– Жрать нечего, – говорил Петруччо, попивая принесенное Рибасом гусарское вино. – Месячный запас пшена и сухарей на исходе. А вроде собираемся двести верст до Варны по жаре идти. Дороги видел? Два конных не разъедутся.
Каменский и Суворов совещались о том же, о чем говорили в войсках. Послали курьера к Румянцеву, изложив свой план: для успокоения петербургских предначертателей и для обмана турецких разъездов отправить к Варне небольшой отряд, а главными силами идти к Балканам, к Шумле – в сей крепости ставка султанского визиря Муссин-Заде. Уж что-что, а это было известно точно. Взять ставку визиря – цель. А за Шумлой открывается дорога до самого Андрианополя. Варна – для маскировки. Шумла – цель.
Волонтер и Кирьяков расположились под сторожевым навесом, и Рибас видел издали, как из штабной шатровой палатки выскочил низкорослый юркий человек в генеральском мундире и побежал к солдатской палатке на невысоком холме, в которой и скрылся. Через некоторое время он появился, обнаженным по пояс, чресла его прикрывала холщевая тряпица, спустился с холма и, не раздумывая, прыгнул в заводь ручья.
– Суворов, – сказал Кирьяков. – Говорят, как турок, на гвоздях спит. Приехал, узнал, что у нас блохи, свою палатку поставил отдельно. Велел ров вокруг нее вырыть и водой наполнить, чтобы блоха имела к его расположению, как турок, водную преграду. По утрам своих адъютантов прыгать через шпагу заставляет. А прыгать так: держишь шпагу двумя руками и перепрыгнуть ее надо из рук не выпустив. Кто не может – из адъютантов гонит.
Генерал-майор Суворов, а теперь он вовсе не был похож на генерала-майора, а скорее на некую мокрую курицу со вздыбленным хохолком, отплескался в заводи и убежал в свою палатку.
– Сноровистый, – продолжал Кирьяков. – Наш Каменский на что чудак – на рекогносцировке стихи читает, в нужнике поет. А Суворов, говорят, ночью каждый получас вскакивает и велит докладывать: что слышно о неприятеле.
Румянцев одобрил план обоих генералов, однако, приказал на Варну отправить сильную партию, чтобы турки уверились в маневре. Но перед визирской Шумлой предстояло одолеть две крепости – Кузлуджу и Эни-Базар, а параллельного хода войскам Суворова и Каменского не получалось: дороги были узки и приспособлены лишь для одноконных крестьянских повозок. И все-таки войска выступили и с холмов возле крепости Кузлуджи увидели большой турецкий лагерь.
Бенигсен, изучая с сусарами карту местности, определил:
– Теперь между нами и крепостью Кузлуджу только Дюмерманский лес. Генерал Суворов со своими гренадерами уже там. Проскакать двадцать верст передовых турецких позиций для нас – дело пустяк. Да не выйдет ничего. В лесу одна просека. А потом урочище-дефиле, где может пройти только пехота.
Но на утренней заре золотой трубач подал сигнал, и гусары ринулись к Дюмерманскому лесу. Достигли его скоро и спешились. Прислушивались. Неясный гул стоял над лесом и над урочищем, наполненном войсками. Потом вдруг послышались раскаты грома, и спустя четверть часа из леса стали выбегать окровавленные и обезумевшие солдаты и казаки. Одни безмолвно валились на поляне, другие, сбивая с ног гусар, бежали толпой, не ведая куда. Рибас был свидетелем Чесменского вулкана, но здесь, рядом, в светлый божий день, животные крики, стоны и вой парализовали его. Бритый казак, сжимая расколотый в кровавых сгустках череп, упал у его йог. Арабский скакун взвился на дыбы.
– Да что же там?! – не помня себя, кричал Рибас.
Бенигсен расспрашивал легко раненого унтер-офицера. Тот рассказал, что донские пешие казаки первыми вышли из урочища, но были встречены таким ружейным и орудийным огнем, что побежали назад, смяли харьковских егерей, которые не успели сдвоить ряды и уступить место для отступления. В урочище взопрела такая мирная без выстрелов каша, что все побежали вспять.
– Где генерал Суворов? – спросил Бенигсен.
– Заворачивает казаков.
К часу пополудни Суворову удалось сосредоточить пехоту в лощине при выходе из урочища. Идти дальше без артиллерии не имело смысла, но орудия перетаскивали на руках с превеликой медленностью. Вдруг с окровавленным исцарапанным лицом прибежал поручик от Суворова:
– Справа обходят!
Подполковник Любимов взмахнул саблей, гусары разом прыгнули в седла, и кони вынесли их на пригорок справа. Но куда же скакать дальше? Лес, заросли. Выбирали звериные тропы, и началось невиданное сражение, но не с турками, а с чащами, низкими ветвями, кустами. Через четверть часа гусары остались без киверов. Они сверкали золоченными бляхами на ветвях и валялись на земле. Ментики, так романтично развивающиеся за спиной в степных просторах, теперь намертво цеплялись за кусты и выдергивали гусар из седел. Хозяйственные унтеры спешивались, чертыхались, проклинали все на свете и собирали свое и чужое добро.
Гусарские сабли так и остались в бездействии, но, заметив движение конницы, турецкая пехота откатилась от правого фланга. Розен приказал возвращаться. Прискакали на поляну перед урочищем, где новый курьер Суворова кричал, что теперь обходят слева. Гусары сбросили наземь дуламы с галунами, ментики с мехом, но и на левом фланге сражение с лесными чащобами повторилось. Были и раненые. Кто напоролся на сучья лбом, кто загубил лошадь в овражных ямах. Один гусар выбежал навстречу волонтеру, зажимая ладонью вытекающий глаз.
Казалось, этому безумию не будет конца. Но к четырем пополудни Суворов выкатил из урочища двадцать орудий и дал залп. Каре пехоты тронулось. Высокие синие шапки артиллеристов замелькали перед лагерем турок. Штаб Каменского прибыл к урочищу, генерал-поручик распорядился:
– Гусарам скакать в дефиле.
В четверть часа они миновали проклятое место, но орудия Суворова еще три часа били по позициям турок, а уж потом волонтер понесся к пустым земляным валам Кузлуджу – турки бежали. К восьми вечера приехал Каменский, генералы собрались на совет. Утром было объявлено, что убито пятьсот турок, сто взято в плен, захвачено сто семь знамен и двадцать девять орудий. Потери в русских полках составили семьдесят пять нижних чинов и четыре раненых офицера. Поверить всему этому волонтер просто не мог.
– Да в этом ли дело? – отмахнулся от сомнений Рибаса Кирьяков, повалившись на трофейный зеленый сенпик. – Ты знаешь, что генерал Суворов отстранен и заменен Милорадовичем?
– Как?!
– Вытолкали в шею.
– Его гренадеры остановили казаков. Его пушки обеспечили все дело.
– Но он не положил победу к ногам Каменского, а сам сообщил о ней Румянцеву. Да еще хотел не останавливаться здесь, а на плечах турок взять Шумлу со ставкой визиря.
– Но ведь только так и надо было действовать, – горячился Рибас. – Я думал, что мы сегодня же выступаем.
– У наших генералов тактика не военная, а придворная, – зевая, отвечал Кирьяков. – Если бы генерал-майора не остановили, кому жезл? Кому вся слава? Ему. Нет, Каменский до этого никогда не допустит.
– Но здравый смысл?…
– Ищи ветра в поле.
– Значит, мы не наступаем?
– Каменский приказал отдыхать неделю, – взбивая сенник, отвечал Кирьяков. – Провианта мало.
– Да где же его взять, как не в Шумле?
– Румянцев пришлет. Вот и ждем.
Фельдмаршал Румянцев был разгневан. Писал Каменскому, что не дни и часы, а моменты решают дело. А Каменский не только упустил момент, но и намертво стоял лагерем, и войска доедали остатки провианта. В конце недели бездействия в лагерь под Кузлуджи прибыли подводы, и интендант побежал в штаб с ведомостью на 3388 четвертей сухарей. Каменский, очевидно, засовестился и отправил полторы тысячи четвертей в отряд Суворова, у которого провианта не было вообще. Суворова с этим отрядом отправили с глаз долой, но с задачей оседлать дорогу между Шумлой и Варной.
Досада и раздражение всем происходящим, а вернее, непроисходящим, так удручали Рибаса, что, участвуя в сражении при селении Эни-базар против пятитысячной конницы Дагесналы-сераскир-паши, он скакал на своем арабчонке, как во сне. Подполковник Любимов с двумя эскадронами обошел селение и врезался в тыл рукопашной схватки. Волонтер, стиснув зубы, рубил саблей направо и налево. Страшная кровавая сабельная работа кончилась к вечеру. Путь на Шумлу был открыт. Рибаса до ночи рвало кровью, пока Бенигсен не влил в него водку, и волонтер заснул.
Наутро пришел проводник, и полковник Розен поднял полк на марш в обход визирской Шумлы. Но на следующий день авангард наскочил на неприятеля силы неисчислимой. Решили повернуть назад, но были встречены турецкими пушками. Полк оказался в окружении. Спешились в поле, костров не жгли и ждали своей участи. Бенигсен повалил проводника на землю и отсек ему голову. А на следующее утро сюрприз: никакой турецкой рати вокруг. В чем дело? Разведчики возвращались из поисков, не обнаружив даже признаков неприятеля.
И только прискакавший штаб-офицер Каменского разъяснил ситуацию. Визирь Муссин-Заде, удрученный поражением при Кузлуджи, не стал дожидаться в Шумле появления русских, а вывел двадцатитысячное войско и окружил полк Розена. Полк был обречен. Но визирь медлил, предполагая, что перед ним вся девятитысячная армия Каменского. А когда в визирском тылу замаячили гренадеры основных сил, он вернул свои войска в Шумлу.
Еще вчера обреченный на гибель полк воспрянул, двухдневным маршем обошел ставку визиря и захватил дорогу на Адрианополь. Огни славы замаячили перед волонтером де Рибасом. Бенигсен поставил по заветной дороге пять постов по сто человек и вернулся в предгорье у Шумлы, где волонтер заботливо чистил щеткой своего коня.
– | Зачем нам визирь? Зачем нам его ставка? – вопрошал Рибас, окатывая скакуна водой из кожаного ведра. – Собрать бы несколько полков. А дорога на Константинополь открыта.
– Константинополь? А зачем он нам? – пожимал плечами подполковник Бенигсен. Рибас в изумлении выронил ведро.
– Да вы что, подполковник? Объясните, наконец, зачем эта война?
– Война? – Бенигсен отобрал у волонтера щетку и принялся чистить сапожки. – Война, как всегда, ведется только для мира. И для мира, на выгодных для России условиях.
С этим волонтер никак согласиться не мог, но задумался.
Тем временем полки Каменского маневрировали у визирской ставки под Шумлой. То сбивали турецкие посты. То захватывали провиант. То начинали траншейные работы, а потом вдруг бросали их и пятились от крепости. «Зачем?» – спрашивал волонтер. – Не лучше ли собрать войска в одну когорту и двинуть ее на Константинопольские мечети. Дорога за нашими передовыми постами свободна». Но шестого июля Каменский получил приказ Румянцева и курьерами распространил его в полках: не предпринимать никаких существенных военных действий. С турками идут переговоры о мире. Беннгсен оказался прав: командование интересовала не окончательная победа, а выгоды.
Стало известно, что визирь Муссин Заде подписал договор о мире и, минуя русские посты, отправился в Константинополь к султану. Рибас, отбывший с донесением к Каменскому, не был свидетелем проезда, но когда вернулся в передовые отряды, с дальних постов Адрианопольской дороги прискакал казак, спешился и сообщил:
– Визирь помер.
Столь неожиданное и важное известие не оставляло времени уточнять: была ли смерть Муссин Заде естественной или противники мира помогли ему встретиться с аллахом – Бенигсен и Рибас поскакали курьерами к ставке Румянцева в Кучук-Кайнарджи. На ночевку стали у левого крыла флага Суворова, где волонтер безуспешно пытался разыскать Кирьякова. У костра офицеры гренадеры вели разговор о вечном мире.
– Если замирились, то уж навечно, – сказал один. – И турки устали воевать. Четыре лета в крови.
– Что с того, – возражал другой. – Суворов говорит: мир вечный, как таракан запечный. Топни сапогом – он и затрещит. У турок польские части против нас стоят. Им замиряться не с руки.
– Да всей Европе не с руки. Там спят и видят, чтобы мы тут вместе с османами костьми легли. У вечного мира век короток.
На вопрос Рибаса о Кирьякове, гренадеры переглянулись.
– Не тот ли это капитан, что в засаду попал?
Слово за слово, и Рибасу стало ясно: Петруччо Кирьяков, незабвенный грубоватый душевный приятель ливорнских, чесменских и лейпцигских дел погиб уже после заключения мира от ружейного огня из засады, когда его рота искала в окрестностях Эни-базара неотравленные колодцы. Удрученный этой печальной новостью, волонтер отказался от поминальной чарки и лежал без сна до утра. Но что поделаешь? Эта нелепая война увенчалась не менее нелепой смертью человека, который не успел стать другом, но надежность которого заменить было некому.
Лагерь Румянцева при Кучук-Кайнарджи напоминал веселый, пьяный и праздный улей. С десятого июля, когда был подписан вечный мир, не переставая играли оркестры и прибывали от армий генералы и офицеры, столы, расставленные между палаток, постоянно обновлялись блюдами, винами и тостами. Адъютант фельдмаршала подробно расспросил курьеров, но в голубую шатровую палатку Румянцева не допустил. Во-первых, тут уже знали о смерти визиря, а во-вторых, считали, что мир – дело вполне решенное, и султан на попятную не пойдет, ибо турецкие войска уже не способны ни к каким действиям, кроме молитв и пиршеств с бараньим чоп-кебабом.
В офицерской круговерти вокруг штабных палаток волонтер повстречал петербургских знакомцев. Пили за черно-оранжевую ленту над золотым с белой эмалью крестом Святого Георгия, что украсил грудь майора Петра Палена. Юрий Владимирович Долгоруков усадил волонтера за стол, предложил:
– Выпейте за единственного среди нас генерал-аншефа!
– Но где же он?
– Посмотрите на меня и не ошибетесь. На меньшее после столь тяжких трудов и лишений я не согласен.
Название небольшого селения Кучук-Кайнарджи драгоманы переводили как малый Горячий источник. Воинство, собравшееся здесь, имело большие виды на производство в чинах и награды. Россия по двадцати восьми артикулам Кучук-Кайнарджийского мира получала в вечное и непрекословное владение земли между Днепром и Бугом, крымские крепости Еникале и Керчь, Кинбурн да еще пятнадцать тысяч мешков пиастров, что составляло четыре миллиона пятьсот тысяч рублей.
– Нам чины да кресты, – говорил волонтеру Долгоруков. – А Румянцеву рога.
– Как мне понимать вас?
– Рога изобилия! – хохотал князь.
Румянцев в день подписания вечного мира получил от визиря табакерку с драгоценными камнями, табакерку золотую в бриллиантах и яхонтах, пояс с алмазами и смарагдами, золотые часы, два богато убранных коня и кармазиновую индийскую ткань. Покойный визирь был одарен кинжалом с финифтью, бриллиантами и золотыми часами, золотой табакеркой с синей финифтью и бриллиантами, часами с репетициею, мехами лисьими завойчатыми боковыми, горностаевыми; получил сорок соболей без хвостов и сорок соболей якутских. Может быть, приближенные визиря, получившие всего лишь перстни и лисьи лапчатые и чамровые меха, возревновали да и отправили его на свидание с Магометом? Кто знает.
Генералы получили убранных коней. Драгоманы по двести – пятьсот червонцев. Солдаты российские получили мясо в походные котлы и водку.
Волонтер де Рибас получил возможность слушать обо всем этом рассказы и задуматься о своей дальнейшей судьбе.
Вечером крепостной театр Румянцева представил господам офицерам переделку французской пьесы, которую назвали «Александр на Дунае». Актер, игравший полководца, старался во всем подражать главнокомандующему Румянцеву, на что Петр Пален сказал:
– Александра Македонского должен был бы представлять подполковник Михаил Кутузов. Он так похоже изображал Румянцева, что тот смертельно обиделся и отослал подполковника в Крым.
В полдень следующего дня прискакал генерал-майор Иван Гудович, отличившийся при Журже. Он тяжело слез с коня, захромал, мрачно выпил, поднесенную Долгоруковым чарку и, перефразируя латынь, заявил собравшимся офицерам:
– Пью – эрго сум! Пью, следовательно, существую. Румянцев хворал, но генералы съезжались к нему обсудить очередность отвода войск за Дунай. Вечером Рибаса отыскал солдат из канцелярии и вручил ему два письма. Одно от отца из Неаполя. Виктор Сулин переслал это письмо из Петербурга в армию. Дон Михаил удивлялся, что сын ничего не написал о свадьбе, интересовался подробностями и обстоятельствами семейной жизни Джузеппе. Дома все спокойно, братья растут, старший Эммануил учится в артиллерийской школе. Второе письмо от Насти пестрело сожалениями о его отъезде в армию, намеками об открывшихся возможностях блестящей карьеры при дворе и описанием июньского праздника Святой Троицы, когда ее величество угощало офицеров-измайловцев в честь их храмового дня. Не без кокетства Настя сообщала, что «самый великий из свободных людей и самый свободный из великих» Дени Дидро прислал ей сердечный привет из Гааги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68