Ч у ж е з е м е ц.Разве разлад это не раздор, возникающий вследствие
какой-либо порчи - среди того, что сродно по своей природе?
Т е э т е т.Да.
Ч у ж е з е м е ц.А безобразие - разве это не род несоразмерности,
неприглядный во всех отношениях?
Т е э т е т.Да, именно это.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? Не замечаем ли мы, что в душе людей негодных
мнения находятся в раздоре с желаниями, воля - с удовольствиями, рассудок -
со страданиями и все это - между собой?
Т е э т е т.Весьма даже.
Ч у ж е з е м е ц.Но ведь все это по необходимости родственно друг другу.
Т е э т е т.Как же нет?
Ч у ж е з е м е ц.Стало быть, называя разлад и болезнь души пороком, мы
выразимся правильно.
Т е э т е т.Конечно, вполне правильно.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? Обо всех тех вещах, которые, находясь в движении
и имея перед собою какую-то цель, к достижению которой и стремятся, при
каждом порыве минуют ее и ошибаются, скажем ли мы, что это случается с ними
вследствие соразмерности вещи и цели или, наоборот, вследствие
несоразмерности?
Т е э т е т.Ясно, что вследствие несоразмерности.
Ч у ж е з е м е ц. Но ведь мы знаем, что всякая душа заблуждается во всем
не по доброй воле.
Т е э т е т.Бесспорно.
Ч у ж е з е м е ц.Заблуждение же есть не что иное, как отклонение мысли,
когда душа стремится к истине, но проносится мимо понимания.
Т е э т е т.Несомненно.
Ч у ж е з е м е ц.Стало быть, заблуждающуюся душу должно считать
безобразною и несоразмерною.
Т е э т е т.По-видимому.
Ч у ж е з е м е ц.Итак, в ней есть, видно, эти два рода зла. Один, который
многие называют пороком, это, как весьма очевидно, ее болезнь.
Т е э т е т.Да.
Ч у ж е з е м е ц.А другой называют заблуждением, но соглашаться с тем, что
это - зло, свойственное только душе, не желают.
Т е э т е т.Конечно, должно согласиться с тем, в чем я, когда ты это
недавно сказал, усомнился, а именно что есть два рода зла в душе и что
трусость, своеволие и несправедливость, все вместе, надо считать
гнездящейся в нас болезнью, а состояния частого и разнообразного
заблуждения - безобразием.
Ч у ж е з е м е ц.Не существует ли против этих двух состояний, по крайней
мере для тела, неких двух искусств?
Т е э т е т.Каких это?
Ч у ж е з е м е ц.Против безобразия - гимнастика, против болезни -
врачевание?
Т е э т е т.Это ясно.
Ч у ж е з е м е ц.Так не существует ли и против высокомерия,
несправедливости и трусости из всех искусств по природе своей самое
подходящее - карательное - правосудие?
Т е э т е т.Вероятно, по крайней мере если говорить согласно с людским
мнением.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? А против всякого вообще заблуждения можно ли
правильнее назвать другое какое-либо искусство, кроме искусства обучать?
Т е э т е т.Нет, нельзя.
Ч у ж е з е м е ц.Ну хорошо. Должно ли, однако, утверждать, что в искусстве
обучать существует один род, или надо говорить, что их больше и что в этом
случае самые важные в нем - два каких-то рода? Рассмотри.
Т е э т е т.Рассматриваю.
Ч у ж е з е м е ц.И мне кажется, что мы скорее всего могли бы найти их вот
как.
Т е э т е т.Как?
Ч у ж е з е м е ц.А рассмотрев, не допускает ли заблуждение внутри себя
некоего разделения? Ведь будучи двояким, оно, очевидно, принуждает и
искусство обучения иметь две части, по одной для каждого из своих родов.
Т е э т е т.Что же? Ясно ли тебе то, чти мы теперь исследуем?
Ч у ж е з ем е ц.Мне, во всяком случае, кажется, что я вижу обособленным
некий великий и тягостный вид заблуждения, равный по значению всем
остальным частям заблуждения.
Т е э т е т.Какой именно?
Ч у ж е з е м е ц.Тот, когда, не зная чего-нибудь, люди считают себя
знающими это. Отсюда, по-видимому, у всех возникает все то, что составляет
наши ошибки в мышлении.
Т е э т е т. Правда.
Ч у ж е з е м е ц.Так именно этому одному виду заблуждения и присваивается,
по моему мнению, имя невежества.
Т е э т е т.Уж конечно.
Ч у ж е з е м е ц.Какое же, стало быть, надо дать имя той части искусства
обучения, которая от него избавляет?
Т е э т е т.Я так думаю, чужеземец, что все другое называется ремесленным
обучением, а эта часть, по крайней мере здесь, у нас, именуется
воспитанием.
Ч у ж е з е м е ц.Да и у всех почти эллинов, Теэтет, она именуется так. Но
нам надо еще рассмотреть, не есть ли она уже неделимое целое, или же она
допускает какое-либо достойное названия подразделение.
Т е э т е т.Конечно, это надо рассмотреть.
Ч у ж е з е м е ц.Так мне представляется, что и эта часть некоторым образом
расчленяется.
Т е э т е т.В каком отношении?
Ч у ж е з е м е ц.В искусстве обучения с помощью речей один путь кажется
более шероховатым, другой - более гладким.
Т е э т е т. Что же сказать нам о каждом из них?
Ч у ж е з е м е ц.Один путь стародавний, путь наших отцов, которым они
главным образом пользовались, да многие пользуются еще и теперь в
применении к сыновьям, когда те в чем-нибудь провинятся, причем их то
бранят, то более кротко увещевают. Всю эту часть правильнее всего можно
назвать вразумлением.
Т е э т е т.Это так.
Ч у ж е з е м е ц.Что же касается другого, то здесь некоторые, видно, по
размышлении, пришли к выводу, что всякое неведение бывает невольным и если
кто считает себя мудрым, он никогда не пожелает обучаться чему-либо из
того, в чем считает себя сильным, способ же воспитывать путем вразумления
при затрате большого труда приводит к малым достижениям.
Т е э т е т.Они правильно полагают.
Ч у ж е з е м е ц.Поэтому-то за устранение подобного [само]мнения они
берутся другим способом.
Т е э т е т.Каким же именно?
Ч у ж е з е ме ц.Они расспрашивают кого-либо о том, относительно чего тот
мнит, будто говорит дельно, хотя в действительности говорит пустое. Затем,
так как он и ему подобные бросаются из стороны в сторону, они легко
выясняют их мнения и, сводя их в своих рассуждениях воедино, сопоставляют
между собой, сопоставляя же, показывают, что эти мнения противоречат друг
другу касательно одних и тех же вещей, в одном и том же отношении, одним и
тем же образом. Те же, видя это, сами на себя негодуют, а к другим
становятся мягче и таким способом освобождаются от высокомерного и упорного
самомнения, и из всех освобождений об этом освобождении слушать всего
приятнее, да и для того, кто его испытывает, оно бывает самым надежным.
Ведь те, кто их очищает, дитя мое, полагают, подобно тому как это признали
врачи, что тело может наслаждаться предлагаемой ему пищей не раньше, чем
будет из него устранено все то, что этому служит помехой; то же самое они
думают и относительно души. Они считают, что душа получит пользу от
предлагаемых знаний не раньше, чем обличитель, заставив обличаемого
устыдиться и устранив мешающие знаниям мнения, сделает обличаемого чистым и
таким, что он будет считать себя знающим лишь то, что знает, но не более.
Т е э т е т.Во всяком случае это состояние - наилучшее и разумнейшее.
Ч у ж е з е м е ц.Вследствие всего этого, Теэтет, о таком обличении мы
должны говорить как о величайшем и главнейшем из очищений и, с другой
стороны, человека, не подвергшегося этому испытанию, если бы даже он был
Великим царем, поскольку он не очищен в самом главном, должны считать
невоспитанным и безобразным в том отношении, в каком следовало бы быть
самым чистым и прекрасным тому, кто желает стать действительно счастливым.
Т е э т е т.Безусловно, так.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? Тех, кто занимается этим искусством, как нам
назвать? Я ведь боюсь назвать их софистами.
Т е э т е т.Почему же?
Ч у ж е з е м е ц.Как бы не приписать им слишком ценный дар.
Т е э т е т.Но ведь то, что теперь сказано, походит на нечто подобное.
Ч у ж е з е м е ц.Да ведь и волк походит на собаку, самое дикое существо -
на самое кроткое. Но человеку осмотрительному надо больше всего соблюдать
осторожность в отношении подобия, так как это самый скользкий род. Впрочем,
пусть будет так: ведь если определения четки даже в отношении мелочей, то
никакого спора из-за них не возникает.
Т е э т е т.Да, вероятно, не возникает.
Ч у ж е з е м е ц.Так пусть же частью искусства различать будет искусство
очищать, от искусства очищать пусть будет отделена часть, касающаяся души,
от этой части - искусство обучать, от искусства обучать - искусство
воспитывать, а обличение пустого суемудрия, представляющее собою часть
искусства воспитания, пусть называется теперь в нашем рассуждении не иначе
как благородною по своему роду софистикою
Т е э т е т.Пусть называется. Однако я, поскольку обнаружилось столь
многое, недоумеваю, кем же, наконец, если говорить правильно и с
уверенностью, следует признать на самом деле софиста.
Ч у ж е з е м е ц.Твое недоумение естественно. Но и тот, софист, надо
думать, теперь уже сильно недоумевает, куда ему, наконец, ускользнуть от
нашего рассуждения. Ведь справедлива пословица, что не легко от всего
увернуться. Поэтому теперь надо посильнее на него налечь.
Т е э т е т.Ты говоришь прекрасно.
Ч у ж е з е м е ц.Давай-ка сначала, остановившись, как бы переведем дух и,
отдыхая, поразмыслим сами с собою: вот ведь сколь многовидным оказался у
нас софист. Мне кажется, прежде всего мы обнаружили, что он - платный
охотник за молодыми и богатыми людьми.
Т е э т е т.Да.
Ч у ж е з е м е ц.Во-вторых, что он крупный торговец знаниями, относящимися
к душе.
Т е э т е т.Именно.
Ч у ж е з е м е ц.В-третьих, не оказался ли он мелочным торговцем тем же
самым товаром?
Т е э т е т.Да; и в-четвертых, он был у нас торговцем своими собственными
знаниями.
Ч у ж е з е м е ц.Ты правильно вспомнил. Пятое же попытаюсь припомнить я.
Захватив искусство словопрений, он стал борцом в словесных состязаниях.
Т е э т е т.Так и было.
Ч у ж е з е м е ц.Шестое спорно; при всем том мы, уступив софисту, приняли,
что он очищает от мнений, препятствующих знаниям души.
Т е э т е т.Совершенно верно.
Ч у ж е з е м е ц.Замечаешь ли ты, что когда у кого-то имеется много
знаний, а именуют его только по одному виду искусства, то об этом человеке
возникает неверное представление. И ясно, что, если кто имеет нечеткое
представление о каком-либо искусстве, он не может себе вообразить, на что
направлены все знания в этом искусстве, почему он и называет того, кто ими
обладает, многими именами вместо одного.
Т е э т е т.Кажется, большею частью это происходит приблизительно так.
Ч у ж е з е м е ц.Пусть же мы не испытаем по лености ничего подобного при
исследовании, но примем, прежде всего, одно из сказанного о софисте; это
одно, как мне кажется, более всего его отличает.
Т е э т е т.Что же это за одно?
Ч у ж е з е м е ц. Мы где-то признали его искусником в прекословии.
Т е э т е т.Да.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? Не признали ли мы, что он учит этому самому и
других?
Т е э т е т.Как же иначе?
Ч у ж е з е м е ц.Посмотрим-ка, в спорах о чем обещают подобные люди
сделать других искусными? Пусть наше исследование идет сначала примерно
так. Ну-ка, делают ли они других людей способными спорить о божественных
делах, скрытых от большинства?
Т е э т е т.О них действительно так говорят.
Ч у ж е з е м е ц.А относительно земных, небесных и тому подобных очевидных
явлений?
Т е э т е т.Как же иначе?
Ч у ж е з е м е ц.И конечно, мы знаем, что, когда в частных беседах зайдет
речь о возникновении и бытии, они и сами оказываются искусными в
возражениях, и других делают такими же способными в этом, как они сами?
Т е э т е т.Конечно.
Ч у ж е з е м е ц.А что касается законов и всего, относящегося к
государству, берутся ли они сделать других искусными спорщиками?
Т е э т е т.Да ведь никто с ними, можно сказать, и не стал бы беседовать,
если б они не брались.
Ч у ж е з е м е ц.Однако все то, что по поводу всех искусств, а также и
каждого из них в отдельности должен возражать сам мастер, обнародовано для
каждого желающего этому научиться в письменном виде.
Т е э т е т.Ты, кажется, имеешь в виду Протагоровы сочинения о борьбе и
иных искусствах?
Ч у ж е з е м е ц.И многие другие, мой друг. Однако не представляется ли
искусство прекословить какой-то способностью, годною для любых словопрений
- о чем угодно?
Т е э т е т.Кажется, это искусство почти ничего не оставляет без внимания.
Ч у ж е з е м е ц.Но, ради богов, мой мальчик, признаешь ли ты все это
возможным? Ведь вы, молодые, пожалуй, бываете тут проницательнее, мы же -
слабее.
Т е э т е т.О чем это и к чему ты все это говоришь? Я даже не понимаю этого
твоего вопроса.
Ч у ж е з е м е ц.А о том, будто бы возможно, чтобы кто-нибудь из людей все
знал.
Т е э т е т. Поистине счастливым был бы, чужеземец, наш род.
Ч у ж е з е м е ц.Каким же образом кто-то, не зная сам, мог бы здраво
возражать знающему?
Т е э т е т.Это никоим образом невозможно.
Ч у ж е з е м е ц.Ну так в чем же состояло бы чудо силы софистики?
Т е э т е т.В применении к чему?
Ч у ж е з е м е ц.Каким образом софисты были бы в состоянии внушить молодым
людям мнение, будто они во всем наимудрейшие? Ясно ведь, что, если бы
софисты не возражали правильно, или не казалось бы, что они правильно
возражают, или даже если бы и создавалось такое впечатление, но они
представлялись бы разумными лишь в силу этих возражений, то, говоря твоими
же словами, едва ли кто-нибудь пожелал бы у них учиться, платя им деньги.
Т е э т е т.Разумеется, едва ли.
Ч у ж е з е м е ц.А на самом деле ведь желают?
Т е э т е т. И даже очень.
Ч у ж е з е м е ц.Я думаю, они кажутся сведущими в том, что они возражают.
Т е э т е т.Как же иначе?
Ч у ж е з е м е ц.Но, утверждаем мы, ведь они делают это по отношению ко
всему?
Т е э т е т.Да.
Ч у ж е з е м е ц.Поэтому-то они и кажутся ученикам мудрыми во всем.
Т е э т е т.Конечно.
Ч у ж е з е м е ц.Не будучи в то же время таковыми. Ведь это оказалось
невозможным.
Т е э т е т.Как может это быть возможным?
Ч у ж е з е м е ц. Значит, софист оказался у нас обладателем какого-то
мнимого знания обо всем, а не истинного.
Т е э т е т.Безусловно, и сказанное о них теперь кажется вполне правильным.
Ч у ж е з е м е ц.Возьмем же какой-нибудь более ясный пример.
Т е э т е т. Какой?
Ч у ж е з е м е ц.Вот какой... а ты постарайся ответить мне, как следует
подумав.
Т е э т е т.Так что же это?
Ч у ж е з е м е ц.Например, если бы кто-нибудь стал утверждать, что ни
говорить, ни возражать не умеет, но с помощью одного лишь искусства может
создавать все вещи без исключения...
Т е э т е т. Как ты разумеешь это "все"?
Ч у ж е з е м е ц.Ты уже сейчас не понимаешь, из чего исходит сказанное.
Тебе кажется непонятным это "все".
Т е э т е т. Конечно, нет.
Ч у ж е з е м е ц.Я считаю, однако, что и я и ты принадлежим ко "всему",
помимо же нас все остальные животные и растения.
Т е э т е т.Как ты говоришь?
Ч у ж е з е м е ц.Я имею в виду, если кто-нибудь стал бы утверждать, что
сотворит и меня, и тебя, и все растения...
Т е э т е т.О каком творении ты, однако, упоминаешь? Ведь не о земледельце
же будешь ты говорить, поскольку того человека ты называешь творцом также и
животных.
Ч у ж е з е м е ц.Да, и сверх того моря, земли, неба и богов, а также всего
прочего, вместе взятого; быстро творя, он каждую из этих вещей продает за
весьма милые деньги.
Т е э т е т.Это какая-то шутка.
Ч у ж е з е м е ц.Ну а разве не шуткой надо считать, когда кто-нибудь
говорит, будто все знает и будто мог бы за недорогую плату в короткий срок
и другого этому научить?
Т е э т е т.Безусловно, шуткой.
Ч у ж е з е м е ц.Знаешь ли ты какой-либо более искусный или более приятный
вид шутки, чем подражание?
Т е э т е т.Нет. Ты назвал всеобъемлющий и весьма разнообразный вид,
соединив все в одном.
Ч у ж е з е м е ц.Таким образом, о том, кто выдает себя за способного
творить все с помощью одного лишь искусства, мы знаем, что он, создавая
посредством живописи всевозможные подражания и одноименные с существующими
вещами предметы, сможет обмануть неразумных молодых людей, показывая им
издали нарисованное и внушая, будто бы он вполне способен на деле исполнить
все, что они ни пожелают.
Т е э т е т.Да, это так.
Ч у ж е з е м е ц.Что же теперь? Не считать ли нам, что и по отношению к
речам существует какое-то подобное искусство, с помощью которого можно
обольщать молодых людей и тех, кто стоит вдали от истинной сущности вещей,
речами, действующими на слух, показывая словесные призраки всего
существующего? Так и достигается то, что произносимое принимают за истину,
а говорящего - за мудрейшего из всех и во всем.
Т е э т е т.Да почему и не быть какому-либо подобному искусству?
Ч у ж е з е м е ц.Не бывает ли, дорогой Теэтет, необходимым для многих из
слушателей, когда по прошествии достаточного времени и достижении зрелого
возраста они приходят в столкновение с действительностью и становятся
вынужденными под ее воздействием ясно постигнуть существующее, изменить
приобретенные раньше мнения, так что великое оказывается малым, легкое -
трудным и все ложные представления, образованные при помощи речей, всячески
опровергаются действительными делами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112