Благодаря ему Кеи ощущал себя настоящим промышленником. Что касается вложений в новый цех “Спешл Стил”, то Намака пошли на это в расчете на стратегическое решение считавшегося непогрешимым министерства внешней торговли и промышленности. МВТП разработало план, в случае реализации которого еще в начале 70-х годов Япония заняла бы лидирующее положение в мировой аэрокосмической промышленности. Ключевым звеном этого престижного проекта стал цех специальных сплавов “Намака Корпорейшн”, о чем говорилось в многочисленных речах, произнесенных рядом министров и политиков.
Но план этот ни к чему не привел. Несмотря на то, что налицо были некоторые успехи, правда довольно скромные, американцы по-прежнему оставались монополистами в космосе. Европа, традиционно считавшаяся довольно отсталой в этой области, на самом деле наступала им на пятки и прочно занимала второе место.
Иными словами, то, что для МВТП было всего лишь крупным разочарованием, для “Намака” означало настоящую катастрофу. Несколько оборонных контрактов могли продлить агонию, но спасти завод они были бессильны.
Прорыв этот невозможно было ликвидировать путем легальных коммерческих операций. Единственный шанс, который видели Гото и Фумио, заключался в продаже наиболее секретной продукции, выпускавшейся “Намака Спешл Стил”. Проект “Цунами” был связан с производством оборудования для заводов, на которых можно было бы изготавливать ядерное оружие. Продажа его Северной Корее была незаконной и полностью противоречила принятым соглашениям, однако сулила небывалый приток наличности.
После смерти Ходамы сделка с Северной Кореей оказалась единственным, что могло спасти от гибели империю Намака. Дело обстояло именно так.
— Мне кажется, не стоит огорчать председателя нашими подсчетами, — сказал Фумио. — У него голова и так слишком занята.
Гото согласно кивнул. Он понимал, как важно, чтобы Кеи Намака ни о чем не догадывался и не беспокоился. Его уверенный динамизм в качестве председателя Совета директоров корпорации был как нельзя более кстати, когда приходилось иметь дело с институтами власти. Пока не стоило подрывать его уверенность и расстраивать его неприятными подробностями. Да и в любом случае для Кеи Намака, который с трудом мог прочесть мангу — комикс для взрослых о приключениях ниндзя, бухгалтерский баланс и прогноз движения наличных денег были непостижимы.
Гото никогда не принадлежал к якудза в полном смысле этого слова, поэтому перед ним не вставал вопрос о том, чтобы покрыть все свое тело соответствующей татуировкой. Тем не менее, еще в молодости он открыл для себя одну простую истину, которую он вытатуировал на груди японской азбукой канджи. Скромный дизайн татуировки казался весьма необычным; отчасти потому, что для удобства самого Гото девиз этот был расположен так, что прочесть его можно было только глядя в зеркало.
Изящно вытатуированные буквы гласили: “НАЛИЧНЫЕ ПРАВЯТ МИРОМ”.
Глава 12
Западная Ирландия, 17 февраля
Килмара медленно ехал на “лендровере” по грунтовой дороге, направляясь к побережью. Наконец машина подъехала к поросшему травой откосу и остановилась. Дальше пролегала лишь короткая и крутая тропка, которая огибала торчащие скалы и вела к узкому песчаному пляжу у самого моря. На фоне высоких гор побережья песчаная полоса у самой воды казалась бесконечно длинной и извилистой.
Килмара и Кэтлин вышли из машины. Еще вчера на побережье бушевал ветер ураганной силы, достигавший скорости восьмидесяти миль в час. Сегодня же легкий атлантический бриз едва дул, и волны казались ленивыми и спокойными.
У самой воды влажный песок был достаточно плотным, и идти по нему было приятно. Время от времени они останавливались, рассматривая кучи принесенного штормом плавника, любуясь необычными камнями или яркими раковинами. По небу быстро плыли белые облака, и яркое солнце то появлялось, то снова пряталось. Прохладный свежий воздух бодрил.
Килмара остановился и оглянулся назад. Они прошли примерно около полумили, но никто из них не нарушил молчания. Две цепочки следов, протянувшихся до самых скал, где Килмара оставил машину, были хорошо видны на влажном песке. Кроме них, на пляже никого не было; позади виднелись только отпечатки их ног, и впереди побережье было пустынным и безлюдным.
— Я побывал в половине стран мира, — с чувством сказал Килмара, — я видел удивительную природу и волшебные пейзажи, но мне почему-то кажется, что ничто не может сравниться с Ирландией. Эта страна проникает в самую душу, очаровывает тебя, и потом ты не можешь забыть ее всю жизнь. Даже если приходится куда-то уезжать, какая-то чувствительная струна внутри тебя зовет вернуться обратно. В здешней природе есть что-то уникальное, незабываемое. И конечно, самая красивая часть Ирландии — запад.
Кэтлин посмотрела на Килмару с легким удивлением. Она никак не ожидала, что генерал может быть романтиком в душе. Она не часто сталкивалась с ним, но он всегда казался ей олицетворением власти и силы, грозным и иногда пугающим, особенно когда Килмара надевал форму и появлялся в коридорах госпиталя в окружении своих вооруженных до зубов рейнджеров.
Сейчас, когда они были вдвоем, Килмара, одетый в простой гражданский костюм, казался Кэтлин более доступным. Он выглядел совсем как обычный человек, с которым можно говорить обо всем; генерал перестал существовать, и рядом с ней шагал по песку приятный мужчина, который — она чувствовала это — мог стать ей надежным товарищем.
— Генерал-романтик, — сказала Кэтлин с улыбкой. — Один наш общий знакомый — тоже романтик — как-то говорил мне нечто подобное.
Килмара мягко засмеялся.
— Я не всегда такой, — сказал он. — Со мной это случается довольно редко. По природе своей я — скучный практик, я вижу мир таким, каков он есть, и не рассчитываю, что мне удастся его изменить. Хьюго — вот кто настоящий романтик. Он даже еще хуже, чем просто романтик, он к тому же еще и идеалист. Он верит в то, что многие вещи можно и нужно изменить к лучшему, он верит в честь, верность и долг. Именно поэтому он так часто попадает в беду. И все же я иногда завидую ему. Иногда он может быть смертельно опасным и безжалостным сукиным сыном, но, в сущности, он — добрый человек.
— А вы — нет?
Килмара ответил не сразу. Он думал о Сасаде, о наркотиках, сенсорной ампутации и прочих страшных методах допроса, о том, что они сделали с японцем, чтобы заставить его говорить.
Сасада заговорил, но лишь ценой полной потери рассудка.
Теперь он пускал слюни, похрюкивал и бессвязно бормотал и ходил под себя, превратившись в полного идиота.
— Нет, — сказал Килмара. — Мир, в котором я живу, требует от меня иных качеств, и, сдается мне, они у меня есть. Увы, доброта среди них отнюдь не на первом месте.
У Кэтлин появилось такое ощущение, как будто все, что она только что выслушала, относится к чему-то другому и является не просто высказанными вслух сомнениями, которые время от времени посещают любого чловека. Казалось, Килмара сокрушается по поводу чего-то неприятного, что он сделал недавно или вынужден делать до сих пор.
Кэтлин чуть заметно вздрогнула. Мир Килмары был жестоким и страшным, а он прожил в нем всю свою жизнь. Насилие извращало все человеческие ценности и заменяло их чем-то неприятным и жутким. Как мог человек жить в таком мире и не поддаться ему?
А потом Кэтлин подумала о том, что она, скорее всего, не права. Насилие и жестокость были реальностью современного мира, и большинство людей жили в относительном покое лишь благодаря таким людям, как ее сегодняшний немногословный спутник. “Без таких людей, как Медведь и Килмара, — напомнила она себе, — меня бы тоже не было в живых”.
Кэтлин дружеским жестом взяла Килмару за руку.
— Вы добрый человек, — сказала она задумчиво. — И лучший друг Хьюго.
Кэтлин не виделась с Фицдуэйном со дня побоища в госпитале. На время расследования ее перевезли в другую больницу и через неделю выпустили. Ее раны оказались несерьезными и теперь уже почти зажили. Потом были похороны отца, потом Кэтлин некоторое время ухаживала за матерью, которая теперь осталась одна и очень нуждалась в присмотре. И конечно, осталось сильное потрясение, которое — Кэтлин знала — пройдет не так скоро. Возможно, понадобится несколько лет, чтобы она полностью оправилась.
По правде говоря, ей трудно было разобраться в чувствах, которые она испытывала к Фицдуэйну теперь.
Пусть косвенно, но это он был причиной всех этих страшных событий. Она понимала, что он в этом не виноват, но, вспоминая о смерти отца, она по ассоциации вспоминала Фицдуэйна и наоборот. Если бы она никогда с ним не встречалась, то и отец ее был бы все еще жив, и мать не страдала бы от нервного срыва.
— Как он там? — спросила она. Несмотря ни на что, она скучала по Фицдуэйну, и теперь ее охватило сильнейшее желание быть рядом с ним. Одновременно она пребывала в растерянности. У Фицдуэйна был сын от другой женщины, и вся его жизнь протекала под знаком такой опасности, от которой любой здравомыслящий человек бежал бы как от чумы.
С другой стороны, Фицдуэйн был наиболее привлекательным мужчиной из всех, кого Кэтлин когда-либо встречала, поэтому избегать его она бы не смогла. Тем не менее, она боялась быть с ним, боялась той боли, которую могло причинить ей тесное общение. Опасность, которая грозила Фицдуэйну, страшила и ее: воспоминания о Сасаде и Мак-Гонигэле еще не потускнели в ее памяти. Бывало, что Кэтлин засыпала с трудом, и ей не всегда удавалось сосредоточиться, а иногда Кэтлин ловила себя на том, что обливается потом и дрожит без всякой видимой причины.
— Ворчит, — с удовольствием ответил Килмара, но тут же посерьезнел. — В последние два года Хьюго занимался исключительно тем, что воспитывал Бутса и отстраивал свой замок. Иногда он выполнял кое-какую работу для рейнджеров, однако ни во что не углублялся серьезно. Во всяком случае, казалось, что ни одно дело не способно было увлечь его с головой. Наверное, ему просто необходим был небольшой отдых, прежде чем подвернется что-то новое. Когда-то он покончил с войной, повесил на гвоздь свои фотоаппараты, однако никакой замены этому он так и не смог найти. Мне даже казалось, что ему не хватает цели в жизни.
— Разве строить дом и растить сына не цель? — с некоторым раздражением перебила Кэтлин. Килмара рассмеялся.
— Туше! — сказал он.
Кэтлин остановилась и принялась рассматривать пучок водорослей-ламинарий, выброшенных бурей. Водоросли были буро-коричневого цвета, с длинными, словно резиновыми стеблями и небольшими шариками на черенках, которые лопались при прикосновении. Запах йода напомнил ей о том, как она с родителями проводила летние каникулы на побережье. Она вспомнила надежное прикосновение отцовской руки, и ощущение отчаяния и невосполнимой потери с новой силой охватило ее. Слезы сами собой навернулись ей на глаза, и она часто-часто заморгала.
Килмара искоса поглядел на нее, заметил катящиеся по щекам слезы и, ни слова не говоря, обнял ее за плечи. В молчании они пошли дальше, и прошло довольно много времени, прежде чем они снова заговорили. Берег казался бесконечным, а далекий мыс был скрыт легкой туманной дымкой, и Кэтлин воображала, будто двое гуляют по облакам.
Когда Кэтлин решилась заговорить, она продолжила с того же места, на каком остановилась.
— А то, что его ранили… — спросила она. — Разве это не изменило его?
— Ранения и прочие серьезные увечья, как правило, помогают человеку сосредоточиться, — мрачно ответил Килмара. — Ты сама это увидишь. Некоторые падают духом и умирают, а некоторые, напротив, собирают все свои силы и возвращаются к жизни с новой энергией, словно осознав, как мало времени отпущено человеку и как важно сделать все то, что он должен.
— Да, Хьюго настоящий боец, — с нажимом произнесла Кэтлин.
— И в этом есть своя ирония, — подхватил Килмара. — Он прилагает титанические усилия, чтобы вернуться в мир живых, делает все возможное, насколько это в человеческих силах при его ранениях, но…
Он не договорил и неожиданно рассмеялся.
— Что? — нетерпеливо спросила Кэтлин.
— Когда случается что-то такое, в чем он ну просто никак не может винить себя — например, налет на госпиталь, — Хьюго испытывает сильнейший приступ подавленности и хандры. Такой, что в течение пяти дней он не в состоянии делать ровным счетом ничего, — пояснил Килмара и посмотрел на Кэтлин. — Мне кажется, он скучает без тебя.
Кэтлин долго не отвечала. Щеки ее слегка пощипывало от дувшего с моря ветра и соленой морской влаги. Ей стало жаль Фицдуэйна, и она подумала, что Килмара был намеренно жесток.
— Он чувствует свою ответственность, — сказала она наконец. — Террористы целились в него, но погибли другие люди. Это не может не причинять ему бель.
— Ну, сейчас-то он вполне оправился, — откликнулся Килмара. — И злится на себя за то, что потратил столько времени даром. Поэтому я и сказал, что он в ворчливом настроении.
Кэтлин засмеялась, и ее смех оказался настолько заразительным, что вскоре оба они смеялись, продолжая рука об руку брести по бесконечному песчаному берегу.
По мнению Фицдуэйна, самым неприятным последствием его ранений — а он считал, что именно его мнение самое квалифицированное, ведь пострадало-то его тело — был внешний фиксатор, который бригада хирургов-ортопедов решила использовать, чтобы излечить раздробленную бедренную кость. К счастью, это было временной мерой.
В кость бедра вставили крест-накрест четыре титановые спицы — две над переломом, и две — под ним. Спицы эти торчали прямо из ноги, что само по себе было неприятно. Концы спиц скрепили между собой перекрещивающимися растяжками, и вся конструкция напоминала Фицдуэйну строительные леса, выстроенные вокруг ноги. Нога его стала похожа на механическую конечность робота из фантастического боевика, а Фицдуэйн предпочитал оставаться человеком.
Хирурги между тем были исключительно довольны и откровенно гордились делом своих рук.
— Преимущество внешней фиксации перед фиксацией внутренней заключается в том, что она практически исключает возможность заражения, — сказал Фицдуэйну их глава, разглядывая рентгеновский снимок Фицдуэйновского бедра с таким интересом, с каким нормальный мужчина мог бы рассматривать центральный разворот журнала “Плэйбой”.
— Все это замечательно, — возразил Фицдуэйн, — но из-за этой штуки я становлюсь похож на недостроенную Эйфелеву башню. А как это выглядит со стороны?
Хирург успокоительно осклабился.
— Это всего лишь небольшое неудобство, — заверил он Фицдуэйна. — Вам совершенно не о чем беспокоиться.
Довольно скоро Фицдуэйн обнаружил, что понятие “небольшого неудобства” имеет весьма относительный характер. Внешняя фиксация была в высшей степени неудобна. Во-первых, несмотря на регулярные перевязки и уход, те места, где вонзались в его плоть спицы, постоянно болели, отчего Фицдуэйн пребывал в неизменно раздраженном настроении. Стоило ему неосторожно зацепить фиксатор, как кожа лопалась и начинала саднить. Во-вторых, якобы для того чтобы помочь ему уснуть, на ночь вокруг его ноги устанавливалась специальная клеть, чтобы он не запутался в одеяле всеми этими спицами и винтами.
— Вы сможете начинать ходить сразу после того, как мы установим внешний фиксатор, — сказал ему хирург. — Регулярные упражнения чрезвычайно важны.
Фицдуэйн же, богатое воображение которого было его настоящим проклятием, живо представлял себе свое раздробленное бедро чуть не во всех анатомических подробностях и поэтому поначалу ему было страшно даже подумать о том, чтобы встать на искалеченную ногу. Впрочем, в этом вопросе ему не было предоставлено свободы выбора.
На четвертый день он приступил к динамическим упражнениям.
На пятый день ему помогли подняться с кровати, и он, опираясь на четырехколесный каркас, к своему восторгу, сделал первые двадцать шагов.
Поначалу ему было страшно, потом он начал чувствовать себя неуклюжим и неловким. Из груди у него все еще торчали дренажные трубки. Врачи сказали Фицдуэйну, что его осторожные передвижения пока что не ходьба, а видимость ходьбы. Но что бы они ни говорили, начало было положено.
В конце первой недели дренаж из груди убрали: На вторую неделю Фицдуэйн оставил свою тележку и освоил костыли. К началу третьей недели он уже мог преодолевать расстояние в пятьдесят ярдов за один присест, и с каждым днем его настроение улучшалось.
Через два с половиной месяца Фицдуэйна снова посетил хирург, который при виде рентгеновского снимка бедра Фицдуэйна пришел в совершенно неприличный восторг.
— Вам очень повезло, Хьюго, — заявил он, — что покушавшиеся использовали дозвуковые боеприпасы. Ваша бедренная кость пострадала довольно сильно, но могло быть намного хуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Но план этот ни к чему не привел. Несмотря на то, что налицо были некоторые успехи, правда довольно скромные, американцы по-прежнему оставались монополистами в космосе. Европа, традиционно считавшаяся довольно отсталой в этой области, на самом деле наступала им на пятки и прочно занимала второе место.
Иными словами, то, что для МВТП было всего лишь крупным разочарованием, для “Намака” означало настоящую катастрофу. Несколько оборонных контрактов могли продлить агонию, но спасти завод они были бессильны.
Прорыв этот невозможно было ликвидировать путем легальных коммерческих операций. Единственный шанс, который видели Гото и Фумио, заключался в продаже наиболее секретной продукции, выпускавшейся “Намака Спешл Стил”. Проект “Цунами” был связан с производством оборудования для заводов, на которых можно было бы изготавливать ядерное оружие. Продажа его Северной Корее была незаконной и полностью противоречила принятым соглашениям, однако сулила небывалый приток наличности.
После смерти Ходамы сделка с Северной Кореей оказалась единственным, что могло спасти от гибели империю Намака. Дело обстояло именно так.
— Мне кажется, не стоит огорчать председателя нашими подсчетами, — сказал Фумио. — У него голова и так слишком занята.
Гото согласно кивнул. Он понимал, как важно, чтобы Кеи Намака ни о чем не догадывался и не беспокоился. Его уверенный динамизм в качестве председателя Совета директоров корпорации был как нельзя более кстати, когда приходилось иметь дело с институтами власти. Пока не стоило подрывать его уверенность и расстраивать его неприятными подробностями. Да и в любом случае для Кеи Намака, который с трудом мог прочесть мангу — комикс для взрослых о приключениях ниндзя, бухгалтерский баланс и прогноз движения наличных денег были непостижимы.
Гото никогда не принадлежал к якудза в полном смысле этого слова, поэтому перед ним не вставал вопрос о том, чтобы покрыть все свое тело соответствующей татуировкой. Тем не менее, еще в молодости он открыл для себя одну простую истину, которую он вытатуировал на груди японской азбукой канджи. Скромный дизайн татуировки казался весьма необычным; отчасти потому, что для удобства самого Гото девиз этот был расположен так, что прочесть его можно было только глядя в зеркало.
Изящно вытатуированные буквы гласили: “НАЛИЧНЫЕ ПРАВЯТ МИРОМ”.
Глава 12
Западная Ирландия, 17 февраля
Килмара медленно ехал на “лендровере” по грунтовой дороге, направляясь к побережью. Наконец машина подъехала к поросшему травой откосу и остановилась. Дальше пролегала лишь короткая и крутая тропка, которая огибала торчащие скалы и вела к узкому песчаному пляжу у самого моря. На фоне высоких гор побережья песчаная полоса у самой воды казалась бесконечно длинной и извилистой.
Килмара и Кэтлин вышли из машины. Еще вчера на побережье бушевал ветер ураганной силы, достигавший скорости восьмидесяти миль в час. Сегодня же легкий атлантический бриз едва дул, и волны казались ленивыми и спокойными.
У самой воды влажный песок был достаточно плотным, и идти по нему было приятно. Время от времени они останавливались, рассматривая кучи принесенного штормом плавника, любуясь необычными камнями или яркими раковинами. По небу быстро плыли белые облака, и яркое солнце то появлялось, то снова пряталось. Прохладный свежий воздух бодрил.
Килмара остановился и оглянулся назад. Они прошли примерно около полумили, но никто из них не нарушил молчания. Две цепочки следов, протянувшихся до самых скал, где Килмара оставил машину, были хорошо видны на влажном песке. Кроме них, на пляже никого не было; позади виднелись только отпечатки их ног, и впереди побережье было пустынным и безлюдным.
— Я побывал в половине стран мира, — с чувством сказал Килмара, — я видел удивительную природу и волшебные пейзажи, но мне почему-то кажется, что ничто не может сравниться с Ирландией. Эта страна проникает в самую душу, очаровывает тебя, и потом ты не можешь забыть ее всю жизнь. Даже если приходится куда-то уезжать, какая-то чувствительная струна внутри тебя зовет вернуться обратно. В здешней природе есть что-то уникальное, незабываемое. И конечно, самая красивая часть Ирландии — запад.
Кэтлин посмотрела на Килмару с легким удивлением. Она никак не ожидала, что генерал может быть романтиком в душе. Она не часто сталкивалась с ним, но он всегда казался ей олицетворением власти и силы, грозным и иногда пугающим, особенно когда Килмара надевал форму и появлялся в коридорах госпиталя в окружении своих вооруженных до зубов рейнджеров.
Сейчас, когда они были вдвоем, Килмара, одетый в простой гражданский костюм, казался Кэтлин более доступным. Он выглядел совсем как обычный человек, с которым можно говорить обо всем; генерал перестал существовать, и рядом с ней шагал по песку приятный мужчина, который — она чувствовала это — мог стать ей надежным товарищем.
— Генерал-романтик, — сказала Кэтлин с улыбкой. — Один наш общий знакомый — тоже романтик — как-то говорил мне нечто подобное.
Килмара мягко засмеялся.
— Я не всегда такой, — сказал он. — Со мной это случается довольно редко. По природе своей я — скучный практик, я вижу мир таким, каков он есть, и не рассчитываю, что мне удастся его изменить. Хьюго — вот кто настоящий романтик. Он даже еще хуже, чем просто романтик, он к тому же еще и идеалист. Он верит в то, что многие вещи можно и нужно изменить к лучшему, он верит в честь, верность и долг. Именно поэтому он так часто попадает в беду. И все же я иногда завидую ему. Иногда он может быть смертельно опасным и безжалостным сукиным сыном, но, в сущности, он — добрый человек.
— А вы — нет?
Килмара ответил не сразу. Он думал о Сасаде, о наркотиках, сенсорной ампутации и прочих страшных методах допроса, о том, что они сделали с японцем, чтобы заставить его говорить.
Сасада заговорил, но лишь ценой полной потери рассудка.
Теперь он пускал слюни, похрюкивал и бессвязно бормотал и ходил под себя, превратившись в полного идиота.
— Нет, — сказал Килмара. — Мир, в котором я живу, требует от меня иных качеств, и, сдается мне, они у меня есть. Увы, доброта среди них отнюдь не на первом месте.
У Кэтлин появилось такое ощущение, как будто все, что она только что выслушала, относится к чему-то другому и является не просто высказанными вслух сомнениями, которые время от времени посещают любого чловека. Казалось, Килмара сокрушается по поводу чего-то неприятного, что он сделал недавно или вынужден делать до сих пор.
Кэтлин чуть заметно вздрогнула. Мир Килмары был жестоким и страшным, а он прожил в нем всю свою жизнь. Насилие извращало все человеческие ценности и заменяло их чем-то неприятным и жутким. Как мог человек жить в таком мире и не поддаться ему?
А потом Кэтлин подумала о том, что она, скорее всего, не права. Насилие и жестокость были реальностью современного мира, и большинство людей жили в относительном покое лишь благодаря таким людям, как ее сегодняшний немногословный спутник. “Без таких людей, как Медведь и Килмара, — напомнила она себе, — меня бы тоже не было в живых”.
Кэтлин дружеским жестом взяла Килмару за руку.
— Вы добрый человек, — сказала она задумчиво. — И лучший друг Хьюго.
Кэтлин не виделась с Фицдуэйном со дня побоища в госпитале. На время расследования ее перевезли в другую больницу и через неделю выпустили. Ее раны оказались несерьезными и теперь уже почти зажили. Потом были похороны отца, потом Кэтлин некоторое время ухаживала за матерью, которая теперь осталась одна и очень нуждалась в присмотре. И конечно, осталось сильное потрясение, которое — Кэтлин знала — пройдет не так скоро. Возможно, понадобится несколько лет, чтобы она полностью оправилась.
По правде говоря, ей трудно было разобраться в чувствах, которые она испытывала к Фицдуэйну теперь.
Пусть косвенно, но это он был причиной всех этих страшных событий. Она понимала, что он в этом не виноват, но, вспоминая о смерти отца, она по ассоциации вспоминала Фицдуэйна и наоборот. Если бы она никогда с ним не встречалась, то и отец ее был бы все еще жив, и мать не страдала бы от нервного срыва.
— Как он там? — спросила она. Несмотря ни на что, она скучала по Фицдуэйну, и теперь ее охватило сильнейшее желание быть рядом с ним. Одновременно она пребывала в растерянности. У Фицдуэйна был сын от другой женщины, и вся его жизнь протекала под знаком такой опасности, от которой любой здравомыслящий человек бежал бы как от чумы.
С другой стороны, Фицдуэйн был наиболее привлекательным мужчиной из всех, кого Кэтлин когда-либо встречала, поэтому избегать его она бы не смогла. Тем не менее, она боялась быть с ним, боялась той боли, которую могло причинить ей тесное общение. Опасность, которая грозила Фицдуэйну, страшила и ее: воспоминания о Сасаде и Мак-Гонигэле еще не потускнели в ее памяти. Бывало, что Кэтлин засыпала с трудом, и ей не всегда удавалось сосредоточиться, а иногда Кэтлин ловила себя на том, что обливается потом и дрожит без всякой видимой причины.
— Ворчит, — с удовольствием ответил Килмара, но тут же посерьезнел. — В последние два года Хьюго занимался исключительно тем, что воспитывал Бутса и отстраивал свой замок. Иногда он выполнял кое-какую работу для рейнджеров, однако ни во что не углублялся серьезно. Во всяком случае, казалось, что ни одно дело не способно было увлечь его с головой. Наверное, ему просто необходим был небольшой отдых, прежде чем подвернется что-то новое. Когда-то он покончил с войной, повесил на гвоздь свои фотоаппараты, однако никакой замены этому он так и не смог найти. Мне даже казалось, что ему не хватает цели в жизни.
— Разве строить дом и растить сына не цель? — с некоторым раздражением перебила Кэтлин. Килмара рассмеялся.
— Туше! — сказал он.
Кэтлин остановилась и принялась рассматривать пучок водорослей-ламинарий, выброшенных бурей. Водоросли были буро-коричневого цвета, с длинными, словно резиновыми стеблями и небольшими шариками на черенках, которые лопались при прикосновении. Запах йода напомнил ей о том, как она с родителями проводила летние каникулы на побережье. Она вспомнила надежное прикосновение отцовской руки, и ощущение отчаяния и невосполнимой потери с новой силой охватило ее. Слезы сами собой навернулись ей на глаза, и она часто-часто заморгала.
Килмара искоса поглядел на нее, заметил катящиеся по щекам слезы и, ни слова не говоря, обнял ее за плечи. В молчании они пошли дальше, и прошло довольно много времени, прежде чем они снова заговорили. Берег казался бесконечным, а далекий мыс был скрыт легкой туманной дымкой, и Кэтлин воображала, будто двое гуляют по облакам.
Когда Кэтлин решилась заговорить, она продолжила с того же места, на каком остановилась.
— А то, что его ранили… — спросила она. — Разве это не изменило его?
— Ранения и прочие серьезные увечья, как правило, помогают человеку сосредоточиться, — мрачно ответил Килмара. — Ты сама это увидишь. Некоторые падают духом и умирают, а некоторые, напротив, собирают все свои силы и возвращаются к жизни с новой энергией, словно осознав, как мало времени отпущено человеку и как важно сделать все то, что он должен.
— Да, Хьюго настоящий боец, — с нажимом произнесла Кэтлин.
— И в этом есть своя ирония, — подхватил Килмара. — Он прилагает титанические усилия, чтобы вернуться в мир живых, делает все возможное, насколько это в человеческих силах при его ранениях, но…
Он не договорил и неожиданно рассмеялся.
— Что? — нетерпеливо спросила Кэтлин.
— Когда случается что-то такое, в чем он ну просто никак не может винить себя — например, налет на госпиталь, — Хьюго испытывает сильнейший приступ подавленности и хандры. Такой, что в течение пяти дней он не в состоянии делать ровным счетом ничего, — пояснил Килмара и посмотрел на Кэтлин. — Мне кажется, он скучает без тебя.
Кэтлин долго не отвечала. Щеки ее слегка пощипывало от дувшего с моря ветра и соленой морской влаги. Ей стало жаль Фицдуэйна, и она подумала, что Килмара был намеренно жесток.
— Он чувствует свою ответственность, — сказала она наконец. — Террористы целились в него, но погибли другие люди. Это не может не причинять ему бель.
— Ну, сейчас-то он вполне оправился, — откликнулся Килмара. — И злится на себя за то, что потратил столько времени даром. Поэтому я и сказал, что он в ворчливом настроении.
Кэтлин засмеялась, и ее смех оказался настолько заразительным, что вскоре оба они смеялись, продолжая рука об руку брести по бесконечному песчаному берегу.
По мнению Фицдуэйна, самым неприятным последствием его ранений — а он считал, что именно его мнение самое квалифицированное, ведь пострадало-то его тело — был внешний фиксатор, который бригада хирургов-ортопедов решила использовать, чтобы излечить раздробленную бедренную кость. К счастью, это было временной мерой.
В кость бедра вставили крест-накрест четыре титановые спицы — две над переломом, и две — под ним. Спицы эти торчали прямо из ноги, что само по себе было неприятно. Концы спиц скрепили между собой перекрещивающимися растяжками, и вся конструкция напоминала Фицдуэйну строительные леса, выстроенные вокруг ноги. Нога его стала похожа на механическую конечность робота из фантастического боевика, а Фицдуэйн предпочитал оставаться человеком.
Хирурги между тем были исключительно довольны и откровенно гордились делом своих рук.
— Преимущество внешней фиксации перед фиксацией внутренней заключается в том, что она практически исключает возможность заражения, — сказал Фицдуэйну их глава, разглядывая рентгеновский снимок Фицдуэйновского бедра с таким интересом, с каким нормальный мужчина мог бы рассматривать центральный разворот журнала “Плэйбой”.
— Все это замечательно, — возразил Фицдуэйн, — но из-за этой штуки я становлюсь похож на недостроенную Эйфелеву башню. А как это выглядит со стороны?
Хирург успокоительно осклабился.
— Это всего лишь небольшое неудобство, — заверил он Фицдуэйна. — Вам совершенно не о чем беспокоиться.
Довольно скоро Фицдуэйн обнаружил, что понятие “небольшого неудобства” имеет весьма относительный характер. Внешняя фиксация была в высшей степени неудобна. Во-первых, несмотря на регулярные перевязки и уход, те места, где вонзались в его плоть спицы, постоянно болели, отчего Фицдуэйн пребывал в неизменно раздраженном настроении. Стоило ему неосторожно зацепить фиксатор, как кожа лопалась и начинала саднить. Во-вторых, якобы для того чтобы помочь ему уснуть, на ночь вокруг его ноги устанавливалась специальная клеть, чтобы он не запутался в одеяле всеми этими спицами и винтами.
— Вы сможете начинать ходить сразу после того, как мы установим внешний фиксатор, — сказал ему хирург. — Регулярные упражнения чрезвычайно важны.
Фицдуэйн же, богатое воображение которого было его настоящим проклятием, живо представлял себе свое раздробленное бедро чуть не во всех анатомических подробностях и поэтому поначалу ему было страшно даже подумать о том, чтобы встать на искалеченную ногу. Впрочем, в этом вопросе ему не было предоставлено свободы выбора.
На четвертый день он приступил к динамическим упражнениям.
На пятый день ему помогли подняться с кровати, и он, опираясь на четырехколесный каркас, к своему восторгу, сделал первые двадцать шагов.
Поначалу ему было страшно, потом он начал чувствовать себя неуклюжим и неловким. Из груди у него все еще торчали дренажные трубки. Врачи сказали Фицдуэйну, что его осторожные передвижения пока что не ходьба, а видимость ходьбы. Но что бы они ни говорили, начало было положено.
В конце первой недели дренаж из груди убрали: На вторую неделю Фицдуэйн оставил свою тележку и освоил костыли. К началу третьей недели он уже мог преодолевать расстояние в пятьдесят ярдов за один присест, и с каждым днем его настроение улучшалось.
Через два с половиной месяца Фицдуэйна снова посетил хирург, который при виде рентгеновского снимка бедра Фицдуэйна пришел в совершенно неприличный восторг.
— Вам очень повезло, Хьюго, — заявил он, — что покушавшиеся использовали дозвуковые боеприпасы. Ваша бедренная кость пострадала довольно сильно, но могло быть намного хуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67