– И все же я не возьму в толк…
Бартон вытянул руку.
– Прошу вас, – мягко прервал он. – Так вот, они верили, что тело должно искупить грех, пройдя через процедуру разрушения плоти. Поэтому родственники оставляли труп разлагаться в течение года, после чего вынимали кости и помещали их в священную каменную коробку – миниатюрный гроб, так называемый оссуарий.
Разак уставился на него. Исламский похоронный обычай – погребение в течение двадцати четырех часов в скромной гробнице, обращенной к Мекке, предпочтительно без гроба, – резко контрастировал с детально продуманным древнееврейским ритуалом.
– Понятно… – Разак потер пальцами подбородок.
– Такой способ погребения характерен для этого региона, – продолжил Бартон, – однако практиковался в течение очень непродолжительного периода: примерно с двухсотого года до нашей эры до семидесятых годов нашей. Это помогает нам довольно точно определить дату заложения оссуариев, даже не прибегая к новомодным исследованиям. Как видите, – Бартон указал наряд, – ковчеги достаточно большие, чтобы поместить расчлененный скелет.
– Зачем они хранили кости? – Разак полагал, что знает ответ, но хотел удостовериться окончательно.
– Древние евреи свято верили в возможное воскрешение, которое принесет им грядущий истинный Мессия.
Разак кивнул. Тела мусульман тоже дожидались Дня суда в могилах – это напомнило ему, сколько общих корней имели иудаизм и ислам.
– Тот самый Мессия, – добавил Бартон, – который, согласно иудейской вере, вновь выстроит третий и последний храм здесь, наверху. – Он поднял руку, показывая в направлении эспланады Храмовой горы.
– Этого никогда не будет, – с вызовом заявил Разак.
Другого ответа Бартон от мусульманина и не ждал.
– Ну, да… В общем, вся процедура являла собой приготовления к этому дню. Без костей воскреснуть не было никакого шанса.
– Оссуарий представляют собой какую-либо ценность?
– Смотря какие. Камень должен находиться в нетронутом, первозданном виде. – Бартон внимательно осмотрел остальные девять ковчегов. – Эти, похоже, сохранились превосходно: видимых трещин нет, плюс у всех крышки на месте. Надписи тоже могут быть очень важны. Зачастую резчик наносил на поверхность сведения о личности усопшего. Иногда же резьба делалась как украшение. Если она не повреждена и затейлива, ценность резко возрастает. – На раскопках в этом регионе Бартон повидал сотни однотипных ковчегов, и многие представляли собой более впечатляющее зрелище, чем эти. – А наши оссуарий выглядят весьма заурядными.
– И сколько может стоить один такой?
– Как вам сказать… – Бартон поджал губы. – На антикварном рынке цена может достигать шести тысяч фунтов или десяти тысяч долларов. Большая проблема в том, что не всякую древнюю находку сочтут редкостью. Чтобы продать ее по высокой цене, она должна быть в идеальном состоянии, при условии, что заинтересуются ей либо страстные коллекционеры, либо музеи. Однако в наши дни музеи предпочитают не приобретать экспонаты на антикварных рынках.
Разак уже начал привыкать к английскому акценту археолога.
– Отчего же? – спросил он.
– Востребованными являются артефакты, происхождение которых не вызывает никаких сомнений. Серьезному покупателю необходимо компетентное доказательство того, что находку подняли из определенного раскопа, подтверждающего ее подлинность. Земля и найденные артефакты вокруг археологического раскопа дают множество ключиков к разгадке возраста реликвии. Достаньте ее прямо из земли и… – Он пожал плечами.
Разак опустился на корточки. Столько информации сразу…
– Из ваших слов следует, что… поскольку ценность находится в прямой зависимости от доказательства происхождения артефакта, стоимость украденного отсюда оссуария на свободном рынке может быть совсем невысока?
– Совершенно верно, – кивнул археолог. – Стоимость также сильно зависит от репутации продавца. Если появляются какие-либо подозрения, цена оссуария существенно понижается, а это означает, что мы в состоянии исключить возможность участия в краже какого-либо музея или широко известного коллекционера. – Бартон посмотрел на сидящего на корточках мусульманина, гадая, следует ли и ему тоже присесть. Так и не решив, он остался стоять. – Ведь не исключены серьезные последствия. Должен также обратить ваше внимание на следующее: множество реликвий, найденных в Израиле в течение последних двух десятилетий, за которые музеи Европы заплатили непомерные деньги, оказались подделками.
– Получается, если кто-то выставит оссуарий на обозрение в какой-нибудь галерее, то зря потеряет время?
Бартон кивнул. Людские потери израильтян никак не соответствовали спорной рыночной стоимости реликвии.
– Так чего ради было прибегать к такой жестокости и шуму, чтобы украсть один-единственный оссуарий? – продолжал рассуждать Разак. – Почему не взяли все?
– Подмечено верно, – согласился Бартон. – Именно это нам с вами и предстоит выяснить. Мне необходимо изучить гравировки на оставшихся ковчегах, а также внимательно осмотреть усыпальницу, чтобы разобраться, кто был здесь захоронен. Подозреваю, что похитители точно знали, какой именно оссуарий им нужен, а его происхождение и подлинность их абсолютно не волновали. Но должен добавить, что участие в деле серьезных археологов исключено: они не взрывают стены мечетей.
Разак позволил себе улыбнуться.
– Сколько может весить один оссуарий?
– Килограмма двадцать два, плюс кости… Все вместе, думаю, около тридцати.
– А как его можно транспортировать?
– Да пожалуй, в стандартном контейнере. Только упаковочного материала надо побольше. Если вывозить из Израиля морем, то в порту содержимое контейнера подлежит таможенному досмотру. Мне, кстати, сообщили, что начиная с пятницы весь ожидающий отправки груз тщательно проверяется. Мышь не проскочит.
– И скорее всего, сразу же после происшествия СБИ перекрыла все автомобильные дороги, – добавил Разак. – Надеюсь, это воспрепятствует вывозу оссуария из Израиля.
– Да, но ведь полиция сообщила, что похитители использовали вертолет. – Бартон с недоумением посмотрел на Разака.
– Так утверждают свидетели, – кивнул Разак.
– Не хотелось бы констатировать очевидное, но разве они не пересекли границу на этом вертолете?
На лице Разака проявилось раздражение. Подобное соображение только что пришло ему в голову, но он даже думать не хотел о перспективах.
– Все может быть… – Мысль о том, что реликвия находится вне пределов досягаемости, просто пугала. Все это было так не похоже на его привычные обязанности, и Разак про себя клял ВАКФ за то, что его втянули в это дело. – А еще свидетели утверждают, что видели вертолет над Газой вскоре после похищения.
– Вот это уже совсем плохо.
– Не совсем, – мрачно возразил Разак. – Во всяком случае, до тех пор, пока этот вертолет не отыщется.
– И все же существует слабая вероятность того, что оссуарий по-прежнему в Израиле, – предположил Бартон.
– Очень слабая. – Поднявшись на ноги, Разак отряхнул пыль с брюк.
Чувствуя, что мусульманский чиновник подавлен, Бартон решил, что будет разумным изменить подход.
– Я, конечно, не эксперт в области криминалистики, – заговорил англичанин. – Но что-то мне подсказывает, что в оссуарии содержалось нечто более значительное, чем просто кости. Держу пари, воры знали наверняка, что именно. – Он примирительно положил руку на плечо Разак. – Мы обязательно докопаемся до истины. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы расшифровать надписи. – Почувствовав, что мусульманину жест неприятен, он убрал руку.
– Мистер Бартон, сколько времени вам понадобится?
– Не больше часа.
– Давайте начнем с самого утра, – предложил Разак. – Я и еще один из моих людей из ВАКФ, Акбар, встретим вас на верху лестницы. Он проводит вас вниз, и можете сразу приступать.
– То есть мне работать под его контролем?
Разак проигнорировал его слова.
– Понимаю, понимаю. – Бартон развел руками. – Я знаю, это место священно. И я не мусульманин.
«Спокойствие и никакой конфронтации», – напомнил себе Разак и спросил:
– Девять утра вас устроит?
– Конечно.
– Если я вдруг вам понадоблюсь… – Разак протянул англичанину визитку.
Бартон бросил взгляд на карточку. Только имя и номер мобильного телефона.
– Благодарю. Да, чтобы не было недоразумений, Разак… Политикой я не интересуюсь. Прошу вас, помните: я здесь, чтобы помочь вам. Тринадцать человек погибли в пятницу, и я уверен: то, что мы обнаружим здесь, поможет понять причину их гибели.
Разак дружелюбно кивнул, и оба стали выбираться из подземной усыпальницы.
8
Ватикан
На шумном грузовом лифте отец Донован и Шарлотта опустились в подвал, расположенный на один этаж ниже Ватиканского музея.
Когда двери разъехались, священник повел ее по широкому, залитому флуоресцентным светом коридору, и Шарлотте представилось, что они сейчас попадут в больницу. Звуки их шагов отдавались эхом от виниловых плиток пола и голых белых стен, по обе стороны бесконечной чередой тянулись двери.
«Наверное, кладовые», – подумала она.
– Нам туда, – сказал отец Донован, указывая на широкую металлическую дверь в самом конце коридора.
Священник провел магнитной картой по считывающему устройству на дверном косяке, щелкнул замок. Он открыл дверь и жестом пригласил Шарлотту войти.
– Это вам. – Донован протянул карточку. – Она также открывает дверь служебного входа в нерабочее время. Прошу вас, не потеряйте.
Шарлотта кивнула, убирая карточку в карман.
За порогом располагалась обширная лаборатория. Вдоль стен блестели стеклянными панелями стеллажи, приютившие самый разнообразный набор химических сосудов, бутылей и пробирок. Ниже располагались шкафы, в которых красовались всевозможные устройства, предназначенные для научных исследований, последнее слово современной электроники. Яркие галогеновые лампы освещали каждую поверхность, сверкающие металлом мощные рабочие установки, словно острова, высились тут и там посреди огромного помещения. Негромко и ровно гудели системы кондиционирования и очистки воздуха, удаляя пыль и вредоносные микроскопические примеси и одновременно поддерживая необходимые температуру и влажность.
Если Ватикан и не интересовался научными достижениями, то здесь, под землей, этого не ощущалось. Лаборатория была самым хорошо оборудованным рабочим местом, какое доводилось видеть Шарлотте.
– Новейшее «дополнение» к нашему музею, – с улыбкой пояснил Донован. – Никто из постоянно проживающих здесь его пока не видел.
– Да, впечатление производит.
– Наше собрание произведений искусства требует постоянного наблюдения и ухода, – продолжил падре, будто оправдываясь. – Множество мраморных скульптур, картин, гобелены… – Руки священника вновь пришли в движение, будто он читал проповедь. – Именно здесь мы будем приводить в порядок и ухаживать за самыми ценными экспонатами, чтобы будущие поколения смогли любоваться ими.
В дальней стене лаборатории открылась дверь, и на пороге появился мужчина средних лет. Увидев его, священник улыбнулся:
– Ah, Giovanni, come sta?
– Fantastico, padre. E lei?
– Bene, grazie.
На Шарлотту произвело впечатление, с какой легкостью ирландский священник перешел с одного языка на другой. Мужчина, одетый в ослепительно белый лабораторный халат, направился к Доновану, чтобы пожать ему руку. Карие глаза и седые волосы, приятное лицо с морщинками там, где их прочертила не сходящая с лица широкая улыбка.
– Доктор Джованни Берсеи, позвольте представить вам доктора Шарлотту Хеннеси, знаменитого генетика из Финикса, штат Аризона. – Донован опустил руку на плечо Шарлотты.
– Рад познакомиться с вами, доктор Хеннеси, – сердечно ответил Берсеи по-английски, с сильным акцентом.
Он протянул ей руку. Как и многие, видевшие Шарлотту Хеннеси впервые, он тоже был пленен ее изумительными зелеными глазами.
– Взаимно. – Она пожала его мягкую ладонь и тепло улыбнулась.
Жалея, что не может сказать что-то приятное по-итальянски, Шарлотта осознала, насколько она далека от совершенства, как и большинство ее знакомых-американцев, когда дело касалось лингвистических навыков, хотя в Финиксе она прошла элементарный курс по испанскому языку.
– Доктор Берсеи очень много помогал нам в прошлом, – сообщил ей отец Донован. – Он антрополог, его специализация – культура Древнего Рима.
– Как интересно!
Шарлотта тут же попыталась мысленно сопоставить, как их абсолютно разные области науки могут дополнять друг друга. Тревога по поводу реликвии, которую обещал ей показать Донован, усилилась.
Донован вытянул перед собой руки, будто обнимая невидимую чашу.
– К сожалению, мне сейчас необходимо отлучиться на часок, получить то, что дожидается нас на вокзале Термини. Хотелось бы, чтобы к моему приходу вы успели познакомиться поближе.
– Конечно, – сказала Шарлотта, глядя на Берсеи, которому, похоже, пришлось по душе предложение священника.
Уже в дверях отец Донован добавил:
– Я не прощаюсь. Очень скоро мы с вами встретимся.
Он вышел. Шарлотта повернулась к Берсеи и озадаченно спросила:
– Вы что-нибудь поняли?
– Увы. – Антрополог пожал плечами. – Должен признаться, я немного заинтригован. В прошлом я весьма плодотворно потрудился на благо Ватикана, но секретных соглашений не подписывал ни разу. Вы, полагаю, тоже?
– Да. И мне все это показалось странным.
Три страницы юридических оговорок, проштампованные папской печатью и заверенные нотариусом Ватикана. Было очевидно, что степень секретности проекта куда серьезнее, чем формальное требование о неразглашении договора. Шарлотта поборола искушение поинтересоваться гонораром, решив, что это покажется неуместным. Олдрич не сказал, сколько именно денег было перечислено на корпоративный счет БМТ, но она догадывалась, что сумма очень и очень значительная.
– Но вот с кем мне не доводилось работать в паре, так это с генетиком, – озадаченно продолжил Берсеи. – Нет-нет, только не подумайте, что я жалуюсь, – быстро добавил он.
– Вы живете в Риме?
– В двух километрах отсюда. На работу езжу на своей «веспе». – Он многозначительно поиграл бровями.
– Надеюсь, вы осторожны. – Шарлотта рассмеялась. – Мне показалось, что здесь все так носятся…
– Самые безбашенные водители в Европе.
– Расскажите, пожалуйста, какого характера работой вы занимались здесь прежде?
– О, несколько разного типа проектов, – ответил антрополог. – Полагаю, что могу гордиться своими работами по древним катакомбам Рима. Комиссия Ватикана осуществляет надзор за катакомбами, так что я частенько взаимодействую с ней. Но в сам Ватикан меня вызывают редко. Страшновато, правда?
– Да уж, – согласилась она. – А охраны здесь сколько!
– Значит, вы генетик? Звучит интригующе. И в духе времени.
– Я в основном занимаюсь исследованием генома человека: анализируя структуру клеток и ДНК, определяю генетические пороки, дефекты, которые могут стать причиной заболеваний.
Берсеи погладил подбородок:
– Как все-таки удивительно совершенен человеческий организм!
– Я всегда восторгалась им. С самого детства.
– Что ж, доктор Хеннеси, я не совсем понимаю, почему судьба свела нас вместе, но с нетерпением жду, когда мы с вами приступим к работе.
– Спасибо. Пожалуйста, зовите меня Шарлоттой.
– Пойдем. – Он жестом пригласил ее пройти с ним в заднюю комнату, из которой появился. – Подберем вам халат. Наверняка отец Донован захочет начать сразу, как только вернется.
9
Иерусалим
Расставшись с археологом, Разак нашел Фаруха в той же комнате, где накануне днем проходило совещание ВАКФ. Хранитель только что закончил телефонный разговор и положил трубку.
– Ну и как вам Бартон? – Фарух устало опустился на стул.
– Похоже, он знает, о чем говорит.
– Тополь звонил. – Фарух кивнул на телефон. – Извинялся, что не сообщил нам заранее. Обещал отозвать Бартона, если мы будем им недовольны. Я сказал ему, что переговорю с вами.
Разак понял, что Фарух намеревается переложить на него ответственность за действия Бартона.
– Думаю, мы можем ему доверять. Он уже поделился со мной ценной информацией.
– Так что, передать Тополю, что мы с англичанином сработаемся?
– И тем самым продемонстрируем наши честные намерения, – дополнил Разак. – В конце концов, это в интересах обеих сторон. Сотрудничество с израильтянами уменьшит подозрения и отсрочит возможные вооруженные выступления.
– Только не забывайте: за ним нужен глаз да глаз, – повторил Фарух. – Он знает, что украдено?
– Знает. Оссуарий.
– Ковчег с мощами? Столько шума из-за такой немудреной вещи?
– То-то и оно. – Разак покачал головой. – Бартону потребуется время, чтобы определить, что именно было в том оссуарии. Завтра утром он приступит к более детальному исследованию склепа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38