Услышав как-то об этом от меня, Продик рассмеялся и
сказал, что лишь он один отыскал; в чем состоит искусство речей: они не
должны быть ни длинными, ни краткими, но в меру. Федр. Ты всех умнее,
Продик!
Сократ. А о Гиппие не будем говорить? Я думаю, что одного с ним взгляда был
бы и наш гость из Элеи.
Федр. Наверно.
Сократ. А что нам сказать о словотворчестве Посла - о его удвоениях,
изречениях к образных выражениях, обо всех этих словесах Ликииния,
подаренных Полу для благозвучия?
Федр.
Сократ. Какое-то учение о правильности речи, дитя мое, и много еще хороших
вещей. Но в жалобно- стонущих речах о старости и нужде всех одолели, по-
моему, искусство и мощь халкедонца. Он умеет и вызвать гнев толпы, и снова
своими чарами укротить разгневанных - так он уверяет. Потому-то он так
силен, когда требуется оклеветать или опровергнуть клевету. Что же касается
заключительной части речей, то у всех, видимо, одно мнение, только одни
называют ее сжатым повторением, а другие иначе.
Федр. Ты говоришь, что под конец нужно в главных чертах напомнить
слушателям обо всем сказанном?
Сократ. Да, по-моему, так; но не можешь ли ты добавить еще что-нибудь об
искусстве красноречия?
Федр. Мелочи, о них не стоит говорить.
Сократ. Оставим в стороне мелочи. Лучше вот что рассмотрим при ярком свете
дня: как и когда красноречие воздействует своим искусством?
Федр. Оно действует очень сильно, Сократ, особенно в многолюдных собраниях.
Сократ. Да, это так. Но, друг мой, взгляни и скажи, не кажется ли тебе, как
и мне, что вся основа этой их ткани разлезлась?
Федр. Объясни, как это.
Сократ. Скажи-ка мне, если кто обратится к твоему приятелю Эриксимаху или к
его отцу Акумену и скажет: "Я умею как-то так воздействовать на
человеческое тело, что оно по моему усмотрению может стать горячим или
холодным, а ,если мне вздумается, я могу вызвать рвоту или понос и многое
другое в том же роде. Раз я это умею, я притязаю на то, чтобы быть врачом,
и могу сделать врачом и другого, кому я передам это свое умение". Что бы,
по-твоему, сказали Эриксимах или Акумен ему в ответ?
Федр. Ничего, они бы только спросили, знает ли он вдобавок, к кому, когда и
в какой мере следует применять каждое из его средств?
Сократ. А если бы он сказал: "Ничуть, но я считаю, что мой выученик сам
сможет сделать то, о чем ты с спрашиваешь".
Федр. Они сказали бы, я думаю, что этот человек не в своем уме: он вычитал
кое-что из книг или случайно ему попались в руки лекарства, и вот он
возомнил себя врачом, ничего в этом деле не смысля.
Сократ. А если бы кто-нибудь в свою очередь обратился к Софоклу и Еврипиду
и заявил, что умеет о пустяках сочинять длиннейшие речи, а о чем-нибудь
великом, наоборот, весьма сжатые и по своему желанию делать их то
жалостными, то, наоборот, устрашающими, грозными и так далее, а также что
он уверен, будто, обучая всему этому, передаст другим умение создавать
трагедии?
Федр. И Софокл и Еврипид, думаю я, Сократ, осмеяли бы того, кто считает,
будто трагедия не есть сочетание подобных речей, но связных и составляющих
единое целое.
Сократ. Но я думаю, они не стали бы его грубо бранить. Так, знаток музыки
при встрече с человеком, считающим себя знатоком гармонии только потому,
что он умеет настраивать струну то выше, то ниже, не скажет грубо:
"Бедняга, ты, видно, рехнулся",- но, напротив, скажет очень мягко, как
подобает человеку, причастному музыке: "Уважаемый, конечно, и это
необходимо уметь тому, кто собирается заняться гармонией, но это не
исключает того, что человек в твоем положении нимало не смыслит в гармонии:
у тебя есть необходимые предварительные сведения по гармонии, но самой
гармонии ты не знаешь".
Федр. Совершенно верно.
Сократ. Значит, и Софокл сказал бы тому, кто захотел бы блеснуть перед
ними, что это всего лишь под ступы к трагедии, а не трагическое искусство;
и Акумен сказал бы, что здесь лишь подступы к врачеванию, а не само
искусство.
Федр. Разумеется.
Сократ. А что, по нашему мнению, сделал бы сладкоречивый Адраст или хотя бы
Перикл, если бы они услыхали о только что упомянутых нами замечательных
ухищрениях - о краткости, об образном способе выражения и так далее, что,
как мы сказали, надо рассматривать при ярком свете дня? Не были бы они
раздосадованы, как мы с тобой, и не вырвалось бы у них, по неотесанности,
неучтивое слово в отношении тех, кто все это пишет и учит этому под видом
искусства красноречия. Или, может быть, - они ведь умнее нас - только бы
нас упрекнули, сказавши: "Нечего сердиться, Федр и Сократ, надо отнестись
снисходительно, если люди, не умеющие рассуждать, не способны определить,
что такое искусство красноречия. Из-за этого они, обладая лишь необходимыми
предварительными сведениями, считают, с будто изобрели ораторское искусство
и, когда преподают его другим, уверены, что передают им совершенное
искусство красноречия. А говорить о каждом предмете убедительно и сочетать
все в одно целое, это, по их мнению, нетрудно, и ученики сами собой должны
достичь этого в своих речах".
Федр. Ведь действительно, Сократ, именно таково искусство, которому под
видом красноречия обучают эти люди и о котором они пишут. Мне кажется, ты
верно сказал. Но как и откуда можно научиться искусству подлинного и
убедительного красноречия?
Сократ. С этой возможностью, Федр, как и с возможностью стать совершенным
борцом, дело обстоит, вероятно, - а может быть, и необходимо, - так же, как
и со всем остальным: если у тебя есть природные задатки оратора, ты станешь
выдающимся оратором, приложив к этому знания и упражнения. В чем из этого у
тебя окажется недостаток, то и будет твоим слабым местом. Сколько здесь от
искусства - ясно, по-моему, из нашего рассмотрения, но это не обнаружится
на том пути, которым следуют Лисий и Фрасимах.
Федр. А на каком же?
Сократ. Видимо, друг мой, не случайно Перикл всех превзошел в красноречии.
Федр. Почему же?
Сократ. Сколько ни есть великих искусств, все они, кроме того, нуждаются в
тщательном исследовании природы вещей возвышенных. Отсюда, видимо, как-то и
проистекает высокий образ мыслей и совершенство во всем. Этим и обладает
Перикл кроме своей природной одаренности. Сблизившись с Анаксагором,
человеком, по-моему, как раз такого склада, Перикл преисполнился познания
возвышенного и постиг природу ума и мышления, о чем Анаксагор часто вел
речь; отсюда Перикл из влек пользу и для искусства красноречия.
Федр. Как ты это понимаешь?
Сократ. Пожалуй, в искусстве врачевания те же самые приемы, что и в
искусстве красноречия.
Федр. Как так?
Сократ. И тут и там нужно разбираться в природе, в одном случае - тела, в
другом - души, если ты намерен пользоваться не навыком и опытом, а
искусством, применяя в первом случае лекарства и питание для восстановления
здоровья и сил, а во втором - беседы и надлежащие занятия, чтобы привить
желательное умение убеждать и добродетель.
Федр. Наверно, это так, Сократ.
Сократ. Думаешь ли ты, что можно достойным образом постичь природу души, не
постигнув природы целого?
Федр. Если должно в чем-то верить Асклепиаду Гиппократу, то даже природу
тела нельзя постигнуть иным путем.
Сократ. Это он прекрасно говорит, друг мой. Однако кроме Гиппократа надо
еще обратиться к разуму и посмотреть, согласен ли он с Гиппократом.
Федр. Я полагаю.
Сократ. Итак, посмотри, что говорит о природе Гиппократ, а что - истинный
разум. Разве не так следует мыслить о природе любой вещи: прежде всего,
простая ли это вещь - то, в чем мы и сами хотели бы стать искусными и
других умели бы делать такими, или она многовидна; затем, если это простая
вещь, надо рассмотреть ее способности: на что и как она по своей природе
может воздействовать или, наоборот, что и как может воздействовать на нее?
Если же есть много ее видов, то надо их сосчитать и посмотреть свойства
каждого (так же как в том случае, когда она едина): на что и как каждый вид
может по своей природе воздействовать и что и как может воздействовать на
него.
Федр. Пожалуй, это так, Сократ.
Сократ. Иначе рассмотрение походило бы на блуждание слепого. А тому, кто
причастен искусству, никак нельзя уподобляться слепому или глухому. Ясно,
что, кто по правилам искусства наставляет другого в сочинении речей, тот в
точности покажет сущность природы того, к чему обращена речь, - а это будет
душа.
Федр. Конечно. И что же?
Сократ. И все его усилия направлены на это- ведь именно душу старается он
убедить. Не так ли?
Федр. Да.
Сократ. Значит, ясно, что Фрасимах или кто другой, если он всерьез
преподает ораторское искусство, прежде всего со всей тщательностью будет
писать о душе и наглядно покажет, едина и единообразна ли она по своей
природе или же у нее много видов, соответственно сложению тела. Это мы и
называем показать природу [какой-либо вещи].
Федр. Совершенно верно.
Сократ. Во-вторых, он укажет, на что и как душа по своей природе
воздействует и что и как воздействует на нее.
Федр. И дальше?
Сократ. В-третьих, стройно расположив виды ре чей и души и их состояния, он
разберет все причины, установит соответствие каждого [вида речи] каждому
[виду души] и научит, какую душу какими речами и по какой причине
непременно удастся убедить, а какую - нет.
Федр. Это было бы, верно, очень хорошо.
Сократ. Право же, друг мой, если объяснять или излагать иначе, то ни этого
и вообще никогда ничего не удастся изложить ни устно, ни письменно в
соответствии с правилами искусства. А те, кого ты слушал, эти нынешние
составители руководств по искусству речи, они плуты и только скрывают, что
отлично знают человеческую душу. Так что пока они не станут говорить и
писать именно этим способом, мы не поверим им, что их руководства написаны
по правилам искусства.
Федр. Какой способ ты имеешь в виду?
Сократ. Здесь нелегко подобрать точные выражения, но я хочу указать, как
надо писать, чтобы это, на сколько возможно, было сделано по правилам
искусства.
Федр. Так укажи.
Сократ. Поскольку сила речи заключается в воздействии на душу, тому, кто
собирается стать оратором, необходимо знать, сколько видов имеет душа: их
столько-то и столько-то, они такие-то и такие-то, поэтому слушатели бывают
такими-то и такими-то. Когда это должным образом разобрано, тогда
устанавливается, что есть столько-то и столько-то видов речей и каждый из
них та кой-то. Таких-то слушателей по такой-то причине легко убедить в
том-то и том-то такими-то речами, а такие-то потому-то и потому-то с трудом
поддаются убеждению. Кто достаточно все это продумал, тот затем наблюдает,
как это осуществляется и применяется на деле, причем он должен уметь остро
воспринимать и прослеживать, иначе он не прибавит ничего к тому, что он еще
раньше слышал, изучая красноречие. Когда же он будет способен определять,
какими речами какой человек даст себя убедить, тогда при встрече с таким
человеком он сможет распознать его и дать себе отчет, что вот как раз тот
человек и та природа, о которой прежде шла речь. Теперь она на самом деле
предстала перед ним, и к ней надо вот так применить такие-то речи, чтобы
убедить ее в том-то. .Сообразив все это, он должен учесть время, когда ему
удобнее говорить, а когда и воздержаться: все изученные им виды речей -
сжатую речь, или жалостливую, или возбуждающую - ему следует применять
вовремя и кстати: только тогда, и никак не ранее, его искусство будет
разработано прекрасно и совершенно. Если же, произнося речь, сочиняя или
обучая, он упустит хоть что-нибудь из этого, а между тем станет утверждать,
что придерживается правил искусства, прав будет тот, кто ему не поверит.
"Что же, Федр и Сократ, - скажет, пожалуй, такой сочинитель, - таково ваше
мнение? А разве нельзя как-нибудь иначе понимать то, что называют
искусством красноречия?"
Федр. Невозможно иначе, Сократ, хотя дело это, видимо, не малое.
Сократ. Ты прав. Именно поэтому нужно, поворачивая каждую речь то так, то
этак, смотреть, не найдется ли какой-нибудь более легкий и короткий путь с
к искусству красноречия, чтобы не идти понапрасну долгим и тернистым путем,
когда можно избрать короткий и ровный. Если же ты, слушавший Лисия и
других, можешь оказать нам какую-то помощь, то попытайся припомнить и
изложить то, что ты слышал.
Федр. Можно было бы попытаться, но сейчас я не расположен.
Сократ. Хочешь, я скажу тебе одну вещь, которую слышал от тех, кто
занимается этим делом?
Федр. Что именно?
Сократ. Есть же поговорка, Федр, что стоит иногда повторить и слова волка.
Федр. Так ты это и сделай.
Сократ. Итак, они утверждают, что в этом деле вовсе не надо заноситься так
высоко и пускаться в длинные рассуждения. По их мнению, - и как мы уже
сказа ли в начале этого рассуждения, - тому, кто собирается стать хорошим
оратором, совершенно излишне иметь истинное представление о справедливых и
хороших делах или о людях, справедливых и дорогих по природе либо по
воспитанию. В судах решительно никому нет ни- о какого дела до истины,
важна только убедительность. А она состоит в правдоподобии, на чем и должен
сосредоточить свое внимание тот, кто хочет произнести искусную речь. Иной
раз в защитительной и обвинительной речи даже следует умолчать о том, что
было в действительности, если это неправдоподобно, и говорить только о
правдоподобном: оратор изо всех сил должен гнаться за правдоподобием,
зачастую распрощавшись с истиной. Провести это через всю речь - вот в чем и
будет состоять все искусство.
Федр. Ты, Сократ, как раз коснулся того, что говорят люди, выдающие себя за
знатоков красноречия. При поминаю, что мы с тобой и раньше мимоходом
касались этого, а ведь это очень важно для всех, кто занимается таким
делом.
Сократ. Но ты тщательно изучил самого Тисия, так пусть Тисий нам и скажет,
согласен ли он с большинством относительно того, что такое правдоподобие.
Федр. Как он может быть не согласен?
Сократ. Вот какой случай Тисий, по-видимому, умно придумал и искусно
описал: если слабосильный, но храбрый человек побьет сильного, но
трусливого, отнимет у него плащ или еще что-нибудь, то, когда их вызовут в
суд, ни одному из них нельзя говорить правду: трусу не следует
признаваться, что эго избил один чело век, оказавшийся храбрецом. Тому же
надо доказывать, с что они встретились один на один,. напирать на такой
довод: "Как же я, вот такой, мог напасть на такого?" Сильный не признается
в своей трусости, но попытается что-нибудь соврать и тем самым, возможно,
даст своему противнику повод его уличить. И в других случаях бы- чают
искусные речи в таком же роде. Разве не так, Федр?
Федр. Ну и что же?
Сократ. Ох, и ловко же прикрытое искусство изобрел Тисий или кто бы там ни
был другой и как бы он ни назывался! Но, друг мой, сказать ли нам ему или
нет...
Федр. Что?
Сократ. А вот что: "Мы, Тисий, задолго до твоего появления говорили,
бывало, что большинству людей правдоподобным кажется то, что подобно
истине. А вот сейчас мы разбирали разные случаи подобия и показали, что
лучше всего умеет его находить всюду тот, кто знает истину. Так что, если
ты утверждаешь что-нибудь новое относительно искусства красноречия, мы
послушаем, если же нет, мы останемся при убеждении, к которому привело нас
наше исследование: кто не учтет природные качества своих будущих
слушателей, кто не сумеет различать существующее по видам и охватывать
одной идеей все единичное, тот никогда не овладеет искусством красноречия
настолько, насколько это возможно для человека. Достичь этого без усилий
нельзя, и человек рассудительный предпримет такой труд не ради того, чтобы
говорить и иметь дело с людьми, а для того, чтобы быть в состоянии говорить
угодное богам и по мере сил своих делать все так, чтобы им это было угодно.
Ведь те, кто мудрее нас с тобой, Тисий, утверждают, что человек, обладающий
умом, должен заботиться о том, как бы угодить не товарищам по рабству - им
разве лишь между прочим, - но своим благим владыкам, потомкам благих
родителей. Поэтому, если путь долог, не удивляйся: ради великой цели надо
его пройти, а вовсе не так, как ты себе представляешь. Сбудется, гласит
поговорка, если кто пожелает, и это будет прекраснейший плод тех усилий".
Федр. Прекрасно, по-моему, сказано, Сократ, если только это кому-то по
силам.
Сократ. Но ведь если что и придется претерпеть, взявшись за прекрасное
дело, это тоже будет прекрасно.
Федр. Конечно.
Сократ. Ну что ж, довольно говорить об искусном и неискусном составлении
речей!
Федр. Пожалуй.
Сократ. Остается разобрать, подобает ли записывать речи или нет, чем это
хорошо, а чем не годится. Не так ли?
Федр. Да.
Сократ. Относительно речей знаешь ли ты, как всего более угодить богу делом
или словом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
сказал, что лишь он один отыскал; в чем состоит искусство речей: они не
должны быть ни длинными, ни краткими, но в меру. Федр. Ты всех умнее,
Продик!
Сократ. А о Гиппие не будем говорить? Я думаю, что одного с ним взгляда был
бы и наш гость из Элеи.
Федр. Наверно.
Сократ. А что нам сказать о словотворчестве Посла - о его удвоениях,
изречениях к образных выражениях, обо всех этих словесах Ликииния,
подаренных Полу для благозвучия?
Федр.
Сократ. Какое-то учение о правильности речи, дитя мое, и много еще хороших
вещей. Но в жалобно- стонущих речах о старости и нужде всех одолели, по-
моему, искусство и мощь халкедонца. Он умеет и вызвать гнев толпы, и снова
своими чарами укротить разгневанных - так он уверяет. Потому-то он так
силен, когда требуется оклеветать или опровергнуть клевету. Что же касается
заключительной части речей, то у всех, видимо, одно мнение, только одни
называют ее сжатым повторением, а другие иначе.
Федр. Ты говоришь, что под конец нужно в главных чертах напомнить
слушателям обо всем сказанном?
Сократ. Да, по-моему, так; но не можешь ли ты добавить еще что-нибудь об
искусстве красноречия?
Федр. Мелочи, о них не стоит говорить.
Сократ. Оставим в стороне мелочи. Лучше вот что рассмотрим при ярком свете
дня: как и когда красноречие воздействует своим искусством?
Федр. Оно действует очень сильно, Сократ, особенно в многолюдных собраниях.
Сократ. Да, это так. Но, друг мой, взгляни и скажи, не кажется ли тебе, как
и мне, что вся основа этой их ткани разлезлась?
Федр. Объясни, как это.
Сократ. Скажи-ка мне, если кто обратится к твоему приятелю Эриксимаху или к
его отцу Акумену и скажет: "Я умею как-то так воздействовать на
человеческое тело, что оно по моему усмотрению может стать горячим или
холодным, а ,если мне вздумается, я могу вызвать рвоту или понос и многое
другое в том же роде. Раз я это умею, я притязаю на то, чтобы быть врачом,
и могу сделать врачом и другого, кому я передам это свое умение". Что бы,
по-твоему, сказали Эриксимах или Акумен ему в ответ?
Федр. Ничего, они бы только спросили, знает ли он вдобавок, к кому, когда и
в какой мере следует применять каждое из его средств?
Сократ. А если бы он сказал: "Ничуть, но я считаю, что мой выученик сам
сможет сделать то, о чем ты с спрашиваешь".
Федр. Они сказали бы, я думаю, что этот человек не в своем уме: он вычитал
кое-что из книг или случайно ему попались в руки лекарства, и вот он
возомнил себя врачом, ничего в этом деле не смысля.
Сократ. А если бы кто-нибудь в свою очередь обратился к Софоклу и Еврипиду
и заявил, что умеет о пустяках сочинять длиннейшие речи, а о чем-нибудь
великом, наоборот, весьма сжатые и по своему желанию делать их то
жалостными, то, наоборот, устрашающими, грозными и так далее, а также что
он уверен, будто, обучая всему этому, передаст другим умение создавать
трагедии?
Федр. И Софокл и Еврипид, думаю я, Сократ, осмеяли бы того, кто считает,
будто трагедия не есть сочетание подобных речей, но связных и составляющих
единое целое.
Сократ. Но я думаю, они не стали бы его грубо бранить. Так, знаток музыки
при встрече с человеком, считающим себя знатоком гармонии только потому,
что он умеет настраивать струну то выше, то ниже, не скажет грубо:
"Бедняга, ты, видно, рехнулся",- но, напротив, скажет очень мягко, как
подобает человеку, причастному музыке: "Уважаемый, конечно, и это
необходимо уметь тому, кто собирается заняться гармонией, но это не
исключает того, что человек в твоем положении нимало не смыслит в гармонии:
у тебя есть необходимые предварительные сведения по гармонии, но самой
гармонии ты не знаешь".
Федр. Совершенно верно.
Сократ. Значит, и Софокл сказал бы тому, кто захотел бы блеснуть перед
ними, что это всего лишь под ступы к трагедии, а не трагическое искусство;
и Акумен сказал бы, что здесь лишь подступы к врачеванию, а не само
искусство.
Федр. Разумеется.
Сократ. А что, по нашему мнению, сделал бы сладкоречивый Адраст или хотя бы
Перикл, если бы они услыхали о только что упомянутых нами замечательных
ухищрениях - о краткости, об образном способе выражения и так далее, что,
как мы сказали, надо рассматривать при ярком свете дня? Не были бы они
раздосадованы, как мы с тобой, и не вырвалось бы у них, по неотесанности,
неучтивое слово в отношении тех, кто все это пишет и учит этому под видом
искусства красноречия. Или, может быть, - они ведь умнее нас - только бы
нас упрекнули, сказавши: "Нечего сердиться, Федр и Сократ, надо отнестись
снисходительно, если люди, не умеющие рассуждать, не способны определить,
что такое искусство красноречия. Из-за этого они, обладая лишь необходимыми
предварительными сведениями, считают, с будто изобрели ораторское искусство
и, когда преподают его другим, уверены, что передают им совершенное
искусство красноречия. А говорить о каждом предмете убедительно и сочетать
все в одно целое, это, по их мнению, нетрудно, и ученики сами собой должны
достичь этого в своих речах".
Федр. Ведь действительно, Сократ, именно таково искусство, которому под
видом красноречия обучают эти люди и о котором они пишут. Мне кажется, ты
верно сказал. Но как и откуда можно научиться искусству подлинного и
убедительного красноречия?
Сократ. С этой возможностью, Федр, как и с возможностью стать совершенным
борцом, дело обстоит, вероятно, - а может быть, и необходимо, - так же, как
и со всем остальным: если у тебя есть природные задатки оратора, ты станешь
выдающимся оратором, приложив к этому знания и упражнения. В чем из этого у
тебя окажется недостаток, то и будет твоим слабым местом. Сколько здесь от
искусства - ясно, по-моему, из нашего рассмотрения, но это не обнаружится
на том пути, которым следуют Лисий и Фрасимах.
Федр. А на каком же?
Сократ. Видимо, друг мой, не случайно Перикл всех превзошел в красноречии.
Федр. Почему же?
Сократ. Сколько ни есть великих искусств, все они, кроме того, нуждаются в
тщательном исследовании природы вещей возвышенных. Отсюда, видимо, как-то и
проистекает высокий образ мыслей и совершенство во всем. Этим и обладает
Перикл кроме своей природной одаренности. Сблизившись с Анаксагором,
человеком, по-моему, как раз такого склада, Перикл преисполнился познания
возвышенного и постиг природу ума и мышления, о чем Анаксагор часто вел
речь; отсюда Перикл из влек пользу и для искусства красноречия.
Федр. Как ты это понимаешь?
Сократ. Пожалуй, в искусстве врачевания те же самые приемы, что и в
искусстве красноречия.
Федр. Как так?
Сократ. И тут и там нужно разбираться в природе, в одном случае - тела, в
другом - души, если ты намерен пользоваться не навыком и опытом, а
искусством, применяя в первом случае лекарства и питание для восстановления
здоровья и сил, а во втором - беседы и надлежащие занятия, чтобы привить
желательное умение убеждать и добродетель.
Федр. Наверно, это так, Сократ.
Сократ. Думаешь ли ты, что можно достойным образом постичь природу души, не
постигнув природы целого?
Федр. Если должно в чем-то верить Асклепиаду Гиппократу, то даже природу
тела нельзя постигнуть иным путем.
Сократ. Это он прекрасно говорит, друг мой. Однако кроме Гиппократа надо
еще обратиться к разуму и посмотреть, согласен ли он с Гиппократом.
Федр. Я полагаю.
Сократ. Итак, посмотри, что говорит о природе Гиппократ, а что - истинный
разум. Разве не так следует мыслить о природе любой вещи: прежде всего,
простая ли это вещь - то, в чем мы и сами хотели бы стать искусными и
других умели бы делать такими, или она многовидна; затем, если это простая
вещь, надо рассмотреть ее способности: на что и как она по своей природе
может воздействовать или, наоборот, что и как может воздействовать на нее?
Если же есть много ее видов, то надо их сосчитать и посмотреть свойства
каждого (так же как в том случае, когда она едина): на что и как каждый вид
может по своей природе воздействовать и что и как может воздействовать на
него.
Федр. Пожалуй, это так, Сократ.
Сократ. Иначе рассмотрение походило бы на блуждание слепого. А тому, кто
причастен искусству, никак нельзя уподобляться слепому или глухому. Ясно,
что, кто по правилам искусства наставляет другого в сочинении речей, тот в
точности покажет сущность природы того, к чему обращена речь, - а это будет
душа.
Федр. Конечно. И что же?
Сократ. И все его усилия направлены на это- ведь именно душу старается он
убедить. Не так ли?
Федр. Да.
Сократ. Значит, ясно, что Фрасимах или кто другой, если он всерьез
преподает ораторское искусство, прежде всего со всей тщательностью будет
писать о душе и наглядно покажет, едина и единообразна ли она по своей
природе или же у нее много видов, соответственно сложению тела. Это мы и
называем показать природу [какой-либо вещи].
Федр. Совершенно верно.
Сократ. Во-вторых, он укажет, на что и как душа по своей природе
воздействует и что и как воздействует на нее.
Федр. И дальше?
Сократ. В-третьих, стройно расположив виды ре чей и души и их состояния, он
разберет все причины, установит соответствие каждого [вида речи] каждому
[виду души] и научит, какую душу какими речами и по какой причине
непременно удастся убедить, а какую - нет.
Федр. Это было бы, верно, очень хорошо.
Сократ. Право же, друг мой, если объяснять или излагать иначе, то ни этого
и вообще никогда ничего не удастся изложить ни устно, ни письменно в
соответствии с правилами искусства. А те, кого ты слушал, эти нынешние
составители руководств по искусству речи, они плуты и только скрывают, что
отлично знают человеческую душу. Так что пока они не станут говорить и
писать именно этим способом, мы не поверим им, что их руководства написаны
по правилам искусства.
Федр. Какой способ ты имеешь в виду?
Сократ. Здесь нелегко подобрать точные выражения, но я хочу указать, как
надо писать, чтобы это, на сколько возможно, было сделано по правилам
искусства.
Федр. Так укажи.
Сократ. Поскольку сила речи заключается в воздействии на душу, тому, кто
собирается стать оратором, необходимо знать, сколько видов имеет душа: их
столько-то и столько-то, они такие-то и такие-то, поэтому слушатели бывают
такими-то и такими-то. Когда это должным образом разобрано, тогда
устанавливается, что есть столько-то и столько-то видов речей и каждый из
них та кой-то. Таких-то слушателей по такой-то причине легко убедить в
том-то и том-то такими-то речами, а такие-то потому-то и потому-то с трудом
поддаются убеждению. Кто достаточно все это продумал, тот затем наблюдает,
как это осуществляется и применяется на деле, причем он должен уметь остро
воспринимать и прослеживать, иначе он не прибавит ничего к тому, что он еще
раньше слышал, изучая красноречие. Когда же он будет способен определять,
какими речами какой человек даст себя убедить, тогда при встрече с таким
человеком он сможет распознать его и дать себе отчет, что вот как раз тот
человек и та природа, о которой прежде шла речь. Теперь она на самом деле
предстала перед ним, и к ней надо вот так применить такие-то речи, чтобы
убедить ее в том-то. .Сообразив все это, он должен учесть время, когда ему
удобнее говорить, а когда и воздержаться: все изученные им виды речей -
сжатую речь, или жалостливую, или возбуждающую - ему следует применять
вовремя и кстати: только тогда, и никак не ранее, его искусство будет
разработано прекрасно и совершенно. Если же, произнося речь, сочиняя или
обучая, он упустит хоть что-нибудь из этого, а между тем станет утверждать,
что придерживается правил искусства, прав будет тот, кто ему не поверит.
"Что же, Федр и Сократ, - скажет, пожалуй, такой сочинитель, - таково ваше
мнение? А разве нельзя как-нибудь иначе понимать то, что называют
искусством красноречия?"
Федр. Невозможно иначе, Сократ, хотя дело это, видимо, не малое.
Сократ. Ты прав. Именно поэтому нужно, поворачивая каждую речь то так, то
этак, смотреть, не найдется ли какой-нибудь более легкий и короткий путь с
к искусству красноречия, чтобы не идти понапрасну долгим и тернистым путем,
когда можно избрать короткий и ровный. Если же ты, слушавший Лисия и
других, можешь оказать нам какую-то помощь, то попытайся припомнить и
изложить то, что ты слышал.
Федр. Можно было бы попытаться, но сейчас я не расположен.
Сократ. Хочешь, я скажу тебе одну вещь, которую слышал от тех, кто
занимается этим делом?
Федр. Что именно?
Сократ. Есть же поговорка, Федр, что стоит иногда повторить и слова волка.
Федр. Так ты это и сделай.
Сократ. Итак, они утверждают, что в этом деле вовсе не надо заноситься так
высоко и пускаться в длинные рассуждения. По их мнению, - и как мы уже
сказа ли в начале этого рассуждения, - тому, кто собирается стать хорошим
оратором, совершенно излишне иметь истинное представление о справедливых и
хороших делах или о людях, справедливых и дорогих по природе либо по
воспитанию. В судах решительно никому нет ни- о какого дела до истины,
важна только убедительность. А она состоит в правдоподобии, на чем и должен
сосредоточить свое внимание тот, кто хочет произнести искусную речь. Иной
раз в защитительной и обвинительной речи даже следует умолчать о том, что
было в действительности, если это неправдоподобно, и говорить только о
правдоподобном: оратор изо всех сил должен гнаться за правдоподобием,
зачастую распрощавшись с истиной. Провести это через всю речь - вот в чем и
будет состоять все искусство.
Федр. Ты, Сократ, как раз коснулся того, что говорят люди, выдающие себя за
знатоков красноречия. При поминаю, что мы с тобой и раньше мимоходом
касались этого, а ведь это очень важно для всех, кто занимается таким
делом.
Сократ. Но ты тщательно изучил самого Тисия, так пусть Тисий нам и скажет,
согласен ли он с большинством относительно того, что такое правдоподобие.
Федр. Как он может быть не согласен?
Сократ. Вот какой случай Тисий, по-видимому, умно придумал и искусно
описал: если слабосильный, но храбрый человек побьет сильного, но
трусливого, отнимет у него плащ или еще что-нибудь, то, когда их вызовут в
суд, ни одному из них нельзя говорить правду: трусу не следует
признаваться, что эго избил один чело век, оказавшийся храбрецом. Тому же
надо доказывать, с что они встретились один на один,. напирать на такой
довод: "Как же я, вот такой, мог напасть на такого?" Сильный не признается
в своей трусости, но попытается что-нибудь соврать и тем самым, возможно,
даст своему противнику повод его уличить. И в других случаях бы- чают
искусные речи в таком же роде. Разве не так, Федр?
Федр. Ну и что же?
Сократ. Ох, и ловко же прикрытое искусство изобрел Тисий или кто бы там ни
был другой и как бы он ни назывался! Но, друг мой, сказать ли нам ему или
нет...
Федр. Что?
Сократ. А вот что: "Мы, Тисий, задолго до твоего появления говорили,
бывало, что большинству людей правдоподобным кажется то, что подобно
истине. А вот сейчас мы разбирали разные случаи подобия и показали, что
лучше всего умеет его находить всюду тот, кто знает истину. Так что, если
ты утверждаешь что-нибудь новое относительно искусства красноречия, мы
послушаем, если же нет, мы останемся при убеждении, к которому привело нас
наше исследование: кто не учтет природные качества своих будущих
слушателей, кто не сумеет различать существующее по видам и охватывать
одной идеей все единичное, тот никогда не овладеет искусством красноречия
настолько, насколько это возможно для человека. Достичь этого без усилий
нельзя, и человек рассудительный предпримет такой труд не ради того, чтобы
говорить и иметь дело с людьми, а для того, чтобы быть в состоянии говорить
угодное богам и по мере сил своих делать все так, чтобы им это было угодно.
Ведь те, кто мудрее нас с тобой, Тисий, утверждают, что человек, обладающий
умом, должен заботиться о том, как бы угодить не товарищам по рабству - им
разве лишь между прочим, - но своим благим владыкам, потомкам благих
родителей. Поэтому, если путь долог, не удивляйся: ради великой цели надо
его пройти, а вовсе не так, как ты себе представляешь. Сбудется, гласит
поговорка, если кто пожелает, и это будет прекраснейший плод тех усилий".
Федр. Прекрасно, по-моему, сказано, Сократ, если только это кому-то по
силам.
Сократ. Но ведь если что и придется претерпеть, взявшись за прекрасное
дело, это тоже будет прекрасно.
Федр. Конечно.
Сократ. Ну что ж, довольно говорить об искусном и неискусном составлении
речей!
Федр. Пожалуй.
Сократ. Остается разобрать, подобает ли записывать речи или нет, чем это
хорошо, а чем не годится. Не так ли?
Федр. Да.
Сократ. Относительно речей знаешь ли ты, как всего более угодить богу делом
или словом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112