Собрали имеющиеся бревна, выброшенные морем, и построили дом. Перенесли все продовольствие, какое было на судне, но его оказалось мало. Пожалели голландские купцы дать много продовольствия, больше дали всякого товару. Продовольствие стали делить по порциям.
Началась зимовка. Тяжелая она была для голландцев. В гости к голландцам стали приходить страшные арктические стражи: голод, холод и пурга. Нормы продуктов приходилось все урезать и урезать. Холод пробрался внутрь дома.
Посетила голландцев и еще одна гостья — цинга. Многие стали болеть; заболел и Баренц. Но он был настоящий полярный исследователь, и, когда всем было очень трудно и очень плохо, он находил в себе силы, как мог скрашивал тяжелые условия жизни и успокаивал людей. Он вселял надежду в людей на хороший исход и успех. В период гнетущего безделья полярной ночи Баренц как-то умудрялся находить всем полезную работу и отвлекал от мрачных мыслей. Он приостанавливал ссоры и сразу же их тушил, не давая разгораться пожару. С ним было легче переносить все невзгоды зимовки и не так страшило будущее.
Сам Баренц в это же время невыносимо страдал от цинги, хотя об этом почти никто не знал. Какой нужно было обладать силой воли, чтобы заставить себя не сдаться. Он не бросил научных занятий и каждый день производил метеорологические наблюдения.
Так прошла полярная ночь. Наконец показалось и солнце, показалось только краешком и скрылось. Появилась надежда на спасение. Люди стали готовить шлюпки на тот случай, если не удастся починить корабль.
Наступили весна. Баренц уже не мог ходить. Да и остальные участники были не лучше. Силы осталось у каждого «на полчеловека». Когда все уже подготовили к отплытию, произошло одно событие, которое чуть не сгубило половину людей. Появились белые медведи. Одного из них удалось убить. Матросы сварили медвежью печенку и съели. Они не знали, что печень медведя ядовита. Все, кто ел, отравились. Стала сходить с лица и рук кожа, причиняя страшные страдания. Но и это несчастие моряки вынесли. Истощенные и почти без продуктов, бросив корабль, голландцы отправились в обратный путь.
Лежа в шлюпке, больной Баренц все же заставил себя исправлять карту Новой Земли, им самим же составленную. Силы его угасали, и вот 20 июня 1597 года сердце этого отважного полярного исследователя Арктики перестало биться.
Но имя его не было забыто и оно украсило карту. Капризное, штормовое море, то, что стоит первым на пути на восток, носит имя Баренца.
ПОМОРСКАЯ ПОСЛОВИЦА
Поморами назывались русские люди, жившие па берегам Белого моря. Это они были первыми бесстрашными путешественниками по арктическим морям и пробрались далеко на север. Они были большими патриотами своей родины и, когда началась война со шведами, смело встали на ее защиту. Об одной истории того времени я и хочу рассказать. Это произошло в 1701 году.
Иван Савватьевич Рябов был известен по всему Поморью. Рослый, с окладистой русой бородой, широкий в плечах, он производил впечатление очень сильного и, как говорят, крепко сколоченного человека. Несмотря на годы (ему было около шестидесяти), лучшим кормщиком был Иван Савватьевич; он ходил на Грумант, на Новую Землю, промышляя лысуна в Белом море; и не было места на Поморье, где бы он не побывал. Поморы шутили: наверное, в Белом море и мели такой нет, какую не знал бы Рябов.
Поморская ладья возвращалась из похода домой. Уже прошли устье реки Поной, что впадает в Белое море со стороны Кольского берега. Впереди был остров Сос-
новей. От него надо было пересечь горло Белого моря и далее идти домой, в Архангельск. Волны мирно плескались, не предвещая ничего опасного. Как всегда, за кормой кувыркались чайки, хватая зазевавшуюся рыбешку. Попутный ветер надувал паруса, и ладья быстро шла вперед. Скоро в тумане показались очертания острова.
— Кажись, Сосновец!— воскликнул Нил Дмитриевич.
— Он и есть! — пробасил Иван Савватьевич, поворачивая немного руль вправо. — Там и отдохнем.
Когда поморы подошли ближе и стали уже хорошо различать очертания берега, они заметили, что около острова стоит много кораблей.
— Фрегаты, те, что поболе, а вон и яхты, — сказал Иван Савватьевич.— Что за гости пожаловали? Англичане? Голландцы? Шведы? Те нынче злы. Баталия идет с царем Петром. Нам надо схорониться! — Он повернул руль круто в море, пытаясь обойти корабли.
— Вот тебе и отдохнули на Сосковце! — сказал Нил Дмитриевич.
Очевидно, на кораблях их заметили, так как одна из яхт отошла от берега и повернула в их сторону.
Преследование продолжалось часа два. Яхта постепенно приближалась. Когда она подошла ближе, раздались пушечные выстрелы. Ядра стали падать в воду вблизи лодки. С яхты махали белым флагом.
— Хотят нас задержать, — сказал Иван Савватьевич. — Придется остановиться.
На ладье спустили паруса. Стрельба прекратилась. Яхта стала быстро подходить к ладье. Потом с нее спустили несколько шлюпок и окружили ладью. Поморов сняли, а ладью затопили.
— Видно, какие гости, — сказал Нил Дмитриевич.
— Пираты, — тихо ответил Иван Савватьевич. — То ли еще будет; жди худшего.
Поморов поместили в носовой отсек и поставили часовых. Яхта взяла обратный курс к острову. Когда яхта подошла к кораблям, поморов перевели на большой фрегат. Рябов заметил, что на кораблях шла лихорадочная работа. Плотники приколачивали к бортам деревянные украшения в виде листьев и каких-то замысловатых цветов, прикрывая тем пушечные лазы. Фрегат, на который их перевели, уже, очевидно, закончил свою маскировку. Были подняты голландские флаги.
— Чую волка в овечьей шкуре, — сказал тихо Иван Савватьевич.
— Да, дело неважное, — ответил ему Нил Дмитриевич.
— Цыплят по осени считают; погоди еще хоронить,— снова шепотом ответил Иван Савватьевич.
Поморов вели на верхнюю палубу. К ним вышел старик, одетый торговцем. Но, судя по виду, это был не торговец; в нем чувствовалась военная выправка, и при его появлении всякий, кто был на палубе, невольно вытягивался в струнку.
— Шила в мешке не утаишь, — тихо снова сказал Иван Савватьевич.
— Видать, этот главный коршун, а петухом прикидывается,— подтвердил Нил.
Бывшие с ними молодые поморы стояли потупившись и своего мнения не высказывали. Когда говорят кормчие, в разговор молодым встревать не положено.
Позвали переводчика. «Торговец» тихим голосом что-то сказал. Переводчик, низко ему поклонившись, обращаясь к поморам, сказал:
— Господин приветствует вас на своем корабле. Он везет груз — стекло, изюм и перец в Архангельск. Но в Архангельске он никогда не бывал и дороги не знает. Просит провести его по Двине в город.
— А пошто ладью потопили? — вспылил Нил. — Так разве кормчих просят?
Переводчик перевел. Старик свирепо посмотрел на поморов, а потом на окружающих, что-то гневно сказал командиру яхты и потом снова — тихо переводчику.
— Господин извиняется. Он недоволен своими помощниками. Убытки будут возмещены. За деньгами дело не станет.
— «Мягко стелет, да жестко спать», — снова пробурчал Нил.
— «С волками жить — по-волчьи выть»,— ответил ему Иван Савватьевич. — «Плетью обуха не перешибешь».— И уже громко, обращаясь к переводчику, сказал:
— Передай господину: гостям мы завсегда рады, а о цене сойдемся.
Нил возмущенно взглянул на Ивана и прошептал:
— Ты что, Иван Савватьевич, аль не видишь, какие это гости?
— Вижу, — ответил тот, — только ты в разуменье возьми нашу поморскую поговорку: «Если упасть, так уж в море, в лужу-то вовсе и не к чему». — Сказал и отвернулся.
Поморы явно были смущены столь странным поведением Ивана Савватьевича. Он весь преобразился, как-то оживился и был совсем другой. Таким они его не знали. Всегда это был степенный, малоразговорчивый человек. Теперь он шутил и явно заигрывал с негоциантом — торговцем.
— Неужели смерти испугался? — недоумевал прямой и бесхитростный Нил. — Непонятное что-то! Перед самим Студеным морем он никогда не трусил, а тут перед плюгавеньким старикашкой-э... — простонал он и отвернулся.
Молодежь была явно растеряна.
— Не вешай головы, орлята! Поможем господину негоцианту выгодно продать стекло в Архангельске! — смеясь, крикнул Иван Савватьевич.
Переводчик перевел. Старик негоциант заулыбался. Улыбнулись и все стоящие на палубе.
— Гут! — произнес негоциант громко.
Поморов повели в трюм и там накормили. В течение двух последующих дней их не выпускали. По качке они поняли, что корабли плывут. Нил снова хотел было заговорить с Иваном, но тот только отмахнулся и сказал:
— Мудра пословица поморская, понимать ее надо.
Вскоре Ивана Савватьевича позвали наверх, а остальных поморов перевели в носовой отсек. На высоте человеческого роста был маленький иллюминатор, забитый снаружи досками. Качка усилилась, послышались удары волн. Очевидно, был шторм.
— Потонем тут взаперти, как крысы! — негодовал Нил.
Потом шторм кончился. Корабли остановились и их, очевидно, начали чинить, — слышался стук топоров.Корабли, стояли несколько дней, потом снова тронулись дальше.
Поморы, поднимая друг друга на плечи, начали тихонько выколачивать доски иллюминатора. Постепенно доски отстали. Поморы увидели вдали берег. Подняли на плечи Нила, и тот сразу определил: «скоро в Двинское устье входить будем».
— Это же зимний берег, — сказал он. — Надо, ребя-та, вам бежать. Я уже старик, мне не выбраться, а вы бегите.
Молодые поморы попрощались с Нилом, сняли свои тяжелые тюленьи куртки и по одному стали вылезать в иллюминатор.
— Про Ивана Савватьевича ничего не говорите; непонятное это дело, — сказал Нил на прощанье.
Он скоро остался один, и только валявшиеся на полу куртки говорили о товарищах. Нил собрал куртки, хранящие еще тепло их хозяев, постелил и лег па них. Закрыв глаза, он стал думать об Иване: «Что же произошло? Почему так переменился кормчий?» Ведь он, Нил, вывел его на большую дорогу лучшего кормчего, поморья. И уж кто-кто, а он, Нил, знал каждую его даже затаенную мысль. А теперь? Что хотел сказать Иван поморской поговоркой, — не понял Нил. Судно делало частые повороты, и Нил почувствовал, что идут галсами. «Зачем идет галсами? — опять недоумевал он.— Тут прямой ход». Потом, словно молния, его прорезала мысль — «время тянет». Но зачем? Судно явно к Двинскому устью подходило по какой-то ломаной линии.
И тут только Нил понял. Он вскочил; лицо его пылало, а глаза сверкали, как у молодого: «Ну, Иван, вот что удумал! Эх я, старый... не понял сразу-то! Молодец!»
В это время наверху раздался топот ног, выстрелы и. крики. Очевидно, там происходила какая-то стычка. Потом все затихло. Суда снова пошли, теперь уже по направлению к Двинской крепости.
Нил не знал, что наверху произошла стычка с русскими таможенниками, которые встретили корабли у Двинского устья, приняли их за торговые, но на палубе при осмотре на них напала многочисленная шведская пехота, вышедшая из специальных укрытий, и их уничтожила, Иван Савватьевич стоял невозмутимо у штурвала и, казалось, был совершенно безучастен к тому, что делалось на верхней палубе. А палуба этого мирного негоциантского корабля преобразилась. Убитых таможенников сбросили в реку, кровь смыли. Голландский флаг был спущен, пушечные лазы открыты. Старый
Негоциант сбросил свои черный торговый кафтан и вышел на палубу в мундире, шведского адмирала. Мундир пересекала наискось голубая лента в орденах. Сбоку висела шпага, за поясом — пистолеты. Вся его свита, как по волшебству, превратилась в офицеров.
— Поднять флаг шведского короля! — приказал он.— Пушки к бою!
Рядом с Иваном Савватьевичем встали два офицера с пистолетами. Но помор невозмутимо вел корабль, как бы не замечая того, что происходит. Только один раз взгляд его скользнул в сторону и заметил забытый плотниками топор.
Разукрашенный шведскими флагами, флагманский фрегат «Корона» шел на всех парусах. Настроение на корабле было приподнятое. Люди ждали боя.
Показалась Двинская крепость, а там и Архангельск. Вчерашний негоциант был не кто иной, как известный шведский адмирал Ярл Юленшерна. Он предполагал снести крепость с ходу огнем пушек всего своего флота. Солдатам он обещал отдать Архангельск на три дня в их полное распоряжение. Все шло как нельзя лучше, И Ярл Юленшерна только ждал момента. Он готовился уже дать приказ стрелять. Но вдруг страшный толчок потряс фрегат. Все упали; кубарем покатился и сам Юленшерна. Фрегат на всем ходу наскочил на мель и пушки не могли стрелять по крепости. Вслед за фрегатом «Корона» сели на мель шедшие сзади еще один фрегат и две яхты. С крепости ударили пушки — и ядра стали разить шведских солдат и офицеров. Пока шведы опомнились, Рябов схватил топор и успел зарубить поднимавшихся после падения офицеров. В следующий момент он бросился в воду. Несколько пистолетных выстрелов ударили ему вслед. Огонь с крепости усилился, летела каменная шрапнель, ядра, пули. Шведские солдаты были в панике. Чтобы спастись, они стали бросаться за борт. Ярл Юленшерна, размахивая шпагой и пистолетами, пробовал установить порядок, но все было тщетно, всех охватил страх. Он разрядил свои пистолеты, стреляя не в московитов, а в своих же шведов. Ударом ядра Ярл Юленшерна был сбит и бесславно погиб в холодных водах Двины.
Масса шлюпок, лодок и яликов отплыла от русского берега и с абордажными крючками плыла к кораблям,
которые, как подстреленные моржи, безжизненно лежали на мели. Надо было очень точно знать пролив, чтобы рассчитать самую малую воду.
Вскоре баталия была кончена. Отставшие шведские корабли, увидя гибель флагмана, успели повернуть и исчезли в море.
ЗУЕК
Зима кончилась. С крыш уже свешивались большие сосульки. Днем на солнце по ним скатывались первые весенние капли. Поморская деревушка Мишанская готовилась к промыслам. Те, кто отправлялся бить лысуна, были уже готовы и ждали только попутного ветра, который отгонит лед от берега. Зимовщики,'отправляющиеся на Новую Землю и Грумант, еще собирались.
Михайло часто выбегал на берег. Он все смотрел, не отогнал ли ветер льды. Это была его первая промысловая весна. Отец обещал взять его с собой на промысел лысуна. Лысунами поморы звали гренландских тюленей, обитающих в Белом море.
Михайло исполнилось в этом году десять лет. Это был шустрый мальчик с открытым приветливым лицом и умными глазами. Он был не по возрасту развит. Отец говорил про него: «башковитый» — что означало на поморском языке: умный. Суровый и очень строгий отец, которого все уважали и побаивались, был всегда ласков с сыном. Он явно выделял его из всей ватаги ребят. И сами ребята признавали в Михайле своего вожака. Он и был таким. Знал он больше, чем другие ребята. Всем интересовался, многое умел делать своими руками. Его кораблики из сосновой коры были сделаны как настоящие поморские кочи и даже не перевертывались на волне. Он был лучший сборщик яиц утки Алейки. Этот промысел взрослые доверяли детям. Эта утка несет яйца четыре раза в лето и выбирает гнездо в дуплах деревьев. С давних пор поморы делали особые корзины и подставляли их утке, которая несла яйца в эту корзину, а люди ходили и собирали их. Успех промысла зависел от умения расставить корзины так, чтобы утка не заметила подвоха.
Однажды утром, прибежав на берег, Михайло увидел, что льды развело. Он сразу же бросился бежать к отцу. Тот пошел к берегу и, взглянув на льды, сказал:
— Да, можно начинать весновать.
В тот же день два карбаса с артелью по семь человек вышли в море. По поморским законам перед промыслом избирается кормчий; им был избран отец Михаила.
Закон поморов был строгий, и на море кормщик полный хозяин. Хотя закон был неписаный, но все соблюдали это строгое правило: «В морском ходу и во время промысла всем рядовым товарищам во всем слушаться одного кормщика и ни в чем воли у него не отнимать».
Карбасы были нагружены провиантом, снаряжением и сухими дровами. Целых три месяца придется поморам жить на льду.
Весь поселок вышел провожать уходящую на промысел артель. Товарищи Михайла смотрели на него горящими глазами; как им хотелось бы поехать вместе с ним! Были тут и Ивашка, и Юдька, и Фомка; не пришел только бедный Афонька, который недавно провалился под лед и простудился; теперь бабка держала его на печи.
На берегу была и мать Михайла — Елена Ивановна. Она долго обнимала сына, гладила его мягкие волосы и, когда целовала, тихо плакала. Пришло время, и ее сын пошел на промысел, как ходили дед, отец и муж. Ходили в туманную, опасную даль, туда, откуда и не всегда возвращались. Коварное, злое море похищало их жизни. Но море и кормило их. Недаром поморы сложили поговорку: «Море — горе, а без него вдвое».
Успех промысла решался выбранным путем. Чем опытнее был кормчий, тем быстрее суда выходили к лежке зверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Началась зимовка. Тяжелая она была для голландцев. В гости к голландцам стали приходить страшные арктические стражи: голод, холод и пурга. Нормы продуктов приходилось все урезать и урезать. Холод пробрался внутрь дома.
Посетила голландцев и еще одна гостья — цинга. Многие стали болеть; заболел и Баренц. Но он был настоящий полярный исследователь, и, когда всем было очень трудно и очень плохо, он находил в себе силы, как мог скрашивал тяжелые условия жизни и успокаивал людей. Он вселял надежду в людей на хороший исход и успех. В период гнетущего безделья полярной ночи Баренц как-то умудрялся находить всем полезную работу и отвлекал от мрачных мыслей. Он приостанавливал ссоры и сразу же их тушил, не давая разгораться пожару. С ним было легче переносить все невзгоды зимовки и не так страшило будущее.
Сам Баренц в это же время невыносимо страдал от цинги, хотя об этом почти никто не знал. Какой нужно было обладать силой воли, чтобы заставить себя не сдаться. Он не бросил научных занятий и каждый день производил метеорологические наблюдения.
Так прошла полярная ночь. Наконец показалось и солнце, показалось только краешком и скрылось. Появилась надежда на спасение. Люди стали готовить шлюпки на тот случай, если не удастся починить корабль.
Наступили весна. Баренц уже не мог ходить. Да и остальные участники были не лучше. Силы осталось у каждого «на полчеловека». Когда все уже подготовили к отплытию, произошло одно событие, которое чуть не сгубило половину людей. Появились белые медведи. Одного из них удалось убить. Матросы сварили медвежью печенку и съели. Они не знали, что печень медведя ядовита. Все, кто ел, отравились. Стала сходить с лица и рук кожа, причиняя страшные страдания. Но и это несчастие моряки вынесли. Истощенные и почти без продуктов, бросив корабль, голландцы отправились в обратный путь.
Лежа в шлюпке, больной Баренц все же заставил себя исправлять карту Новой Земли, им самим же составленную. Силы его угасали, и вот 20 июня 1597 года сердце этого отважного полярного исследователя Арктики перестало биться.
Но имя его не было забыто и оно украсило карту. Капризное, штормовое море, то, что стоит первым на пути на восток, носит имя Баренца.
ПОМОРСКАЯ ПОСЛОВИЦА
Поморами назывались русские люди, жившие па берегам Белого моря. Это они были первыми бесстрашными путешественниками по арктическим морям и пробрались далеко на север. Они были большими патриотами своей родины и, когда началась война со шведами, смело встали на ее защиту. Об одной истории того времени я и хочу рассказать. Это произошло в 1701 году.
Иван Савватьевич Рябов был известен по всему Поморью. Рослый, с окладистой русой бородой, широкий в плечах, он производил впечатление очень сильного и, как говорят, крепко сколоченного человека. Несмотря на годы (ему было около шестидесяти), лучшим кормщиком был Иван Савватьевич; он ходил на Грумант, на Новую Землю, промышляя лысуна в Белом море; и не было места на Поморье, где бы он не побывал. Поморы шутили: наверное, в Белом море и мели такой нет, какую не знал бы Рябов.
Поморская ладья возвращалась из похода домой. Уже прошли устье реки Поной, что впадает в Белое море со стороны Кольского берега. Впереди был остров Сос-
новей. От него надо было пересечь горло Белого моря и далее идти домой, в Архангельск. Волны мирно плескались, не предвещая ничего опасного. Как всегда, за кормой кувыркались чайки, хватая зазевавшуюся рыбешку. Попутный ветер надувал паруса, и ладья быстро шла вперед. Скоро в тумане показались очертания острова.
— Кажись, Сосновец!— воскликнул Нил Дмитриевич.
— Он и есть! — пробасил Иван Савватьевич, поворачивая немного руль вправо. — Там и отдохнем.
Когда поморы подошли ближе и стали уже хорошо различать очертания берега, они заметили, что около острова стоит много кораблей.
— Фрегаты, те, что поболе, а вон и яхты, — сказал Иван Савватьевич.— Что за гости пожаловали? Англичане? Голландцы? Шведы? Те нынче злы. Баталия идет с царем Петром. Нам надо схорониться! — Он повернул руль круто в море, пытаясь обойти корабли.
— Вот тебе и отдохнули на Сосковце! — сказал Нил Дмитриевич.
Очевидно, на кораблях их заметили, так как одна из яхт отошла от берега и повернула в их сторону.
Преследование продолжалось часа два. Яхта постепенно приближалась. Когда она подошла ближе, раздались пушечные выстрелы. Ядра стали падать в воду вблизи лодки. С яхты махали белым флагом.
— Хотят нас задержать, — сказал Иван Савватьевич. — Придется остановиться.
На ладье спустили паруса. Стрельба прекратилась. Яхта стала быстро подходить к ладье. Потом с нее спустили несколько шлюпок и окружили ладью. Поморов сняли, а ладью затопили.
— Видно, какие гости, — сказал Нил Дмитриевич.
— Пираты, — тихо ответил Иван Савватьевич. — То ли еще будет; жди худшего.
Поморов поместили в носовой отсек и поставили часовых. Яхта взяла обратный курс к острову. Когда яхта подошла к кораблям, поморов перевели на большой фрегат. Рябов заметил, что на кораблях шла лихорадочная работа. Плотники приколачивали к бортам деревянные украшения в виде листьев и каких-то замысловатых цветов, прикрывая тем пушечные лазы. Фрегат, на который их перевели, уже, очевидно, закончил свою маскировку. Были подняты голландские флаги.
— Чую волка в овечьей шкуре, — сказал тихо Иван Савватьевич.
— Да, дело неважное, — ответил ему Нил Дмитриевич.
— Цыплят по осени считают; погоди еще хоронить,— снова шепотом ответил Иван Савватьевич.
Поморов вели на верхнюю палубу. К ним вышел старик, одетый торговцем. Но, судя по виду, это был не торговец; в нем чувствовалась военная выправка, и при его появлении всякий, кто был на палубе, невольно вытягивался в струнку.
— Шила в мешке не утаишь, — тихо снова сказал Иван Савватьевич.
— Видать, этот главный коршун, а петухом прикидывается,— подтвердил Нил.
Бывшие с ними молодые поморы стояли потупившись и своего мнения не высказывали. Когда говорят кормчие, в разговор молодым встревать не положено.
Позвали переводчика. «Торговец» тихим голосом что-то сказал. Переводчик, низко ему поклонившись, обращаясь к поморам, сказал:
— Господин приветствует вас на своем корабле. Он везет груз — стекло, изюм и перец в Архангельск. Но в Архангельске он никогда не бывал и дороги не знает. Просит провести его по Двине в город.
— А пошто ладью потопили? — вспылил Нил. — Так разве кормчих просят?
Переводчик перевел. Старик свирепо посмотрел на поморов, а потом на окружающих, что-то гневно сказал командиру яхты и потом снова — тихо переводчику.
— Господин извиняется. Он недоволен своими помощниками. Убытки будут возмещены. За деньгами дело не станет.
— «Мягко стелет, да жестко спать», — снова пробурчал Нил.
— «С волками жить — по-волчьи выть»,— ответил ему Иван Савватьевич. — «Плетью обуха не перешибешь».— И уже громко, обращаясь к переводчику, сказал:
— Передай господину: гостям мы завсегда рады, а о цене сойдемся.
Нил возмущенно взглянул на Ивана и прошептал:
— Ты что, Иван Савватьевич, аль не видишь, какие это гости?
— Вижу, — ответил тот, — только ты в разуменье возьми нашу поморскую поговорку: «Если упасть, так уж в море, в лужу-то вовсе и не к чему». — Сказал и отвернулся.
Поморы явно были смущены столь странным поведением Ивана Савватьевича. Он весь преобразился, как-то оживился и был совсем другой. Таким они его не знали. Всегда это был степенный, малоразговорчивый человек. Теперь он шутил и явно заигрывал с негоциантом — торговцем.
— Неужели смерти испугался? — недоумевал прямой и бесхитростный Нил. — Непонятное что-то! Перед самим Студеным морем он никогда не трусил, а тут перед плюгавеньким старикашкой-э... — простонал он и отвернулся.
Молодежь была явно растеряна.
— Не вешай головы, орлята! Поможем господину негоцианту выгодно продать стекло в Архангельске! — смеясь, крикнул Иван Савватьевич.
Переводчик перевел. Старик негоциант заулыбался. Улыбнулись и все стоящие на палубе.
— Гут! — произнес негоциант громко.
Поморов повели в трюм и там накормили. В течение двух последующих дней их не выпускали. По качке они поняли, что корабли плывут. Нил снова хотел было заговорить с Иваном, но тот только отмахнулся и сказал:
— Мудра пословица поморская, понимать ее надо.
Вскоре Ивана Савватьевича позвали наверх, а остальных поморов перевели в носовой отсек. На высоте человеческого роста был маленький иллюминатор, забитый снаружи досками. Качка усилилась, послышались удары волн. Очевидно, был шторм.
— Потонем тут взаперти, как крысы! — негодовал Нил.
Потом шторм кончился. Корабли остановились и их, очевидно, начали чинить, — слышался стук топоров.Корабли, стояли несколько дней, потом снова тронулись дальше.
Поморы, поднимая друг друга на плечи, начали тихонько выколачивать доски иллюминатора. Постепенно доски отстали. Поморы увидели вдали берег. Подняли на плечи Нила, и тот сразу определил: «скоро в Двинское устье входить будем».
— Это же зимний берег, — сказал он. — Надо, ребя-та, вам бежать. Я уже старик, мне не выбраться, а вы бегите.
Молодые поморы попрощались с Нилом, сняли свои тяжелые тюленьи куртки и по одному стали вылезать в иллюминатор.
— Про Ивана Савватьевича ничего не говорите; непонятное это дело, — сказал Нил на прощанье.
Он скоро остался один, и только валявшиеся на полу куртки говорили о товарищах. Нил собрал куртки, хранящие еще тепло их хозяев, постелил и лег па них. Закрыв глаза, он стал думать об Иване: «Что же произошло? Почему так переменился кормчий?» Ведь он, Нил, вывел его на большую дорогу лучшего кормчего, поморья. И уж кто-кто, а он, Нил, знал каждую его даже затаенную мысль. А теперь? Что хотел сказать Иван поморской поговоркой, — не понял Нил. Судно делало частые повороты, и Нил почувствовал, что идут галсами. «Зачем идет галсами? — опять недоумевал он.— Тут прямой ход». Потом, словно молния, его прорезала мысль — «время тянет». Но зачем? Судно явно к Двинскому устью подходило по какой-то ломаной линии.
И тут только Нил понял. Он вскочил; лицо его пылало, а глаза сверкали, как у молодого: «Ну, Иван, вот что удумал! Эх я, старый... не понял сразу-то! Молодец!»
В это время наверху раздался топот ног, выстрелы и. крики. Очевидно, там происходила какая-то стычка. Потом все затихло. Суда снова пошли, теперь уже по направлению к Двинской крепости.
Нил не знал, что наверху произошла стычка с русскими таможенниками, которые встретили корабли у Двинского устья, приняли их за торговые, но на палубе при осмотре на них напала многочисленная шведская пехота, вышедшая из специальных укрытий, и их уничтожила, Иван Савватьевич стоял невозмутимо у штурвала и, казалось, был совершенно безучастен к тому, что делалось на верхней палубе. А палуба этого мирного негоциантского корабля преобразилась. Убитых таможенников сбросили в реку, кровь смыли. Голландский флаг был спущен, пушечные лазы открыты. Старый
Негоциант сбросил свои черный торговый кафтан и вышел на палубу в мундире, шведского адмирала. Мундир пересекала наискось голубая лента в орденах. Сбоку висела шпага, за поясом — пистолеты. Вся его свита, как по волшебству, превратилась в офицеров.
— Поднять флаг шведского короля! — приказал он.— Пушки к бою!
Рядом с Иваном Савватьевичем встали два офицера с пистолетами. Но помор невозмутимо вел корабль, как бы не замечая того, что происходит. Только один раз взгляд его скользнул в сторону и заметил забытый плотниками топор.
Разукрашенный шведскими флагами, флагманский фрегат «Корона» шел на всех парусах. Настроение на корабле было приподнятое. Люди ждали боя.
Показалась Двинская крепость, а там и Архангельск. Вчерашний негоциант был не кто иной, как известный шведский адмирал Ярл Юленшерна. Он предполагал снести крепость с ходу огнем пушек всего своего флота. Солдатам он обещал отдать Архангельск на три дня в их полное распоряжение. Все шло как нельзя лучше, И Ярл Юленшерна только ждал момента. Он готовился уже дать приказ стрелять. Но вдруг страшный толчок потряс фрегат. Все упали; кубарем покатился и сам Юленшерна. Фрегат на всем ходу наскочил на мель и пушки не могли стрелять по крепости. Вслед за фрегатом «Корона» сели на мель шедшие сзади еще один фрегат и две яхты. С крепости ударили пушки — и ядра стали разить шведских солдат и офицеров. Пока шведы опомнились, Рябов схватил топор и успел зарубить поднимавшихся после падения офицеров. В следующий момент он бросился в воду. Несколько пистолетных выстрелов ударили ему вслед. Огонь с крепости усилился, летела каменная шрапнель, ядра, пули. Шведские солдаты были в панике. Чтобы спастись, они стали бросаться за борт. Ярл Юленшерна, размахивая шпагой и пистолетами, пробовал установить порядок, но все было тщетно, всех охватил страх. Он разрядил свои пистолеты, стреляя не в московитов, а в своих же шведов. Ударом ядра Ярл Юленшерна был сбит и бесславно погиб в холодных водах Двины.
Масса шлюпок, лодок и яликов отплыла от русского берега и с абордажными крючками плыла к кораблям,
которые, как подстреленные моржи, безжизненно лежали на мели. Надо было очень точно знать пролив, чтобы рассчитать самую малую воду.
Вскоре баталия была кончена. Отставшие шведские корабли, увидя гибель флагмана, успели повернуть и исчезли в море.
ЗУЕК
Зима кончилась. С крыш уже свешивались большие сосульки. Днем на солнце по ним скатывались первые весенние капли. Поморская деревушка Мишанская готовилась к промыслам. Те, кто отправлялся бить лысуна, были уже готовы и ждали только попутного ветра, который отгонит лед от берега. Зимовщики,'отправляющиеся на Новую Землю и Грумант, еще собирались.
Михайло часто выбегал на берег. Он все смотрел, не отогнал ли ветер льды. Это была его первая промысловая весна. Отец обещал взять его с собой на промысел лысуна. Лысунами поморы звали гренландских тюленей, обитающих в Белом море.
Михайло исполнилось в этом году десять лет. Это был шустрый мальчик с открытым приветливым лицом и умными глазами. Он был не по возрасту развит. Отец говорил про него: «башковитый» — что означало на поморском языке: умный. Суровый и очень строгий отец, которого все уважали и побаивались, был всегда ласков с сыном. Он явно выделял его из всей ватаги ребят. И сами ребята признавали в Михайле своего вожака. Он и был таким. Знал он больше, чем другие ребята. Всем интересовался, многое умел делать своими руками. Его кораблики из сосновой коры были сделаны как настоящие поморские кочи и даже не перевертывались на волне. Он был лучший сборщик яиц утки Алейки. Этот промысел взрослые доверяли детям. Эта утка несет яйца четыре раза в лето и выбирает гнездо в дуплах деревьев. С давних пор поморы делали особые корзины и подставляли их утке, которая несла яйца в эту корзину, а люди ходили и собирали их. Успех промысла зависел от умения расставить корзины так, чтобы утка не заметила подвоха.
Однажды утром, прибежав на берег, Михайло увидел, что льды развело. Он сразу же бросился бежать к отцу. Тот пошел к берегу и, взглянув на льды, сказал:
— Да, можно начинать весновать.
В тот же день два карбаса с артелью по семь человек вышли в море. По поморским законам перед промыслом избирается кормчий; им был избран отец Михаила.
Закон поморов был строгий, и на море кормщик полный хозяин. Хотя закон был неписаный, но все соблюдали это строгое правило: «В морском ходу и во время промысла всем рядовым товарищам во всем слушаться одного кормщика и ни в чем воли у него не отнимать».
Карбасы были нагружены провиантом, снаряжением и сухими дровами. Целых три месяца придется поморам жить на льду.
Весь поселок вышел провожать уходящую на промысел артель. Товарищи Михайла смотрели на него горящими глазами; как им хотелось бы поехать вместе с ним! Были тут и Ивашка, и Юдька, и Фомка; не пришел только бедный Афонька, который недавно провалился под лед и простудился; теперь бабка держала его на печи.
На берегу была и мать Михайла — Елена Ивановна. Она долго обнимала сына, гладила его мягкие волосы и, когда целовала, тихо плакала. Пришло время, и ее сын пошел на промысел, как ходили дед, отец и муж. Ходили в туманную, опасную даль, туда, откуда и не всегда возвращались. Коварное, злое море похищало их жизни. Но море и кормило их. Недаром поморы сложили поговорку: «Море — горе, а без него вдвое».
Успех промысла решался выбранным путем. Чем опытнее был кормчий, тем быстрее суда выходили к лежке зверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23