Рука у пришедших поднимается к уху — медленно или быстро, энергично или вяло, в соответствии со званием и постом. Слова рапорта набегают одно на другое, голос прерывается на высокой ноте. Дежурный офицер кончает рапорт на полуслове и отскакивает в сторону, чтобы дать дорогу гостям. Он судорожно придерживает руку возле уха, пока не проходят все до последнего.
Риухкранд невольно усмехнулся. Бедный веснушчатый человечек, как он растерялся!
Но и Риухкранда охватило нервное возбуждение, когда он увидел, что гости, походив по лагерю, направились сюда, к его бараку, последнему в длинном ряду лагерных построек. «Они, наверно, не войдут, сядут в свои машины и укатят», — успокаивал он себя. Но дверь уже открылась, и Риухкранд быстро вытянулся.
Разглядывая убранство помещения, немецкий генерал соизволил сквозь монокль бросить взгляд и на Риухкранда.
— Северная раса! — одобрительно заметил он, после чего на лице польщенного начальника штаба появилась улыбка. Брови немецкого генерала нахмурились. Нашел ли он, что лицо дежурного недостаточно тупо, или сумел прочесть на нем скрытую враждебность? — Из интеллигенции?
Начальник штаба уже уловил недовольство на лице немецкого генерала и, отразив его на собственной физиономии, с упреком взглянул на Риухкранда.
— Ваша профессия?
— Учитель, господин генерал.
Начальник штаба перевел ответ на немецкий язык.
— Но в таком случае он должен владеть нашим языком, - сказал генерал и, к удивлению остальных, спросил Риухкранда, как его зовут.
Риухкранд ответил и переспросил генерал, приставив к уху ладонь.
— Риухк-ранд, — по слогам произнес дежурный произнес генерал, покачав головой.
Взгляд начальника штаба упал на виновника. Риухкранд — это имя ему кое-что напомнило... Кто сунул на дежурство это бунтовщицкое отродье? Как назло!
На минуту взгляды их скрестились, словно клинки. Слов не требовалось: как влюбленные, так и ненавидящие понимают друг друга с одного взгляда.
Комендант лагеря, разостлав на столе карту, познакомил гостей с местностью, показал пункт, откуда они пришли, полигон, куда направляются, местонахождение батарей.
— Отлично, — сказал немецкий генерал, увидев, что батареи расположены на западном краю полигона, а дула пушек направлены на восток.
— Как же иначе, господин генерал! Наши пушки всегда повернуты туда. Я помню, как тут было жарко двадцать лет тому назад... — улыбнулся начальник штаба.
— Да? Вы были тогда здесь?
— Занимался организацией фронта против большевиков. Знаю эту карту как свои пять пальцев.
Начальнику гитлеровского генерального штаба этот ответ пришелся по душе. В случае нужды можно использовать знания этого эстонца.
— Да-да, мы это учтем, — суховато заметил он.
В помещении было жарко. Немецкий генерал снял фуражку и принялся обмахиваться ею.
— Дежурный, что за баню вы здесь устроили? Сейчас же открыть окна!
Риухкранд открыл окна.
— И подать воды! Помои, а не вода! — рассердился начальник штаба, выхватив у дежурного графин. — И эту воду вы осмеливаетесь предлагать нам! Пейте сами!
Риухкранд попробовал. Вода вовсе не была теплой, но, видимо, начальник штаба хотел показать свою власть.
— Разве не помои?
Риухкранд не отвечал.
— Помои или нет?
— Конечно, вода не ключевая, господин генерал!
— Я спрашиваю — помои или нет?
Все заулыбались, видя, как забавляется генерал, издеваясь над дежурным.
— Ну, что уставились? Кругом!
Дежурный повернулся.
— Бегом арш!
Все с удовольствием готовились поглядеть, как побежит этот гордый «интеллигент», но Риухкранд зашагал прочь совершенно спокойно. Когда начальство собралось крикнуть что-то ему вслед, он уже исчез за дверью.
Начальник штаба извиняющимся тоном обратился к немецкому генералу:
— Упрямый, непокорный народ эти интеллигенты, выходцы из простонародья. Вышколить такого труднее, чем натаскать охотничью собаку.
— Знаете ли, — ответил генерал Халдер, мы у себя ликвидировали эту породу. Их лучше всего воспитывать в концлагерях.
Выйдя из барака, Риухкранд остановился на пороге. Ему вдруг пришла мысль: хорошо бы зайти тут же в умывалку, подставить графин под цинковый умывальник и, приподнимая пестик рукомойника, дать воде по пальцам стечь в графин, пускай пьют! Но нет! Такой мелочной местью он унизил бы самого себя!
Он неторопливо зашагал к колодцу в другом конце лагеря и вернулся, когда гости уже уходили. Его встретили упреками: где он пропадал так долго?
— Вы что, сами эту воду делали? — съязвил начальник штаба.
— Нет, господин генерал, — тотчас же ответил ему дежурный, — сам я ее не делал. Принес из колодца.
С лиц присутствовавших офицеров исчезла улыбка, потому что щеки толстого генерала покраснели. Взгляды начальника штаба и дежурного снова скрестились, словно наточенные сабли. Генерал охотно отдал бы приказ взгреть шомполами этого наглеца.
— Трое суток карцера!
Генерал снял фуражку, осушил лоб и вытер внутреннюю сторону околыша фуражки. Выходя из помещения, все, в том числе и немецкий генерал со своим моноклем, мерили взглядом дерзкого дежурного. Воцарилось неловкое молчание, длившееся и за дверями барака, пока компания не расселась в машины и не отбыла на полигон.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Под вечер, когда закончился смотр войсковых частей, высшее начальство уехало, торопясь вовремя прибыть во дворец президента.
— В общем все более или менее удовлетворительно, но одна вещь меня беспокоит, — заявил генерал Халдер начальнику штаба эстонских войск, усевшись в машину.
— Слушаю, господин генерал.
— Вы знаете, — начал генерал Халдер, — что волей провидения нашим странам уготована общая судьба.
Начальник штаба кивнул головой.
— Это обязывает меня быть откровенным и сказать вам, что вашей армии еще недостает многого.
Эта оценка неприятно поразила начальника штаба. Черт бы побрал сегодняшний день со всеми его неудачами! Лезешь из кожи вон, а все получается не так! Показатели по стрельбе были сегодня ниже среднего, орудия реагировали медленнее, чем обычно, а люди — те казались особенно вялыми и неуклюжими! И ведь нужно же, чтобы лучший стрелок полка, которому генерал Халдер даже подарил часы, оказался наполовину русским! А этот проклятый Риухкранд...
— Нет, не поймите меня превратно, — продолжал генерал Халдер. — Я вовсе не хочу сказать, что ваш боец не владеет техникой или не попадает в цель. Но боец у вас думает, а это огромный недостаток!
— Вы, однако, забываете об одном обстоятельстве, — поспешно стал оправдываться начальник штаба. — Мы показали вам лагерную переподготовку, вы видели штатских, которые сегодня пришли в армию, а завтра опять уйдут!
— Штатских? Вот тут-то и зарыта собака! У штатских имеются мысли, сердце, нервы, совесть. С этим мир не покоришь. Нам нужны солдаты, выполняющие приказы фюрера слепо, без рассуждений, как автоматы.
— Мне кажется, наш боец не плохо выполняет приказы... Я имею в виду кадрового солдата в обстановке военного времени.
Однако начальник немецкого генерального штаба тотчас же возразил:
— Боюсь, что действительность не соответствует вашему представлению. Образцовое войско возможно лишь в образцовом государстве.
Начальник штаба попытался доказать немецкому генералу, что Эстония весьма недалека от того, чтобы стать образцовым государством. Мысль задавлена, партий нет, разногласий в народе — тоже, все газеты дружелюбны по отношению к немцам и враждебны к русским, а в лице кайтселийта имеются даже эстонские штурмовики.
Однако начальник немецкого генерального штаба был скуп на похвалы и остался при своем мнении.
«В случае войны, видимо, думает использовать нас где-либо на тыловой службе», — сокрушенно подумал начальник эстонского штаба и удвоил усилия, чтобы создать у высокого гостя лучшее представление о подготовке плацдарма.
— Я надеюсь, что у нас еще осталось время на соответствующее перевоспитание гражданского населения, — сказал он и стал осторожно допытываться о сроке великого наступления.
— Лишь провидение может возвестить этот срок фюреру, — ответил генерал Халдер, тем самым как бы захлопывая все двери перед любопытствующими профанами.
Машина катилась по широкому шоссе, поднимая за собой большое облако пыли, медленно оседавшее на придорожных кустах, травах и камнях. Лишь после того, как с большака свернули на более узкую дорогу, извивавшуюся между зелеными заплатами полей и лугов, пыли стало меньше.
Блеснула синеватая гладь Финского залива. Послезавтра начальнику немецкого штаба предстояло выполнять свою миссию уже по ту сторону залива, где он, несомненно, найдет более мощную базу. Вот бы сразу с обеих сторон схватить в клещи этот залив... В узких местах ширина его не превышает и ста километров...
Машины остановились на высоком и красивом Тойласком побережье, перед белым Оруским дворцом. Плоские дворцовые крыши, далеко выступающие над стенами, и грациозные пропорции придавали всему строению южный колорит. Когда-то этот дворец был построен крупным торговцем Елисеевым для летнего пребывания. Теперь президент превратил его в свою летнюю резиденцию.
Применяя и к себе принцип «государство — это я» и считая себя пожизненным, самим богом поставленным хозяином этой страны и этого народа, президент рассматривал государственные дворцы и замки как свою личную собственность. Для них он создал управление государственными парками во главе с одним из своих братьев, приказав последнему навести в Оруском дворце и его окрестностях такую красоту, какая «удовлетворяла бы эстетическим требованиям самых высоких заграничных гостей».
Пяте приезжал сюда из Таллина на машине или специальным поездом, только вот его яхте пока негде было причаливать. Но сооружение пристани уже началось, экскаваторами был расчищен фарватер, шла постройка пирса. С утра до ночи подъезжали грузовики с камнем, женщины и дети, нанятые на работу, трудились в поте лица, чтобы высокий государственный деятель мог ступить на берег со своей яхты, обшивка которой, изготовленная из ценных, ароматных пород дерева, сама составляла целое состояние.
Принудив народ и страну к молчанию, предусмотрительный президент сам себе создал памятник, заранее воздвигнув себе пышный могильный холм, и теперь знал, что может до смертного часа почивать на лаврах своей знаменитости и славы. Опасаться было нечего: на руководящие посты он поставил своих верных друзей, и государственный механизм работал без запинки. Сюда, в этот дворец, к нему приходят поклоняться, испрашивать его мудрого совета, получать его подпись; сюда прибывают из других государств важные лица, занимающие высокие посты; здесь он беседует с иностранными финансистами, чьи банки, фабрики и шахты процветают в его стране. Он их принимает, показывает им свой ухоженный парк и сад с террасами, с оранжереей, где вдоль стен вьются побеги винограда различных сортов, и с цветником на камнях, создающим иллюзию альпийских высот.
— А здесь в пруду, пожалуйста, господин генерал, здесь в пруду рыбки, золотые рыбки... — умиленно произнес старик. — Подойдите, господин генерал, станьте тут, у самого края.
Генерал Халдер ступил на плитняк, окаймлявший небольшой четырехугольный пруд, поправил монокль и поглядел в воду. Целая стайка красноватых рыбок с длинными прозрачными плавниками, развевавшимися словно вуаль, устремилась прямо к его начищенным сапогам, не пытаясь укрываться в водорослях.
— Как мило! — И генерал усмехнулся, явно довольный похвальным поведением рыбок.
— Не напоминает ли вам все это пруд в берлинском Розенгартене ? — спросил начальник штаба.
— О да!
Присутствовавшие офицеры глубокомысленно уставились в мелкую воду пруда.
Посол Штробейн, недавно прибывший сюда из Таллина, тоже, вооружившись моноклем, принялся глядеть в воду.
— Интересно — каковы они на вкус? Вероятно, хуже ваших форелей из Пюхаэги, что течет где-то неподалеку?
На лице президента появилась радостная улыбка, и он что-то шепнул своему адъютанту, после чего обратил внимание гостей на парк и сад:
— Вот тут все, все, уважаемые господа, выполнено по плану немецкого архитектора. И вон эта терраса, и балюстрада, и те круглые лампионы. Пойдемте посмотрим.
Он заковылял вперед на своих ревматических ногах, общество последовало за ним. Цветы у дороги вызвали восхищение.
— О, тюльпаны! И почти черные! Тоже из Германии?
— Да, да! — ответил президент, хотя луковицы цветов были привезены из Голландии.
С террасы, поверх деревьев парка, открывался вид на море. Президент сделал широкий жест, словно желая сказать: «Смотрите, уважаемые господа, все это мое королевство, все это я!»
Посол Штробейн, в свою очередь, махнул рукой на запад и сказал генералу Халд еру:
— Там запасы нашего горючего. Сланцевые шахты. Провести трубы до наших танкеров несложно...
— А здесь, — указал президент на склон горы, - здесь я разбил альпийский цветник.
Старик, все более входя во вкус демонстрации своих владений, готов был спуститься с гостями по тропинке и довести их до самой пристани. Но начальник штаба, взглянув поверх своего толстого живота на долину внизу, произнес:
— Отложим до следующего раза. До того, как ты закончишь постройку фуникулера.
Ужин был сервирован еще богаче, чем когда-то на приеме финского президента и даже шведского кронпринца, так, по крайней мере, утверждали повара. Из Италии были доставлены на самолете устрицы, лангусты, фрукты и молодая картошка.
Но итальянский майонез, приспособленный к немецкому вкусу, получился неважным: золотые рыбки были костисты и на вкус не отличались от обыкновенной плотвы. А что до ростбифа по-английски, так он интересовал гостей гораздо меньше, чем эстонский шпиг и эстонское масло.
— Это похвально, — сказал президенту посол Штробейн, — что вы так сильно сократили экспорт бекона в Англию и ваши свиньи теперь в первую очередь отправляются в Германию.
Осведомленность гостя в эстонской экономике вызвала у президента чувство национальной гордости. Но, к сожалению, тут же зашла речь о низкой рождаемости в стране, и старик почувствовал себя уязвленным. Разве он мало фотографировался среди детей, с малышами на руках, разве мало упрекал народ за пустые колыбели и обвинял горожан в легкомысленном образе жизни? И все же немецкие гости, как видно, и понятия не имеют о его великих стараниях. Они даже упрекнули его.
— Ваше стремление сделать всех людей образованными опасно, — сказал генерал Халдер. — Среди ваших рядовых есть даже учителя. До чего вы таким образом дойдете?
— Вы совершенно правы, — ответил президент. — И можете мне поверить, господин генерал, я приложил много усилий, чтобы удержать людей на земле, в деревне. Но это прямо болезнь — все бегут в город, все хотят стать образованными. К чему же мы так придем? Безработица растет, и тут еще это вечное недовольство. А люди всё куда-то бегут, торопятся, ищут лучшей жизни. Но что поделаешь, если судьба поселила нас здесь, на границе с Востоком? Оттуда пришла эта болезнь и пристала к людям, никто не довольствуется сегодняшним... Я уверен, что именно вы нам укажете правильный путь, я надеюсь, что именно вы защитите нас, что вы...
Все более воодушевляясь, он встал и уже громко, так, чтоб слышали все, продолжал:
— Заключенный три недели назад между Эстонией и Германией пакт о ненападении — это не пустая бумажка, как многие подобные пакты. Мы здесь в своей среде, и я могу вас заверить, что только этот договор имеет для нас силу и решает вопрос о нашей жизни и смерти. Более двух десятков лет я стоял на той точке зрения, что мы должны ориентироваться на Германию...
Он привел примеры, показывавшие, как он всегда в критические моменты обращался к Германии, неоднократно прося у немецкого командования помощи против большевиков. Он пытался дружить даже с балтийским ландсвером, в то время как все другие рвались к сражениям с ним...
— Теперь наконец эта страна и этот народ находятся под вашей могущественной защитой, мои дорогие гости и друзья. За всю свою жизнь мне никогда не приходилось так спокойно глядеть в будущее, как сейчас. И все это благодаря нашей правильной политике, оправдавшей себя и принесшей счастье нашему народу, который спокойно и единодушно... — И так далее.
Все встали и чокнулись бокалами. Ответ генерала Халдера был сух и лаконичен и завершился возгласом «хайль» в честь Гитлера. Эстонию он назвал восточным валом Европы.
— Да, да, — авторитетно заявил генерал Халдер. — Европа? Европа — это Германия. Если не сегодня, то завтра.
— Это, разумеется, означает войну? — спросил кто-то.
— Войны мы не боимся. Но наш фюрер знает, что страны и государства падут к его ногам и без войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47