Они уже все вышли на исходные рубежи и ждали сигнала. Моторы работали, оглашая реку могучим гулом. Там я пересел в головной танк. Через несколько минут по сигналу командира мотор оглушительно заревел, и танк с огромной скоростью помчался по льду. Туча снежной пыли белым хвостом оставалась за ним. Я не заметил, как мы очутились на другом берегу реки.
— А знаете, как лед изгибался под нами? — возбужденно рассказывал водитель. — Признаться, я думал, что вот-вот провалимся. Не хотел бы я повторить этот путь,— сказал он и вздохнул с облегчением.
Командир танка пустил зеленую ракету, обозначающую, что переправу можно начать. Слева и справа от нас раздался гул, и танки пошли через реку. Они перебрались благополучно. За ними пошли тягачи, грузовики и бензозаправщики. Скоро подъехал и командир на своей бронемашине. Я вернулся в штаб.
С переправой танков мне пришлось в ту зиму встретиться еще раз, но уже на другой реке. Танки были более мощные, а лед оказался тоньше, так как был покрыт толстым слоем снега, который прикрывал его от морозов, словно теплое одеяло. Расчет показал, что танки провалятся, как только их пустим на лед. Здесь уже нельзя было применить метод быстрого перехода. Надо было искать другое решение, и оно нашлось. Оказалось, что верхняя очень тяжелая вращающаяся головка танка могла сниматься автокраном, тогда танк становился легче и его можно было переправить в полуразобранном виде.
Несколько случаев удачных переправ окрылили меня, и я стал считать себя уже специалистом по льду. Окру-
жающие штабные работники также уверовали в меня и стали посылать туда, где нужно было решать задачи, связанные со льдом.
Зима первого года войны подходила к концу. Однажды начальник штаба вызвал меня к себе и сказал:
— Там, на севере, имеется железная дорога, проложенная по льду. — Он показал на карте место, где шла дорога. — Началось таяние, дорога быстро выходит из строя. Ее хотели уже закрыть, но нашелся один энтузиаст метеоролог, который берется продлить жизнь дороги еще дней на десять — пятнадцать. Инженеры путейцы, которые смотрят за дорогой, говорят, что это недомыслие непонимающего человека.
— Что понимает метеоролог во льдах? — спросил я несколько заносчиво, заранее склоняясь на сторону инженеров и осуждая изобретателя.
— Так-то оно так, но больно заманчиво дать дороге поработать еще несколько дней.
— Желание отличиться! — сказал я.
— Может быть, и так, но вам надо туда выехать и установить на месте действительную картину.
Я поехал.
Этот район был довольно далеко; надо было лететь на самолете, а затем ехать на машине. Не заезжая в управление, я направился прямо на дорогу, чтобы самому ее посмотреть и составить мнение.
Уже чувствовалось дыхание весны. На льду стояли лужи от растаявшего снега, верхний слой льда ослаб. Дорога выглядела ужасно. За период зимней эксплуатации накопилось много мусора. Весь лед был загрязнен, и теперь солнце этим воспользовалось. На участке дороги шло быстрое таяние. В некоторых местах на льду были уже сквозные трещины. Ширина их местами достигала нескольких сантиметров, и была видна темная вода реки. Почти все полотно дороги было покрыто лужами талой воды. Проходившие по рельсам мотовозы с вагонами создавали целые фонтаны брызг.
Признаться, я не ожидал такого плачевного состояния дороги. Действительно, дорога по льду долго не продержится.
— Что он, с ума сошел, что ли, этот метеоролог? — решил я. — Дня три — и все пойдет под лед.
ГОРЬКИЙ УРОК
Осмотрев дорогу, я поехал в поселок. Главный инженер дороги, путеец по образованию, был старше меня лет на десять. Он казался опытным, серьезным человеком. Мы сразу же нашли общий язык.
— Конечно, дорогу оставлять нельзя, это значит сознательно пустить грузы под лед. — Таково было наше общее мнение.
— А что представляет собой «изобретатель»? — спросил я.
— Знаете, лично мне он неприятен, колючий и несговорчивый человек, но, честно говоря, он не без фантазии. Начальство его недолюбливает: он прямо говорит в глаза, что думает, а главное — доставляет много хлопот своими предложениями. Самое интересное то, что от предложений он лично ничего не имеет, — так сказать, борется за идею. За это его товарищи назвали романтиком.
Главный инженер повел меня к начальнику дороги и представил ему:
— Вот наш арбитр в борьбе с метеорологом.
Мы познакомились. Я с горячностью высказал свое мнение, которое совпадало и с мнением начальника. Мы расстались довольные друг другом.
Решающего совещания я ждал с большим интересом. Оно началось несколько необычно. Неожиданно приехал на совещание контр-адмирал, которому было поручено командование этим районом. С ним прибыло много военных специалистов. Комната начальника дороги оказалась мала, и совещание пришлось перенести в чертежную, временно выселив оттуда копировщиц, чему последние были очень рады.
Открыл совещание начальник дороги. Он рассказал о предложении Василия Тимофеевича, как звали метеоролога, и просил присутствующих высказать свое мнение для окончательного решения. Первым выступил главный инженер. Он обоснованно, с цифрами доказывал, что дорога сможет просуществовать при такой погоде максимум пять — шесть дней. Он сообщил о происшедших в последние дни провалах. В заключение сказал,— лед стал слабым, идет интенсивное таяние. Выступление его было строгое, четкое и, казалось, совершенно объективное. Он сразу же завоевал общее распо-
ложение; всем стало ясно, что предложение продлить работу дороги нереально и риск необоснован. Затем дали слово мне. Я, как мне казалось, обстоятельно изложил свои замечания и в заключение сказал:
— Хотелось бы, конечно, продлить жизнь дороги, но, увы, это фантазия! Грузы пойдут под лед. Думаю, что этого делать не стоит.
Закончив, я важно сел на свое место.
— Забили нашего романтика, — шепотом сокрушенно говорил кто-то сзади меня.
— Романтики никогда не делали историю; лучшее, на что они были способны, — это собственная героическая гибель, — сострил еще кто-то.
Я посмотрел на метеоролога. Он мне совсем не понравился. Уже седой старик, с взъерошенными волосами и колючими глазами желтого цвета. Очевидно, очень желчный и нервный. «Вот так романтик!» — подумал я. Ну, облик его совсем не подходил для этого чудесного слова.
Наконец председатель дал слово Василию Тимофеевичу. Тот встал, развесил чертеж и расчетные графики. Он был бледен, но старался казаться спокойным. Начал он свое выступление совершенно неожиданным образом. Все ждали, что он набросится на главного инженера, будет упрекать его в излишней перестраховке. Но ничего этого не произошло. Василий Тимофеевич согласился с главным инженером. Он сказал:
— Главный инженер совершенно прав, отвергая возможность продления работы дороги. Я вполне с ним согласен, что в таком состоянии дорога не продержится и пяти дней.
Тут даже видавший виды председатель не выдержал и воскликнул:
— Зачем же тогда огород городить? Значит, вы отказываетесь от вашего предложения о продлении срока работы дороги?
— Нет, — ответил Василий Тимофеевич. — Я только сказал, что на старом месте дорога существовать больше не может. Ее надо перенести на новое место. Режим работы также надо изменить, возить грузы ночью, когда еще холодно. — И он начал рассказывать о том, как надо сохранить дорогу. Неожиданный оборот, который приняло собрание, снова поставил в тупик всех нас,
кто считал вопрос уже решенным. Слово взял контрадмирал.
— Дельно! — сказал он.—Жизнь дороги для нас сейчас важное дело. Дорога — это тысяча тонн груза на левом берегу. Люди и материалы для строительства будут, — закончил он и, поднявшись, подошел к Василию Тимофеевичу. — Молодец, положил инженеров на две лопатки; так им и надо! В случае, если будут зажимать, обращайся прямо ко мне!
В тот же день прибыли саперы для переноса дороги, и работа закипела. Переносили пути на новое место. Укрепляли сходы на лед, забрасывали загрязненные места чистым снегом и опилками.
К концу следующего дня через реку пошли поезда по вновь уложенной дороге. Грузы перевозили ночью, когда холоднее и лед крепче.
Метеоролог победил! Он оказался лучшим инженером, чем я и путеец, хотя он и не кончал института, а всю жизнь проработал техником.
Из поселка он переселился на трассу новой дороги в сторожку. В хлопотах он забывал поесть, почти не спал, сильно осунулся и оброс бородой. Иногда на дорогу приезжал на своей машине начальник и сокрушенно качал головой, глядя на лихорадочно блестевшие глаза и заострившиеся скулы Василия Тимофеевича.
— Вы же совсем изведетесь. Хотите, я пришлю вам смену?
— Нет! — твердо отвечал Василий Тимофеевич.
— Ну, как хотите, — отвечал начальник и уезжал, думая про себя: «Какой же это беспокойный человек, одно слово — романтик!»
Оказалось, что именно этот старик был романтиком, настоящим романтиком! Он сохранил до седых волос горение юности и ее дерзания. А я? Какой же я специалист? Как, кончив такой институт, просмотреть это простое, а главное — очень нужное инженерное решение! В свои двадцать с небольшим лет это я был стариком, а он, метеоролог, в свои шестьдесят был молодым!
Мне жизнь дала жестокий, но полезный урок. Несколько случайных удач — и я уже зазнался. Специалист! «Знаю лед»! Тут я понял, что самое страшное в жизни — это ложная гордость, зазнайство и кажущаяся непогрешимость. Решишь, что все уже знаешь, перестанешь от-
носиться к своим поступкам критически, и тогда прощай, инженер, прощай, творчество! Я пережил много горьких минут, а потом подумал и пошел к Василию Тимофеевичу в сторожку и сказал ему:
— Вы победили по праву и устыдили нас, инженеров. Если можете, то прошу меня извинить. Я думал, что уже познал лед, а выходит, — нет. Еще многому надо учиться.
Василий Тимофеевич как-то застенчиво улыбнулся, словно извинялся передо мной. Это был скромный и совсем не «колючий» человек, а добрый и хороший.
— Что вы, у вас еще все впереди: будут и ошибки, и победы.—И он протянул мне руку. Я искренне ее пожал.
— А теперь ложитесь, Василий Тимофеевич, спать и не беспокойтесь, я подежурю за вас. Верите мне?
— Верю, — чуть слышно прошептал Василий Тимофеевич и, улыбнувшись, почти упал на раскладушку.
А над рекой стояла весенняя ночь, в небе толпились полчища звезд, а по ледяной дороге мчались мотовоз за мотовозом, таща грузы на левый берег.
На раскладушке спал настоящий человек. Мне было радостно. Не хотелось верить, что в эту весеннюю ночь люди убивают друг друга и что идет беспощадная, страшная война.
По окончании зимы, когда лед везде растаял, меня направили на север, как говорили, — на арктический театр военных действий. Вот я и попал в Арктику, как когда-то мечтал. Но мечта и действительность были разными. Я попал в один из отделов штаба проводки судов по Северному морскому пути. Отдел назывался: «Служба льда и погоды». Руководил им очень опытный и умный человек — Аркадий Никанорович Петриченко. С виду он казался строгим и даже сердитым. Небольшого роста, с несколько вытянутым лицом и большим носом, он походил на скворца, который деловито расхаживает по пашне. Голова у него была светлая, соображал он очень быстро.
— С морскими льдами знакомы? — спросил он меня.
— Мало, только читал когда-то о полярных путешествиях.
— Ну, для начала и это хорошо. Вот прочтите эту литературу.—И он назвал мне несколько работ. Среди них была толстая книга Александра Федоровича Локтионова.
Я засел за чтение, и снова, уже опять по-иному, предстал передо мной лед. В море он был другой, чем на реках. Он был слабее, и в нем, словно в ледяных темницах, содержался соленый рассол. Этот-то рассол и изменял его свойства. Здесь я познакомился и с «ледовой разведкой». Когда я услышал первый раз это название— «ледовая разведка», то подумал, что какие-то люди — разведчики — пробираются в тыл к врагу. Но сразу же встал вопрос: при чем тут слово «ледовая»? Оказалось, что ледовая разведка проводится с самолета для того, чтобы выбрать кораблям, идущим среди льдов, наиболее легкий путь.
Аркадий Никанорович был большим специалистом по ледовой разведке и руководил ею. Он оказался совсем не таким строгим, как я думал. Когда я теоретически познакомился с морским льдом, Аркадий Никанорович поставил передо мной задачу, связанную с расчетом давления льда на причалы. В одном из северных портов строили причалы, и строители хотели знать, какое же давление будет оказывать лед. Надо было сделать причалы такого веса, чтобы лед не мог их сдвинуть. Расчеты были сложные. Пришлось взять книги по математике и вспомнить эту мудрую науку.
Коллектив, в который я попал, принадлежал к большой и дружной семье полярников. В мирное время этот коллектив осваивал суровые просторы Арктики, а теперь проводил суда по Северному Ледовитому океану, где также шла война, даже еще более беспощадная, чем война на суше. Подводные лодки и корабли противника пробирались на север и нападали на беззащитные зимовки и полярные станции. Здесь я узнал о совершенно ошеломляющем событии — единоборстве человека с линкором.
Ночью 27 августа 1942 года немецкий линкор «Адмирал Шеер» ворвался в бухту Диксон и почти в упор из двадцати восьми орудий и десяти крупнокалиберных пулеметов стал расстреливать мирные дома полярников. Это разбойничье нападение на мирный порт произошло так неожиданно, что все растерялись. На линкоре думали, что это пройдет для них безнаказанно. Вдруг с острова по линкору ответил одиночный выстрел маленькой
пушки. Выстрел за выстрелом стала посылать эта пушка по линкору. Кто-то целился . очень удачно. Шесть выстрелов попали в корму корабля и зажгли его. Линкор пустил дымовую завесу и под ее прикрытием удрал. Потом оказалось, что эта давно устаревшая и снятая с вооружения пушка ждала своей очереди для вывода на слом и в переплавку. Ее расчет состоял из одного человека — молодого артиллериста Николая Корнилова.
Каким нужно быть храбрым, чтобы не растеряться и вступить в единоборство с линкором!
Все мы читали замечательные сказки о том, как русские богатыри сражались с огнедышащим драконом с семью головами. Вот таким богатырем был и Коля, не побоявшийся двадцати восьми огнедышащих пушек линкора.
Поручение, которое мне дал Аркадий Никанорович, я выполнил и дал ему свой расчет на проверку. Я очень волновался, — что он скажет? Прошло около двух томительных недель, пока он его просмотрел. Но вот, наконец, он позвал меня к себе в кабинет, пригласил сесть и достал из стола расчет. Я взволнованно ждал его приговора. Он заметил это и, чтобы рассеять мои сомнения, сразу приступил к делу.
— Расчет нам понравился. Я показал его профессору Визе; тот одобрил и даже советует написать научную статью. Но у меня возникает ряд вопросов. Поясните их, — сказал он деловито.
На полях моей расчетной записки стояли вопросы, написанные его аккуратным почерком. Я стал пояснять. Мы просидели часа два. Аркадий Никанорович подробно разобрал каждую цифру и, удостоверившись в ее правильности, сказал:
— Завтра перепечатаем и пошлем строителям. Над предложением Визе советую подумать. Он зря рекомендовать не будет.
Владимир Юльевич Визе был старейший исследова--тель Арктики. Он начал свои исследования, когда меня еще не было на свете. Раза два я его встречал на улице. Это был высокий старик в несколько старомодной бобровой шапке и подбитой кенгуровым мехом шубе. Я смотрел на него с каким-то внутренним страхом. Он казался мне недосягаемым человеком. С его именем было связано большинство арктических экспедиций.
— Конечно, я уже постараюсь написать статью! — решил я. Но статью я писал очень долго и мучительно. Оказывается, это совсем не простое дело. Раз шесть ее переписывал. Фразы были до ужаса топорные. Мне в статье хотелось показать свою ученость, и я «напихал» туда массу всяких технических терминов, отчего разобраться в ней было трудно и статья вышла несуразной.
— Выбросите всю эту чепуху! — сказал мне Аркадий Никанорович. — Писать надо просто, чтобы всем было понятно.
Я воспользовался его советом, и статья стала лучше.
Аркадий Никанорович взял меня с собой на ледовую разведку. Вот я и увидел арктические льды. Мы летали над Карским морем. Сверху были видны огромные ледяные поля битого льда, трещины, разводья и участки, совсем не заполненные льдом. Постепенно я стал понимать ледовую карту и научился ее составлять. Два раза нас неожиданно обстреляли фашистские самолеты. Но обошлось все благополучно. Потом я еще много раз летал на ледовую разведку. Видеть лед сверху очень интересно, но мне хотелось его исследовать по-настоящему, подержать его в руках.
Перед самым окончанием войны, когда я вернулся на материк после одной из разведок, меня ждала большая радость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— А знаете, как лед изгибался под нами? — возбужденно рассказывал водитель. — Признаться, я думал, что вот-вот провалимся. Не хотел бы я повторить этот путь,— сказал он и вздохнул с облегчением.
Командир танка пустил зеленую ракету, обозначающую, что переправу можно начать. Слева и справа от нас раздался гул, и танки пошли через реку. Они перебрались благополучно. За ними пошли тягачи, грузовики и бензозаправщики. Скоро подъехал и командир на своей бронемашине. Я вернулся в штаб.
С переправой танков мне пришлось в ту зиму встретиться еще раз, но уже на другой реке. Танки были более мощные, а лед оказался тоньше, так как был покрыт толстым слоем снега, который прикрывал его от морозов, словно теплое одеяло. Расчет показал, что танки провалятся, как только их пустим на лед. Здесь уже нельзя было применить метод быстрого перехода. Надо было искать другое решение, и оно нашлось. Оказалось, что верхняя очень тяжелая вращающаяся головка танка могла сниматься автокраном, тогда танк становился легче и его можно было переправить в полуразобранном виде.
Несколько случаев удачных переправ окрылили меня, и я стал считать себя уже специалистом по льду. Окру-
жающие штабные работники также уверовали в меня и стали посылать туда, где нужно было решать задачи, связанные со льдом.
Зима первого года войны подходила к концу. Однажды начальник штаба вызвал меня к себе и сказал:
— Там, на севере, имеется железная дорога, проложенная по льду. — Он показал на карте место, где шла дорога. — Началось таяние, дорога быстро выходит из строя. Ее хотели уже закрыть, но нашелся один энтузиаст метеоролог, который берется продлить жизнь дороги еще дней на десять — пятнадцать. Инженеры путейцы, которые смотрят за дорогой, говорят, что это недомыслие непонимающего человека.
— Что понимает метеоролог во льдах? — спросил я несколько заносчиво, заранее склоняясь на сторону инженеров и осуждая изобретателя.
— Так-то оно так, но больно заманчиво дать дороге поработать еще несколько дней.
— Желание отличиться! — сказал я.
— Может быть, и так, но вам надо туда выехать и установить на месте действительную картину.
Я поехал.
Этот район был довольно далеко; надо было лететь на самолете, а затем ехать на машине. Не заезжая в управление, я направился прямо на дорогу, чтобы самому ее посмотреть и составить мнение.
Уже чувствовалось дыхание весны. На льду стояли лужи от растаявшего снега, верхний слой льда ослаб. Дорога выглядела ужасно. За период зимней эксплуатации накопилось много мусора. Весь лед был загрязнен, и теперь солнце этим воспользовалось. На участке дороги шло быстрое таяние. В некоторых местах на льду были уже сквозные трещины. Ширина их местами достигала нескольких сантиметров, и была видна темная вода реки. Почти все полотно дороги было покрыто лужами талой воды. Проходившие по рельсам мотовозы с вагонами создавали целые фонтаны брызг.
Признаться, я не ожидал такого плачевного состояния дороги. Действительно, дорога по льду долго не продержится.
— Что он, с ума сошел, что ли, этот метеоролог? — решил я. — Дня три — и все пойдет под лед.
ГОРЬКИЙ УРОК
Осмотрев дорогу, я поехал в поселок. Главный инженер дороги, путеец по образованию, был старше меня лет на десять. Он казался опытным, серьезным человеком. Мы сразу же нашли общий язык.
— Конечно, дорогу оставлять нельзя, это значит сознательно пустить грузы под лед. — Таково было наше общее мнение.
— А что представляет собой «изобретатель»? — спросил я.
— Знаете, лично мне он неприятен, колючий и несговорчивый человек, но, честно говоря, он не без фантазии. Начальство его недолюбливает: он прямо говорит в глаза, что думает, а главное — доставляет много хлопот своими предложениями. Самое интересное то, что от предложений он лично ничего не имеет, — так сказать, борется за идею. За это его товарищи назвали романтиком.
Главный инженер повел меня к начальнику дороги и представил ему:
— Вот наш арбитр в борьбе с метеорологом.
Мы познакомились. Я с горячностью высказал свое мнение, которое совпадало и с мнением начальника. Мы расстались довольные друг другом.
Решающего совещания я ждал с большим интересом. Оно началось несколько необычно. Неожиданно приехал на совещание контр-адмирал, которому было поручено командование этим районом. С ним прибыло много военных специалистов. Комната начальника дороги оказалась мала, и совещание пришлось перенести в чертежную, временно выселив оттуда копировщиц, чему последние были очень рады.
Открыл совещание начальник дороги. Он рассказал о предложении Василия Тимофеевича, как звали метеоролога, и просил присутствующих высказать свое мнение для окончательного решения. Первым выступил главный инженер. Он обоснованно, с цифрами доказывал, что дорога сможет просуществовать при такой погоде максимум пять — шесть дней. Он сообщил о происшедших в последние дни провалах. В заключение сказал,— лед стал слабым, идет интенсивное таяние. Выступление его было строгое, четкое и, казалось, совершенно объективное. Он сразу же завоевал общее распо-
ложение; всем стало ясно, что предложение продлить работу дороги нереально и риск необоснован. Затем дали слово мне. Я, как мне казалось, обстоятельно изложил свои замечания и в заключение сказал:
— Хотелось бы, конечно, продлить жизнь дороги, но, увы, это фантазия! Грузы пойдут под лед. Думаю, что этого делать не стоит.
Закончив, я важно сел на свое место.
— Забили нашего романтика, — шепотом сокрушенно говорил кто-то сзади меня.
— Романтики никогда не делали историю; лучшее, на что они были способны, — это собственная героическая гибель, — сострил еще кто-то.
Я посмотрел на метеоролога. Он мне совсем не понравился. Уже седой старик, с взъерошенными волосами и колючими глазами желтого цвета. Очевидно, очень желчный и нервный. «Вот так романтик!» — подумал я. Ну, облик его совсем не подходил для этого чудесного слова.
Наконец председатель дал слово Василию Тимофеевичу. Тот встал, развесил чертеж и расчетные графики. Он был бледен, но старался казаться спокойным. Начал он свое выступление совершенно неожиданным образом. Все ждали, что он набросится на главного инженера, будет упрекать его в излишней перестраховке. Но ничего этого не произошло. Василий Тимофеевич согласился с главным инженером. Он сказал:
— Главный инженер совершенно прав, отвергая возможность продления работы дороги. Я вполне с ним согласен, что в таком состоянии дорога не продержится и пяти дней.
Тут даже видавший виды председатель не выдержал и воскликнул:
— Зачем же тогда огород городить? Значит, вы отказываетесь от вашего предложения о продлении срока работы дороги?
— Нет, — ответил Василий Тимофеевич. — Я только сказал, что на старом месте дорога существовать больше не может. Ее надо перенести на новое место. Режим работы также надо изменить, возить грузы ночью, когда еще холодно. — И он начал рассказывать о том, как надо сохранить дорогу. Неожиданный оборот, который приняло собрание, снова поставил в тупик всех нас,
кто считал вопрос уже решенным. Слово взял контрадмирал.
— Дельно! — сказал он.—Жизнь дороги для нас сейчас важное дело. Дорога — это тысяча тонн груза на левом берегу. Люди и материалы для строительства будут, — закончил он и, поднявшись, подошел к Василию Тимофеевичу. — Молодец, положил инженеров на две лопатки; так им и надо! В случае, если будут зажимать, обращайся прямо ко мне!
В тот же день прибыли саперы для переноса дороги, и работа закипела. Переносили пути на новое место. Укрепляли сходы на лед, забрасывали загрязненные места чистым снегом и опилками.
К концу следующего дня через реку пошли поезда по вновь уложенной дороге. Грузы перевозили ночью, когда холоднее и лед крепче.
Метеоролог победил! Он оказался лучшим инженером, чем я и путеец, хотя он и не кончал института, а всю жизнь проработал техником.
Из поселка он переселился на трассу новой дороги в сторожку. В хлопотах он забывал поесть, почти не спал, сильно осунулся и оброс бородой. Иногда на дорогу приезжал на своей машине начальник и сокрушенно качал головой, глядя на лихорадочно блестевшие глаза и заострившиеся скулы Василия Тимофеевича.
— Вы же совсем изведетесь. Хотите, я пришлю вам смену?
— Нет! — твердо отвечал Василий Тимофеевич.
— Ну, как хотите, — отвечал начальник и уезжал, думая про себя: «Какой же это беспокойный человек, одно слово — романтик!»
Оказалось, что именно этот старик был романтиком, настоящим романтиком! Он сохранил до седых волос горение юности и ее дерзания. А я? Какой же я специалист? Как, кончив такой институт, просмотреть это простое, а главное — очень нужное инженерное решение! В свои двадцать с небольшим лет это я был стариком, а он, метеоролог, в свои шестьдесят был молодым!
Мне жизнь дала жестокий, но полезный урок. Несколько случайных удач — и я уже зазнался. Специалист! «Знаю лед»! Тут я понял, что самое страшное в жизни — это ложная гордость, зазнайство и кажущаяся непогрешимость. Решишь, что все уже знаешь, перестанешь от-
носиться к своим поступкам критически, и тогда прощай, инженер, прощай, творчество! Я пережил много горьких минут, а потом подумал и пошел к Василию Тимофеевичу в сторожку и сказал ему:
— Вы победили по праву и устыдили нас, инженеров. Если можете, то прошу меня извинить. Я думал, что уже познал лед, а выходит, — нет. Еще многому надо учиться.
Василий Тимофеевич как-то застенчиво улыбнулся, словно извинялся передо мной. Это был скромный и совсем не «колючий» человек, а добрый и хороший.
— Что вы, у вас еще все впереди: будут и ошибки, и победы.—И он протянул мне руку. Я искренне ее пожал.
— А теперь ложитесь, Василий Тимофеевич, спать и не беспокойтесь, я подежурю за вас. Верите мне?
— Верю, — чуть слышно прошептал Василий Тимофеевич и, улыбнувшись, почти упал на раскладушку.
А над рекой стояла весенняя ночь, в небе толпились полчища звезд, а по ледяной дороге мчались мотовоз за мотовозом, таща грузы на левый берег.
На раскладушке спал настоящий человек. Мне было радостно. Не хотелось верить, что в эту весеннюю ночь люди убивают друг друга и что идет беспощадная, страшная война.
По окончании зимы, когда лед везде растаял, меня направили на север, как говорили, — на арктический театр военных действий. Вот я и попал в Арктику, как когда-то мечтал. Но мечта и действительность были разными. Я попал в один из отделов штаба проводки судов по Северному морскому пути. Отдел назывался: «Служба льда и погоды». Руководил им очень опытный и умный человек — Аркадий Никанорович Петриченко. С виду он казался строгим и даже сердитым. Небольшого роста, с несколько вытянутым лицом и большим носом, он походил на скворца, который деловито расхаживает по пашне. Голова у него была светлая, соображал он очень быстро.
— С морскими льдами знакомы? — спросил он меня.
— Мало, только читал когда-то о полярных путешествиях.
— Ну, для начала и это хорошо. Вот прочтите эту литературу.—И он назвал мне несколько работ. Среди них была толстая книга Александра Федоровича Локтионова.
Я засел за чтение, и снова, уже опять по-иному, предстал передо мной лед. В море он был другой, чем на реках. Он был слабее, и в нем, словно в ледяных темницах, содержался соленый рассол. Этот-то рассол и изменял его свойства. Здесь я познакомился и с «ледовой разведкой». Когда я услышал первый раз это название— «ледовая разведка», то подумал, что какие-то люди — разведчики — пробираются в тыл к врагу. Но сразу же встал вопрос: при чем тут слово «ледовая»? Оказалось, что ледовая разведка проводится с самолета для того, чтобы выбрать кораблям, идущим среди льдов, наиболее легкий путь.
Аркадий Никанорович был большим специалистом по ледовой разведке и руководил ею. Он оказался совсем не таким строгим, как я думал. Когда я теоретически познакомился с морским льдом, Аркадий Никанорович поставил передо мной задачу, связанную с расчетом давления льда на причалы. В одном из северных портов строили причалы, и строители хотели знать, какое же давление будет оказывать лед. Надо было сделать причалы такого веса, чтобы лед не мог их сдвинуть. Расчеты были сложные. Пришлось взять книги по математике и вспомнить эту мудрую науку.
Коллектив, в который я попал, принадлежал к большой и дружной семье полярников. В мирное время этот коллектив осваивал суровые просторы Арктики, а теперь проводил суда по Северному Ледовитому океану, где также шла война, даже еще более беспощадная, чем война на суше. Подводные лодки и корабли противника пробирались на север и нападали на беззащитные зимовки и полярные станции. Здесь я узнал о совершенно ошеломляющем событии — единоборстве человека с линкором.
Ночью 27 августа 1942 года немецкий линкор «Адмирал Шеер» ворвался в бухту Диксон и почти в упор из двадцати восьми орудий и десяти крупнокалиберных пулеметов стал расстреливать мирные дома полярников. Это разбойничье нападение на мирный порт произошло так неожиданно, что все растерялись. На линкоре думали, что это пройдет для них безнаказанно. Вдруг с острова по линкору ответил одиночный выстрел маленькой
пушки. Выстрел за выстрелом стала посылать эта пушка по линкору. Кто-то целился . очень удачно. Шесть выстрелов попали в корму корабля и зажгли его. Линкор пустил дымовую завесу и под ее прикрытием удрал. Потом оказалось, что эта давно устаревшая и снятая с вооружения пушка ждала своей очереди для вывода на слом и в переплавку. Ее расчет состоял из одного человека — молодого артиллериста Николая Корнилова.
Каким нужно быть храбрым, чтобы не растеряться и вступить в единоборство с линкором!
Все мы читали замечательные сказки о том, как русские богатыри сражались с огнедышащим драконом с семью головами. Вот таким богатырем был и Коля, не побоявшийся двадцати восьми огнедышащих пушек линкора.
Поручение, которое мне дал Аркадий Никанорович, я выполнил и дал ему свой расчет на проверку. Я очень волновался, — что он скажет? Прошло около двух томительных недель, пока он его просмотрел. Но вот, наконец, он позвал меня к себе в кабинет, пригласил сесть и достал из стола расчет. Я взволнованно ждал его приговора. Он заметил это и, чтобы рассеять мои сомнения, сразу приступил к делу.
— Расчет нам понравился. Я показал его профессору Визе; тот одобрил и даже советует написать научную статью. Но у меня возникает ряд вопросов. Поясните их, — сказал он деловито.
На полях моей расчетной записки стояли вопросы, написанные его аккуратным почерком. Я стал пояснять. Мы просидели часа два. Аркадий Никанорович подробно разобрал каждую цифру и, удостоверившись в ее правильности, сказал:
— Завтра перепечатаем и пошлем строителям. Над предложением Визе советую подумать. Он зря рекомендовать не будет.
Владимир Юльевич Визе был старейший исследова--тель Арктики. Он начал свои исследования, когда меня еще не было на свете. Раза два я его встречал на улице. Это был высокий старик в несколько старомодной бобровой шапке и подбитой кенгуровым мехом шубе. Я смотрел на него с каким-то внутренним страхом. Он казался мне недосягаемым человеком. С его именем было связано большинство арктических экспедиций.
— Конечно, я уже постараюсь написать статью! — решил я. Но статью я писал очень долго и мучительно. Оказывается, это совсем не простое дело. Раз шесть ее переписывал. Фразы были до ужаса топорные. Мне в статье хотелось показать свою ученость, и я «напихал» туда массу всяких технических терминов, отчего разобраться в ней было трудно и статья вышла несуразной.
— Выбросите всю эту чепуху! — сказал мне Аркадий Никанорович. — Писать надо просто, чтобы всем было понятно.
Я воспользовался его советом, и статья стала лучше.
Аркадий Никанорович взял меня с собой на ледовую разведку. Вот я и увидел арктические льды. Мы летали над Карским морем. Сверху были видны огромные ледяные поля битого льда, трещины, разводья и участки, совсем не заполненные льдом. Постепенно я стал понимать ледовую карту и научился ее составлять. Два раза нас неожиданно обстреляли фашистские самолеты. Но обошлось все благополучно. Потом я еще много раз летал на ледовую разведку. Видеть лед сверху очень интересно, но мне хотелось его исследовать по-настоящему, подержать его в руках.
Перед самым окончанием войны, когда я вернулся на материк после одной из разведок, меня ждала большая радость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23