Линде землянику, а то и связочку рыбок. Где-то далеко позади остались работа, зимние дела и заботы. Так, вдали от событий и людей, он надеялся набраться свежих сил, чтобы осенью опять приступить к работе.
Но, как назло, события развивались в это лето за пределами этой сельской идиллии прямо-таки с бурной энергией. Буря ломала ветки, срывала листья, до земли сгибала стволы, а профессор наблюдал эту картину издали, точно из-за двойных стекол окна. Удовлетворяло ли его положение наблюдателя? Нет! Он охотно ринулся бы в водоворот событий, чтобы сыграть свою роль в них, но какая-то сила приковывала его к месту. А эта скованность означала отставание. Кянд хорошо понимал это и мучился все больше и больше.
По ночам ему часто снилось, будто он спешит на поезд, а тот уходит из-под носа. Он торопится изо всех сил, но ноги не слушаются, дыхание прерывается.
— Что с тобой, Роберт? Что с тобой? — слыша сдавленный стон мужа, окликает его Линда с соседней кровати.
— Ах, дурной сон! - отвечает профессор, поворачиваясь на другой бок.
Но уже новый кошмар наваливается на него. Он вступает на длинный, бегущий вверх конвейер, на котором так хорошо подниматься. Но когда он бросает взгляд назад, голова у него начинает кружиться, он судорожно хватается за поручень, а конвейер движется вперед, он падает навзничь, ногами вперед, вниз головой, а шляпа отлетает еще дальше вниз...
Снова оба старых человека просыпаются.
— Это у тебя воспоминания о Луна-парке, больше ничего, — успокаивает жена.
Роберт подкладывает руки под голову, молчит некоторое время и спрашивает вдруг:
— Ты спишь?
— Нет.
— Скажи мне: как выносят покойников — головой вперед или ногами?
— Зачем тебе это? Прямо жуть наводишь.
— Просто так...
В эти дни профессору Кянду очень не. хватало Рут, которая своей молодой жизнерадостностью и бодростью вносила приятное оживление. Пийбер и остальные знакомые, которые обычно летом посещали Метсакуру, на этот раз вовсе забыли о нем.
Однажды Линда накрывала на стол, а профессор читал газету. Выглянув из-за газеты, он сказал:
— Знаешь новость? Пауль Риухкранд выставлен кандидатом в Государственную думу.
— Не говори глупостей!
— Подойди сюда, взгляни, даже портрет и биографию напечатали!
Линда положила на стол ножи и вилки и пошла взглянуть.
— Да, это он! Я всегда говорила, что этот парень далеко пойдет.
— Никогда не слыхал от тебя такого.
— Ну, значит, я так подумала. Рут, наверно, обрадуется, когда прочтет.
— Да, ее выбор оказался недурен.
— Если бы только этот парень был не такой красный...
— А что?
— Если Гитлер вдруг вторгнется сюда со своей войной?
— Ах, оставь! Куда теперь Гитлеру!..
За обедом разговор все время вертелся вокруг Рут, проскальзывало подчас и имя Пауля Риухкранда. И Линде и Роберту очень хотелось бы узнать, остались ли отношения
молодых людей прежними теперь, когда они так долго пробыли в разлуке, но оба избегали говорить об этом.
В середине июля долгожданная дочь наконец вернулась домой. Легкий румянец на загорелых щеках говорил о здоровье, но мать все же нашла.* что ее девочка похудела и ей теперь нужно больше есть, чтобы пополнеть. Отцу хотелось, чтобы дочка подольше пробыла с родителями и не умчалась опять куда-нибудь, но Рут быстро соскучилась: она не умела жить растительной жизнью, а Пауль все еще находился где-то далеко, в своем избирательном округе. Каждый день Рут ходила встречать поезда, но тот, кого она ждала, все не приезжал.
Приехали другие: Пийбер и чета Китсов. Услышав о возвращении Рут, Пийбер решил, что было бы недурно провести вечерок в Метсакуру. А приезд Китсов был вызван особыми причинами.
После июньского переворота Белла сделалась крайне нервной. Она приставала к своему Виллему, доказывая, что нужно непременно уехать, потому что здесь жизнь становится все более нестерпимой. Муйдре, все еще остававшийся в Финляндии, уже не раз звал их туда, уверял, что там они сумеют недурно устроиться. Почему бы не уехать, пока тут не кончатся беспорядки ? Но не так-то просто было переправиться через границу. Биллем ездил выправлять заграничный паспорт, но вернулся ни с чем: на это не было никакой надежды сейчас. Белла впала в истерику, швырялась дивайными подушками и книгами, рыдала и хохотала. Биллем ко всему отнесся холодно. Это еще больше взвинтило Беллу. Она назвала мужа дураком, беспомощным, человеком не от мира сего и жалела, что сама не поехала в столицу хлопотать о паспорте.
— Из-за такого, как ты, мне теперь все время приходится дрожать за свою жизнь.
Биллем с удивлением взглянул на жену. Что за глупости она выдумывает?
— Что случилось? Откуда эта паника? Разве я когда-нибудь занимался политикой, чтобы теперь попасть в историю? Разве я не соблюдал политический нейтралитет? Со своей любовью к поэзии и философии я всегда стоял выше пошлых будней. Кто смеет тронуть меня?
— Тебя — нет. Но меня? Меня?
— Тебя? Вот сказала!
Биллем высмеял Беллу. Но это привело жену в ярость, и она выложила муженьку все то, что доселе скрывала от него. Если красные узнают, что она натворила, они без всякого милосердия повесят ее.
— Все это случилось, из-за тебя, все только из-за тебя, Вильям! — взвизгнула она, припав к мужу. - Я никому не
хотела делать зла. Я только тебе желала добра. Я поверила Шеферу... Ведь он дал мне честное слово, что исполнит мое желание, сказал, что для него это пустяки... Он, дескать, поговорит о тебе с немецким послом... А что нам делать теперь? Мы же сидим у разбитого корыта. Еще хорошо, если оставят в покое. Но когда-нибудь они придут, придут и арестуют... Мне страшно, Биллем! Успокой меня! Успокой меня!
Биллем был сражен. Он словно окаменел, неподвижным взглядом уставившись на Беллу.
— Во всем виноват этот проклятый Шефер! — продолжала Белла. — Я задушить его готова! Но где он? И Штейн- гарт? Все они удрали. А я? Обманутая, покинутая! Как они смели? Как они могли? Ответь же! Что ты уставился на меня, точно идиот! Отвечай!
Она опять принялась беситься, топать ногами, швырять книги со стола.
Биллем не сдвинулся с места. Он не осуждал жену, но и одобрить не мог, — слишком опасным было нынешнее положение.
— Ах, перестань! — сказал он.
Он принялся успокаивать Беллу главным образом с целью рассеять собственные страхи: что сделано, мол, того не переделаешь. И кто, собственно, знает о делах Беллы? Только те двое немцев, которых уже нет в этой стране. Материалы они увезли или уничтожили, во всяком случае, не бросили где попало, в этом Белла может быть уверенной. А может, обо всем этом известно еще кому-нибудь, кроме этих двоих? Нет? Так чего же бояться?
— Или ты страшишься угрызений совести? Брось! В конце концов, что такое совесть? — сказал Биллем.
— Значит, ты не осуждаешь меня? О Вильям!
— Быть может, само время когда-нибудь оправдает тебя.
— Правда? Ты, значит, веришь, что мы уцелеем?
— Верю. Все проходит. Но теперь нам нужно молчать. Масса сочла бы твои поступки преступлением и не простила этого.
— Ты боишься этой плебейской массы?
— Нет! Я просто не признаю ее, как пишет Гораций. Я признаю лишь свободный дух, который служит вечности. Ты помнишь Уолтера Патера?
Он поднял с пола книгу, полистал ее и прочел:
— «Душа точно птичка, которую носишь за пазухой, шагая через людную площадь». Не правда ли, хорошо?
— Лучше скажи, как бы нам с тобой выбраться с этой людной площади! — сказала Белла и задумалась.
Ей вдруг показалось, что она нащупала одну из таких возможностей. Пауль Риухкранд стал депутатом. Что, если
бы через Рут упросить его сказать свое веское слово, где нужно, насчет их заграничного паспорта? Он, наверно, сумел бы помочь им.
Вначале Биллем был против этого. Рут и Риухкранд долго пробыли в разлуке — и кто знает, каковы теперь их отношения ? Но Белла настояла на своем, и они вместе с Пийбером поехали в Метсакуру.
Все общество сидело как раз за кофейным столом, когда появился Пауль.
Его приход был для всех неожиданностью. Рут радостно бросилась к нему навстречу. Белла не хотела отставать от нее. Едва Пауль успел поздороваться со всеми и хозяйка оглянулась, ища места, куда посадить гостя, как Белла уже раздобыла пустой стул, поставила возле себя и предложила Паулю сесть.
Рут стыдилась обнаруживать перед другими свои чувства, а Белла, напротив, ничуть не стесняясь, принялась осыпать Пауля комплиментами, а также вопросами, наивность которых подчас граничила с глупостью, но которые должны были свидетельствовать о ее большом интересе к Паулю.
Рут понравилось, как появился отец, разговаривая с Паулем. Пийбер прислушивался к их разговору, усердно размешивая свой кофе и усмехаясь порой с таким видом, будто не очень-то верит тому, что там рассказывает Пауль. А Ките выкуривал одну сигарету за другой, следя за дымком, поднимающимся к потолку, или со скучающим видом глядя в окно. Он испытывал неловкость от навязчивости Беллы, которая могла испортить все дело.
- Скушайте же что-нибудь! - потчевала хозяйка Пауля.
- Удивительно, что после всех этих собраний и поездок вы отнюдь не выглядите изнуренным, — сказал профессор Кянд. — Напротив, вид у вас вполне свежий...
- Когда встречаешься с народом, набираешься новых сил и бодрости, — ответил Пауль.
Ките стряхнул пепел в пепельницу, поморщился и кашлянул.
- А что тут в конце концов особенного, — сказал он. — Вам, господин профессор, нередко случалось говорить подряд по пяти-шести часов, и это вам ничуть не вредило.
- Да, но здесь речь идет не о лекциях, а о политических выступлениях, — ответил Кянд. — Что мы? Мы имеем дело с мертвым предметом... Но воспламенять живых людей... это нечто другое. Это удается только человеку, который сам горит.
Рут понравилось, что отец становится на сторону Пауля.
- Я нахожу, — обратился Пийбер к Паулю, — что с вас уже хватит этого горения...
— И воспламенения, — кашлянув, добавил Ките.
Пийбер продолжал:
— Выборы в парламент закончены. Парламент приступит к работе, и жизнь опять войдет в спокойную колею.
— Сомневаюсь, — сказал Ките.
— Вы правы, господин Ките. О спокойствии и речи быть не может, — заметил Пауль.
— Но что же еще? — удивился Пийбер. — Неужели вы сразу начнете переход к социализму? Парламентским путем? Это оказалось бы невиданным экспериментом! Успех этого эксперимента сомнителен, — где у нас промышленный пролетариат? Сначала нужно создать промышленность, и только тогда можно говорить о построении социализма.
И чтобы порисоваться своим радикализмом, он добавил:
— За эти два десятка лет буржуазия успела довести нашу промышленность до полного упадка. Быть может, даже сознательно, чтобы не порождать могильщиков своего строя.
— Можете быть спокойны, могила уже вырыта! — ответил Пауль.
— Но с погребением дело пойдет у вас не так быстро, как с рытьем могилы, — кашлянул Ките.
Белла под столом толкнула мужа ногой. Что он болтает, помолчал бы лучше.
— Господин Риухкранд прав. Кому посчастливилось увидеть в городе эти огромные демонстрации, тот и не может рассуждать иначе. Тут, на этой тихой даче, и вообразить себе нельзя, что это было. Действительно, что-то ужасающее, то есть ужасающе мощное! При виде этой массы народа сердце мое забилось в груди, точно пташка. Но масса народа — это все равно что магнит, она притягивает. Говорят, удав так гипнотизирует птичку...
— Вы видели эту демонстрацию? — спросил Кянд.
— Да, я и сама принимала в ней участие. Когда я потом вернулась домой, я почувствовала себя другим человеком... Слиться с народом... Ну, знаете... это все равно что расплавиться на огне! Нет, нет, я бы сказала — переплавиться! Переплавка, так будет вернее.
Биллем с удивлением взглянул на Беллу: как смело и с какой кажущейся искренностью она фантазировала! Только бы не ляпнула какую-нибудь глупость! Он перевел взгляд на Риухкранда: интересно, как эта выдумка подействует на него.
— Переплавка, говорите вы? А не переодевание? — неожиданно спросил Пауль.
Возникла неловкая пауза. Кое-кто усмехнулся. Но Белла сделала вид, что не заметила укола. С улыбкой она взглянула на Пауля и сказала наивно:
— Вы думаете, что только переодевание? Нет, вы ошибаетесь! Полное перерождение! Вы этого, вероятно, и понять не можете. Ведь вы революционер с самого рождения. Но я... Биллем... Какие у нас раньше были мысли и чувства... О боже! А теперь? Как мы обрадовались, когда узнали, что вы избраны в депутаты! Так обрадовались, будто сто тысяч выиграли!
Рут, молча прислушивавшаяся к разговору, была вдвойне удивлена. Неужели в Белле действительно совершился такой коренной перелом? И еще: какой разговорчивой сделалась теперь эта женщина, которая раньше любила очаровывать всех молча! Не приглянулся ли ей Пауль, не пытается ли она поймать его в свои сети?
Эта недобрая догадка подтвердилась, как только встали из-за стола. Белла предложила отправиться гулять и тотчас же поспешила прицепиться к Паулю. И как она старалась оторвать Пауля от Рут!
Гуляя по берегу реки, Белла пустила в ход все приемы своего обольщения. Но Пауль оставался рассеянным и обидно безразличным. «Чванится, — подумала Белла, — но ничего, я его обломаю». Под предлогом полюбоваться течением реки она замедлила шаги, пока другие исчезли из виду, и они остались вдвоем. Тогда она бросила на Пауля многозначительный взгляд, печально вздохнула и опустила голову.
— Что с вами?
— Ах, ничего... По правде, говоря, я вам завидую!
— Завидуете? Было бы чему!
— Перед вами открыты теперь все пути. А что я? Пылинка! Больше ничего!
Она близко придвинулась к Паулю.
— Какое счастье для Рут, что вы наконец вернулись!
— Вы думаете?
— Да, как она ждала вас!
Приманка была брошена наобум, но удачно.
— Правда! Но почему именно меня? Есть ведь и другие.
— Кто, например?
— Ну, скажем, Пийбер или еще кто-нибудь.
— Вы шутите. Как можно сравнивать его или других с вами.
Белле удалось пощекотать самолюбие Пауля, и она продолжала разговор в том же духе, давая понять, как счастлива она сама, гуляя здесь и беседуя с Паулем.
— Уже тогда, когда я увидела вас впервые... Ах, если бы вы знали...
Пауль прервал ее:
— Но, госпожа Ките, вы забываете о вашем муже...
— О моем муже? Ах, я ни на минутку не могу забыть о нем. Ни на минутку! Тем более сейчас, когда он так несчастлив.
— А что с ним?
— Разве вы не заметили, что он совершенно утерял свою прежнюю живость? Я напрасно стараюсь утешить его. Он впал в черную меланхолию. Скорбит о своем дяде...
Этот дядя, как рассказала далее Белла, жил в Хельсинки и недавно умер от рака. Он был большим книголюбом, и у него имелись такие эстонские издания, которые давно считали пропавшими — кажется, еще с шестнадцатого века. Биллем готов принести их в дар государству, если сможет заполучить их. Но как пробраться туда через залив? Ведь это теперь очень сложно.
— Это можно, пожалуй, уладить, — сказал Пауль.
— Правда? Может быть, вы сами сумели бы оказать нам содействие?
— С удовольствием. Дайте мне адрес вашего покойного дяди и все нужные документы.
— О, это совсем не так просто, — сказала Белла и на минутку задумалась. — Свои самые редкие издания дядя перед смертью отдал на хранение одной даме, своей близкой знакомой. Их может получить у нее только Вильям, никто другой.
— Дядя ваш был очень предусмотрителен! — заметил Пауль. — Все же я попытаюсь сделать, что возможно.
— Как я была бы благодарна вам, если бы мы с вашей помощью раздобыли себе заграничные паспорта!
— И вы тоже хотите уехать?
— Без меня муж совершенно беспомощен. Один он ничего не сумеет сделать.
— Значит, всей семьей? Нет, это неудобно. Похоже на то, будто вы оба хотите бежать с родины.
— Бежать с родины? Мы? — точно ужаленная, вскинулась Белла. — И в мыслях не было! Тем более теперь. Нет, честное слово, мы твердо решили остаться здесь, будь что будет.
— Разве это нужно решать? Госпожа Ките, не проговорились ли вы?
— Вы нас считаете какими-то преступниками, — возмущенно возразила Белла. — Боюсь, что вы не поверили даже тому, что я рассказала о дяде Вильяма. Но я могу показать вам его письма, завещание... Все это существует. Стыдно подозревать людей безо всякого основания!
В глазах Беллы сверкнул гнев.
— Но почему вы пришли в такое раздражение? Может быть, я попал в точку?
Белла раскрошила веточку на мелкие кусочки и принялась бросать их в воду. Почувствовав, что Риухкранд разгадал ее, не верит ей и весь ее план провалился, она с равнодушным видом принялась напевать какой-то неопределенный мотив.
Ах, как она жаждала отомстить этому человеку!
— Куда же девались другие? — спросила она вдруг, оглядываясь и меняя разговор. — Рут... Пийбер?.. Всегда они так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47