, будто все более широкие массы поддерживают их замыслы.
В последние полгода с особым усердием созывались всевозможные конференции, совещания и съезды. Военные руководители наносили друг другу визиты вежливости чаще, чем когда-либо раньше.
В целях массовой демонстрации взаимной дружбы было решено провести в середине июня небывалое по размаху мероприятие — Прибалтийскую неделю, в ходе которой предполагалось организовать ряд совещаний по самым разным отраслям.
Как-то летним утром поезд привез в столицу Эстонии гостей из Латвии и Литвы.
С этим поездом прибыл и Пийбер, получивший приглашение принять участие в Прибалтийской неделе. Он принадлежал к числу тех наивных людей, которые не понимали скрытого смысла всей этой затеи. Он спешил на открытие недели с верой в благородство ее целей.
Еще в вагоне он познакомился с латышскими и литовскими журналистами. Глядя в окно вагона, он знакомил их с природой своей страны, а при въезде в Таллин — с достопримечательностями столицы. Смотрите, вон там — Тоомпеа, вот Длинный Герман, собор Олевисте, ратуша, а там, за ними, синеет море...
Поезд быстро обогнул город и с медлительной важностью подошел к вокзалу, украшенному венками и разноцветными флагами;
Грянул оркестр, и трубы весело засверкали на солнце. Девушки в национальных костюмах приветствовали прибывших гостей, протягивая им букеты цветов. Грудь Пийбера также украсилась ландышами. Разговаривали вперемежку на нескольких языках, даже на эсперанто.
Обо всем позаботились: о гостиницах, об экскурсиях,- завтраках и обедах. Состоялось торжественное собрание, за которым должны были последовать разные частные совещания. В шесть часов в белохМ зале «Эстонии» был устроен обед для избранных.
Вокруг длинного стола, на котором, точно паруса на регате, выстроились ряды салфеток, суетились кельнеры. Метрдотель окинул стол последним испытующим взглядом, кое-где передвинул стулья, кое-где переставил бокалы и переложил вилки. Так, все готово.
В соседнем зале люди стояли в ожидании, курили и болтали. Одной из последних появилась чета Китсов. Виллему долго пришлось искать в гостинице зеркало, в котором Белла могла бы обозреть свое вечернее платье. Это было белое, до полу платье с длинными рукавами, с вышивкой того же цвета, широкой полосой, опоясывавшей грудь и бедра. Пропущенные сквозь вышивку ленты кофейного цвета обозначали самые деликатные места женского тела.
Среди гостей было мало дам, и по наружности никто не мог соперничать с Беллой. Большинство мужчин были в летних костюмах. Виллема в его смокинге едва не приняли за кельнера.
— Это скорее скромная вечеринка, чем торжественный банкет, - разочарованно сказала Белла. — Ну что ж, можно помириться и на этом, лишь бы удалось встретить интересных людей и завязать полезные знакомства...
— Смотри, и Пийбер здесь! - негодуя, дернула Белла Виллема за рукав. — Он-то почему приглашен?
— Знает литовский язык, наверно, поэтому, — ответил Биллем.
— Мог бы хоть брюки отутюжить, — заметила Белла. Вообще ей все это общество показалось несколько мужицким. Белла ожидала большей элегантности.
Настроение ее смягчилось лишь за столом, где ее усадили между двумя интересными мужчинами. Один из них был крупным чиновником министерства иностранных дел, и через него Белла надеялась познакомиться с самим министром, а другой — каким-то латышским ученым. Белле весьма понравилось выражение английского сплина на эстонском лице дипломата, импонировало ей и невнимание, равнодушие соседа; иная дама усмотрела бы тут недостаток вежливости, но ей во всем этом виделось проявление аристократизма. В отличие от дипломата, латышский ученый был живым и темпераментным человеком, любившим веселую беседу, шутку и смех. От постоянной улыбки на его щеках образовались глубокие складки, а у глаз — разбегающиеся лучи морщинок.
Кавалеры Беллы оказались знакомы, и вскоре между ними завязалась беседа, предмет которой был неинтересен для Беллы. Она скучала и с нетерпением ожидала начала танцев, когда дамы станут завидовать ее платью, а мужчины любоваться ее светскостью и томным выражением лица.
Настал момент, когда министр иностранных дел, до этого озабоченный и молчаливый, поднялся и позвенел бокалом.
— Мезйатез! — начал он застольную речь, кивнув налево и направо и мягкостью интонации стараясь возместить недостаток приветливости на лице. Ручьем потекли слова приветствия и формулы вежливости, но затем речь министра стала более туманной. С французского языка оратор перешел на английский, после чего продемонстрировал свое знание латышского языка и, ко всеобщему удивлению, употребил еще и русский.
Пийбер сидел в дальнем конце стола среди латышских и литовских журналистов, которые дошли уже до такого градуса, что больше не обращали внимания на оратора. Они все приставали к Пийберу, чтоб тот допил наконец свою рюмочку. Но Пийбер был принципиальным трезвенником и одним из немногих, которые пытались внимательно следить за речью.
— Упрямые же вы, эстонцы, — сказал латышский журналист. — И ужасно серьезные, мрачные и сдержанные.
— Как? — спросил Пийбер, приложивший к уху ладонь, чтоб не пропустить ни слова из речи.
— Чего вы этак добьетесь? Больше радости и веселья! Больше размаха! У нас же теперь не крепостное право. Мы сами хозяева своей жизни. Свое правительство, свои вожди. Между прочим, жаль, что у вас, эстонцев, не было ни королей, ни князей своей национальности. У нас были, у литовцев были, а у вас — нет. Знаете, как это поднимает наш дух!
— У древних эстонцев тоже был один великий военачальник, — сказал литовец. — Забыл, как его звали...
— Лембиту, — напомнил Пийбер.
— Ах, да, Лембиту, — сказал латыш. — Я как-то спросил у одного вашего художника, почему никто еще не написал этого вашего Лембиту. «Приезжайте, говорю, в Ригу и поглядите, как там умеют воскрешать наших королей»... Он ответил, что в посконных штанах и в лаптях изображать героя не хочется, а изображать его в латах — фальшиво. Но, боже милосердный, на что же нужна история, если ее нельзя приукрасить и улучшить! Кстати, где же памятник вашей освободительной войны? Мы бы возложили венок — но куда? Говорят, вы еще только деньги собираете.
— Что поделаешь, мы беднее вас, — ответил Пийбер, одним ухом слушавший речь, а другим соседей.
— Бросьте, бедность не добродетель.
На миг прислушались к речи его превосходительства.
— Отчего он так пессимистичен? — спросил латышский журналист. — Прибалтийская неделя должна бы радовать его.
— Дипломатам не полагается откровенно выражать свои чувства, — сказал литовец. — И не стоит его слушать: у хорошего дипломата никогда не поймешь, что он хочет сказать.
Когда речь кончилась, ученый, сидевший рядом с Беллой, поднялся и подошел к министру, чтоб чокнуться с ним.
— Время для Прибалтийской недели выбрано вами на редкость удачно, ваше превосходительство, — сказал он. — Во-первых, божественная погода. Во-вторых, столь важный, столь переломный момент истории: вчера пал Париж, последний оплот Европы, Теперь государства Прибалтики, да и вообще Восток, должны стать центром внимания.
— Уже стали, — угрюмо и многозначительно ответил министр.
Латышского ученого озадачил хмурый тон этого ответа.
— Что вы имеете в виду? — спросил он возбужденно.
Но как раз в этот момент оркестр громко заиграл вальс,
и вопрос не был услышан. Белла уже пробралась поближе к министру в надежде, что их познакомят и он пригласит ее танцевать, но тут к его превосходительству с другой стороны подошел маленький худощавый офицер с аксельбантами. Щелкнув каблуками, он что-то сказал министру, и тот,
ни с кем не простившись, тотчас покинул зал. Велла была разочарована.
Внезапный уход министра всех встревожил. Еще днем по городу ходили разные слухи о таинственных событиях в Литве, но никто им не верил.
— Что-то, видно, все-таки произошло, — сказал один из журналистов. — Я своимй ушами слышал, как министра срочно вызвали к президенту. И вы заметили — лицо министра, обычно важно-серьезное, было сегодня мрачно-серьезным? А это плохой знак, господа...
И он добавил еще, что готов съесть собственную шляпу, если за полчаса не узнает, что случилось. И, выпив бокал вина, он куда-то умчался.
Вернувшись, он всех привел в смятение. В Литве действительно произошло нечто чрезвычайное. Немецкие самолеты бомбили Каунас. Очевидно, Гитлер начал наступление...
Все это, правда, были только слухи, но слухи достаточно тревожные, чтоб переполошить всех. Многие тотчас же собрались уходить, но на улице сверкали молнии, раздавались гулкие громовые раскаты, а по стеклам барабанил дождь.
Немного погодя кто-то другой принес известие, что в Литве идут бои. Это еще больше подлило масла в огонь.
Несмотря на дождь, все поспешили к выходу. Не терпелось уйти и Виллему Китсу, но Белла возразила на его предложение :
— В такой ливень! Во что превратится мое платье?
К счастью, они достали машину. Выходя из нее, они увидели мчавшегося мимо гостиницы Фердинанда Винналя.
— Алло! — крикнул ему вслед Биллем.
Винналь обернулся.
— Что такое?
— Ты здесь? — удивленно спросила Белла, собираясь побеседовать с братом, но тому было некогда.
— Скажи хоть - имеешь ли ты понятие, что происходит в Литве?
— Ах, в Литве? Это не важно.. Между нами, у нас в любую минуту могут объявить мобилизацию.
— Мобилизацию? - испугался Ките.
— Да. А чего же еще? Начинается! До свидания!
И, даже не подав руки, он помчался дальше, оставив супружескую чету в полной растерянности.
- Ты что притих? - входя в гостиницу, спросила Белла мужа. - Не верь тому, что он говорил. Я знаю Ферди, ему всегда бог знает что мерещится.
Номер, в который они вошли, показался темным и неуютным. Настроение Беллы сразу упало. В своем белом праздничном платье она опустилась на шаткий, скрипучий стул.
- Что с тобой? - осторожно спросил Биллем.
- Что? Что? - с отчаяньем повторила Белла и отшвырнула сумочку.
Теперь Биллем, в свою очередь, принялся успокаивать и ободрять ее.
- Ну и что, если объявят мобилизацию? У меня же белый билет.
- У тебя! У тебя! А я? Когда узнают, что я... Да и вообще... нам надо поскорее убраться отсюда.
- Но куда?
- Тебе лучше знать.
- А где взять денег?
Взгляд Виллема скользнул по дорогому платью жены.
- Где ты был раньше, почему ничего не предвидел?
- Но ведь ничего страшного еще не произошло. К чему раньше времени нервничать?
- Да, спрячь голову в песок получше!
Разговор принял бы еще более резкий характер, если бы в номер не вошел Пийбер. Он насквозь промок, так как ушел с приема в самый дождь. Он все время сморкался и чихал, не замечая размолвки между супругами.
За это время он услышал, что в Литве не было никакой бомбежки, зато туда прибыли новые контингента войск Красной Армии и прежнее правительство пало.
- Нет никаких оснований для беспокойства, — сказал он.
Но Китсов это известие взволновало еще больше. Узнав, однако, что возможна мобилизация, Пийбер тоже сник. В голове его теснились мысли. Он кружился вместе с ними, словно белка в колесе. То ли от этих тревожных мыслей, то ли от мокрой одежды, его проняла дрожь, и он предложил спуститься в ресторан, чтоб выпить горячего чая.
Биллем согласился. Белла сказала, что переоденется и тоже присоединится к ним.
Но в ресторан они не попали. Вестибюль был переполнен гостями, многих из которых охватила лихорадка отъезда. Их панический страх заразил и Китса; он решил тотчас же уехать вместе с Беллой.
Пийбер немного поколебался, а потом тоже расплатился за номер, взял портфель и вместе с Китсами поехал на вокзал.
Но у билетной кассы он вдруг передумал и, махнув рукой, решил все-таки остаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47