Ах! Зачем старший брат не сказал ему, что у волшебной удочки оторвется крючок, если ее закинет другой человек? Зачем он этого не сказал! Тогда бы ничего не случилось.
Закинул Локоток удочку — что-то потянуло, и крючок оборвался.
Испугался Локоток, бросился в море, чтобы достать крючок, а море глубокое, море сердитое подхватило его и понесло. Принесли его волны в самую пучину к морскому чудищу. Сидит морское чудище на дне, а вокруг морские звезды и медузы плавают, крабы часовыми стоят, осьминоги глазами сверкают и щупальцами ворочают. Страшно стало Локотку.
— Позвать ко мне переводчика — рака-отшельника,— гнусаво сказало чудище.
Вмиг появился рак-отшельник. Вылез он из ракушки, клешни поднял и слушает.
— Скажи ему, — сказало чудище, — я сегодня добрый, и, если он ответит на мой вопрос так, что мне понравится, я отдам ему крючок; но если не понравится его ответ... — Тут чудище захохотало, и вся свита его захохотала, а осьминоги придвинулись ближе к мальчику и растопырили свои страшные щупальца.
Испугался еще больше Локоток (да и кто бы не испугался на его месте?), но молодец, и виду не показал.
— Спрашивай! — крикнул он и выпрямился во весь свой маленький рост. Зашипело чудище и говорит:
— Спроси его, — что он больше всего любит?
— Что ты больше всего любишь? — прокричал рак-отшельник.
Подумал Локоток и не знает, что отвечать. Что он больше всего любит? Свой дом? Брата? Солнце? Свою жизнь? Удочку?
— Он не знает! — крикнул рак-отшельник, и сразу же все заворошились, заскрипели, готовые броситься и растерзать мальчика.
— Знаю! Знаю! — вскричал мальчик, и все отступили назад. Локоток вспомнил, что больше всего он любит море. Сколько раз сидел он на берегу и любовался морем! Он хотел бы иметь крылья чайки, чтобы улететь далеко-далеко в море, туда, куда убегают волны. И, как мать, ласкало его море, когда он лежал на песке.
А иногда сердилось море, вздымая валы, и с шумом ударяло о скалы. И страшно было тогда. Зато в теплую летнюю ночь искрилось море огоньками светлячков. И разве можно было жить без моря?
— Море люблю я больше всего на свете! — крикнул Локоток.
— Море? — переспросило чудище. — И ты говоришь правду?
— Да-да, я говорю правду.
— Скажи ему, — обращаясь к раку-отшельнику, сказало чудище, — скажи ему: мне понравился его ответ.
— Морскому чудищу понравился твой ответ! — прокричал рак-отшельник, щелкая клешнями.
— Отдайте ему крючок, — приказало чудище.
В тот же миг со дна поднялись две креветки и передали мальчику волшебный крючок.
— А за то, что ты любишь море, — сказало чудище,— возьми вот эти два камня. Бросишь один камень и крикнешь «Шио» — и море придет тебе на помощь. Бросишь другой камень и крикнешь «Сио» — и море послушается тебя и уйдет. А теперь прощай! Эй, волны, поднимите мальчика и унесите его на берег!
И в тот же миг водяной вихрь подхватил мальчика и бережно понес на берег.
С тех пор прошло много времени...
Локоток всегда носил с собой подарок морского чудища.
Однажды на страну, где жили Локоток и Великан, напали разбойники. Великан стал с ними биться, но разбойников было несметное количество, и стали они одолевать Великана. Увидел Локоток, что брату плохо приходится, забрался он на гору, что вровень с Великаном была, бросил камень и крикнул: «Шио!» В тот же миг море выступило из берегов и залило разбойников. Дошла вода и Великану по самую шею. «Тону!» — хотел закричать Великан, но Локоток бросил другой камень и крикнул: «Сио». В тот же миг море послушалось его приказания и стало отступать. Но с тех пор море раскачалось, и остановить его нельзя. Оно то уходит, то приходит.
А люди говорят: это прилив и отлив.
Дед замолчал.
— Чудесная сказка! — сказал я.
— Народная,— сказал дед.— Слышал ее в Пхеньяне на базаре.
Стало как-то особенно темно. Так обычно бывает перед рассветом. Незаметно исчезли и светлячки.
— Пожалуй, подремлем часочек у костерка,—сказал дед и улегся поудобнее.
Я не возражал. Костер тлел. Было тихо, и только рокот морского прибоя, словно колыбельная песня, нас убаюкивал. С чувством какой-то тихой радости я задремал в эту чудесную ночь на берегу Тихого океана.
Вернулись мы из обсерватории через несколько дней. Ледокол уже вышел из дока. На него были приняты запасы топлива, продовольствия и воды для дальнейшего; рейса.
Наступил последний день нашего пребывания во Владивостоке.
Утром нас разбудили рано. Были выполнены последние формальности, а затем ледокол, как говорят моряки, «отдал швартовые». Он медленно стал разворачиваться и выходить из бухты.
У моряков есть прекрасный обычай: когда судно уходит в далекий рейс, то все стоящие в бухте суда его провожают гудками. Так было и у нас. По мере того, как ледокол продвигался к выходу из бухты, стоящие суда провожали его низкими гудками.
«Счастливого рейса», — гудели они.
«Благодарю», — отвечал наш ледокол.
ПУТЬ НА СЕВЕР
Скоро мы миновали знаменитый Скрепнев маяк, и; Владивосток остался за кормой.
Если вы посмотрите на карту, то увидите, что путь на север проходит сначала через Японское море, потом выходит в Охотское море, через пролив Лаперуза между Японским островом Хоккайдо и островом Сахалином. Далее путь лежит вдоль Курильской гряды. Затем через один из проливов между этими островами вы выходите уже в Тихий океан и идете вдоль берегов Камчатки. Даже от географических названий этих мест веет чем-то таинственным, связанным с неизвестностью и опасностью. В самом деле, такие названия, как «залив Тер-
пения», «Камень опасностей», скала «Пронеси господи», говорят о многом.
Нас поразило Японское море. Ночью, когда зажглись звезды, вода стала светиться. Нос нашего ледокола разрезал воду и отбрасывал серебристые, светящиеся волны. Казалось, что там, в глубине, находятся какие-то хрустальные сверкающие дворцы. Картина была совершенно необыкновенная. Впечатление это создавали миллионы маленьких морских светлячков.
Наш гидробиолог рассказал, что это светятся особые бактерии. Если их поместить в питательную среду, то они так, сильно будут светиться, что можно даже читать. Настоящие «живые лампы». Свет их состоит из синих, желтых и зеленых лучей. Кроме бактерий, светятся находящиеся в морской воде маленькие одноклеточные организмы, называемые «ночесветками». Это розовые шарики величиной с булавочную головку. В них имеются капельки особого, жироподобного вещества, которое и дает свечение.
Японское море теплое. В его глубинах жизнь очень богатая, — чего только там нет! Иногда сюда заходят и киты, но они больше предпочитают просторы Тихого океана. Несколько раз мы видели большие косяки рыб и парящих над ними чаек.
Совершенно другим выглядело Охотское море. Нас оно встретило милостиво. Шторма не было. Но обычно это бурное, штормовое море. Вода в нем серовато-сизого цвета. Светлячков в воде мало, и море уже не светилось. Плывя по Охотскому морю, вы чувствуете, что это «злое», «колючее» море.
Входили мы в Тихий океан через Курильскую гряду, мимо острова Матуа. Нас всех поразил светящийся столб, поднимающийся от этого острова. Радисты нам сказали, что там начинает действовать вулкан и что этот светящийся столб не что иное, как раскаленные пары, выброшенные из кратера вулкана. Спустя несколько дней радисты рассказали, что вулкан на острове Матуа стал извергаться и был дан приказ всем судам, находящимся в стокилометровой зоне, быть готовыми и по первому требованию подойти к острову для спасения людей.
Огромные массы лавы были выброшены вулканом и потекли в море,
К нашему сожалению, ледокол уже находился вне этой зоны, и распоряжение его не касалось. Нам очень хотелось посмотреть на извержение вулкана, но опытные люди говорили:
— Что вы! Подходить к: острову во время извержения вулкана — это же безумие! Может забить каменным дождем, накрыть раскаленным пеплом. Словом, такой экзотики лучше не надо!
Около Камчатки начальник нашей экспедиции — Игорь Владиславович Максимов — решил провести проверку океанографических приборов и одновременно проверить в гидрологическом отношении правильность исследований прежних экспедиций в этом районе. Они вызывали некоторое сомнение.
Гидрологи в таких случаях говорят: «Надо взять станцию».
Этот район был интересен и сам по себе. Здесь в Эту пору исследований было еще очень мало, и каждая гидрологическая станция представляла интерес.
Игорь Владиславович очень опытный океанолог. Можно было поражаться его знаниям. Я не встречал большего энтузиаста моря, чем он. Про него смеясь говорили: «Его хлебом не корми, только дай заняться океанологией».
Мы остановили машины и, как говорят моряки, «легли в дрейф». На горизонте, слева от нас, видны были скалистые берега Камчатки. Уходила ввысь знаменитая Авачинская сопка. Вершина ее белела, словно украшенная ожерельем из вечных снегов.
Нас разбудили в 4 часа утра. Я вышел на палубу и изумился: все сияло и искрилось. На горизонте прямо из океана величественно всходило солнце. Розовела вершина Авачинской сопки. Тихий океан был спокоен; он сегодня был действительно тихий/ Небо почти без облаков. Но долго любоваться морем нельзя. Это день испытаний— первая проба приборов. Это был наш экзамен, и очень трудный. Как- мы подготовились? Ведь глубина океана здесь больше четырех километров!
Волновались все. Как будут работать лебедки? Сумеем ли точно определить дно? Выдержит ли трос? Достанем ли со дна морских животных? И много-много других вопросов вставало перед нами.
Больше всех волновались наши гидрогеологи, — они должны были достать грунт со дна океана. Они даже не спали перед этим ночь, но зато им же и выпала первая радость — трубка, специальный прибор для взятия грунта, опущенная на дно, принесла грунт. Грунт был илистый, зеленоватого цвета; он состоял из остатков живших когда-то водорослей и ракушек морских животных. С каким-то особым уважением смотрели мы на эти поднятые со дна океана зеленые комочки.
Потом гидробиолог Константин Абрамович Броцкий с большой глубины достал маленьких морских животных; он называл их: «планктон». Животные были так малы, что простым глазом разобрать их было очень трудно. Константин Абрамович сложил их в банку и понес рассматривать под микроскоп.
В это же время гидрологи вели свои измерения; они на тросе спускали батометры на разную глубину, а затем поднимали их. Лебедка урча наматывала трос. Вот пришел первый батометр с глубины 150 метров; там проходило холодное течение и температура воды была всего полтора градуса. Батометры продолжали ползти вверх, наконец показался последний; он захватил воду с глубины в четыре тысячи метров.
Из своей лаборатории на палубу вышел аэролог Леша Ледохович. Он нес с собой наполненный водородом шар. Шар вырывался из рук. К нему привязали блестящий белый прибор, который должен был вместе с шаром лететь в сияющее небо.
Интересный был этот прибор. Он сам по радио передавал температуру воздуха.
На помощь Леше подошел второй аэролог — Вася. Аэрологи подняли прибор и отпустили шар. Он сначала рванулся вверх, потом успокоился и стал медленно подниматься. Лучи солнца играли на белом, сверкающем приборе. Скоро по радио стали приходить первые сводки, которые посылал передатчик прибора. Вот он взлетел до высоты тысячи метров, полетел дальше, достиг высоты две тысячи метров, там температура минус 1 градус, а у нас здесь было очень тепло. Шар продолжал подниматься все выше и выше; мы уже давно потеряли его из виду и только по радио продолжали получать посылаемые им сводки. Наконец он добрался до высоты в 9800 метров. Там была температура минус 50 градусов. ..— Какой там сильный мороз!
В это время по радио послышались скрип и шум.
— Лопнул шар, — сказал Леша.
— Он забрался на целый километр выше самой высокой горы в мире и на целых четыре километра выше Авачинской сопки.
Океан оставался спокойным, и только иногда нас слегка качало на прибегающей за много тысяч верст океанской зыби.
В напряженной работе мы не заметили, как прошел день. Солнце стало клониться к западу; розовым светом вновь засверкали синеющие на горизонте Камчатские сопки. Вот тут-то и началось самое интересное. Наш инженер проверил еще раз носовую лебедку. С нее стали спускать железную раму с сеткой, которая должна была собрать на дне глубоководных морских животных.
Кто живет там, в темноте, на глубине 4000 метров?
Всем нам очень хотелось посмотреть этих морских обитателей. Сетка дошла до дна, трос ослаб.
— Теперь можно тралить, — сказал инженер.
Дали ледоколу тихий ход, и он осторожно начал скользить по зеркальной поверхности океана. Трал шел по дну.
Уже наступила ночь, когда подняли трал наверх, принесли фонари, чтобы лучше видеть добычу.
Анатолий Петрович Андриашев, второй гидробиолог нашей экспедиции, приступил к разбору добычи. Она была богатой.
— Вот они, посмотрите! — сказал Анатолий Петрович и подал нам светящихся рыбок, у которых светились бока, будто усеянные волшебными фонариками.
Потом он извлек морского ежа, красных креветок и особых рачков без глаз.
— Зачем им глаза? Там же темно, лучи солнца теряются уже в первой сотне метров и проникнуть на такую глубину не могут.
— А вот смотрите, маленькие огурчики! — крикнул кто-то. И действительно, в трале лежали маленькие огурчики. Но это были не огурчики, а особые животные, называемые голотуриями, очень похожие на огурчики.
Анатолий Петрович достал еще белые кораллы.
Был уже первый час ночи, когда, наконец, мы пошли спать. Я задержался на палубе,— мне хотелось еще раз взглянуть на океан. Он по-прежнему был спокоен и те-
перь как будто серебрился. Светлые полосы играли на его просторе. Невольно хотелось воскликнуть: «Ох, как ты красив, Великий океан!»
По мере продвижения на север воздух становился холоднее, появилась дымка голубых туманов. Ночь исчезла; стоял полярный день. Вскоре мы вошли в первый арктический порт — бухту Провидения.
Впервые русские попали в эту бухту в 1660 году. Это были анадырьские промышленники и «служивые» люди. Плавали они из устья Анадыря к Чукотскому носу и по пути обнаружили эту бухту. Здесь у них произошел бой с местными чукчами. Промышленники искали моржей, но зверей не оказалось. На обратном пути их настигла страшная буря и они чуть не погибли. Пришлось выбросить за борт все продовольствие и грузы. «И живота своего отчаялись, чаяли себе смерть», — записаны в летописях того времени их рассказы.
Бухта Провидения произвела на нас. огромное впечатление. Она совершенно закрыта, и волнение, моря сюда не проникает. Огромные отвесные скалы спускаются прямо к воде. Вершины их обычно закрыты туманом. Когда туман рассеивается, то кажется, будто по берегам сидят огромные чудовища. В это время года горы покрыты цветами и зелеными листочками малюсеньких, величиной с палец, кустиков. Один цветок даже носит поэтическое название: «разбитое сердце». У местных жителей с ним связано поверье, что если его сорвать, то сердце любимой будет разбито. Поэтому эти хрупкие цветы, нежно-розоватого цвета почти не рвут.
Вблизи бухты Провидения несколько лет назад был найден горячий источник, в котором вода кипит. Это особенно интересно, когда кругом стоит пятидесятиградусный мороз, а от источника поднимаются горячие клубы пара.
Мы с удовольствием вышли на берег и пошли гулять в горы. Первым делом нарвали целую охапку цветов «разбитое сердце».
Я раньше никогда здесь не был, но, странное дело, — едва я вышел на берег, как мне показалось здесь все знакомым. Меня даже заинтересовало это странное чувство. Только потом я понял, что знакомой показалась мне новая стройка. Порт только что строился. Вот так же начинались стройки, на которые я попадал студентом.
Лежали свежие обструганные бревна, пахнущие смолой, были заготовлены штабеля камней, рубили ряжи для причалов, работали копры, забивая сваи. Начало новостройки мне всегда навевает воспоминание молодости.
Капитан пригласил меня съездить с ним в соседнюю бухту — поохотиться на топорков.
— А что такое топорки? — спросил я.
— Это наши полярные птицы.
— С большим удовольствием, — ответил я. — «Надо было бы предупредить начальника экспедиции», — мелькнуло у меня в голове, но его не было. Он ушел на берег. Я сказал дежурному, что уехал с капитаном.
Очень быстрая моторная лодка капитана скоро вынесла нас в соседнюю бухту, называемую Эмма.
— Прежде заедем в мое любимое местечко, — сказал капитан. Моторной лодкой управлял он сам. Нас было всего двое.
Некоторое время мы ехали вдоль берега, а затем свернули в глубь бухты, к показавшемуся вдали мыску. Скоро мы пристали к песчаной косе за мысом. Капитан вышел и попросил подождать его здесь, а сам пошел вдоль косы и скрылся за поворотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23