-
Как-то удивительно, что вы не живете одним домом, раз вы обе не
замужем
- Ах! Вы не знаете, какой у нее характер, а то бы не
удивлялись. Я попыталась было, когда переехала в Кройдон, и мы
жили вместе до недавнего времени - всего месяца два прошло,
как мы расстались. Не хочется говорить плохое про родную
сестру, но она, Сара, всегда лезет не в свое дело и
привередничает.
- Вы говорите, что она поссорилась с вашими
ливерпульскими родственниками?
- Да, а одно время они были лучшими друзьями. Она даже
поселилась там, чтобы быть рядом с ними. А теперь не знает, как
покрепче обругать Джима Браунера. Последние полгода, что она
жила здесь, она только и говорила, что о его пьянстве и
скверных привычках. Наверно, он поймал ее на какой-нибудь
сплетне и сказал ей пару теплых слов; ну, тут все и началось.
- Благодарю вас, мисс Кушинг, - сказал Холмс, вставая и
откланиваясь. - Ваша сестра Сара живет, кажется, в
Уоллингтоне, на Нью-стрит? Всего хорошего, мне очень жаль, что
пришлось вас побеспокоить по делу, к которому, как вы и
говорите, вы не имеете никакого отношения.
Когда мы вышли на улицу, мимо проезжал кэб, и Холмс
окликнул его.
- Далеко ли до Уоллингтона? - спросил он.
- Всего около мили, сэр.
- Отлично. Садитесь, Уотсон. Надо ковать железо, пока
горячо. Хоть дело и простое, с ним связаны кое-какие
поучительные детали. Эй, остановитесь возле телеграфа, когда
будем проезжать мимо.
Холмс отправил короткую телеграмму и всю остальную часть
пути сидел в кэбе, развалившись и надвинув шляпу на нос, чтобы
защититься от солнца. Наш возница остановился у дома, похожего
на тот, который мы только что покинули. Мой спутник приказал
ему подождать, но едва он взялся за дверной молоток, как дверь
отворилась, и на пороге появился серьезный молодой джентльмен в
черном, с очень блестящим цилиндром в руке.
- Мисс Кушинг дома? - спросил Холмс.
- Мисс Сара Кушинг серьезно больна, - ответил тот. - Со
вчерашнего дня у нее появились симптомы тяжелого мозгового
заболевания. Как ее врач, я ни в коем случае не могу взять на
себя ответственность и пустить к ней кого-либо. Советую вам
зайти дней через десять.
Он надел перчатки, закрыл дверь и зашагал по улице.
- Ну что ж, нельзя - значит, нельзя, - бодро сказал
Холмс.
- Вероятно, она и не смогла бы, а то и не захотела бы
много вам сказать.
- А мне вовсе и не нужно, чтобы она мне что-нибудь
говорила. Я хотел только посмотреть на нее. Впрочем, по-моему,
у меня и так есть все, что надо... Отвезите нас в какой-нибудь
приличный отель, где можно позавтракать, а потом мы поедем к
нашему другу Лестрейду в полицейский участок.
Мы отлично позавтракали; за столом Холмс говорил только о
скрипках и с большим воодушевлением рассказал, как он за
пятьдесят пять шиллингов купил у одного еврея, торгующего
подержанными вещами на Тоттенхем-Корт-роуд, скрипку
Страдивариуса, которая стоила по меньшей мере пятьсот гиней. От
скрипок он перешел к Паганини, и мы около часа просидели за
бутылкой кларета, пока он рассказывал мне одну за другой
истории об этом необыкновенном человеке. Было уже далеко за
полдень, и жаркий блеск солнца сменился приятным мягким светом,
когда мы приехали в полицейский участок. Лестрейд ждал нас у
двери.
- Вам телеграмма, мистер Холмс, - сказал он.
- Ха, это ответ! - Он распечатал ее, пробежал глазами и
сунул в карман. - Все в порядке, - сказал он.
- Вы что-нибудь выяснили?
- Я выяснил все!
- Что? - Лестрейд посмотрел на него в изумлении. - Вы
шутите.
- Никогда в жизни не был серьезнее. Совершено ужасное
преступление, и теперь, мне кажется, я раскрыл все его детали.
- А преступник?
Холмс нацарапал несколько слов на обороте своей визитной
карточки и бросил ее Лестрейду.
- Вот о ком идет речь, - сказал он. - Произвести арест
можно будет самое раннее завтра вечером. Я просил бы вас не
упоминать обо мне в связи с этим делом, ибо я хочу, чтобы мое
имя называли только в тех случаях, когда разгадка преступления
представляет известную трудность. Идемте, Уотсон.
Мы зашагали к станции, а Лестрейд так и остался стоять,
восхищенно глядя на карточку, которую бросил ему Холмс.
- В этом деле, - сказал Шерлок Холмс, когда мы, закурив
сигары, беседовали вечером в нашей квартире на Бейкер-стрит, -
как и в расследованиях, которые вы занесли в свою хронику под
заглавиями "Этюд в багровых тонах" и "Знак четырех", мы были
вынуждены рассуждать в обратном порядке, идя от следствий к
причинам. Я написал Лестрейду с просьбой сообщить нам
недостающие подробности, которые он узнает только после того,
как возьмет преступника. А об этом можно не беспокоиться,
потому что, несмотря на полное отсутствие ума, он вцепится, как
бульдог, если поймет, что надо делать; эта-то цепкость и
помогла ему сделать карьеру в Скотленд-Ярде.
- Значит, вам еще не все ясно? - спросил я.
- В основном все. Мы знаем, кто совершил это
отвратительное преступление, хотя одна из жертв нам еще
неизвестна. Конечно, вы уже пришли к какому-то выводу.
- Очевидно, вы подозреваете этого Джима Браунера, стюарда
с ливерпульского парохода?
- О! Это больше чем подозрение.
- И все же я не вижу ничего, кроме весьма неопределенных
указаний.
- Напротив, по-моему, ничто не может быть яснее. Давайте
еще раз пройдем по основным этапам нашего расследования. Как вы
помните, мы подошли к делу абсолютно непредвзято, что всегда
является большим преимуществом. У нас не было заранее
построенной теории. Мы просто отправились туда, чтобы наблюдать
и делать выводы из наших наблюдений. Что мы увидели прежде
всего? Очень спокойную и почтенную женщину, судя по всему, не
имеющую никаких тайн, и фотографию, из которой я узнал, что у
нее есть две младших сестры. Тогда же у меня мелькнула мысль,
что коробка могла предназначаться одной из них. Но я оставил
эту мысль, решив, что подтвердить ее или опровергнуть еще
успею. Затем, как вы помните, мы пошли в сад и увидели
необычайное содержимое маленькой желтой коробки.
Веревка была такая, какой шьют паруса, и в нашем
расследовании сразу же запахло морем. Когда я заметил, что она
завязана распространенным морским узлом, что посылка была
отправлена из порта и что в мужском ухе сделан прокол для
серьги, а это чаще встречается у моряков, чем у людей
сухопутных, мне стало совершенно ясно, что всех актеров этой
трагедии надо искать поближе к кораблям и к морю.
Рассмотрев надпись на посылке, я обнаружил, что она
адресована мисс С. Кушинг. Самая старшая сестра была бы,
разумеется, просто мисс Кушинг, но хотя ее имя начинается на
"С", с этой же буквы могло начинаться имя и одной из двух
других. В таком случае расследование пришлось бы начинать
сначала, совсем на другой основе. Для того, чтобы выяснить это
обстоятельство, я и вернулся в дом. Я уже собирался заверить
мисс Кушинг, что, по-моему, здесь произошла ошибка, когда, как
вы, вероятно, помните, я внезапно умолк. Дело в том, что я
вдруг увидел нечто, страшно меня удивившее и в то же время
чрезвычайно сузившее поле нашего расследования.
Будучи медиком, Уотсон, вы знаете, что нет такой части
человеческого тела, которая была бы столь разнообразна, как
ухо. Каждое ухо, как правило, очень индивидуально и отличается
от всех остальных. В "Антропологическом журнале" за прошлый год
вы можете найти две мои статейки на эту тему. Поэтому я
осмотрел уши в коробке глазами специалиста и внимательно
отметил их анатомические особенности. Вообразите мое удивление,
когда, взглянув на мисс Кушинг, я понял, что ее ухо в точности
соответствует женскому уху, которое я только что изучал. О
совпадении не могло быть и речи. Передо мной была та же
несколько укороченная ушная раковина, с таким же широким
изгибом в верхней части, та же форма внутреннего хряща. Словом,
судя повеем важнейшим признакам, это было то же самое ухо.
Конечно, я сразу понял огромную важность этого открытия.
Ясно, что жертва находилась в кровном и, по-видимому, очень
близком родстве с мисс Кушинг. Я заговорил с ней о ее семье, и
вы помните, что она сразу сообщила нам ряд ценнейших
подробностей.
Во-первых, имя ее сестры Сара, и адрес ее до недавнего
времени был тот же самый, так что понятно, как произошла ошибка
и кому посылка предназначалась. Затем мы услышали об этом
стюарде, женатом на третьей сестре, и узнали, что одно время он
был очень дружен с мисс Сарой и та даже переехала в Ливерпуль,
чтобы быть ближе к Браунерам, но потом они поссорились. После
этой ссоры все отношения между ними прервались на несколько
месяцев, так что, если бы Браунер решил отправить посылку мисс
Саре, он, несомненно, послал бы ее по старому адресу.
И вот дело начало удивительным образом проясняться. Мы
узнали о существовании этого стюарда, человека
неуравновешенного, порывистого, - вы помните, что он бросил
превосходное, по-видимому, место, чтобы не покидать надолго
жену, - и к тому же запойного пьяницы. Мы имели основание
полагать, что его жена была убита и тогда же был убит какой-то
мужчина - очевидно, моряк. Конечно, в качестве мотива
преступления прежде всего напрашивалась ревность. Но почему эти
доказательства совершенного злодеяния должна была получить мисс
Сара Кушинг? Вероятно, потому, что за время своего пребывания в
Ливерпуле она сыграла важную роль в событиях, которые привели к
трагедии. Заметьте, что пароходы этой линии заходят в Белфаст,
Дублин и Уотерфорд; таким образом, если предположить, что
убийца - Браунер и что он сразу же сел на свой пароход
"Майский день", Белфаст - первое место, откуда он мог
отправить свою страшную посылку.
Но на этом этапе было возможно и другое решение, и, хотя я
считал его очень маловероятным, я решил проверить себя, прежде
чем двигаться дальше. Могло оказаться, что какой-нибудь
неудачливый влюбленный убил мистера и миссис Браунер и мужское
ухо принадлежит мужу. Против этой теории имелось много
серьезных возражений, но все же она была допустима. Поэтому я
послал телеграмму Элтару, моему другу из ливерпульской полиции,
и попросил его узнать, дома ли миссис Браунер и отплыл ли
мистер Браунер на "Майском дне". Затем мы с вами направились в
Уоллингтон к мисс Саре.
Прежде всего мне любопытно было посмотреть, насколько
точно повторяется у нее семейное ухо. Кроме того, она, конечно,
могла сообщить нам очень важные сведения, но я не слишком
надеялся, что она захочет это сделать. Она наверняка знала о
том, что произошло накануне, поскольку об этом шумит весь
Кройдон, и она одна могла понять, кому предназначалась посылка.
Если бы она хотела помочь правосудию, она вероятно, уже
связалась бы с полицией. Во всяком случае, повидать ее было
нашей прямой обязанностью, и мы пошли. Мы узнали, что известие
о прибытии посылки - ибо ее болезнь началась с того момента -
произвело на нее такое впечатление, что вызвало горячку. Таким
образом, окончательно выяснилось, что она поняла значение
посылки, но не менее ясно было и то, что нам придется некоторое
время подождать прежде чем она сможет оказать нам какое-то
содействие.
Однако мы не зависели от ее помощи. Ответы ждали нас в
полицейском участке, куда Элтар послал их по моей просьбе.
Ничто не могло быть убедительнее. Дом миссис Браунер стоял
запертый больше трех дней, и соседи полагали, что она уехала на
юг к своим родственникам. В пароходном агентстве было
установлено, что Браунер отплыл на "Майском дне", который, по
моим расчетам, должен появиться на Темзе завтра вечером. Когда
он прибудет, его встретит туповатый, но решительный Лестрейд, и
я не сомневаюсь, что мы узнаем все недостающие подробности.
Шерлок Холмс не обманулся в своих ожиданиях. Два дня
спустя он получил объемистый конверт, в котором была короткая
за писка от сыщика и отпечатанный на машинке документ,
занимавший несколько страниц большого формата.
- Ну вот, Лестрейд поймал его, - сказал Холмс, взглянув
н меня. - Вероятно, вам будет интересно послушать, что он
пишет.
"Дорогой мистер Холмс!
Согласно плану, который мы выработали с целью проверки
наших предположений (это "мы" великолепно, правда, Уотсон?), я
отправился вчера в шесть часов вечера в Альберт-док и взошел на
борт парохода "Майский день", курсирующего на линии Ливерпуль
- Дублин - Лондон. Наведя справки, я узнал, что стюард по
имени Джеймс Браунер находится на борту и во время рейса вел
себя так странно, что капитан был вынужден освободить его от
его обязанностей. Сойдя вниз, где находилась его койка, я
увидел, что он сидит на сундуке, обхватив голову руками и
раскачиваясь из стороны в сторону. Это большой, крепкий парень,
чисто выбритый и очень смуглый - немного похож на Олдриджа,
который помогал нам в деле с мнимой прачечной. Когда он
услышал, что мне нужно, он вскочил на ноги, и я поднес свисток
к губам, чтобы позвать двух человек из речной полиции, которые
стояли за дверью; но он словно бы совсем обессилел и без
всякого сопротивления дал надеть на себя наручники. Мы
отправили его в участок и захватили его сундук, надеясь
обнаружить в нем какие-нибудь вещественные доказательства; но
за исключением большого острого ножа, который есть почти у
каждого моряка, мы не нашли ничего, что вознаградило бы наши
старания. Однако выяснилось, что нам не нужны никакие
доказательства, потому что, когда его привели к инспектору, он
пожелал сделать заявление, которое, разумеется, записывал наш
стенографист. Мы отпечатали три экземпляра, один из которых я
прилагаю. Дело оказалось, как я всегда и думал, исключительно
простым, но я благодарен Вам за то, что Вы помогли мне его
расследовать. С сердечным приветом
Искренне Ваш
Дж. Лестрейд"
- Хм! Это действительно было очень простое расследование,
- заметил Холмс, - но едва ли оно представлялось ему таким
вначале, когда он обратился к нам. Однако давайте посмотрим,
что говорит сам Джим Браунер. Вот его заявление, сделанное
инспектору Монтгомери в Шедуэллском полицейском участке, - по
счастью, запись стенографическая.
"Хочу ли я что-нибудь сказать? Да, я много чего хочу
сказать. Все хочу выложить, начистоту. Вы можете повесить меня
или отпустить - мне плевать. Говорю вам, я с тех пор ни на
минуту не мог заснуть; наверно, если я и засну теперь, так
только вечным сном. Иногда его лицо стоит передо мной, а чаще
- ее. Все время так. Он смотрит хмуро, злобно, а у нее лицо
такое удивленное. Ах, бедная овечка, как же ей было не
удивляться, когда она прочла смерть на лице, которое всегда
выражало одну только любовь к ней.
Но это все Сара виновата, и пусть проклятие человека,
которому она сломала жизнь, падет на ее голову и свернет кровь
в ее жилах! Не думайте, что я оправдываюсь. Я знаю, я снова
начал пить, вел себя, как скотина. Но она простила бы меня, она
льнула бы ко мне, как веревка к блоку, если бы эта женщина не
переступила нашего порога. Ведь Сара Кушинг любила меня - в
этом все дело, - она любила меня, пока ее любовь не
превратилась в смертельную ненависть, когда она узнала, что
след моей жены в грязи значит для меня больше, чем все ее тело
и душа.
Их было три сестры. Старшая была просто хорошая женщина,
вторая - дьявол, а третья - ангел. Когда я женился, Саре было
тридцать три, а Мэри - двадцать девять. Мы зажили своим домом
и счастливы были не знаю как, и во всем Ливерпуле, не было
женщины лучше моей Мэри. А потом мы пригласили Сару на
недельку, и неделька превратилась в месяц, а дальше - больше,
так что она стала членом нашей семьи.
Тогда я ходил в трезвенниках, мы понемножку откладывали и
жили припеваючи. Боже мой, кто бы мог подумать, что все так
кончится? Кому это могло прийти в голову?
Я обычно приезжал домой на субботу и воскресенье, а
иногда, если пароход задерживался для погрузки, я бывал
свободен по целой неделе, поэтому довольно часто видел свою
свояченицу Сару. Была она ладная, высокая, черноволосая,
быстрая и горячая, с гордо закинутой головой, а в глазах у нее
вспыхивали искры как из-под кремня. Но я даже и не думал о нем,
когда крошка Мэри была рядом, вот Бог мне свидетель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145