Обследовали льдину. Оказалось, что она вполне надежна. Продовольствие и топливо решили выгружать на льдину, а потом грузы переносить к подножию острова, а там уже лебедкой поднимать наверх. Зимовщики заранее сделали подобие подъемного крана.
На лед вышел начальник зимовки — широкоплечий, коренастый человек. Это был известный полярник. Он зимовал более десятка лет и построил не одну полярную станцию.
Пока матросы организовывали выгрузку, начальник станции пригласил желающих осмотреть зимовку. Пошли шесть человек. День уже кончался. Наступила ночь. Пришлось идти в обход по торосистым льдам. Идти в темноте было трудно; мы часто спотыкались и кое-как добрались до домика. Дом был сделан добротно. Не две, а целых четыре рамы были вставлены в окна, чтобы стужа и ветер не могли пробраться в дом. На станции зимовало всего четыре человека. Нас встретил юноша лет шестнадцати. Он был радистом-стажером.
— Ты покажи, Коля, наше хозяйство, — сказал начальник. — Вы меня извините, я пойду проверю лебедку.
Остальные двое зимовщиков были также у лебедки. Коля оказался очень гостеприимным. Он все показал, а в довершение угостил нас чаем со сгущенным молоком, которое, как видно, сам очень любил.
Пока мы осматривали полярную станцию, на ледоколе начали выгрузку. Зрелище, представившееся нам, было необычным. Как будто мы попали в сказку с гномами и карликами. Ледокол включил все прожектора, и в ночь, словно ее разрезая, врывались освещенные по-
лосы яркого, слепящего глаза света. В эти полосы попадали последние косяки улетающих на юг птиц. Птицы становились будто серебряными. Они шарахались от неожиданности в стороны. По льду двигались маленькие гномы, которые суетились, тащили и катили какие-то большие предметы. Для того, чтобы работать было веселее, радисты включили музыку. И вдруг громкий голос запел:
«После тревог спит городок. Я услышал мелодии вальса!»
Это было так неожиданно и необыкновенно! Мы легли на землю, чтобы не упасть, и подползли к самому обрыву — посмотреть на волшебную картину. Наверное, никогда в тишину этих мест не врывалась еще песня. Песцы, спрятавшиеся в свои норы, которых на острове было много, не могли понять, что же происходит.
Лежа на обрыве скалы, мы и не предполагали, что нас ждет впереди и не знали, что огромный по силе тайфун прошелся по Великому океану. Океан разволновался и теперь, злой и беспощадный, начал топить суда. В воздух были брошены призывы о помощи. «СОС! СОС! СОС!»— передавало радио со многих судов. Не успел закончиться тайфун, как начались очень сильные штормы в северной части Тихого океана, Беринговом и Чукотском морях.
Радисты нашего ледокола приняли тревожные радиограммы, и капитан приказал всех собрать. Ледокол дал гудки. Ничего этого не зная, мы были очень удивлены. Надо идти на ледокол. Кто-то предложил спуститься с помощью лебедки, чтобы не обходить острова. Идея всем понравилась; отползли от края и пошли к подъемнику.
— Ты в институте занимался альпинизмом, — сказали мне товарищи,—спускайся первым.
Я пошел на площадку и стал влезать в сетку. Но тут мне пришли на память слова альпинистской песенки:
«Смотри, проверь свой каждый шаг!»
Я крикнул ребятам, чтобы они опустили трос.
— Надо проверить узел, как привязана сетка к тросу! — крикнул я.
— Не надо; только что поднимали! — послышался ответ.
Я хотел было уже согласиться, но выработанная еще в институте привычка взяла верх. Давай все же проверим! Когда трос опустили, то первое, что я почувствовал,—это страх. Мурашки побежали по спине. Узел не был не только затянут, но даже как следует завязан. Если бы я качнулся в сторону, то он обязательно развязался бы и вместе с сеткой я полетел бы вниз.
— Ну, нет, спасибо; чуть на тот свет не отправили! — сказал я и вылез из сетки с холодным потом на лбу. — Сто километров пойду, а здесь спускаться не буду.
— Да, вот ведь какая ерунда могла получиться! — сокрушенно сказали ребята.
Расстроенные, мы пошли вокруг острова. Это событие подействовало на всех неприятно. Я преклоняюсь перед мудростью альпинистов, которые смело преодолевают самые трудные подъемы, но всегда проверяют каждый свой шаг и каждый метр своей веревки. Кто знает? Может быть, тем, что теперь я могу писать эти строки, я обязан альпинистской песенке!
Чтобы закончить выгрузку до шторма, капитан объявил аврал, в котором участвовали все. Работа пошла быстро. Мы проработали всю ночь и только к утру кончили, а в полдень налетел шторм. Лед стало торосить и сжимать.
Все старания выйти из ледяного окружения оказались напрасными. Потянулись томительные сутки ледового плена. Настроение у всех испортилось. Скоро полгода как мы находились в плавании. Наступила вынужденная бездеятельность, а это самое неприятное, особенно когда уже хочется домой.
Игорь Владиславович нашелся. Недаром он был опытный начальник экспедиции. Он заставил обрабатывать материал и писать научные отчеты. Это занимало много времени. И только вечером, закончив работу, мы выходили гулять на палубу и видели теперь уже очень знакомые и неприветливые очертания острова. А время было против нас. Ударил мороз и стал сковывать сжатые льды.
— Дело дрянь, — говорили скептики, — зимовка.неизбежна.
Дни шли за днями. Ледокол выбраться не мог. Приближался конец октября. К предстоящей зимовке все относились по-разному. Я и Гурий стали подумывать, какие надо поставить зимой работы. Зимовка нас особенно не угнетала, только Костя был расстроен. Он нервничал и писал тревожные телеграммы домой. Мы этого не знали. И вдруг к нам пришла из дома целая серия панических запросов. Тут-то и выяснилось, что виновник «сих дел» Костя.
Район, в котором мы находились, был действительно неважным и имел дурную репутацию. Известный полярный капитан Воронин назвал его «проклятым ледяным болотом, из которого никак не выбраться». Это название вполне подходило. Именно вблизи этих мест разыгралась трагедия с гибелью Челюскина, раздавленного льдами. Это была знаменитая эпопея 1934 года, когда ледокольный пароход «Челюскин», почти пройдя Северный морской путь, здесь был зажат льдами.
В судовой библиотеке были разысканы книги об этом событии, ставшем уже историей. Эти книги у нас сделались самыми модными и читались наперебой.
— Вот видите, какое место! — мрачно говорили скептики.— Еще участь Челюскина, чего доброго, нас ожидает!
— Ну, уж раскаркались! Ледокол-то не «Челюскин», и теперь не тридцать четвертый год, — возражали оптимисты. — Подуют отжимные ветры — и все будет в порядке. В Арктике всегда так: то зажмет, то отпустит, — говорили более опытные.
Мы как-то разговорились об этом с Игорем Владиславовичем. Тот был спокоен. Он сказал:
— Разве вы еще не поняли, что Арктика — это терпение! У кого крепче нервы и кто умеет ждать, тот и побеждает.
Я также перечитал все, что случилось с Челюскиным. Но, странное дело, я не нашел в этой книге ничего пессимистического и мрачного. По-моему, книга о гибели «Челюскина» — это одновременно и книга о торжестве человеческого духа.
Велика сила льдов. Как песчинку, они могут раздавить человека, когда он один. Но силе человеческого коллектива они противостоять не могут. Льдам удалось раздавить и потопить советский корабль. Погиб «Челюс-
кин», но коллектив не пал духом, люди не разбежались в страхе, гонимые голодом. Они верили в свою Родину, и она их спасла. Даже новорожденная девочка была спасена.
Нет, в этих книгах не было безнадежности!
Я отложил книгу о «Челюскине», оделся и вышел подышать свежим морозным воздухом.
Хотя мы и были в ледовом плену, но картина все же была великолепна. Догорал красный закат короткого дня. Еще искрились льды. Цвет заката был почти малиновый. В наших местах говорят, что такой закат «к ветру», то есть это значит, что должен в скором времени быть ветер. Будет ли он?
И ветер пришел. Спасительный южный ветер. Он начал разводить льды, и их масса двинулась к северу; появились разводья; там, где вновь образовался тонкий молодой лед, он был смят и разрушен. Ледокол получил возможность двигаться. Он полным ходом стал выбираться из ледового болота. Тут уж не зевай!
Через сутки мы выбрались из льдов на чистую воду и, не задерживаясь, проскочили Берингов пролив. Зайдя всего на полсуток в бухту Провидения, мы поплыли на юг. Капитан и вся команда решили встречать праздник Октябрьской революции дома. А для большинства команды дом был во Владивостоке.
ПРАЗДНИК ОКТЯБРЯ
Настроение у всех было приподнятое, поздравляли друг друга с окончанием арктического рейса. А тем временем ледокол шел на юг. Но около Камчатки выяснилось, что нам не хватает пресной воды. Потекли баки и, волей-неволей пришлось зайти в одну из бухт Камчатки.
Бухта, куда мы зашли, называлась «Моржовый клык». Это была довольно узкая бухта, отделенная от Тихого океана высокими громадами гор. Бухту облюбовали для своих стоянок китобои. В ней обычно останавливалась китобойная флотилия «Алеут». Ее мы здесь и застали. «Алеут»-флагман северной китобойной флотилии, промышляющей в районе Камчатки. Это довольно большое судно, приспособленное для разделки китов.
На берегу бухты стоял всего один дом и у самого берега— кривой сарай, наполовину залитый водой. Мы даже удивились, кто построил такой нелепый сарай. Но оказалось, что виной были землетрясения, которые в этой бухте довольно часты. Сарай съехал в море с 30-метровой высоты. Вода подается на суда по трубам. Но перед нами стояло еще два судна, которые также хотели набрать воды, и нам пришлось ждать своей очереди.
Пока было время, организовали экскурсию на «Алеут». Китобойцы рассказали очень много интересного об охоте на китов и о жизни этих морских великанов.
Гиганты животного мира — киты — после горячих тропических ванн приходят прохладиться в эти районы. Они идут полакомиться черноглазками — крошечными планктонными рачками. Самый огромный из китов — голубой кит — называется «блювал». Он достигает 30 метров в длину и весит до 150 тонн. Сила его такова, что он может потягаться с тридцатью шестидесятисильными тракторами, впряженными вместе, и неизвестно еще, кто кого утянет.
Любят приходить сюда и кашалоты — зубатые киты. Они охотятся на осьминогов, кальмаров и рыб. Кашалот смелое животное; во время опасности он не убегает, как другие киты, а идет на таран, стараясь ударом своего огромного лба сбить противника.
Киты дышат легкими. Они должны захватить воздух и только тогда могут нырять. Поднимаясь на поверхность, кит выбрасывает воздух с массой мелких брызг, отчего образуется фонтан. По этим-то фонтанам китов и находят в море.
Размножаются киты прямо в. море. Маленький китенок имеет в длину до 6 метров. Такой малютка выпивает в день три центнера молока, а китовое молоко имеет не 4 процента жира, как коровье, а целых 50 процентов, и оно густое, как в консервах. Малыш от этого молочка прибавляет за сутки до ста килограммов. Вот про него можно действительно сказать: растет не по дням, а по часам.
Но в Арктику малыши приходят редко, предпочитая теплые воды экватора. Малыши всегда любят тепло.
Зато иногда в эти широты забредает страшный разбойник морских просторов — касатка. Это прожорливое
животное пожирает все, что найдет, нападая даже на больших китов.
Само судно «Алеут» оказалось очень интересным. На нем размещен жироваренный завод. На его корме находится слип — так называется наклонная палуба, по которой 20-тонными лебедками поднимают китов в цех разделки, расположенный на верхней палубе. Здесь китовую тушу с помощью крючьев, паровых пил и специальных ножей разделывают. Жир через люки поступает в жироваренный завод.
В котлах, расположенных ниже палубы, ведут переработку китовых продуктов.
Кроме «Алеута», во флотилии были еще суда-охотники, которых называют китобойцами. Китобойцы — это маленькие суда. Они очень маневренны и быстроходны. Моряки говорят, что они могут повернуться чуть ли не на «пятке». Им приходится догонять кита и преследовать его, когда он ранен.
На носовой части китобойца стоит главное его орудие— гарпунная пушка. Пушка стреляет специальным снарядом — гарпуном, весом 70 килограммов, на конце которого привинчена граната, рвущаяся в теле кита. К гарпуну прикреплен тонкий, но очень прочный трос-линь, длиной метров сто. Конец линя прикреплен к толстому канату, длина которого целый километр.
Гарпун имеет прижатые лапки; при взрыве лапки в теле кита разбрасываются и не дают возможности гарпуну выскочить обратно.
Гарпунер — самый ответственный человек на китобойце. От него зависит «улов» и заработок всего экипажа.
Стрельба в кита — это огромное искусство. Раньше охотились за китами и стреляли в них только в тихую погоду, но такая погода бывает редко. Как же быть?
В первых советских рейсах инструкторами-гарпунерами на китобойных судах были норвежцы, но они не хотели менять Своих традиций. Советские люди решили иначе: надо учиться стрелять и попадать в цель во время шторма. Судно то вскакивает на гребни, то падает в морскую пропасть; стоять-то на палубе нельзя, а не то что стрелять в мелькающего в волнах кита.
— Это выше человеческих сил, — говорили многие.
— Норвежцы правы, действительно невозможно, — говорили другие.
Но норвежцы оказались неправы. Советские китобои научились попадать в кита и в шторм. Оказалось, что от шторма страдают не только люди, но и киты. Они прячутся в заветренные места. Шторм выматывает их, и они теряют осторожность.
Китобои угостили нас жареным китовым мясом. Оно оказалось очень вкусным, особенно когда его жарят с луком, перцем и лавровым листом. Нас одарили еще разными подарками вроде китового уса и зубов кашалота.
Мы поблагодарили китобоев за интересные рассказы и угощение.
Они нам дали с собой китового мяса, которое мы передали на камбуз.
На следующий день наступила наша очередь брать воду. Воспользовавшись свободным временем, мы попробовали с палубы ловить камбалу. Открытие это сделал наш шеф-повар. Он знал, что в этой бухте водится в изобилии камбала. Привязав к 30-метровому шнуру крючок с грузом и нацепив кусочек кеты, он опустил его к самому дну. Через несколько секунд был рывок, и он вытащил эту придонную рыбу.
— Помогите, ребята, рыбки на завтрак наловить, — агитировал шеф.
Конечно, любителей нашлось много. Были сразу же сооружены удочки, и началась ловля. Камбала ловилась хорошо. В зеленоватой воде то и дело мелькало белое брюхо рыбы. Шефу уже не надо было ловить самому. Он только приносил корзины, которые быстро наполнялись камбалой.
Он похваливал:
— Молодцы, ребята, ой молодцы! Ну и завтрак я вам приготовлю!
Вечером, когда взошла луна, фантастически освещая бухту, мы пошли в свою лабораторию. Все приборы уже были собраны и сложены в ящики, материалы запакованы. Нам было немного грустно. Сколько интересного мы здесь узнали!
— Заканчивается наш арктический поход, — сказал Гурий.
— Да, заканчивается, — повторил Костя и вздохнул,—Но, признаться честно, я рад, что не вернусь больше в эту холодную страну. Она не для меня.
— Почему? — спросил я.
— Она слишком сурова. Она меня давит, давит своим холодом, своим простором. Я человек средних широт.
Гурий сказал:
— Арктика такая страна, которая может захватить человека целиком. Впрочем, это дело вкуса.
Разговор как-то не получался. Мы посидели еще немного в лаборатории и вышли на палубу. Посреди бухты бежала серебристая дорожка, освещенная луной. Все уже спали; пошли спать и мы.
На рассвете я вышел на палубу. Всходило солнце. Его лучи окрасили высоченные вершины Камчатских сопок. Они были так высоки, что терялись в синеве неба, а если на них смотреть подняв голову, то падала шапка. У подножия гор широкой полосой рос стелющийся по земле кедровый стланик. Он напоминал зеленый бархат. Часть бухты была еще в темноте, и по мере того, как всходило солнце, тьма исчезала. Вода была зеркальная, и в ней отражалось небо.
Вдруг кто-то включил громкоговоритель — и на всю бухту стали бить кремлевские куранты. В Москве было двенадцать часов ночи. Куранты возвестили, что наступал новый день, день праздника Великого Октября. Мы здесь, на востоке, первые встречали этот праздник, и солнце нам первым подарило свои ласковые лучи. Теперь оно, словно в торжественном марше, пойдет по небосводу, приветствуя праздник нашей Родины.
Когда по радио раздались звуки гимна, все стоящие в бухте суда загудели, а в воздух с воды поднялись тысячи чаек. Встревоженные гудками, они носились над судами, сверкая своими серебристыми крыльями, порой даже задевая развешанные праздничные флаги.
Было радостно. Это и для нас светило солнце, носились чайки и гудели корабли; они словно приветствовали нас, возвращавшихся из страны холода и льда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
На лед вышел начальник зимовки — широкоплечий, коренастый человек. Это был известный полярник. Он зимовал более десятка лет и построил не одну полярную станцию.
Пока матросы организовывали выгрузку, начальник станции пригласил желающих осмотреть зимовку. Пошли шесть человек. День уже кончался. Наступила ночь. Пришлось идти в обход по торосистым льдам. Идти в темноте было трудно; мы часто спотыкались и кое-как добрались до домика. Дом был сделан добротно. Не две, а целых четыре рамы были вставлены в окна, чтобы стужа и ветер не могли пробраться в дом. На станции зимовало всего четыре человека. Нас встретил юноша лет шестнадцати. Он был радистом-стажером.
— Ты покажи, Коля, наше хозяйство, — сказал начальник. — Вы меня извините, я пойду проверю лебедку.
Остальные двое зимовщиков были также у лебедки. Коля оказался очень гостеприимным. Он все показал, а в довершение угостил нас чаем со сгущенным молоком, которое, как видно, сам очень любил.
Пока мы осматривали полярную станцию, на ледоколе начали выгрузку. Зрелище, представившееся нам, было необычным. Как будто мы попали в сказку с гномами и карликами. Ледокол включил все прожектора, и в ночь, словно ее разрезая, врывались освещенные по-
лосы яркого, слепящего глаза света. В эти полосы попадали последние косяки улетающих на юг птиц. Птицы становились будто серебряными. Они шарахались от неожиданности в стороны. По льду двигались маленькие гномы, которые суетились, тащили и катили какие-то большие предметы. Для того, чтобы работать было веселее, радисты включили музыку. И вдруг громкий голос запел:
«После тревог спит городок. Я услышал мелодии вальса!»
Это было так неожиданно и необыкновенно! Мы легли на землю, чтобы не упасть, и подползли к самому обрыву — посмотреть на волшебную картину. Наверное, никогда в тишину этих мест не врывалась еще песня. Песцы, спрятавшиеся в свои норы, которых на острове было много, не могли понять, что же происходит.
Лежа на обрыве скалы, мы и не предполагали, что нас ждет впереди и не знали, что огромный по силе тайфун прошелся по Великому океану. Океан разволновался и теперь, злой и беспощадный, начал топить суда. В воздух были брошены призывы о помощи. «СОС! СОС! СОС!»— передавало радио со многих судов. Не успел закончиться тайфун, как начались очень сильные штормы в северной части Тихого океана, Беринговом и Чукотском морях.
Радисты нашего ледокола приняли тревожные радиограммы, и капитан приказал всех собрать. Ледокол дал гудки. Ничего этого не зная, мы были очень удивлены. Надо идти на ледокол. Кто-то предложил спуститься с помощью лебедки, чтобы не обходить острова. Идея всем понравилась; отползли от края и пошли к подъемнику.
— Ты в институте занимался альпинизмом, — сказали мне товарищи,—спускайся первым.
Я пошел на площадку и стал влезать в сетку. Но тут мне пришли на память слова альпинистской песенки:
«Смотри, проверь свой каждый шаг!»
Я крикнул ребятам, чтобы они опустили трос.
— Надо проверить узел, как привязана сетка к тросу! — крикнул я.
— Не надо; только что поднимали! — послышался ответ.
Я хотел было уже согласиться, но выработанная еще в институте привычка взяла верх. Давай все же проверим! Когда трос опустили, то первое, что я почувствовал,—это страх. Мурашки побежали по спине. Узел не был не только затянут, но даже как следует завязан. Если бы я качнулся в сторону, то он обязательно развязался бы и вместе с сеткой я полетел бы вниз.
— Ну, нет, спасибо; чуть на тот свет не отправили! — сказал я и вылез из сетки с холодным потом на лбу. — Сто километров пойду, а здесь спускаться не буду.
— Да, вот ведь какая ерунда могла получиться! — сокрушенно сказали ребята.
Расстроенные, мы пошли вокруг острова. Это событие подействовало на всех неприятно. Я преклоняюсь перед мудростью альпинистов, которые смело преодолевают самые трудные подъемы, но всегда проверяют каждый свой шаг и каждый метр своей веревки. Кто знает? Может быть, тем, что теперь я могу писать эти строки, я обязан альпинистской песенке!
Чтобы закончить выгрузку до шторма, капитан объявил аврал, в котором участвовали все. Работа пошла быстро. Мы проработали всю ночь и только к утру кончили, а в полдень налетел шторм. Лед стало торосить и сжимать.
Все старания выйти из ледяного окружения оказались напрасными. Потянулись томительные сутки ледового плена. Настроение у всех испортилось. Скоро полгода как мы находились в плавании. Наступила вынужденная бездеятельность, а это самое неприятное, особенно когда уже хочется домой.
Игорь Владиславович нашелся. Недаром он был опытный начальник экспедиции. Он заставил обрабатывать материал и писать научные отчеты. Это занимало много времени. И только вечером, закончив работу, мы выходили гулять на палубу и видели теперь уже очень знакомые и неприветливые очертания острова. А время было против нас. Ударил мороз и стал сковывать сжатые льды.
— Дело дрянь, — говорили скептики, — зимовка.неизбежна.
Дни шли за днями. Ледокол выбраться не мог. Приближался конец октября. К предстоящей зимовке все относились по-разному. Я и Гурий стали подумывать, какие надо поставить зимой работы. Зимовка нас особенно не угнетала, только Костя был расстроен. Он нервничал и писал тревожные телеграммы домой. Мы этого не знали. И вдруг к нам пришла из дома целая серия панических запросов. Тут-то и выяснилось, что виновник «сих дел» Костя.
Район, в котором мы находились, был действительно неважным и имел дурную репутацию. Известный полярный капитан Воронин назвал его «проклятым ледяным болотом, из которого никак не выбраться». Это название вполне подходило. Именно вблизи этих мест разыгралась трагедия с гибелью Челюскина, раздавленного льдами. Это была знаменитая эпопея 1934 года, когда ледокольный пароход «Челюскин», почти пройдя Северный морской путь, здесь был зажат льдами.
В судовой библиотеке были разысканы книги об этом событии, ставшем уже историей. Эти книги у нас сделались самыми модными и читались наперебой.
— Вот видите, какое место! — мрачно говорили скептики.— Еще участь Челюскина, чего доброго, нас ожидает!
— Ну, уж раскаркались! Ледокол-то не «Челюскин», и теперь не тридцать четвертый год, — возражали оптимисты. — Подуют отжимные ветры — и все будет в порядке. В Арктике всегда так: то зажмет, то отпустит, — говорили более опытные.
Мы как-то разговорились об этом с Игорем Владиславовичем. Тот был спокоен. Он сказал:
— Разве вы еще не поняли, что Арктика — это терпение! У кого крепче нервы и кто умеет ждать, тот и побеждает.
Я также перечитал все, что случилось с Челюскиным. Но, странное дело, я не нашел в этой книге ничего пессимистического и мрачного. По-моему, книга о гибели «Челюскина» — это одновременно и книга о торжестве человеческого духа.
Велика сила льдов. Как песчинку, они могут раздавить человека, когда он один. Но силе человеческого коллектива они противостоять не могут. Льдам удалось раздавить и потопить советский корабль. Погиб «Челюс-
кин», но коллектив не пал духом, люди не разбежались в страхе, гонимые голодом. Они верили в свою Родину, и она их спасла. Даже новорожденная девочка была спасена.
Нет, в этих книгах не было безнадежности!
Я отложил книгу о «Челюскине», оделся и вышел подышать свежим морозным воздухом.
Хотя мы и были в ледовом плену, но картина все же была великолепна. Догорал красный закат короткого дня. Еще искрились льды. Цвет заката был почти малиновый. В наших местах говорят, что такой закат «к ветру», то есть это значит, что должен в скором времени быть ветер. Будет ли он?
И ветер пришел. Спасительный южный ветер. Он начал разводить льды, и их масса двинулась к северу; появились разводья; там, где вновь образовался тонкий молодой лед, он был смят и разрушен. Ледокол получил возможность двигаться. Он полным ходом стал выбираться из ледового болота. Тут уж не зевай!
Через сутки мы выбрались из льдов на чистую воду и, не задерживаясь, проскочили Берингов пролив. Зайдя всего на полсуток в бухту Провидения, мы поплыли на юг. Капитан и вся команда решили встречать праздник Октябрьской революции дома. А для большинства команды дом был во Владивостоке.
ПРАЗДНИК ОКТЯБРЯ
Настроение у всех было приподнятое, поздравляли друг друга с окончанием арктического рейса. А тем временем ледокол шел на юг. Но около Камчатки выяснилось, что нам не хватает пресной воды. Потекли баки и, волей-неволей пришлось зайти в одну из бухт Камчатки.
Бухта, куда мы зашли, называлась «Моржовый клык». Это была довольно узкая бухта, отделенная от Тихого океана высокими громадами гор. Бухту облюбовали для своих стоянок китобои. В ней обычно останавливалась китобойная флотилия «Алеут». Ее мы здесь и застали. «Алеут»-флагман северной китобойной флотилии, промышляющей в районе Камчатки. Это довольно большое судно, приспособленное для разделки китов.
На берегу бухты стоял всего один дом и у самого берега— кривой сарай, наполовину залитый водой. Мы даже удивились, кто построил такой нелепый сарай. Но оказалось, что виной были землетрясения, которые в этой бухте довольно часты. Сарай съехал в море с 30-метровой высоты. Вода подается на суда по трубам. Но перед нами стояло еще два судна, которые также хотели набрать воды, и нам пришлось ждать своей очереди.
Пока было время, организовали экскурсию на «Алеут». Китобойцы рассказали очень много интересного об охоте на китов и о жизни этих морских великанов.
Гиганты животного мира — киты — после горячих тропических ванн приходят прохладиться в эти районы. Они идут полакомиться черноглазками — крошечными планктонными рачками. Самый огромный из китов — голубой кит — называется «блювал». Он достигает 30 метров в длину и весит до 150 тонн. Сила его такова, что он может потягаться с тридцатью шестидесятисильными тракторами, впряженными вместе, и неизвестно еще, кто кого утянет.
Любят приходить сюда и кашалоты — зубатые киты. Они охотятся на осьминогов, кальмаров и рыб. Кашалот смелое животное; во время опасности он не убегает, как другие киты, а идет на таран, стараясь ударом своего огромного лба сбить противника.
Киты дышат легкими. Они должны захватить воздух и только тогда могут нырять. Поднимаясь на поверхность, кит выбрасывает воздух с массой мелких брызг, отчего образуется фонтан. По этим-то фонтанам китов и находят в море.
Размножаются киты прямо в. море. Маленький китенок имеет в длину до 6 метров. Такой малютка выпивает в день три центнера молока, а китовое молоко имеет не 4 процента жира, как коровье, а целых 50 процентов, и оно густое, как в консервах. Малыш от этого молочка прибавляет за сутки до ста килограммов. Вот про него можно действительно сказать: растет не по дням, а по часам.
Но в Арктику малыши приходят редко, предпочитая теплые воды экватора. Малыши всегда любят тепло.
Зато иногда в эти широты забредает страшный разбойник морских просторов — касатка. Это прожорливое
животное пожирает все, что найдет, нападая даже на больших китов.
Само судно «Алеут» оказалось очень интересным. На нем размещен жироваренный завод. На его корме находится слип — так называется наклонная палуба, по которой 20-тонными лебедками поднимают китов в цех разделки, расположенный на верхней палубе. Здесь китовую тушу с помощью крючьев, паровых пил и специальных ножей разделывают. Жир через люки поступает в жироваренный завод.
В котлах, расположенных ниже палубы, ведут переработку китовых продуктов.
Кроме «Алеута», во флотилии были еще суда-охотники, которых называют китобойцами. Китобойцы — это маленькие суда. Они очень маневренны и быстроходны. Моряки говорят, что они могут повернуться чуть ли не на «пятке». Им приходится догонять кита и преследовать его, когда он ранен.
На носовой части китобойца стоит главное его орудие— гарпунная пушка. Пушка стреляет специальным снарядом — гарпуном, весом 70 килограммов, на конце которого привинчена граната, рвущаяся в теле кита. К гарпуну прикреплен тонкий, но очень прочный трос-линь, длиной метров сто. Конец линя прикреплен к толстому канату, длина которого целый километр.
Гарпун имеет прижатые лапки; при взрыве лапки в теле кита разбрасываются и не дают возможности гарпуну выскочить обратно.
Гарпунер — самый ответственный человек на китобойце. От него зависит «улов» и заработок всего экипажа.
Стрельба в кита — это огромное искусство. Раньше охотились за китами и стреляли в них только в тихую погоду, но такая погода бывает редко. Как же быть?
В первых советских рейсах инструкторами-гарпунерами на китобойных судах были норвежцы, но они не хотели менять Своих традиций. Советские люди решили иначе: надо учиться стрелять и попадать в цель во время шторма. Судно то вскакивает на гребни, то падает в морскую пропасть; стоять-то на палубе нельзя, а не то что стрелять в мелькающего в волнах кита.
— Это выше человеческих сил, — говорили многие.
— Норвежцы правы, действительно невозможно, — говорили другие.
Но норвежцы оказались неправы. Советские китобои научились попадать в кита и в шторм. Оказалось, что от шторма страдают не только люди, но и киты. Они прячутся в заветренные места. Шторм выматывает их, и они теряют осторожность.
Китобои угостили нас жареным китовым мясом. Оно оказалось очень вкусным, особенно когда его жарят с луком, перцем и лавровым листом. Нас одарили еще разными подарками вроде китового уса и зубов кашалота.
Мы поблагодарили китобоев за интересные рассказы и угощение.
Они нам дали с собой китового мяса, которое мы передали на камбуз.
На следующий день наступила наша очередь брать воду. Воспользовавшись свободным временем, мы попробовали с палубы ловить камбалу. Открытие это сделал наш шеф-повар. Он знал, что в этой бухте водится в изобилии камбала. Привязав к 30-метровому шнуру крючок с грузом и нацепив кусочек кеты, он опустил его к самому дну. Через несколько секунд был рывок, и он вытащил эту придонную рыбу.
— Помогите, ребята, рыбки на завтрак наловить, — агитировал шеф.
Конечно, любителей нашлось много. Были сразу же сооружены удочки, и началась ловля. Камбала ловилась хорошо. В зеленоватой воде то и дело мелькало белое брюхо рыбы. Шефу уже не надо было ловить самому. Он только приносил корзины, которые быстро наполнялись камбалой.
Он похваливал:
— Молодцы, ребята, ой молодцы! Ну и завтрак я вам приготовлю!
Вечером, когда взошла луна, фантастически освещая бухту, мы пошли в свою лабораторию. Все приборы уже были собраны и сложены в ящики, материалы запакованы. Нам было немного грустно. Сколько интересного мы здесь узнали!
— Заканчивается наш арктический поход, — сказал Гурий.
— Да, заканчивается, — повторил Костя и вздохнул,—Но, признаться честно, я рад, что не вернусь больше в эту холодную страну. Она не для меня.
— Почему? — спросил я.
— Она слишком сурова. Она меня давит, давит своим холодом, своим простором. Я человек средних широт.
Гурий сказал:
— Арктика такая страна, которая может захватить человека целиком. Впрочем, это дело вкуса.
Разговор как-то не получался. Мы посидели еще немного в лаборатории и вышли на палубу. Посреди бухты бежала серебристая дорожка, освещенная луной. Все уже спали; пошли спать и мы.
На рассвете я вышел на палубу. Всходило солнце. Его лучи окрасили высоченные вершины Камчатских сопок. Они были так высоки, что терялись в синеве неба, а если на них смотреть подняв голову, то падала шапка. У подножия гор широкой полосой рос стелющийся по земле кедровый стланик. Он напоминал зеленый бархат. Часть бухты была еще в темноте, и по мере того, как всходило солнце, тьма исчезала. Вода была зеркальная, и в ней отражалось небо.
Вдруг кто-то включил громкоговоритель — и на всю бухту стали бить кремлевские куранты. В Москве было двенадцать часов ночи. Куранты возвестили, что наступал новый день, день праздника Великого Октября. Мы здесь, на востоке, первые встречали этот праздник, и солнце нам первым подарило свои ласковые лучи. Теперь оно, словно в торжественном марше, пойдет по небосводу, приветствуя праздник нашей Родины.
Когда по радио раздались звуки гимна, все стоящие в бухте суда загудели, а в воздух с воды поднялись тысячи чаек. Встревоженные гудками, они носились над судами, сверкая своими серебристыми крыльями, порой даже задевая развешанные праздничные флаги.
Было радостно. Это и для нас светило солнце, носились чайки и гудели корабли; они словно приветствовали нас, возвращавшихся из страны холода и льда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23