Другая палатка была меньше первой и не требовала затемнения. В ней я поставил столик, на котором расположил пресс для механических испытаний льда.
В некотором расстоянии от наших палаток расположились гидрологи. Они пробили лед, сделали большие лунки и опустили в воду свои приборы. Главными их приборами были батометры и вертушки.
Геофизики для своих приборов сделали снежные домики, а метеорологи поставили две мачты, установили приборы, позволяющие производить запись на расстоянии, провели к этим приборам провода. Сидя в теплой палатке, метеорологи могли знать все, что происходит за ее стенами, — им не надо было возиться на морозе.
А вот работая со льдом, приходилось брать его руками и мерзнуть. Я, честно говоря, завидовал метеорологам. У них в палатке было тепло, а мороз стоял —35° С.
Экспедиция быстро развернула свои работы на огромной площади Северного Ледовитого океана. Скоро были созданы несколько ледовых лагерей. В одном из них произошло несколько неожиданное для всех событие. Там работал известный полярный исследователь-челюскинец—профессор Яков Яковлевич Гаккель. Глубина океана в этом месте предполагалась большая, тысячи три — четыре метров. Яков Яковлевич навесил грунтовую трубку для того, чтобы достать со дна грунт, и стал опускать трос в лунку. Прошла первая тысяча метров, когда, неожиданно трос провис и дальше не опускался.
— Что такое? —удивился Яков Яковлевич и решил проверить, в чем дело.
Помощник его проверил лебедку; она работала нормально. Подняли трос и снова стали его опускать. Повторилось то же самое. На дне океана была возвышен-
ность в виде высокого подводного хребта. Оказалось, что лунка находилась над самым хребтом.
Последующие исследования установили, куда и как простирается этот хребет. Назвали его — хребет Ломоносова, в честь великого кормчего русской науки. Так было совершено одно из замечательных географических открытий нашего времени.
Наличие хребта изменяло все наши представления о центральной Арктике. Оказалось, что это не одна глубоководная чаша, как думали раньше. Северный Ледовитый океан оказался разделенным на несколько самостоятельных чаш, и теплая вода Гольфстрима, приходящая в Арктику, переливается через хребет и попадает из одной чаши в другую.
Открытия экспедиции шли одно за другим. Много интересных исследований сделали и метеорологи. Раньше думали, что над центральной Арктикой стоит зона высокого давления — «шапка холода», — и считали, что Арктика является как бы кухней погоды. Оказалось, Что это не так. Такой «шапки холода» нет, и погода там может меняться. Наткнулись на неожиданность и геофизики. Уже давно замечали, что в Арктике магнитная стрелка отклоняется от истинного положения. Изучая этот вопрос, геофизики предполагали, что в Арктике должен существовать второй магнитный полюс. Эту догадку нужно было проверить. Оказалось, что такого полюса нет, но через всю Арктику проходит в виде очень узкого желоба зона магнитной аномалии, куда подходят все магнитные меридианы. Вот почему в этих широтах так беспокойно ведет себя магнитная стрелка.
Было найдено новое и для ледоведов.
То, что мы увидели своими глазами и исследовали с помощью современных приборов, в значительной степени изменило наше прежнее представление о свойствах льда в Центральной Арктике.
Мы все работали с упоением, не замечая времени. Скоро, незаметно для нас, кончился., период полярной ночи и наступил сплошной день. Нас отвлекало от .работы только дежурство на камбузе. Приходилось по очереди готовить обед. Пока были пельмени, с приготовлением еды мы справлялись быстро. Но вот они кончились, и пришлось готовить обед по-настояшему. Из Тикси нам прислали роскошную стерлядь. Первым обед из нее го-
товил аэролог Вася. Он сделал какую-то немыслимую бурду, сварив стерлядь с сухой картошкой. Картошка не доварилась и была жесткой, а стерлядь переварилась. Все ругались, но ели. Когда пришла моя очередь,, то, помня свои рыбацкие походы, я сварил просто обычную уху. Она всем понравилась, и меня избрали шеф-поваром, назначив готовить праздничный обед на воскресенье. Меню я стал придумывать заранее. Решил сделать такой обед, чтобы всех удивить. На первое я приготовил заливное из стерляди, на второе — жареную оленину, на четвертое, вместо чая, — кисленький напиток из грушевого компота, а вот на третье... Что на третье? Сварю-ка я шоколад. Варить шоколад я не умел, но думал, что особой хитрости нет. Шоколаду было у нас много. Целый ящик его стоял за палаткой. Когда шоколад привезли, мы сначала накинулись на него, но, съев по две плитки, сразу остыли и больше его не ели, — не хотелось. Почему-то в Арктике очень нравится все кислое. Утром в воскресенье товарищи мне сказали:
— Ну, ждем твоего обеда. Какой он будет? Я хитро улыбнулся и ответил:
— Увидите, приходите и не опаздывайте!
Когда все ушли, я приступил к подготовке. Все шло хорошо. Рыбу, оленину, напиток я приготовил быстро и приступил к главному. В большой чайник я набрал, снегу и поставил его на плитку. Потом достал несколько плиток шоколада, снял с них красивые бумажные обертки, настрогал и засыпал в чайник. «Шоколад скоро будет готов, — решил я, — надо только, подсластить»— и засыпал в чайник сахар. Когда все сварилось, я попробовал. Но, странное дело, напиток был горький,— шоколад пригорел. Вот досада! Первая мысль была — выплеснуть все и сварить заново. Я так и хотел сделать, но на глаза попались яркие бумажки и сёре: бристая фольга. Они укоризненно на меня" смотрели. «Эх, ты!» —словно говорили они. И я пожалел. Нельзя же выбрасывать столько добра. Прибавлю сахара, и все будет в порядке. Так я и сделал. Но как отнесутся к этому товарищи? «Съедят», — решил я; иначе не дам вкусного напитка. Дежурный по камбузу «самый главный начальник»!
За целый день работы на морозе ребята проголодались.
— Готово? — спросили они, влезая в палатку. — Знаешь, волки и те имеют меньший аппетит; все съедим! — И они набросились на мои кушанья.
— Здорово, ты — король поваров! — хвалили они. Я торжествовал. Заливное и оленину ели с огромным удовольствием.
— Ну, а что на третье?
— Попробуйте на четвертое. — И дал по полстакана кисленького напитка.
— Чудо! — воскликнули все, — дай еще!
— Прежде на третье выпейте по чашке шоколада.
— Как, еще и шоколад! Ну, знаешь, ты гений!
Все стали пробовать шоколад, но лица их вытянулись.
— Неужели шоколад вареный такой невкусный? Почему же его так хвалят в старых книгах?
— Зато очень питательно, — авторитетным тоном заявил я. — Разные вкусы. Пейте! Кто не будет пить, тому напитка не.дам.
Ребята, повинуясь мне, выпили по чашке отвратительной, пригорелой жидкости. Когда они кончили пить, я облегченно вздохнул.
— Ну и дрянь же! — искренне сказал Алексей Федорович Трешников.
— Зато сейчас на четвертое пейте сколько хотите напиток богов! — сказал я и принес выставленную на мороз огромную кастрюлю с грушевым напитком. Очевидно, мое варево на всех плохо подействовало, и грушевый напиток пили уже без подъема. Но самое ужасное было потом. Это варево расстроило всем желудки. Не страдал от этого только я, потому что сам не. пил этого «шоколада». Своим обедом я вывел из строя всех своих товарищей чуть не на двое суток. Им даже пришлось принимать лекарство. Они проклинали меня как могли.
— Да, угостил обедиком, чтоб тебя! — ругались они. Торжествовал аэролог Вася:
— Нечего сказать, кулинар!
Моя кулинарная звезда закатилась, не. успев подняться.
В хлопотах и работе не заметили, как подошли майские праздники. Только дня за два до Первого мая, когда мы начали получать приветственные телеграммы,
вспомнили о празднике. Здесь он необычен. Даже не верилось, что был май. Мы привыкли, что в мае уже нет снега. Стоят теплые, солнечные дни, цветут первые цветы — подснежники, и крошечные зеленые листочки выбиваются из почек. Нас май встретил белизной снегов, тридцатиградусным морозом, колючей поземкой и ветром. Мы так его и назвали: заснеженный май. Но, несмотря на погоду, настроение у всех было приподнятое. Накануне к нам прилетел самолет и привез подарки и письма от родных. Мы решили устроить в центре Арктики первомайский парад. Соорудили из снежных кирпичей трибуну, повесили плакат и установили громкоговоритель. Когда московские куранты пробили ровно десять, пошли к своей трибуне и мы. Нас было немного — всего девять человек. Но мы чувствовали себя частью гигантского коллектива советских людей нашей великой
Родины.У каждого в руках был маленький красный флажок. Всех охватило какое-то особое, гордое чувство, что на нашу долю выпало счастье этот прекрасный праздник трудового народа встречать в Арктике, где не ступала раньше нога человека.
Мы своей колонной прошли вокруг лагеря, обошли палатки и вышли к трибуне. Первым шел со знаменем Алексей Федорович Трешников. Никто из нас, да и он сам тогда не думал, что спустя десять лет он уже прославленным героем откроет такой же парад на самом южном континенте земли, в далекой Антарктиде. Алексей Федорович поднялся на трибуну, поднял наше знамя и произнес краткую речь. В честь Мая мы дали салют из винтовок, а потом запели гимн:
«Славься, отечество наше свободное, Дружбы народов надежный оплот!»
Ветер подхватил слова гимна и понес их вместе с поземкой дальше, в ледяную пустыню. Теперь в ее шуршании слышалась уже не беспредельная тоска бесконечного одиночества, а могучий гимн народа, строящего новое общество.
После парада мы вернулись в свою палатку на праздничный обед. К нему готовились все, и каждый сделал свое лучшее блюдо. Из спирта и сгущенного кофе летчики сварили великолепный кофейный ликер.
Мы уселись в кружок на шкуры и начали свой «пир». Потом мы пели песни. Пели с чувством, тихо и проникновенно. Пели и о Волге и Стеньке Разине, пели и о диком Иртыше и грозном Байкале. Пели песни войны и песни победы. У всех на душе было тепло и радостно. Наш летчик, седой асс, встал и тихо предложил тост:
— За тех, кто там, в городах, сегодня, сейчас вспоминает и нас!
Этот теплый тост вызвал особое оживление. Каждый представил, как сейчас там празднуют, думают и тоскуют о нас родные и близкие. Достали из карманов фотографии и стали показывать друг другу. В палатку словно вошли маленькие ребятишки со сверкающими глазами, девчушки с косичками и белыми и розовыми бантами, мальчики с причесанными вихрами, с отложными белыми воротничками. В палатке стало словно еще теплее,— от воспоминаний о детях. Беседа потекла, как ручей, разошедшийся на много ручейков.
Мы говорили о том, сколько лишений вынес человек, чтобы пробраться в эту ледяную пустыню, сколько' смелых людей отдало свои жизни. Многие их имена украсили карты, но еще больше осталось безвестных героев. Только Великий Октябрь вдохнул настоящую жизнь в этот край. Прогнали из Арктики цингу и голод. Холодный чукотский чум заменил теплый дом, а тюлений огарок, мерцающий во тьме полярной ночи, сменила светлая электрическая лампочка; и связали воедино все необъятные просторы железные птицы — самолеты.
Праздник промчался быстро. Снова нас захватили полные трудового напряжения дни. О заснеженном мае остались только воспоминания.
Работа наша подходила к концу. Каждому, кто попадает в неизведанные края, бывает дорога каждая минута. Хочется сделать как можно больше. Кажется, что пройдет время, и ты не успеешь познакомиться со всем тем интересным, что есть вокруг.
Спали мы теперь мало, всего три — четыре часа в сутки. Наверное, когда первые люди попадут на Луну, им совсем не придется спать, потому что там будет столько интересного, что не только минуты, — секунды будут на учете.
Нам на помощь прилетел еще один самолет. Вся команда состояла из молодых летчиков. К ним был при-
креплен опытный старый штурман, не раз бывавший в Арктике и знавший ее хорошо. Это был плотный мужчина с открытым веселым лицом и большими карими глазами. Он оказался весьма остроумным человеком. Признаться, он даже нам немножко мешал, когда приходил на места наших исследований и, не спеша покуривая трубку, рассказывал бездну разных историй. Во всех этих историях так или иначе участвовал он сам и обычно являлся героем. Рассказывал он великолепно; слушали мы его с большим интересом и только потом спохватывались, что потеряли время.
Мы прозвали его бывалым человеком. Нам он нравился все больше и больше.
Через несколько дней погода испортилась, стало, правда, теплее, всего — 8°С вместо —30°, но зато подул ветер, небо затянула низкая облачность. Пошел снег. Тут-то Арктика и показала нам один из своих сюрпризов. Очевидно, с изменением давления на огромном ее пространстве возникла целая серия крутых волн, которые, пройдя под ледяным покровом, начали его ломать. Была разрушена и наша льдина. Трещина прошла через аэродром, отколов часть его.
Пока мы обследовали район, куда и как пошли трещины, в лагере что-то, очевидно, произошло. В воздухе послышался гул, и скоро с аэродрома взлетел самолет «бывалого человека». Мы обрадовались.
Сразу видно «бывалого»: полетел осмотреть район разрушения с воздуха, — решили мы. Действительно, самолет сделал несколько кругов, а потом развернулся и ушел в южном направлении. Когда мы пришли в лагерь, то увидели разъяренного коменданта нашего аэродрома. Он буквально был вне себя. Комендантом нашего аэродрома был старый заслуженный летчик, который уже перестал летать, и на него возложили руководство полетами.
— Что произошло?
— Мерзавец! — выругался комендант. — Трус: бросил все и улетел, — буркнул он.
— Кто трус? — робко спросили мы.
— «Кто, кто»!.. Ваш любимец Бывалый. Я ему разрешил взлететь осмотреть район, а он полетел и сообщил, что сесть не может. Видите ли, аэродром мал. Бросил нас и полетел на базу.
Мы не сразу поняли, что сделал Бывалый. Все стало очевидным, когда пришлось улетать. Наш самолет оказался сильно перегруженным и мог разбиться. Этот поступок был равносилен предательству в бою. Оценив обстановку, мы запросили по радио начальника экспедиции. Но он почему-то не отвечал. Это было странно, тем более, что четкость и оперативность его были всем известны.
Как потом выяснилось, начальник находился в это время с группой самолетов на самом северном полюсе. У них произошла та же история, что и у нас. Едва успели они сесть на лед, как его поломало, и самолетам пришлось перебираться на многолетние неровные льды. Начались передвижки. Положение оказалось очень сложным и даже тревожным. Временно радиосвязь прекратилась. Когда связь с «Большой землей» снова восстановили, начальник передал нам свое распоряжение. Оно гласило:
«Поступать сообразно обстоятельствам, рекомендую ждать до выяснения, как пойдут процессы разрушения дальше. Возможно, разлом остановится. Если этого не произойдет, разрешаю улетать. Главное — безопасность людей, сохранность научных материалов. Все остальное, вплоть до научного оборудования, разрешаю оставить на льду».
Мы стали ждать. Арктика — это прежде всего терпение. Процесс разрушения приостановился, и мы два дня продолжали работать, находясь, как говорят, начеку. Усилили дежурство, ежечасно обходили аэродром. Комендант нас всех собрал и распределил, кто что должен делать в случае аврала. Самолет все время находился в готовности, моторы периодически прогревали. Спали мы не раздеваясь; у каждого с собой была сумка, рюкзак с научными материалами и небольшой «аварийный» запас продовольствия, состоящий из нескольких плиток шоколада и галет. Все было облегчено, но даже и при этих условиях самолет мог забрать всех людей только с огромной перегрузкой, превышающей всякие нормы. Было очень жалко расставаться с приборами и оборудованием, и мы в глубине души надеялись, что все обойдется благополучно и удастся вывезти приборы. Но Арктика решила иначе. Утром на второй день, когда наши дежурные проходили мимо палатки радистов, лед
перед ними лопнул и трещина стала расходиться. Она прошла под палаткой. Дно палатки стало свешиваться над водой. Еще несколько мгновений — и спящие там люди захлебнутся в воде, накрытые брезентом падающей палатки. Дежурные бросились к палатке и разрезали ее, вытащив оттуда заспанных людей. Они имели совершенно ошалелый вид и не могли сообразить, что же произошло.
Трещина быстро расширялась и подошла к самолету, пройдя под хвостовой лыжей. Был дан сигнал тревоги. Все выбежали — надо было спасать самолет. Кое-как удалось его передвинуть. Комендант дал команду улетать. Мы быстро заскочили в самолет. Моторы были уже нагреты, и он вырулил на беговую дорожку. Предстояло самое опасное — взлететь. Теперь наша судьба и жизнь зависели от летчика. Взлетит он с укороченного аэродрома, который стал уже ломаться, или врежется в торосы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
В некотором расстоянии от наших палаток расположились гидрологи. Они пробили лед, сделали большие лунки и опустили в воду свои приборы. Главными их приборами были батометры и вертушки.
Геофизики для своих приборов сделали снежные домики, а метеорологи поставили две мачты, установили приборы, позволяющие производить запись на расстоянии, провели к этим приборам провода. Сидя в теплой палатке, метеорологи могли знать все, что происходит за ее стенами, — им не надо было возиться на морозе.
А вот работая со льдом, приходилось брать его руками и мерзнуть. Я, честно говоря, завидовал метеорологам. У них в палатке было тепло, а мороз стоял —35° С.
Экспедиция быстро развернула свои работы на огромной площади Северного Ледовитого океана. Скоро были созданы несколько ледовых лагерей. В одном из них произошло несколько неожиданное для всех событие. Там работал известный полярный исследователь-челюскинец—профессор Яков Яковлевич Гаккель. Глубина океана в этом месте предполагалась большая, тысячи три — четыре метров. Яков Яковлевич навесил грунтовую трубку для того, чтобы достать со дна грунт, и стал опускать трос в лунку. Прошла первая тысяча метров, когда, неожиданно трос провис и дальше не опускался.
— Что такое? —удивился Яков Яковлевич и решил проверить, в чем дело.
Помощник его проверил лебедку; она работала нормально. Подняли трос и снова стали его опускать. Повторилось то же самое. На дне океана была возвышен-
ность в виде высокого подводного хребта. Оказалось, что лунка находилась над самым хребтом.
Последующие исследования установили, куда и как простирается этот хребет. Назвали его — хребет Ломоносова, в честь великого кормчего русской науки. Так было совершено одно из замечательных географических открытий нашего времени.
Наличие хребта изменяло все наши представления о центральной Арктике. Оказалось, что это не одна глубоководная чаша, как думали раньше. Северный Ледовитый океан оказался разделенным на несколько самостоятельных чаш, и теплая вода Гольфстрима, приходящая в Арктику, переливается через хребет и попадает из одной чаши в другую.
Открытия экспедиции шли одно за другим. Много интересных исследований сделали и метеорологи. Раньше думали, что над центральной Арктикой стоит зона высокого давления — «шапка холода», — и считали, что Арктика является как бы кухней погоды. Оказалось, Что это не так. Такой «шапки холода» нет, и погода там может меняться. Наткнулись на неожиданность и геофизики. Уже давно замечали, что в Арктике магнитная стрелка отклоняется от истинного положения. Изучая этот вопрос, геофизики предполагали, что в Арктике должен существовать второй магнитный полюс. Эту догадку нужно было проверить. Оказалось, что такого полюса нет, но через всю Арктику проходит в виде очень узкого желоба зона магнитной аномалии, куда подходят все магнитные меридианы. Вот почему в этих широтах так беспокойно ведет себя магнитная стрелка.
Было найдено новое и для ледоведов.
То, что мы увидели своими глазами и исследовали с помощью современных приборов, в значительной степени изменило наше прежнее представление о свойствах льда в Центральной Арктике.
Мы все работали с упоением, не замечая времени. Скоро, незаметно для нас, кончился., период полярной ночи и наступил сплошной день. Нас отвлекало от .работы только дежурство на камбузе. Приходилось по очереди готовить обед. Пока были пельмени, с приготовлением еды мы справлялись быстро. Но вот они кончились, и пришлось готовить обед по-настояшему. Из Тикси нам прислали роскошную стерлядь. Первым обед из нее го-
товил аэролог Вася. Он сделал какую-то немыслимую бурду, сварив стерлядь с сухой картошкой. Картошка не доварилась и была жесткой, а стерлядь переварилась. Все ругались, но ели. Когда пришла моя очередь,, то, помня свои рыбацкие походы, я сварил просто обычную уху. Она всем понравилась, и меня избрали шеф-поваром, назначив готовить праздничный обед на воскресенье. Меню я стал придумывать заранее. Решил сделать такой обед, чтобы всех удивить. На первое я приготовил заливное из стерляди, на второе — жареную оленину, на четвертое, вместо чая, — кисленький напиток из грушевого компота, а вот на третье... Что на третье? Сварю-ка я шоколад. Варить шоколад я не умел, но думал, что особой хитрости нет. Шоколаду было у нас много. Целый ящик его стоял за палаткой. Когда шоколад привезли, мы сначала накинулись на него, но, съев по две плитки, сразу остыли и больше его не ели, — не хотелось. Почему-то в Арктике очень нравится все кислое. Утром в воскресенье товарищи мне сказали:
— Ну, ждем твоего обеда. Какой он будет? Я хитро улыбнулся и ответил:
— Увидите, приходите и не опаздывайте!
Когда все ушли, я приступил к подготовке. Все шло хорошо. Рыбу, оленину, напиток я приготовил быстро и приступил к главному. В большой чайник я набрал, снегу и поставил его на плитку. Потом достал несколько плиток шоколада, снял с них красивые бумажные обертки, настрогал и засыпал в чайник. «Шоколад скоро будет готов, — решил я, — надо только, подсластить»— и засыпал в чайник сахар. Когда все сварилось, я попробовал. Но, странное дело, напиток был горький,— шоколад пригорел. Вот досада! Первая мысль была — выплеснуть все и сварить заново. Я так и хотел сделать, но на глаза попались яркие бумажки и сёре: бристая фольга. Они укоризненно на меня" смотрели. «Эх, ты!» —словно говорили они. И я пожалел. Нельзя же выбрасывать столько добра. Прибавлю сахара, и все будет в порядке. Так я и сделал. Но как отнесутся к этому товарищи? «Съедят», — решил я; иначе не дам вкусного напитка. Дежурный по камбузу «самый главный начальник»!
За целый день работы на морозе ребята проголодались.
— Готово? — спросили они, влезая в палатку. — Знаешь, волки и те имеют меньший аппетит; все съедим! — И они набросились на мои кушанья.
— Здорово, ты — король поваров! — хвалили они. Я торжествовал. Заливное и оленину ели с огромным удовольствием.
— Ну, а что на третье?
— Попробуйте на четвертое. — И дал по полстакана кисленького напитка.
— Чудо! — воскликнули все, — дай еще!
— Прежде на третье выпейте по чашке шоколада.
— Как, еще и шоколад! Ну, знаешь, ты гений!
Все стали пробовать шоколад, но лица их вытянулись.
— Неужели шоколад вареный такой невкусный? Почему же его так хвалят в старых книгах?
— Зато очень питательно, — авторитетным тоном заявил я. — Разные вкусы. Пейте! Кто не будет пить, тому напитка не.дам.
Ребята, повинуясь мне, выпили по чашке отвратительной, пригорелой жидкости. Когда они кончили пить, я облегченно вздохнул.
— Ну и дрянь же! — искренне сказал Алексей Федорович Трешников.
— Зато сейчас на четвертое пейте сколько хотите напиток богов! — сказал я и принес выставленную на мороз огромную кастрюлю с грушевым напитком. Очевидно, мое варево на всех плохо подействовало, и грушевый напиток пили уже без подъема. Но самое ужасное было потом. Это варево расстроило всем желудки. Не страдал от этого только я, потому что сам не. пил этого «шоколада». Своим обедом я вывел из строя всех своих товарищей чуть не на двое суток. Им даже пришлось принимать лекарство. Они проклинали меня как могли.
— Да, угостил обедиком, чтоб тебя! — ругались они. Торжествовал аэролог Вася:
— Нечего сказать, кулинар!
Моя кулинарная звезда закатилась, не. успев подняться.
В хлопотах и работе не заметили, как подошли майские праздники. Только дня за два до Первого мая, когда мы начали получать приветственные телеграммы,
вспомнили о празднике. Здесь он необычен. Даже не верилось, что был май. Мы привыкли, что в мае уже нет снега. Стоят теплые, солнечные дни, цветут первые цветы — подснежники, и крошечные зеленые листочки выбиваются из почек. Нас май встретил белизной снегов, тридцатиградусным морозом, колючей поземкой и ветром. Мы так его и назвали: заснеженный май. Но, несмотря на погоду, настроение у всех было приподнятое. Накануне к нам прилетел самолет и привез подарки и письма от родных. Мы решили устроить в центре Арктики первомайский парад. Соорудили из снежных кирпичей трибуну, повесили плакат и установили громкоговоритель. Когда московские куранты пробили ровно десять, пошли к своей трибуне и мы. Нас было немного — всего девять человек. Но мы чувствовали себя частью гигантского коллектива советских людей нашей великой
Родины.У каждого в руках был маленький красный флажок. Всех охватило какое-то особое, гордое чувство, что на нашу долю выпало счастье этот прекрасный праздник трудового народа встречать в Арктике, где не ступала раньше нога человека.
Мы своей колонной прошли вокруг лагеря, обошли палатки и вышли к трибуне. Первым шел со знаменем Алексей Федорович Трешников. Никто из нас, да и он сам тогда не думал, что спустя десять лет он уже прославленным героем откроет такой же парад на самом южном континенте земли, в далекой Антарктиде. Алексей Федорович поднялся на трибуну, поднял наше знамя и произнес краткую речь. В честь Мая мы дали салют из винтовок, а потом запели гимн:
«Славься, отечество наше свободное, Дружбы народов надежный оплот!»
Ветер подхватил слова гимна и понес их вместе с поземкой дальше, в ледяную пустыню. Теперь в ее шуршании слышалась уже не беспредельная тоска бесконечного одиночества, а могучий гимн народа, строящего новое общество.
После парада мы вернулись в свою палатку на праздничный обед. К нему готовились все, и каждый сделал свое лучшее блюдо. Из спирта и сгущенного кофе летчики сварили великолепный кофейный ликер.
Мы уселись в кружок на шкуры и начали свой «пир». Потом мы пели песни. Пели с чувством, тихо и проникновенно. Пели и о Волге и Стеньке Разине, пели и о диком Иртыше и грозном Байкале. Пели песни войны и песни победы. У всех на душе было тепло и радостно. Наш летчик, седой асс, встал и тихо предложил тост:
— За тех, кто там, в городах, сегодня, сейчас вспоминает и нас!
Этот теплый тост вызвал особое оживление. Каждый представил, как сейчас там празднуют, думают и тоскуют о нас родные и близкие. Достали из карманов фотографии и стали показывать друг другу. В палатку словно вошли маленькие ребятишки со сверкающими глазами, девчушки с косичками и белыми и розовыми бантами, мальчики с причесанными вихрами, с отложными белыми воротничками. В палатке стало словно еще теплее,— от воспоминаний о детях. Беседа потекла, как ручей, разошедшийся на много ручейков.
Мы говорили о том, сколько лишений вынес человек, чтобы пробраться в эту ледяную пустыню, сколько' смелых людей отдало свои жизни. Многие их имена украсили карты, но еще больше осталось безвестных героев. Только Великий Октябрь вдохнул настоящую жизнь в этот край. Прогнали из Арктики цингу и голод. Холодный чукотский чум заменил теплый дом, а тюлений огарок, мерцающий во тьме полярной ночи, сменила светлая электрическая лампочка; и связали воедино все необъятные просторы железные птицы — самолеты.
Праздник промчался быстро. Снова нас захватили полные трудового напряжения дни. О заснеженном мае остались только воспоминания.
Работа наша подходила к концу. Каждому, кто попадает в неизведанные края, бывает дорога каждая минута. Хочется сделать как можно больше. Кажется, что пройдет время, и ты не успеешь познакомиться со всем тем интересным, что есть вокруг.
Спали мы теперь мало, всего три — четыре часа в сутки. Наверное, когда первые люди попадут на Луну, им совсем не придется спать, потому что там будет столько интересного, что не только минуты, — секунды будут на учете.
Нам на помощь прилетел еще один самолет. Вся команда состояла из молодых летчиков. К ним был при-
креплен опытный старый штурман, не раз бывавший в Арктике и знавший ее хорошо. Это был плотный мужчина с открытым веселым лицом и большими карими глазами. Он оказался весьма остроумным человеком. Признаться, он даже нам немножко мешал, когда приходил на места наших исследований и, не спеша покуривая трубку, рассказывал бездну разных историй. Во всех этих историях так или иначе участвовал он сам и обычно являлся героем. Рассказывал он великолепно; слушали мы его с большим интересом и только потом спохватывались, что потеряли время.
Мы прозвали его бывалым человеком. Нам он нравился все больше и больше.
Через несколько дней погода испортилась, стало, правда, теплее, всего — 8°С вместо —30°, но зато подул ветер, небо затянула низкая облачность. Пошел снег. Тут-то Арктика и показала нам один из своих сюрпризов. Очевидно, с изменением давления на огромном ее пространстве возникла целая серия крутых волн, которые, пройдя под ледяным покровом, начали его ломать. Была разрушена и наша льдина. Трещина прошла через аэродром, отколов часть его.
Пока мы обследовали район, куда и как пошли трещины, в лагере что-то, очевидно, произошло. В воздухе послышался гул, и скоро с аэродрома взлетел самолет «бывалого человека». Мы обрадовались.
Сразу видно «бывалого»: полетел осмотреть район разрушения с воздуха, — решили мы. Действительно, самолет сделал несколько кругов, а потом развернулся и ушел в южном направлении. Когда мы пришли в лагерь, то увидели разъяренного коменданта нашего аэродрома. Он буквально был вне себя. Комендантом нашего аэродрома был старый заслуженный летчик, который уже перестал летать, и на него возложили руководство полетами.
— Что произошло?
— Мерзавец! — выругался комендант. — Трус: бросил все и улетел, — буркнул он.
— Кто трус? — робко спросили мы.
— «Кто, кто»!.. Ваш любимец Бывалый. Я ему разрешил взлететь осмотреть район, а он полетел и сообщил, что сесть не может. Видите ли, аэродром мал. Бросил нас и полетел на базу.
Мы не сразу поняли, что сделал Бывалый. Все стало очевидным, когда пришлось улетать. Наш самолет оказался сильно перегруженным и мог разбиться. Этот поступок был равносилен предательству в бою. Оценив обстановку, мы запросили по радио начальника экспедиции. Но он почему-то не отвечал. Это было странно, тем более, что четкость и оперативность его были всем известны.
Как потом выяснилось, начальник находился в это время с группой самолетов на самом северном полюсе. У них произошла та же история, что и у нас. Едва успели они сесть на лед, как его поломало, и самолетам пришлось перебираться на многолетние неровные льды. Начались передвижки. Положение оказалось очень сложным и даже тревожным. Временно радиосвязь прекратилась. Когда связь с «Большой землей» снова восстановили, начальник передал нам свое распоряжение. Оно гласило:
«Поступать сообразно обстоятельствам, рекомендую ждать до выяснения, как пойдут процессы разрушения дальше. Возможно, разлом остановится. Если этого не произойдет, разрешаю улетать. Главное — безопасность людей, сохранность научных материалов. Все остальное, вплоть до научного оборудования, разрешаю оставить на льду».
Мы стали ждать. Арктика — это прежде всего терпение. Процесс разрушения приостановился, и мы два дня продолжали работать, находясь, как говорят, начеку. Усилили дежурство, ежечасно обходили аэродром. Комендант нас всех собрал и распределил, кто что должен делать в случае аврала. Самолет все время находился в готовности, моторы периодически прогревали. Спали мы не раздеваясь; у каждого с собой была сумка, рюкзак с научными материалами и небольшой «аварийный» запас продовольствия, состоящий из нескольких плиток шоколада и галет. Все было облегчено, но даже и при этих условиях самолет мог забрать всех людей только с огромной перегрузкой, превышающей всякие нормы. Было очень жалко расставаться с приборами и оборудованием, и мы в глубине души надеялись, что все обойдется благополучно и удастся вывезти приборы. Но Арктика решила иначе. Утром на второй день, когда наши дежурные проходили мимо палатки радистов, лед
перед ними лопнул и трещина стала расходиться. Она прошла под палаткой. Дно палатки стало свешиваться над водой. Еще несколько мгновений — и спящие там люди захлебнутся в воде, накрытые брезентом падающей палатки. Дежурные бросились к палатке и разрезали ее, вытащив оттуда заспанных людей. Они имели совершенно ошалелый вид и не могли сообразить, что же произошло.
Трещина быстро расширялась и подошла к самолету, пройдя под хвостовой лыжей. Был дан сигнал тревоги. Все выбежали — надо было спасать самолет. Кое-как удалось его передвинуть. Комендант дал команду улетать. Мы быстро заскочили в самолет. Моторы были уже нагреты, и он вырулил на беговую дорожку. Предстояло самое опасное — взлететь. Теперь наша судьба и жизнь зависели от летчика. Взлетит он с укороченного аэродрома, который стал уже ломаться, или врежется в торосы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23