Замок строился уже лет пятнадцать, постепенно превращаясь в пятиэтажное мрачное сооружение в форме каре около трехсот метров длиной по фасаду – сотни комнат, десятки лестниц, переходов, темных углов и закоулков.
В одном из длинных коридоров кадет Джузеппе стоял на часах, когда Доминика выскользнула из замковой церкви, взяла его за руку и, не обменявшись ни единым словом, они отправились в путешествие по этажам. Стемнело гораздо скорее, чем они ожидали, и возвращение оказалось невозможным – они заблудились, и только утром офицер-самнит нашел их спящими на полу на сорванной с окна занавеси. Шум он поднимать не стал, отвел Доминику к отцу, проведшему бессонную ночь, и официально было объявлено, что девушка просто заблудилась. Правда, теперь в церкви Сан-Мартино Джузеппе не встречал ее – Доминику отправили в монастырь.
За свое молчание офицер-самнит получил от Дона Михаила немало звонкой монеты, однако, слухи о приключении расползлись по Неаполю, и над Рибасом порой подтрунивали: не показался ли ему жесткий пол мягче королевского ложа? Доминика бежала из монастыря, прислала юному любовнику записку, они встретились тайно, чтобы обсудить: как быть дальше? Но на следующий день Джузеппе едва унес ноги из дома торговца, сдавшего Доминике комнату: его ждала засада, в которой участвовали люди Ризелли. Вот тут-то и выяснилось, что одногодок Джузеппе Диего Ризелли был влюблен в Доминику отнюдь не меньше, чем теперешний волонтер.
Дуэль, после которой Джузеппе оставил Неаполь, была венцом его многочисленных мелких стычек с Диего. Следы Доминики затерялись в дальнем монастыре в горах Карно. Говорили, что она несколько раз пыталась сбежать из монастыря, но ее возвращали. Вступившего в полк Рибаса отправили в провинциальный сицилийский гарнизон, из которого он только через год вернулся в Неаполь.
Вкратце Джузеппе рассказал обо всем Витторио, и тот торжественно объявил:
– Выслушайте в ответ историческую фразу: путь в Россию для вас открыт.
«Дамоклов меч занесен над моей семьей», – подумал Рибас.
В свое время его мать бежала из Шотландии сначала к французским родственникам, а потом в Италию из-за преследований католиков, прихватив с собой томики поэтов да еще «Макбет» Шекспира. Маргарита Иона происходила из фамилии Дунканов, а убийство короля Дункана I Макбетом послужило сюжетом для прославленной трагедии. Но с чем, к каким родственникам и с какими планами ему, Рибасу, отправляться в неведомую страну?
Впрочем, она не была такой уж неведомой. «Жизнь Петра Великого» – сочинение венецианца Антонио Катифоро – переиздавалась неоднократно, и Джузеппе читал ее с увлечением. О неукротимой энергии россов писал и Франческо Альгаротти в своих «Путешествиях по России». В июльском «Календаре литературы Рима» Рибас встретил строки: «Шумная деятельность России в настоящее время побудила любопытство у многих людей, жаждущих глубоко узнать нравы, силы, религию этой страны и ознакомиться с ее историей».
Дни проходили однообразно и лениво. Алеша Шкурин шагу не желал ступить без обожаемого Джузеппе. Алексей Орлов пробыл в Петербурге всего двадцать дней. Это удивляло. Главнокомандующего повсюду встречали с великими почестями. В Пруссии ему пели фанфары, в столице российской ставились триумфальные арки, устраивались салюты и иллюминации. Почему он уехал так скоро? Разве от триумфов бегут? Племяннику Орлов привез памятную серебряную медаль на голубой ленте. На медали отчеканен идущий ко дну турецкий флот и лаконичная надпись: «Был». Память о Чесме выражала благодарность таинственная «Адм. Колл», и Витторио тут же объяснил:
– Это означает Адмиралтейств Коллегия. Но без участия Бецкого в этом деле не обошлось.
– Кто же это? – спросил Рибас.
– Ах, долго объяснять.
Уточнять Джузеппе не стал, интересовало иное: отчего же Орлов не задержался в Петербурге? Военные действия будут возобновлены? Ведь на другом конце света, где-то на Дунае их войска одержали громкие победы при Ларге и Кагуле. Взяли крепость Хаджибей, Аккерман, Бендеры. Из газет Рибас узнал, что главнокомандующий русских был произведен в фельдмаршалы, а его недавний противник по Семилетней войне готовил в Пруссии театральное представление-маневры, на которых собирался показать Катульский бой почти в натуре.
– Все это так, – сказал Кирьяков, когда они были у минеральных источников и торопились вернуться в Пизу из-за низких туч, обещавших дождь. – Да только Румянцев замирился с визирем Мегемет-пашой. Вот поэтому Орлов и не усидел в Петербурге. Там о мирном договоре ведут речи. А Орлов против. Он хочет на Константинополь отсюда идти.
– Когда?
Кирьяков покачал головой:
– А когда императрица позволит.
Орлов тем временем удивлял Италию широкими жестами. В Кортонской академии говорил речи и раздал немало трофеев с турецких, египетских, алжирских и других судов. Открыто разъезжал с любовницами, нищим бросал из кареты золото горстьми, радовался отставке французского министра Шуазеля, шпионами которого была наводнена Италия.
Отъезд Рибаса в Россию решили три обстоятельства. Во-первых, он больше не мог выносить неопределенности своего положения. Быть на полном обеспечении и приглядывать за племянником Орлова – это ли венец его мечтаний? Во-вторых, его вызвал в Ливорно сам Орлов. В кабинете, где шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на мраморную статую или восточную вазу, не предложив сесть, главнокомандующий сказал:
– Ехать тебе, волонтер, в Лейпциг с Алешей – малый об этом только и мечтает.
– Что же меня там ждет? Гувернерство?
– А что же в этом зазорного?
Вошел адъютант и сообщил, что курьер, прибывший из Петербурга с почтой, обратно ехать не может: болен.
– А что Кирьяков, грудью по-прежнему мается? – спросил Алехо у Рибаса.
– Нет болезней, которые не вылечили бы в Италии, – отвечал Джузеппе.
– Ну так пусть он и едет с почтой. Документы ему приготовьте.
– Позвольте мне сопровождать его – предложил Рибас.
Орлов думал недолго:
– Быть посему. – Отпустил адъютанта кивком головы и продолжал: – Я тебе дам два письма к брату. Одно рекомендательное. А другое… только ему в руки вручишь. И чтобы ни одна живая душа не ведала об этом. Запомни: все твое будущее от верного исполнения зависит. Если передумаешь, скажи. Я человека найду.
Но передумать Рибасу не пришлось из-за третьего обстоятельства: он получил послание от Ризелли: «Я отлично знаю, что вы в Тоскане, и только дела не позволяют добраться до вас. Но берегитесь: где бы вы ни были, я сведу с вами счеты. В Италии вам никогда не будет покоя, пока на этой земле останется хоть один Ризелли». Сдержанный тон письма, отсутствие проклятий и оскорблений говорили о многом: угрозы были серьезны. «Ну, что же, – решил Рибас. – Поездка в Петербург – это еще не бегство. Я в любое время вернусь. Ясно одно: он не вызывает меня на дуэль, а наемные убийцы могут появиться хоть сейчас. Надо предупредить отца и отправляться в путь. Они не успокоятся, пока не убьют меня. Сделать это в Петербурге им будет значительно труднее».
В «Тосканском лавре» он написал отцу. Хозяин таверны был необычно льстив к Рибасу, вызвался исполнить любое его поручение, но тот решил дождаться Сильвану, которая уехала в рыбную гавань.
– О вас тут спрашивали, майор, – сказал Руджеро.
– Так и спрашивали: что поделывает майор Рибас?
– Да, да. Но я этих людей не знаю. Я им ничего не сказал толком. Сказал, что вас давно не видно. Как вернулись, заходили всего один раз.
– Если появятся снова, передайте, что я всегда к их услугам.
– Понимаю, – осклабился догадливый хозяин таверны. – Пусть они вас сами и отыщут!
Сильвана вернулась, и он вышел с ней к изгороди, у которой привязал лошадь.
– Я уезжаю, – сказал он женщине. – Прости, но наши пути теперь разойдутся.
– Что ж, было несколько дней счастья – для меня и этого довольно, – отвечала она покорно. Он передал ей письмо к отцу и попросил найти кого-нибудь, кто смог бы вручить его Дону Михаилу в руки.
– Это не трудно. Наши торговцы часто отправляются в Неаполь морем.
– Прощай. Вернусь – дам о себе знать.
Письмо Ризелли он отправил с почтового двора. Главным в этом письме было: он готов быть первым из Рибасов, непременно первым, кто ответит судьбе на все, что она ему предложит.
К радости Джузеппе Витторио Сулин вызвался быть третьим в этой поездке, сказав при этом:
– Соскучился я в благословенной Италии по псковской грязи, мужикам, да и старосте пора надрать уши. Балуют.
Десятилетний Алеша, прощаясь с Джузеппе, не выдержал и разрыдался так, что один из слуг взял его на руки.
– Дай мне слово, – сказал Рибас мальчику.
– Да, да!
– Учись скрывать свои чувства. Ты слишком впечатлителен и это будет тебе мешать.
Лакей мальчика передал Джузеппе беличью шубу – подарок Алеши. Рибас был удивлен, а Витторио произнес еще одну историческую фразу:
– Дружба с этим ребенком может вам стоить многих перипетий в судьбе и карьере.
Дорога до Лейпцига была им знакомой, и они решили ехать по ней до Берлина, а там уж по Балтийскому побережью добраться к Ревелю и Риге. Предзимняя грязь, утренние заморозки, карты и флирт со случайными спутницами, короткие прогулки по городам; а после Кенигсберга твердый заснеженный наст – все это промелькнуло в какой-то месяц пути. Они ехали в своей карете, купленной в Италии вскладчину, а в Тильзите выгодно продали, приобрели возок на полозьях и покатили по наезженному тракту в таких снегах, что если продышать в окошке глазок, то ничего, кроме сугробов, не было видно. Джузеппе оценил подарок Алеши, шубу, без нее южанин, еще не научившийся пить водку только для того, чтобы согреться, пропал бы на первом же зимнем перегоне.
Еще в Италии Рибас сообщил своим спутникам, что имеет от Орлова два письма. Одно рекомендательное к Григорию Орлову, другое – в Военную коллегию для определения на службу. О том, что и второе послание предназначалось Григорию Орлову, он умолчал. Письма держал не в дорожной шкатулке, а в кармане черного кафтана, купленного специально для дороги. Разговор об этих письмах возобновлялся довольно часто. Лейтенант Кирьяков сказал определенно и как всегда грубовато:
– В Военную коллегию тебе лучше не показывать нос. Они там хоть и салюты устраивают в честь графа Орлова, а зубы на него точат. С его письмом отправят тебя в крысиный гарнизон и будешь ты там выть с тоски. Никчемная эта рекомендация.
– А к Григорию Орлову? Она хоть что-нибудь стоит?
– Э, тут особые обстоятельства.
Кирьяков молчал несколько дней, а на новом перегоне вдруг неожиданно и невпопад заявил:
– Императрица возвела Григория Орлова в княжеское достоинство. Вот в этом все и дело.
Рибас недоумевал, просил объяснений, Петруччо отмахивался, косился на Витторио, к которому Рибас обращался с теми же вопросами, а Сулин смеялся и говорил, что тайны двора знает только Кирьяков, потому что он начинал карьеру в конной гвардии. Джузеппе не переставал удивляться: чем ближе они были к границам России, тем больше в его спутниках проявлялись замкнутость, настороженность, молчаливость и даже недоверие друг к другу. В конце концов Рибас не выдержал и воскликнул:
– Господа! Я не хочу продолжать дальнейший путь в вашем обществе!
Господа переглянулись, на очередном биваке отошли вместе в сторонку, о чем-то говорили и только после этого начали объяснять кое-что неофиту-волонтеру, до предварительно Кирьяков сказал:
– Смотри, Джузеппе, в случае чего нам головы не сносить. Но мы тебе доверяем, ибо в деле вместе были.
Княжеское достоинство – это и почести, и тысячи душ крепостных, имения, дворцы, одним словом – все знаки монаршей милости к своему фавориту. Да только к княжескому званию Григорий Орлов был представлен еще в 1763 году. А императрица не разрешала принять другу сердца сие достоинство целых девять лет.
– А недавно: на тебе – хочешь в князи – будь князем! – говорил Кирьяков, а Витторио перебивал:
– Да нет, сначала надо о том, что Григорий был на переговорах с турками полномочным послом в Фокшанах! Вместе с освобожденным из замка в Константинополе послом Обрезковым.
– Про этого-то зачем? – морщился Петруччо.
– Так ведь Григорий не дал ему привести переговоры к успеху.
Постепенно выяснилось, что Григорий Орлов в Фокшанах жил поистине царским двором, устраивал неслыханные балы, воспоминания о которых не изгладятся и в третьем колене. Однако тут дошел до фаворита слух, что в петербургскую спальню ходит уж кто-то другой. Бросив переговоры с турками, он кинулся в Петербург, но в Москве его задержали курьеры и передали тайный приказ Екатерины: в столице отныне не показываться, а жить в Гатчине на «скромную» пенсию в сто пятьдесят тысяч в год.
– И княжеское достоинство разрешила принять – лишь бы он ей не досаждал, – сказал Кирьяков.
– Почему же вы раньше мне ничего об этом не рассказывали? – вопрошал волонтер.
– Да незачем было, – отвечал Кирьяков. – А раз ты в самую петербургскую гущу хочешь лезть, сочли своим долгом тебя поучить: как в ней не увязнуть.
Рибас узнал, что фаворит лишен права входить в покои императрицы запросто, как раньше, в любое время, если вдруг ненароком Екатерина пригласит его погостить в Петербург.
– Так что с рекомендацией к Орлову лучше повременить, лучше осмотреться, понять, что к чему, не будить лиха. Иначе многое можно самому себе напортачить. – Советовал Кирьяков.
«Как же быть с тайным письмом одного брата к другому?» – думал Рибас, а вслух спросил:
– Значит можно считать, что рекомендательных писем в Петербург у меня нет?
Ответ на этот вопрос Джузеппе получил, когда кибитка едва тащилась по ревельским мокрым снегам. Витторио неожиданно весело спросил:
– Знаете ли вы, Джузеппе, итальянца из Неаполя Фердинанда Гальяни?
– Только слыхал.
– Это оплошность с вашей стороны и ее следует исправить. Гальяни – был советником коммерческого суда. Ваш отец должен его знать.
– И что же?
– Я думаю… – Витторио тянул с ответом. – Рекомендация в Петербург должна быть у вас именно от Фердинанда Гальяни!
Рибас расхохотался:
– Что же – мне возвращаться? Разыскивать этого судейского и просить рекомендательное письмо?
Паузы в дорожных разговорах особенно длинны: спутникам Рибаса хорошо думалось под перестук копыт лошадей. Наконец ответ:
– Если бы я так думал, не завел бы этого разговора. Но вот в чем тут дело. Гальяни причисляет себя к просветителям, к узкому кружку европейских энциклопедистов. А с кем считается русская императрица, как не с этими умнейшими головами Европы. Заметьте только одну тонкость: ей приходится с ними считаться. Но есть еще одно обстоятельство: как ни хочет Гальяни быть в одном ряду с просветителями, он их критикует. Считает, что общество и его законоучреждения возникли не прямо из общественного договора, но в результате сложнейшего исторического процесса. Вот и рассудим: на руку ли такая критика нашей цезарине? Еще бы не на руку! С этими надоедливыми просветителями можно будет не только считаться, но еще и вылить на их горячие головы холодный ушат руками Гальяни, да еще усмехнуться в их сторону устами Гальяни.
– Допустим, что все это так, – с досадой сказал Джузеппе, – но у меня нет рекомендаций этого просветителя!
– А зря. Он восхищается Екатериной.
– Прекрасно. Я одобряю это восхищение.
– Гальяни переписывается с графом Шуваловым.
– Что же из этого следует?
– Гальяни – аббат, но он реалист. То пишет о финансах. То о торговле зерном. И Екатерина II всецело за реальную политику. Можно сказать: и он и она – трезво, реально мыслящие люди. Почему бы их не свести? И почему бы это не сделать вам?
– Прекрасная мысль. Но… – Джузеппе даже распахнул шубу, взглянул на Кирьякова. Тот дремал, но почувствовав взгляд, открыл глаза, кивнул:
– Витторио знает, что говорит.
– Но я не знаком с Гальяни.
– А вот это не важно, – сказал Витторио. А Кирьяков вдруг заговорил о достоинствах персидских и арабских скакунов, пока Сулин копался в своей дорожной сумке и, наконец, вытащил книжицу небольших размеров и протянул ее Рибасу.
– Вот вам рекомендация от вашего соотечественника. Жду благодарностей.
Рибас раскрыл книгу и прочитал: «Дух человеческий в его развитии». «Сочинение Фердинандо Гальяни»… После посвящения неаполитанскому королю и королеве, шел плохой типографский набор текста. Книжка была тонка, шероховата на ощупь, издана в Неаполе в 1771 году.
– Вам остается изучить ее, сделать настольной и ежедневной опорой в духовном усовершенствовании.
– А потом я отправлюсь к императрице во дворец? Как поклонник аббата?
– Из дворца тебя кавалергарды вытолкают, – сказал Кирьяков.
– Вот именно, – подтвердил Витторио. – Но почему бы вам не стать наместником восхищения аббатом императрицы? Для этого нужен предварительный ход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
В одном из длинных коридоров кадет Джузеппе стоял на часах, когда Доминика выскользнула из замковой церкви, взяла его за руку и, не обменявшись ни единым словом, они отправились в путешествие по этажам. Стемнело гораздо скорее, чем они ожидали, и возвращение оказалось невозможным – они заблудились, и только утром офицер-самнит нашел их спящими на полу на сорванной с окна занавеси. Шум он поднимать не стал, отвел Доминику к отцу, проведшему бессонную ночь, и официально было объявлено, что девушка просто заблудилась. Правда, теперь в церкви Сан-Мартино Джузеппе не встречал ее – Доминику отправили в монастырь.
За свое молчание офицер-самнит получил от Дона Михаила немало звонкой монеты, однако, слухи о приключении расползлись по Неаполю, и над Рибасом порой подтрунивали: не показался ли ему жесткий пол мягче королевского ложа? Доминика бежала из монастыря, прислала юному любовнику записку, они встретились тайно, чтобы обсудить: как быть дальше? Но на следующий день Джузеппе едва унес ноги из дома торговца, сдавшего Доминике комнату: его ждала засада, в которой участвовали люди Ризелли. Вот тут-то и выяснилось, что одногодок Джузеппе Диего Ризелли был влюблен в Доминику отнюдь не меньше, чем теперешний волонтер.
Дуэль, после которой Джузеппе оставил Неаполь, была венцом его многочисленных мелких стычек с Диего. Следы Доминики затерялись в дальнем монастыре в горах Карно. Говорили, что она несколько раз пыталась сбежать из монастыря, но ее возвращали. Вступившего в полк Рибаса отправили в провинциальный сицилийский гарнизон, из которого он только через год вернулся в Неаполь.
Вкратце Джузеппе рассказал обо всем Витторио, и тот торжественно объявил:
– Выслушайте в ответ историческую фразу: путь в Россию для вас открыт.
«Дамоклов меч занесен над моей семьей», – подумал Рибас.
В свое время его мать бежала из Шотландии сначала к французским родственникам, а потом в Италию из-за преследований католиков, прихватив с собой томики поэтов да еще «Макбет» Шекспира. Маргарита Иона происходила из фамилии Дунканов, а убийство короля Дункана I Макбетом послужило сюжетом для прославленной трагедии. Но с чем, к каким родственникам и с какими планами ему, Рибасу, отправляться в неведомую страну?
Впрочем, она не была такой уж неведомой. «Жизнь Петра Великого» – сочинение венецианца Антонио Катифоро – переиздавалась неоднократно, и Джузеппе читал ее с увлечением. О неукротимой энергии россов писал и Франческо Альгаротти в своих «Путешествиях по России». В июльском «Календаре литературы Рима» Рибас встретил строки: «Шумная деятельность России в настоящее время побудила любопытство у многих людей, жаждущих глубоко узнать нравы, силы, религию этой страны и ознакомиться с ее историей».
Дни проходили однообразно и лениво. Алеша Шкурин шагу не желал ступить без обожаемого Джузеппе. Алексей Орлов пробыл в Петербурге всего двадцать дней. Это удивляло. Главнокомандующего повсюду встречали с великими почестями. В Пруссии ему пели фанфары, в столице российской ставились триумфальные арки, устраивались салюты и иллюминации. Почему он уехал так скоро? Разве от триумфов бегут? Племяннику Орлов привез памятную серебряную медаль на голубой ленте. На медали отчеканен идущий ко дну турецкий флот и лаконичная надпись: «Был». Память о Чесме выражала благодарность таинственная «Адм. Колл», и Витторио тут же объяснил:
– Это означает Адмиралтейств Коллегия. Но без участия Бецкого в этом деле не обошлось.
– Кто же это? – спросил Рибас.
– Ах, долго объяснять.
Уточнять Джузеппе не стал, интересовало иное: отчего же Орлов не задержался в Петербурге? Военные действия будут возобновлены? Ведь на другом конце света, где-то на Дунае их войска одержали громкие победы при Ларге и Кагуле. Взяли крепость Хаджибей, Аккерман, Бендеры. Из газет Рибас узнал, что главнокомандующий русских был произведен в фельдмаршалы, а его недавний противник по Семилетней войне готовил в Пруссии театральное представление-маневры, на которых собирался показать Катульский бой почти в натуре.
– Все это так, – сказал Кирьяков, когда они были у минеральных источников и торопились вернуться в Пизу из-за низких туч, обещавших дождь. – Да только Румянцев замирился с визирем Мегемет-пашой. Вот поэтому Орлов и не усидел в Петербурге. Там о мирном договоре ведут речи. А Орлов против. Он хочет на Константинополь отсюда идти.
– Когда?
Кирьяков покачал головой:
– А когда императрица позволит.
Орлов тем временем удивлял Италию широкими жестами. В Кортонской академии говорил речи и раздал немало трофеев с турецких, египетских, алжирских и других судов. Открыто разъезжал с любовницами, нищим бросал из кареты золото горстьми, радовался отставке французского министра Шуазеля, шпионами которого была наводнена Италия.
Отъезд Рибаса в Россию решили три обстоятельства. Во-первых, он больше не мог выносить неопределенности своего положения. Быть на полном обеспечении и приглядывать за племянником Орлова – это ли венец его мечтаний? Во-вторых, его вызвал в Ливорно сам Орлов. В кабинете, где шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на мраморную статую или восточную вазу, не предложив сесть, главнокомандующий сказал:
– Ехать тебе, волонтер, в Лейпциг с Алешей – малый об этом только и мечтает.
– Что же меня там ждет? Гувернерство?
– А что же в этом зазорного?
Вошел адъютант и сообщил, что курьер, прибывший из Петербурга с почтой, обратно ехать не может: болен.
– А что Кирьяков, грудью по-прежнему мается? – спросил Алехо у Рибаса.
– Нет болезней, которые не вылечили бы в Италии, – отвечал Джузеппе.
– Ну так пусть он и едет с почтой. Документы ему приготовьте.
– Позвольте мне сопровождать его – предложил Рибас.
Орлов думал недолго:
– Быть посему. – Отпустил адъютанта кивком головы и продолжал: – Я тебе дам два письма к брату. Одно рекомендательное. А другое… только ему в руки вручишь. И чтобы ни одна живая душа не ведала об этом. Запомни: все твое будущее от верного исполнения зависит. Если передумаешь, скажи. Я человека найду.
Но передумать Рибасу не пришлось из-за третьего обстоятельства: он получил послание от Ризелли: «Я отлично знаю, что вы в Тоскане, и только дела не позволяют добраться до вас. Но берегитесь: где бы вы ни были, я сведу с вами счеты. В Италии вам никогда не будет покоя, пока на этой земле останется хоть один Ризелли». Сдержанный тон письма, отсутствие проклятий и оскорблений говорили о многом: угрозы были серьезны. «Ну, что же, – решил Рибас. – Поездка в Петербург – это еще не бегство. Я в любое время вернусь. Ясно одно: он не вызывает меня на дуэль, а наемные убийцы могут появиться хоть сейчас. Надо предупредить отца и отправляться в путь. Они не успокоятся, пока не убьют меня. Сделать это в Петербурге им будет значительно труднее».
В «Тосканском лавре» он написал отцу. Хозяин таверны был необычно льстив к Рибасу, вызвался исполнить любое его поручение, но тот решил дождаться Сильвану, которая уехала в рыбную гавань.
– О вас тут спрашивали, майор, – сказал Руджеро.
– Так и спрашивали: что поделывает майор Рибас?
– Да, да. Но я этих людей не знаю. Я им ничего не сказал толком. Сказал, что вас давно не видно. Как вернулись, заходили всего один раз.
– Если появятся снова, передайте, что я всегда к их услугам.
– Понимаю, – осклабился догадливый хозяин таверны. – Пусть они вас сами и отыщут!
Сильвана вернулась, и он вышел с ней к изгороди, у которой привязал лошадь.
– Я уезжаю, – сказал он женщине. – Прости, но наши пути теперь разойдутся.
– Что ж, было несколько дней счастья – для меня и этого довольно, – отвечала она покорно. Он передал ей письмо к отцу и попросил найти кого-нибудь, кто смог бы вручить его Дону Михаилу в руки.
– Это не трудно. Наши торговцы часто отправляются в Неаполь морем.
– Прощай. Вернусь – дам о себе знать.
Письмо Ризелли он отправил с почтового двора. Главным в этом письме было: он готов быть первым из Рибасов, непременно первым, кто ответит судьбе на все, что она ему предложит.
К радости Джузеппе Витторио Сулин вызвался быть третьим в этой поездке, сказав при этом:
– Соскучился я в благословенной Италии по псковской грязи, мужикам, да и старосте пора надрать уши. Балуют.
Десятилетний Алеша, прощаясь с Джузеппе, не выдержал и разрыдался так, что один из слуг взял его на руки.
– Дай мне слово, – сказал Рибас мальчику.
– Да, да!
– Учись скрывать свои чувства. Ты слишком впечатлителен и это будет тебе мешать.
Лакей мальчика передал Джузеппе беличью шубу – подарок Алеши. Рибас был удивлен, а Витторио произнес еще одну историческую фразу:
– Дружба с этим ребенком может вам стоить многих перипетий в судьбе и карьере.
Дорога до Лейпцига была им знакомой, и они решили ехать по ней до Берлина, а там уж по Балтийскому побережью добраться к Ревелю и Риге. Предзимняя грязь, утренние заморозки, карты и флирт со случайными спутницами, короткие прогулки по городам; а после Кенигсберга твердый заснеженный наст – все это промелькнуло в какой-то месяц пути. Они ехали в своей карете, купленной в Италии вскладчину, а в Тильзите выгодно продали, приобрели возок на полозьях и покатили по наезженному тракту в таких снегах, что если продышать в окошке глазок, то ничего, кроме сугробов, не было видно. Джузеппе оценил подарок Алеши, шубу, без нее южанин, еще не научившийся пить водку только для того, чтобы согреться, пропал бы на первом же зимнем перегоне.
Еще в Италии Рибас сообщил своим спутникам, что имеет от Орлова два письма. Одно рекомендательное к Григорию Орлову, другое – в Военную коллегию для определения на службу. О том, что и второе послание предназначалось Григорию Орлову, он умолчал. Письма держал не в дорожной шкатулке, а в кармане черного кафтана, купленного специально для дороги. Разговор об этих письмах возобновлялся довольно часто. Лейтенант Кирьяков сказал определенно и как всегда грубовато:
– В Военную коллегию тебе лучше не показывать нос. Они там хоть и салюты устраивают в честь графа Орлова, а зубы на него точат. С его письмом отправят тебя в крысиный гарнизон и будешь ты там выть с тоски. Никчемная эта рекомендация.
– А к Григорию Орлову? Она хоть что-нибудь стоит?
– Э, тут особые обстоятельства.
Кирьяков молчал несколько дней, а на новом перегоне вдруг неожиданно и невпопад заявил:
– Императрица возвела Григория Орлова в княжеское достоинство. Вот в этом все и дело.
Рибас недоумевал, просил объяснений, Петруччо отмахивался, косился на Витторио, к которому Рибас обращался с теми же вопросами, а Сулин смеялся и говорил, что тайны двора знает только Кирьяков, потому что он начинал карьеру в конной гвардии. Джузеппе не переставал удивляться: чем ближе они были к границам России, тем больше в его спутниках проявлялись замкнутость, настороженность, молчаливость и даже недоверие друг к другу. В конце концов Рибас не выдержал и воскликнул:
– Господа! Я не хочу продолжать дальнейший путь в вашем обществе!
Господа переглянулись, на очередном биваке отошли вместе в сторонку, о чем-то говорили и только после этого начали объяснять кое-что неофиту-волонтеру, до предварительно Кирьяков сказал:
– Смотри, Джузеппе, в случае чего нам головы не сносить. Но мы тебе доверяем, ибо в деле вместе были.
Княжеское достоинство – это и почести, и тысячи душ крепостных, имения, дворцы, одним словом – все знаки монаршей милости к своему фавориту. Да только к княжескому званию Григорий Орлов был представлен еще в 1763 году. А императрица не разрешала принять другу сердца сие достоинство целых девять лет.
– А недавно: на тебе – хочешь в князи – будь князем! – говорил Кирьяков, а Витторио перебивал:
– Да нет, сначала надо о том, что Григорий был на переговорах с турками полномочным послом в Фокшанах! Вместе с освобожденным из замка в Константинополе послом Обрезковым.
– Про этого-то зачем? – морщился Петруччо.
– Так ведь Григорий не дал ему привести переговоры к успеху.
Постепенно выяснилось, что Григорий Орлов в Фокшанах жил поистине царским двором, устраивал неслыханные балы, воспоминания о которых не изгладятся и в третьем колене. Однако тут дошел до фаворита слух, что в петербургскую спальню ходит уж кто-то другой. Бросив переговоры с турками, он кинулся в Петербург, но в Москве его задержали курьеры и передали тайный приказ Екатерины: в столице отныне не показываться, а жить в Гатчине на «скромную» пенсию в сто пятьдесят тысяч в год.
– И княжеское достоинство разрешила принять – лишь бы он ей не досаждал, – сказал Кирьяков.
– Почему же вы раньше мне ничего об этом не рассказывали? – вопрошал волонтер.
– Да незачем было, – отвечал Кирьяков. – А раз ты в самую петербургскую гущу хочешь лезть, сочли своим долгом тебя поучить: как в ней не увязнуть.
Рибас узнал, что фаворит лишен права входить в покои императрицы запросто, как раньше, в любое время, если вдруг ненароком Екатерина пригласит его погостить в Петербург.
– Так что с рекомендацией к Орлову лучше повременить, лучше осмотреться, понять, что к чему, не будить лиха. Иначе многое можно самому себе напортачить. – Советовал Кирьяков.
«Как же быть с тайным письмом одного брата к другому?» – думал Рибас, а вслух спросил:
– Значит можно считать, что рекомендательных писем в Петербург у меня нет?
Ответ на этот вопрос Джузеппе получил, когда кибитка едва тащилась по ревельским мокрым снегам. Витторио неожиданно весело спросил:
– Знаете ли вы, Джузеппе, итальянца из Неаполя Фердинанда Гальяни?
– Только слыхал.
– Это оплошность с вашей стороны и ее следует исправить. Гальяни – был советником коммерческого суда. Ваш отец должен его знать.
– И что же?
– Я думаю… – Витторио тянул с ответом. – Рекомендация в Петербург должна быть у вас именно от Фердинанда Гальяни!
Рибас расхохотался:
– Что же – мне возвращаться? Разыскивать этого судейского и просить рекомендательное письмо?
Паузы в дорожных разговорах особенно длинны: спутникам Рибаса хорошо думалось под перестук копыт лошадей. Наконец ответ:
– Если бы я так думал, не завел бы этого разговора. Но вот в чем тут дело. Гальяни причисляет себя к просветителям, к узкому кружку европейских энциклопедистов. А с кем считается русская императрица, как не с этими умнейшими головами Европы. Заметьте только одну тонкость: ей приходится с ними считаться. Но есть еще одно обстоятельство: как ни хочет Гальяни быть в одном ряду с просветителями, он их критикует. Считает, что общество и его законоучреждения возникли не прямо из общественного договора, но в результате сложнейшего исторического процесса. Вот и рассудим: на руку ли такая критика нашей цезарине? Еще бы не на руку! С этими надоедливыми просветителями можно будет не только считаться, но еще и вылить на их горячие головы холодный ушат руками Гальяни, да еще усмехнуться в их сторону устами Гальяни.
– Допустим, что все это так, – с досадой сказал Джузеппе, – но у меня нет рекомендаций этого просветителя!
– А зря. Он восхищается Екатериной.
– Прекрасно. Я одобряю это восхищение.
– Гальяни переписывается с графом Шуваловым.
– Что же из этого следует?
– Гальяни – аббат, но он реалист. То пишет о финансах. То о торговле зерном. И Екатерина II всецело за реальную политику. Можно сказать: и он и она – трезво, реально мыслящие люди. Почему бы их не свести? И почему бы это не сделать вам?
– Прекрасная мысль. Но… – Джузеппе даже распахнул шубу, взглянул на Кирьякова. Тот дремал, но почувствовав взгляд, открыл глаза, кивнул:
– Витторио знает, что говорит.
– Но я не знаком с Гальяни.
– А вот это не важно, – сказал Витторио. А Кирьяков вдруг заговорил о достоинствах персидских и арабских скакунов, пока Сулин копался в своей дорожной сумке и, наконец, вытащил книжицу небольших размеров и протянул ее Рибасу.
– Вот вам рекомендация от вашего соотечественника. Жду благодарностей.
Рибас раскрыл книгу и прочитал: «Дух человеческий в его развитии». «Сочинение Фердинандо Гальяни»… После посвящения неаполитанскому королю и королеве, шел плохой типографский набор текста. Книжка была тонка, шероховата на ощупь, издана в Неаполе в 1771 году.
– Вам остается изучить ее, сделать настольной и ежедневной опорой в духовном усовершенствовании.
– А потом я отправлюсь к императрице во дворец? Как поклонник аббата?
– Из дворца тебя кавалергарды вытолкают, – сказал Кирьяков.
– Вот именно, – подтвердил Витторио. – Но почему бы вам не стать наместником восхищения аббатом императрицы? Для этого нужен предварительный ход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68