- Нет. Сказала только, что ненавидит его. Все повторяла:
"Ненавижу, ненавижу..."
- Ну, с мачехами это случается. Ревность задним числом,
если можно так выразиться. А как она по натуре - ревнивая?
- Очень. Она южанка, ревность у нее такая же яростная,
как и любовь.
- Но мальчик - ведь ему, вы сказали, пятнадцать лет, и
если физически он неполноценен, тем более, вероятно, высоко его
умственное развитие, - разве он не дал вам никаких объяснений?
- Нет. Сказал, что это без всякой причины.
- А какие отношения у них были прежде?
- Они всегда друг друга недолюбливали.
- Вы говорили, что мальчик ласковый, любящий.
- Да, трудно найти более преданного сына. Он буквально
живет моей жизнью, целиком поглощен тем, чем я занят, ловит
каждое мое слово.
Холмс снова что-то записал себе в книжку. Некоторое время
он сосредоточенно молчал.
- Вероятно, вы были очень близки с сыном до вашей второй
женитьбы - постоянно вместе, все делили?
- Мы почти не разлучались.
- Ребенок с такой чувствительной душой, конечно, свято
хранит память матери?
- Да, он ее не забыл.
- Должно быть, очень интересный, занятный мальчуган. Еще
один вопрос касательно побоев. Нападение на младенца и на
старшего мальчика произошло в один и тот же день?
- В первый раз да. Ее словно охватило безумие, и она
обратила свою ярость на обоих. Второй раз пострадал только
Джек, со стороны миссис Мэйсон никаких жалоб относительно
малыша не поступало.
- Это несколько осложняет дело.
- Не совсем вас понимаю, мистер Холмс.
- Возможно. Видите ли, обычно сочиняешь себе временную
гипотезу и выжидаешь, пока полное знание положения вещей не
разобьет ее вдребезги. Дурная привычка, мистер Фергюсон, что и
говорить, но слабости присущи человеку. Боюсь, ваш старый
приятель Уотсон внушил вам преувеличенное представление о моих
научных методах. Пока я могу вам только сказать, что ваша
проблема не кажется мне неразрешимой и что к двум часам мы
будем на вокзале Виктория.
Был тусклый, туманный ноябрьский вечер, когда, оставив
наши чемоданы в гостинице "Шахматная Доска" в Лемберли, мы
пробирались через суссекский глинозем по длинной, извилистой
дороге, приведшей нас в конце концов к старинной ферме,
владению Фергюсона, - широкому, расползшемуся во все стороны
дому, с очень древней средней частью и новехонькими боковыми
пристройками. На остроконечной крыше, сложенной из хоршемского
горбыля и покрытой пятнами лишайника, поднимались старые,
тюдоровские трубы. Ступени крыльца покривились, на старинных
плитках, которыми оно было вымощено, красовалось изображение
человека и сыра - "герб" первого строителя дома2. Внутри под
потолками тянулись тяжелые дубовые балки, пол во многих местах
осел, образуя глубокие кривые впадины. Всю эту старую развалину
пронизывали запахи сырости и гнили.
Фергюсон провел нас в большую, просторную комнату,
помещавшуюся в центре дома. Здесь в огромном старомодном камине
с железной решеткой, на которой стояла дата "1670", полыхали
толстые поленья.
Осмотревшись, я увидел, что в комнате царит смесь
различных эпох и мест. Стены, до половины обшитые дубовой
панелью, относились, вероятно, к временам фермера-иомена,
построившего этот дом в семнадцатом веке. Но по верхнему краю
панели висело собрание со вкусом подобранных современных
акварелей, а выше, там, где желтая штукатурка вытеснила дуб,
расположилась отличная коллекция южноамериканской утвари и
оружия - ее, несомненно, привезла с собой перуанка, что сидела
сейчас запершись наверху, в своей спальне. Холмс быстро встал и
с живейшим любопытством, присущим его необыкновенно острому
уму, внимательно рассмотрел всю коллекцию. Когда он снова
вернулся к нам, выражение лица у него было серьезное.
- Эге, а это что такое? - воскликнул он вдруг.
В углу в корзине лежал спаниель. Теперь собака с трудом
поднялась и медленно подошла к хозяину. Задние ее ноги
двигались как-то судорожно, хвост волочился по полу. Она
лизнула хозяину руку.
- В чем дело, мистер Холмс?
- Что с собакой?
- Ветеринар ничего не мог понять. Что-то похожее на
паралич. Предполагает менингит. Но пес поправляется, скоро
будет совсем здоров, правда, Карло?
Опущенный хвост спаниеля дрогнул в знак согласия.
Печальные собачьи глаза глядели то на хозяина, то на нас. Карло
понимал, что разговор идет о нем.
- Это произошло внезапно?
- В одну ночь.
- И давно?
- Месяца четыре назад.
- Чрезвычайно интересно. Наталкивает на определенные
выводы.
- Что вы тут усмотрели, мистер Холмс?
- Подтверждение моим догадкам.
- Ради Бога, мистер Холмс, скажите, что у вас на уме? Для
вас наши дела, быть может, всего лишь занятная головоломка, но
для меня это вопрос жизни и смерти. Жена в роли убийцы, ребенок
в опасности... Не играйте со мной в прятки, мистер Холмс. Для
меня это слишком важно.
Высоченный регбист дрожал всем телом. Холмс мягко положил
ему на плечо руку.
- Боюсь, мистер Фергюсон, при любом исходе дела вас ждут
впереди новые страдания, - сказал он. - Я постараюсь щадить
вас, насколько то в моих силах. Пока больше ничего не могу
добавить. Но надеюсь, прежде чем покинуть этот дом, сообщить
вам что-то определенное.
- Дай-то Бог! Извините меня, джентльмены, я поднимусь
наверх, узнаю, нет ли каких перемен.
Он отсутствовал несколько минут, и за это бремя Холмс
возобновил свое изучение коллекции на стене. Когда наш хозяин
вернулся, по выражению его лица было ясно видно, что все
осталось в прежнем положении. Он привел с собой высокую,
тоненькую, смуглую девушку.
- Чай готов, Долорес, - сказал Фергюсон. - Последи,
чтобы твоя хозяйка получила все, что пожелает.
- Хозяйка больная, сильно больная! - выкрикнула девушка,
негодующе сверкая глазами на своего Господина. - Еда не ест,
сильно больная. Надо доктор. Долорес боится быть одна с
хозяйка, без доктор.
Фергюсон посмотрел на меня вопросительно.
- Очень рад быть полезным.
- Узнай, пожелает ли твоя хозяйка принять доктора
Уотсона.
- Долорес поведет доктор. Не спрашивает можно. Хозяйка
надо доктор.
- В таком случае я готов идти немедленно.
Я последовал за дрожащей от волнения девушкой по лестнице
и дальше, в конец ветхого коридора. Там находилась массивная,
окованная железом дверь. Мне пришло в голову, что если бы
Фергюсон вздумал силой проникнуть к жене, это было бы ему не
так легко. Долорес вынула из кармана ключ, и тяжелые дубовые
створки скрипнули на старых петлях. Я вошел в комнату, девушка
быстро последовала за мной и тотчас повернула ключ в замочной
скважине.
На кровати лежала женщина, несомненно, в сильном жару. Она
была в забытьи, но при моем появлении вскинула на меня свои
прекрасные глаза и смотрела, не отрываясь, со страхом. Увидев,
что это посторонний, она как будто успокоилась и со вздохом
снова опустила голову на подушку. Я подошел ближе, сказал
несколько успокаивающих слов; она лежала не шевелясь, пока я
проверял пульс и температуру. Пульс оказался частым,
температура высокой, однако у меня сложилось впечатление, что
состояние женщины вызвано не какой-либо болезнью, а нервным
потрясением.
- Хозяйка лежит так один день, два дня. Долорес боится,
хозяйка умрет, - сказала девушка.
Женщина повернула ко мне красивое пылающее лицо.
- Где мой муж?
- Он внизу и хотел бы вас видеть.
- Не хочу его видеть, не хочу... - Тут она как будто
начала бредить: - Дьявол! Дьявол!.. О, что мне делать с этим
исчадием ада!..
- Чем я могу помочь вам?
- Ничем. Никто не может помочь мне. Все кончено. Все
погибло... И я не в силах ничего сделать, все, все погибло!..
Она явно находилась в каком-то непонятном заблуждении; я
никак не мог себе представить милягу Боба Фергюсона в роли
дьявола и исчадия ада.
- Сударыня, ваш супруг горячо вас любит, - сказал я. -
Он глубоко скорбит о случившемся.
Она снова обратила на меня свои чудесные глаза.
- Да, он любит меня. А я, разве я его не люблю? Разве не
люблю я его так сильно, что готова пожертвовать собой, лишь бы
не разбить ему сердца?.. Вот как я его люблю... И он мог
подумать обо мне такое... мог так говорить со мной...
- Он преисполнен горя, но он не понимает.
- Да, он не в состоянии понять. Но он должен верить!
- Быть может, вы все же повидаетесь с ним?
- Нет, нет! Я не могу забыть те жестокие слова, тот
взгляд... Я не желаю его видеть. Уходите. Вы ничем не можете
мне помочь. Скажите ему только одно: я хочу, чтобы мне принесли
ребенка. Он мой, у меня есть на него права. Только это и
передайте мужу.
Она повернулась лицом к стене и больше не произнесла ни
слова.
Я спустился вниз. Фергюсон и Холмс молча сидели у огня.
Фергюсон угрюмо выслушал мой рассказ о визите к больной.
- Ну, разве могу я доверить ей ребенка? - сказал он. -
Разве можно поручиться, что ее вдруг не охватит опять то
ужасное, неудержимое желание... Разве могу я забыть, как она
тогда поднялась с колен и вокруг ее губ - кровь?
Он вздрогнул, вспоминая страшную сцену.
- Ребенок с миссис Мэйсон, там он в безопасности, там он
и останется.
Элегантная горничная, самое современное явление, какое мы
доселе наблюдали в этом доме, внесла чай. Пока она хлопотала у
стола, дверь распахнулась, и в комнату вошел подросток весьма
примечательной внешности - бледнолицый, белокурый, со
светло-голубыми беспокойными глазами, которые так и вспыхнули
от волнения и радости, едва он увидел отца. Мальчик кинулся к
нему, с девичьей нежностью обвил его шею руками.
- Папочка, дорогой! - воскликнул он. - Я и не знал, что
ты уже приехал! Я бы вышел тебя встретить. Как я рад, что ты
вернулся!
Фергюсон мягко высвободился из объятий сына; он был
несколько смущен.
- Здравствуй, мой дружок, - сказал он ласково, гладя
льняные волосы мальчика. - Я приехал раньше потому, что мои
друзья, мистер Холмс и мистер Уотсон, согласились поехать со
мной и провести у нас вечер.
- Мистер Холмс? Сыщик?
- Да.
Мальчик поглядел на нас испытующе и, как мне показалось,
не очень дружелюбно.
- А где второй ваш сын, мистер Фергюсон? - спросил
Холмс. - Нельзя ли нам познакомиться и с младшим?
- Попроси миссис Мэйсон принести сюда малыша, -
обратился Фергюсон к сыну. Тот пошел к двери странной,
ковыляющей походкой, и мой взгляд хирурга тотчас определил
повреждение позвоночника. Вскоре мальчик вернулся, за ним
следом шла высокая, сухопарая женщина, неся на руках
очаровательного младенца, черноглазого, золотоволосого -
чудесное скрещение рас, саксонской и латинской. Фергюсон, как
видно, обожал и этого сынишку, он взял его на руки и нежно
приласкал.
- Только представить себе, что у кого-то может хватить
злобы обидеть такое существо, - пробормотал он, глядя на,
небольшой, ярко-красный бугорок на шейке этого амура.
И тут я случайно взглянул на моего друга и подивился
напряженному выражению его лица - оно словно окаменело, словно
было вырезано из слоновой кости. Взгляд Холмса, на мгновение
задержавшись на отце с младенцем, был прикован к чему-то,
находящемуся в другом конце комнаты. Проследив за направлением
этого пристального взгляда, я увидел только, что он обращен на
окно, за которым стоял печальный, поникший под дождем сад.
Наружная ставня была наполовину прикрыта и почти заслоняла
собой вид, и тем не менее глаза Холмса неотрывно глядели именно
в сторону окна. И тут он улыбнулся и снова посмотрел на
младенца. Он молча наклонился над ним и внимательно исследовал
взглядом красный бугорок на мягкой детской шейке. Затем схватил
и потряс махавший перед его лицом пухлый, в ямочках кулачок.
- До свидания, молодой человек. Вы начали свою жизнь
несколько бурно. Миссис Мэйсон, я хотел бы поговорить с вами с
глазу на глаз.
Они встали поодаль и несколько минут о чем-то серьезно
беседовали. До меня долетели только последние слова: "Надеюсь,
всем вашим тревогам скоро придет конец". Кормилица, особа, как
видно, не слишком приветливая и разговорчивая, ушла, унеся
ребенка.
- Что представляет собой миссис Мэйсон? - спросил Холмс.
- Внешне она, как видите, не очень привлекательна, но
сердце золотое, и так привязана к ребенку.
- А тебе, Джек, она нравится?
И Холмс круто к нему повернулся.
Выразительное лицо подростка как будто потемнело. Он
затряс отрицательно головой.
- У Джека очень сильны и симпатии и антипатии, - сказал
Фергюсон, обнимая сына за плечи. - По счастью, я отношусь к
первой категории.
Мальчик что-то нежно заворковал, прильнув головой к
отцовской груди. Фергюсон мягко его отстранил.
- Ну, беги, Джекки, - сказал он и проводил сына любящим
взглядом, пока тот не скрылся за дверью. - Мистер Холмс, -
обратился он к моему другу, - я, кажется, заставил вас
проехаться попусту. В самом деле, ну что вы можете тут
поделать, кроме как выразить сочувствие? Вы, конечно, считаете
всю ситуацию слишком сложной и деликатной.
- Деликатной? Безусловно, - ответил мой друг, чуть
улыбнувшись. - Но не могу сказать, что поражен ее сложностью.
Я решил эту проблему методом дедукции. Когда первоначальные
результаты дедукции стали пункт за пунктом подтверждаться целым
рядом не связанных между собой фактов, тогда субъективное
ощущение стало объективной истиной. И теперь можно с
уверенностью заявить, что цель достигнута. По правде говоря, я
решил задачу еще до того, как мы покинули Бейкер-стрит, -
здесь, на месте, оставалось только наблюдать и получать
подтверждение.
Фергюсон провел рукой по нахмуренному лбу.
- Ради Бога, Холмс, - сказал он хрипло, - если вы в
чем-то разобрались, не томите меня. Как обстоит дело? Как
следует поступить? Мне безразлично, каким путем вы добились
истины, мне важны сами результаты.
- Конечно, мне надлежит дать вам объяснение, и вы его
получите. Но позвольте мне вести дело, согласно собственным
моим методам. Скажите, Уотсон, в состоянии ли миссис Фергюсон
выдержать наше посещение?
- Она больна, но в полном сознании.
- Прекрасно. Окончательно все выяснить мы сможем только в
ее присутствии. Поднимемся наверх.
- Но ведь она не хочет меня видеть! - воскликнул
Фергюсон.
- Не беспокойтесь, захочет, - сказал Холмс. Он начеркал
несколько слов на листке бумаги. - Во всяком случае, у вас,
Уотсон, есть официальное право на визит к больной. Будьте так
любезны, передайте мадам эту записку.
Я вновь поднялся по лестнице и вручил записку Долорес,
осторожно открывшей дверь на мой голос. Через минуту я услышал
за дверью возгласы, одновременно радостные и удивленные.
Долорес выглянула из-за двери и сообщила:
- Она хочет видеть. Она будет слушать.
По моему знаку Фергюсон и Холмс поднялись наверх. Все трое
мы вошли в спальню. Фергюсон шагнул было к жене, приподнявшейся
в постели, но она вытянула руку вперед, словно отталкивая его.
Он опустился в кресло. Холмс сел рядом с ним, предварительно
отвесив поклон женщине, глядевшей на него широко раскрытыми,
изумленными глазами.
- Долорес, я думаю, мы можем отпустить... - начал было
Холмс. - О, сударыня, конечно, если желаете, она останется,
возражений нет. Ну-с, мистер Фергюсон, должен сказать, что
человек я занятой, а посему предпочитаю зря время не тратить.
Чем быстрее хирург делает разрез, тем меньше боли. Прежде всего
хочу вас успокоить. Ваша жена прекрасная, любящая вас женщина,
несправедливо обиженная.
С радостным криком Фергюсон вскочил с кресла.
- Докажите мне это, мистер Холмс, докажите, и я ваш
должник по гроб жизни!
- Докажу, но при этом буду вынужден причинить вам новые
страдания.
- Все остальное безразлично, лишь бы была оправдана моя
жена. По сравнению с этим ничто не имеет значения.
- В таком случае разрешите мне изложить вам ход моих
умозаключений еще там, на Бейкер-стрит. Мысль о вампирах я
почел абсурдной. В практике английской криминалистики подобные
случаи места не имели. И в то же время, Фергюсон, вы
действительно видели, как ваша жена отпрянула от кроватки сына,
видели кровь на ее губах.
- Да, да.
- А вам не пришло в голову, что из ранки высасывают кровь
не только для того, чтобы ее пить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145