– Это против договора, – отмахнулся Бюлер. – Так не играют.
– Мы разошлись, – сказал Рибас. – Но я, господа, подумал, что благородно будет и мне приравнять сто тысяч Зорича к моим десяти. Значит, я выиграл у него десять тысяч, а не сто. И девяносто тысяч я ему с лакеем отослал.
– Зря, – сказал Бюлер. – Он миллионер. Что ему сто тысяч?
– Миллионер, а скуповат, – сказал Базиль. – Девяносто тысяч принял, но велел сказать, что выполнит любое желание Осипа Михайловича. – Базиль рассмеялся. – И пришлось выполнить на посмешище всего Шкло-ва!
– Какового же было желание? – спросил Рибопьер.
– Зорич у себя завел такой порядок, – отвечал Попов. – С утра запрягают тридцать экипажей, и они разъезжают по Шклову целый день только для того, чтобы любой дворянин мог сесть и ехать куда ему угодно. Во г Осип Михайлович и пожелал, чтобы одного коня в этих экипажах назвали Семеном!
Офицеры расхохотались: Зорича звали Семеном.
– С тех пор, кто в Шклов ни заезжает, требует экипаж с Семеном, – смеялся Базиль. – А если конь на конюшне, то ждут: вот Зорича запрягут, и поедем!
Утром Рибас уезжал в Новоселицу. Возле полковничьей кареты его поджидал адъютант, но Попов отозвал Рибаса в сторону и тихо сказал:
– Что касается ваших вопросов: почему императрица зимой выехала из Царского, объясню. Предполагалась срочная встреча с императором Иосифом. А теперь дела задержали его в Вене. Говорю вам потому, что знаю, как вы извелись в Новоселице в ожидании стоящих дел.
Надежно схваченные льдом Ворсклу и Орель карета Рибаса легко миновала по санному пути, не выезжая на ветхие мосты. Полковник смотрел на них с тревогой: вести полк в Кременчуг придется в апреле, когда льда, верно, уж не будет. Выдержат ли мосты до тысячи всадников с обозом? В Новомосковске на реке Кильчени решили заночевать. Еще недавно Новомосковск назывался Екатеринославом, но из-за гиблости места Екатеринослав перевели на правый берег Днепра, а хиреющий Новомосковск встретил путников большим шумом на площади. Слышались крики, надсадная ругань. Рибас послал адъютанта узнать: в чем там дело, и тот скоро вернулся, смеясь:
– Вербовщик везет полсотни молодых баб в Крым. Там за каждую ему обещали по пять рублей. Но здешние холостые украинцы заплатили вербовщику Шмулю Ильевичу по шесть рублей и начали выбирать себе будущих хозяек. И ничего не выбрали. Потребовали деньги назад. А Ильевич вернул им по пять рублей. Рубль, говорит, за просмотр. Вот и стали его бить. А он кричит: за осмотр девок да еще с битьем – это по два рубля с вас!
Посмеялись. К ним подъехал на открытых санках один из купцов Фалеевых – Михаил и пригласил ночевать у него. За обильным столом с французской померанцевой водкой, неисповедимыми путями оказавшейся в заснеженных краях, Рибас сделал выговор приказчикам Фалеева:
– Красных кож обещали. А все не везут.
– Перепорю всех, – сказал Фалеев. Тонким лицом он походил на отца, которого Потемкин, к неудовольствию дворян, сделал премьер-майором и правой рукой в торговых делах. У Фалеевых были и поместья, и земли, и водяные мельницы, и заводы, да еще в придачу торговая компания «Жамес и Сиднев», владеющая судами в Крыму. Впрочем, англичанина Жамеса и тульского купца Сиднева Фалеевы оставили только в названии компании, а доходное дело вели сами.
Рибасу хотелось привести мариупольцев на встречу Екатерины в портупеях, перевязях, подсумочных и епанечных ремнях красной кожи, а не черной, как у прочих. Но после застолья в жарко натопленных покоях он теперь думал не об этой романтической затее, а о том, что ему сказал Попов перед отъездом. Было очевидным: присоединение Крыма к России турки не простят. Подготовка к войне вдвойне очевидна. И если при этом императрица, забыв о хворобах, едет на встречу с австрийским императором, значит, нужны срочные переговоры и союз в предстоящей войне.
За эти годы ссора с женой из-за опубликованной переписки с Дювалем потеряла остроту, их отношения восстановились разлукой и письмами. В них, и в письмах Бецкого легко читалось, что теперешний вершитель русской политики, дунайский знакомец Рибаса Александр Безбородко холоден ко всему английскому. За этим угадывалось: Англия не только толкает Порту к нападению, но и, верно, продает ей медные пушки и новые корабли. Людовик XVI был занят внутренними проблемами, от которых лишь морщился, а со всей страстью предавался только двум родам государственной деятельности: охоте и слесарному делу. Последнее он обожал. Если день проходил без охоты и слесарни, он записывал в своем дневнике: «Ничего».
В прошлом году, когда Рибас играл у Зорича, умер в начале марта Фридрих Великий. В Екатеринославских полках заговорили о том, что новый прусский король Фридрих-Вильгельм немедленно начал интриговать в Константинополе с аглийскими целями: столкнуть Порту и Россию, пока у последней нет союзников. Екатерина теперь не зря спешила на юг. Но еще поговаривали, что Фридрих-Вильгельм обещал султану втравить в будущую войну и шведов. А для этого были основания. Густав II еще со времен своего магдебургского падения с лошади не унял обид, претензий и великого самомнения. Слова Екатерины, что Александр Македонский не падал по своей оплошности с коня, наверняка достигли ушей мнительного Густава.
Об одном Рибас мог только догадываться: каковы амбиции во всей этой политической талии его родного Неаполя? Увы, Дон Михаил, глава неаполитанского рода Рибасов, умер. Известие о его смерти достигло Джузеппе спустя полгода. Горечь утраты разделить было не с кем. Виктор Сулин жил в Севастополе. Рибас написал о смерти отца Эммануилу – брат к этому времени стал капитаном и стоял с полком в Крыму под Керчью. Младшие братья готовились к военной карьере в Неаполе и писали редко.
С тех пор, как Рибас получил из Королевства Обеих Сицилии последнее письмо от Андрея Разумовского, о политической жизни Неаполя вестей не было. Недаром граф Андрей беспокоился, что королева Мария-Каролина неосторожна с его письмами: через придворную даму ©ни попали к испанскому послу, разразился скандал, и Екатерина перевела графа Андрея в Венецию. Послом в Неаполе стал полусумасшедший меломан Павел Скавронский. Отец его был душевнобольным. Умерев, оставил баснословные богатства, и сын женился на племяннице Потемкина, жил заграницей, музицировал, сочинял ералаши, пока не дозрел до дипломатической должности. Но и в своем посольском доме продолжал говорить с гостями речитативом.
За эти годы умер Дидро. Умер, как писала Настя, после весьма умеренного обеда в новой квартире, которую ему через Гримма наняла Екатерина. Свою новую обитель в отеле «Безон» он величал дворцом, но прожил в нем всего две недели. Императрица передала его вдове тысячу ливров, что составляло пенсию на пять лет вперед.
Солнечная оттепель разбудила полковника утром. Молодой Фалеев, прощаясь, поставил в карету презент – корзину с французской померанцевой и обещал проследить за доставкой кож. До Новоселицы путь был недолог, но Рибас уж не думал ни о предстоящих будущих заботах, ни о делах дипломатов. Теперь он с удовольствием представлял, как примет рапорт дежурного офицера, зайдет к себе, переоденется и отправится в дом полкового капельмейстера, где с нетерпением ждала его прелестная Айя.
Встреча с ней произошла два года назад при стечении самых разных обстоятельств. Приехав в Кременчуг по делам полка, Рибас встретил там Марка Войновича, подивился появившейся у капитана степенности, важности. Марк Иванович говорил со значением:
– Я командую эскадрой в Севастополе, а все приходится просить. Хлопотал об отводе мне земли в Крыму.
– Отказали?
– Нет. Но стоило мне попросить, Потемкин ругался, что Крым разворовали. Николай Мордвинов шесть тысяч десятин получил на Южном берегу. Я просил вдвое меньше. А Попов отхватил себе тридцать тысяч десятин. Даже юнгфера Пересухина у нас земли имеет.
Услыхав о Мордвине, вспомнив его флорентийскую мадонну-англичанку, Рибас спросил:
– А что Мордвинов? Женился? Где он?
– Назначен старшим чином Черноморского адмиралтейства, – сумрачно отвечал граф. – Пребывает в Херсоне. Женился, но жену с собой, кажется, не привез.
После присоединения Крыма к России татарам была обещана неприкосновеность имущества и владений. Но многих склоняли к отъезду мурзы и турецкие посулы, и татары бросали дома, виноградники, сады и уезжали в Турцию. Бывшие ханские земли и большая часть степного Крыма оказались свободны. И, когда Рибас говорил об этом с Войновичем, услыхал знакомый голос:
– И вы Крымским собственником хотите стать, Джузеппе?
Это был Виктор Сулин. Он ничуть не изменился, восторгался Тавридой и советовал Рибасу:
– Вам надо непременно иметь земли в этом сказочном краю.
– Чтобы купить, денег нет, – отвечал Рибас.
– Где вы видели охотников покупать, если светлейший князь и бесплатные ордера на землю дает? Греки у нас селятся в Балаклаве, Аутке. Кубанцы в степях. Четыре тысячи церковников в Новороссию пришло и никто без земли не остался.
Одним словом, Рибас тут же через Попова получил ордер на полторы тысячи десятин в Акмечетском (Симферопольском) уезде. Правда, Попов сказал:
– Когда камеральное описание земель будет закончено, тогда межевые планы выдадут.
Но все-таки неожиданно для себя Рибас сделался землевладельцем, испросил отпуск и отправился в Крым вместе с Виктором. В канцелярии Ак-мечети ему предложили тысячу тридцать девять десятин удобной земли и сто семьдесят пять неудобий при деревне Биюк-Сюрен, куда они отправились, прихватив с собой переводчика-толмача. Встретил их татарский староста и указал дом с садом, который Рибас мог занять. Но господа расположились на лужайке возле зарослей кизила. Адъютант разжег костер, из аула явилась шумная депутация с барашком.
– Требуют, чтобы староста разделил на всех имущество мурзы, – сказал толмач.
– Пусть разделит, – отвечал новоявленный землевладелец.
Родственники старосты были этим возмущены. Его противники неумело кланялись землевладельцу и привели из селения девочку-подростка в темных нищенских одеждах.
– Они дарят ее вам в жены, – объяснил толмач.
Она была худа, для татарки высока ростом, упиралась, закрывала лицо платком, но ее подвели к Рибасу, заставили кланяться.
– Поздравляю, – сказал Виктор. – Сеньора хоть куда.
А сеньора, немного освоившись, принялась хлопотать у костра. Толмач объяснил, что она дочь грузинки из гарема местного князька, сбежавшего в Очаков, зовут ее Анаида, живет в селении из милости. За трапезой девочка прислуживала, принесла миску с водой, чтобы господин землевладелец совершил омовение. Рибас подарил ей золотой и они уехали в Севастополь, где Войнович пригласил их сопутствовать ему в крейсерстве между Ахтиаром и Козловым. Дом графа был на противоположной стороне от Севастопольской пристани. После завтрака друзья вместе с Войновичем на гребном катере приплыли к пристани, где дежурный офицер доложил, что утром солдаты поймали татарку, которая то что-то высматривала на верфи, то заглядывала в окна казенных домов. А окликнули – пыталась бежать.
– Я ее расспрашивал – молчит, – сказал дежурный офицер. – Велел запереть ее в якорном сарае.
– Пусть посидит, – сказал Войнович – Вернемся – расспросим.
– Золотой рубль при ней нашли, – сказал офицер.
Виктор и Рибас переглянулись.
– Сеньор, не вашу ли это жену в якорной сарай посадили? – засмеялся Виктор.
Да, это была испуганная, покорная, обрадованная спасением Анаида. Войнович, узнав ее обстоятельства, отправил ее в свой дом на попечение жены. Вернулись они через полмесяца, так как продлили свое крейсерство до самой Кинбурнской косы. Во время обеда жена Войновича ввела в столовую девушку, в которой было невозможно узнать несчастную Анаиду. Перед пораженными гостями предстала стройная, темноволосая синеглазая красавица.
– Добрый день, – сказала она, тщательно выговаривая слова, и смутилась, потупила взор. Мужчины онемели, а жена Войновича, смеясь, сказала:
– Она не только красавица, но и умница. Все хватает на лету. Вы когда уезжаете, Осип Михайлович?
– Через пару дней, – ответил Рибас, а жена Войновича перешал на французский:
– Она считает, что обязана всюду следовать за вами. Но уж вы ей скажите, чтобы она оставалась здесь. А еще лучше – прикажите. Мы к ней привыкли.
С чувством сожаления полковник исполнил все, что от него требовалось. А через год Виктор привез Анаиду в Новоселицу.
– Так уж пришлось, – сказал он. – Она объявила, что уедет к вам сама.
Вот так и появилось в жизни Рибаса это поразительно нежное и пугливое существо. Способностей она была необыкновенных. Довольно бойко говорила по-русски и даже вставляла в свою речь французские заученные фразы. Но что оставалось делать? Рибас поселил ее в доме полкового капельмейстера, и Айя, как девушку по-домашнему звали Войновичи, учила с капельмейстером грамоту, читала, вела хозяйство и была счастлива, когда господин полковник брал ее с собой на прогулки. Полковые офицеры оказывали ей особое почтение. Не было ни одной ярмарки, с которой ей не привозили подарки. Когда Рибас болел и не мог есть из-за воспаленного простудой горла, Айя грела на кухне мешочки с песком, несла их полковнику и сидела на полу возле постели, а смотрела на Рибаса так, что он начинал понимать древний обычай, когда цветущая жена почитала за счастье быть заживо погребенной вместе с умершим воином.
Полковые романы – отнюдь не редкость. И Рибас ездил с офицерами на приемы в окрестные имения, где в провинциальных жеманницах недостатка не ощущалось. Молодая вдова Катрин Васильчина, владелица имения под Новоселицей, жила в нем с тетушками и молоденькими наперсницами. Офицеры благоговели перед Катрин, а ее фантазиям удержу не было. То объявлялась охота на степных лисиц с помощью луков. То предлагалось найти в стогу сена записку Катрин, и офицеры дружно брались за дело.
– Зачем вы предложили им это? – спрашивал Рибас.
– Награда – мой поцелуй, – смеялась обольстительница. – А заодно они переворошат сено и оно высохнет.
– Кому же адресована записка?
– Вам, всем и никому, – отвечала Катрин. – В ней всего лишь строка из Овидия.
Тайные офицерские романы в степной провинции ни для кого не составляли секрета. Но Анаида, Айя, Аида, Наяда, как он ее называл, любила Рибаса открыто, страстно, выказывала ему преданность, не стесняясь никого, и связь с ней господина полковника приняли в Новоселице как нечто само собой разумеющееся, и девушка расцвела в непосредственную, обаятельную, прелестную женщину, которая могла бы составить счастье любому, даже светскому человеку. «Что стало бы с ней в татарском селении Биюк-Сюрен, не появись я там почти случайно?» – спрашивал себя Рибас. Но здесь же задавал себе и другой вопрос: «Что будет с ней, когда моя жизнь переменится, когда я уеду в Петербург?»
Полковой священник отец Михаил крестил девушку, дал ей имя Анна, отчество выбрал по своему имени – Михайловна, а фамилию записал Князева, узнав, что мать ее была женой князя. Сколько ей было лет, она не знала, но священник, взглянув на высокую грудь девушки, женский стан, тут же и определил: «Семнадцатый год девка без православной веры живет».
В конце декабря, уезжая в Кременчуг, Рибас ощутил неожиданную холодность любящей его женщины. Она не знала, что он скоро уедет, и ее отчужденность нельзя было объяснить ревностью. На его расспросы не отвечала, почти не бывала у него. Но теперь, возвращаясь после почти трехмесячного отсутствия, Рибас почувствовал радостную приподнятость от предстоящей встречи, клял себя за невнимательность к преданной Наяде и решил в предстоящий поход полка в Кременчуг взять Айю с собой.
В Новоселице дежурный премьер-майор Карл Вильсен доложил, что в полку все спокойно, но случилось три происшествия. Конник первого эскадрона напился пьян и его нашли замерзшим на берегу Кильчени. Двое солдат силой напоили до смерти поляка, привезшего бочку водки, и оправдывались тем, что водка была, как вода, а шинкарь продавал ее, как крепкую двойную: вот и попробовали на нем ее крепость. Унтер Савельев, бывший на постое в семье ремесленника-грека, вдруг переломал у хозяев всю мебель и стал рубить стены. Содержится под арестом и не помнит того, что творил.
Уже дней десять Рибаса ожидало письмо из Петербурга, от жены, и он удивился: почему письмо не попало к нему в Кременчуге. Послание Насти он отложил на потом, назначил на завтра офицерский сбор и поспешил к Айе. Но на крыльце его догнал Карл Вильсен и сказал по-русски с акцентом:
– Уефала Анья. В началье генваря уефала. До сих пор нет.
Как? Куда уехала?… Но расспрашивать офицера Рибас не стал, заставил себя улыбнуться и сказал:
– Да. Я знаю.
Подробности он узнал через четверть часа, когда вошел в дом капельмейстера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68