В таком случае каждая из них была бы единою и уж не подвергалась бы
тому, о чем сейчас говорилось.
- Что же,- спросил Парменид,- каждая мысль едина и не есть мысль о
чем-либо? - Но это невозможно,- сказал Сократ. - Значит, мысль является
мыслью о чем-нибудь?
- Да.
- Существующем или несуществующем? - Существующем.
- Не мыслит ли эта мысль то единство, которое, обнимая все [определенного
рода] вещи, представляет собою некую единую их идею?
- Именно так.
- Так не будет ли идеей то, что мыслится как единое, коль скоро оно
остается одним и тем же для всех вещей?
- И это представляется необходимым.
- А если,- сказал Парменид,- все другие вещи, как ты утверждаешь, причастны
идеям, то не должен ли ты думать, что либо каждая вещь состоит из мыслей и
мыслит все, либо, хоть она и есть мысль, она лишена мышления?
- Но это,- сказал Сократ,- лишено смысла. Мне кажется, Парменид, что дело
скорее всего обстоит так: идеи пребывают в природе как бы в виде образцов,
прочие же вещи сходны с ними и суть их подобия, самая же причастность вещей
идеям заключается не в чем ином, как только в уподоблении им.
- Итак,- сказал Парменид,- если что-либо подобно идее, то может ли эта идея
не быть сходной с тем, что ей уподобилось, настолько, насколько последнее
ей уподобилось? Или есть какая-либо возможность, чтобы подобное не было
подобно подобному?
- Нет, это невозможно.
- А нет ли безусловной необходимости в том, чтобы подобное и то, чему оно
подобно, были причастны одному и тому же?
- Да, это необходимо.
- Но то, через причастность чему подобное становится подобным, не будет ли
само идеею?
- Непременно.
- Следовательно, ничто не может быть подобно идее и идея не может быть
подобна ничему другому, иначе рядом с этой идеей всегда будет являться
другая, а если эта последняя подобна чему-либо, то - опять новая, и никогда
не прекратится постоянное возникновение новых идей, если идея будет подобна
причастному ей [10].
- Ты совершенно прав.
- Значит, вещи приобщаются к идеям не посредством подобия: надо искать
какой-то другой способ их приобщения.
- Выходит, так.
- Ты видишь теперь, Сократ,- сказал Парменид, - какое большое затруднение
возникает при допущении существования идей самих по себе.
- И даже очень.
- Но будь уверен,- продолжал Парменид,- что ты еще, так сказать, не
почувствовал всей громадности затруднения, если для каждой вещи ты всякий
раз допускаешь единую обособленную от нее идею.
- Почему так? - спросил Сократ.
- По многим самым различным причинам, и главным образом по следующей: если
бы кто стал утверждать, что идеи, будучи такими, какими они, по-нашкму,
должны быть, вовсе не доступны познанию, то невоз
можно было бы доказать, что высказывающий это мнкние заблуждается, разве
что тот, кто стал бы ему возражать, оказался бы многоопытным, даровитым и
во время спора имел бы охоту следить за множеством отдаленнейших
доказательств. В противном случае переубедить настаивающего на том, что
идеи непознаваемы, не было бы возможности.
- Почему так, Парменид? - спросил Сократ.
- А потому, Сократ, что и ты, и всякий другой, кто допускает
самостоятельное существование некоей сущности каждой вещи, должен, я думаю,
прежде всего согласиться, что ни одной такой сущности в нас нет.
- Да, потому что как же она могла бы тогда сущкствовать самостоятельно? -
заметил Сократ.
- Ты правильно говоришь,- сказал Парменид. - Ибо все идеи суть то, что они
суть, лишь в отношении одна к другой, и лишь в этом отношении они обладают
сущностью, а не в отношении к находящимся в нас [их] по добиям (или как бы
это кто ни определял), только благодаря причастности которым мы называемся
теми или иными именами. В свою очередь эти находящиеся в нас [подобия],
одноименные [с идеями), тоже существуют лишь в отношении друг к другу, а не
в отношении к идкям: все эти подобия образуют свою особую область и в число
одноименных им идей не входят.
- Как ты говоришь? - спросил Сократ.
- Если, например,- ответил Парменид,- кто-либо из нас есть чей-либо
господин или раб, то он, конечно, не раб господина самого по себе,
господина как такового, а также и господин не есть господин раба самого по
ск бе, раба как такового, но отношение того и другого есть отношение
человека к человеку. Господство же само по себе есть то, что оно есть, по
отношению к рабству самому по себе, и точно так же рабство само по себе
есть рабство по отношению к господству самому по себе. И то, что есть в
нас, не имеет никакого отношения к идеям, равно как и они - к нам.
Повторяю, идеи существуют сами по себе и лишь к самим себе относятся, и
точно так же то, что находится в нас, относится только к самому себе.
Понятно ли тебе, что я говорю?
- Вполне понятно,- ответил Сократ.
- А потому,- продолжал Парменид,- и знание само по себе как таковое не
должно ли быть знанием истины как таковой, истины самой по себе [11]?
- Конечно.
- Далее, каждое знание как таковое должно быть, знанием каждой вещи как
таковой, не правда ли?
- Да.
- А наше знание не будет ли знанием нашей Пети ны? И каждое наше знание не
будет ли относиться к од ной из наших вещей?
- Непременно.
- Но идей самих по себе, как и ты признаешь, мы не имеем, и их у нас быть
не может.
- Конечно, нет.
- Между тем, каждый существующий сам по себе род познается, надо полагать,
самой идеей знания?
- Да.
- Которой мы не обладаем?
- Да, не обладаем.
- Следовательно, нами не познается ни одна из идей, потому что мы не
причастны знанию самому по себе.
- По-видимому, так.
- А потому для нас непознаваемы ни прекрасное само по себе, как таковое, ни
доброе, ни все то, что мы до пускаем в качестве самостоятельно существующих
идей.
- Кажется, так.
- Но обрати внимание на еще более удивительное обстоятельство.
- Какое же?
- Признаешь ты или нет: если существует какойто род знания сам по себе, то
он гораздо совершеннее нашего знания? И не так ли обстоит дело с красотою и
всем прочим?
- Да.
- Итак, если что-либо причастно знанию самому по себе, то, не правда ли, ты
признаешь, что никто в боль шей степени, чем бог, не обладает этим
совершеннейшим знанием?
- Непременно признаю.
- С другой стороны, обладая знанием самим по себе, будет ли бог в состоянии
знать то, что есть в нас?
- Почему же нет?
- А потому, Сократ,- сказал Парменид,- что, как мы согласились, сила тех
идей не распространяется на то, что у нас, и, с другой стороны, сила того,
что у нас, не распространяется на идеи, но то и другое довлеет самому себе.
- Да, мы согласились относительно этого.
- Итак, если у бога есть упомянутое совершеннейшее господство и
совершеннейшее знание, то господство богов никогда не будет
распространяться на нас и их знание никогда не познает ни нас, ни вообще
ничего относящегося к нашему миру: как мы нашей властью не властвуем над
богами и нашим знанием ничего божественного не познаем, так на том же самом
основании и они, хоть и боги, над нами не господа и дел человеческих не
знают.
- Но если отказать богу в знании, то не покажется ли такое утверждение
слишком странным? - заметил Сократ. А Парменид возразил:
- Однако, Сократ, к этому и, кроме того, еще ко многому другому неизбежно
приводит [учение об] идкях, если эти идеи вещей действительно существуют и
если мы будем определять каждую идею как нечто самостоятельное. Слушатель
будет недоумевать и спорить, доказывая, что этих идей либо вовсе нет, либо
если уж они существуют, то должны быть безусловно непознаваемыми для
человеческой природы. Такие возражения кажутся основательными, а
высказывающего их, как мы недавно сказали, переубедить необычайно трудно. И
надо быть исключительно даровитым, чтобы понять, что существует некий род
каждой вещи и сущность сама по себе, а еще более удивительный дар нужен для
того, чтобы доискаться до всего этого, обстоятельно разобраться во всем п
разъяснить другому!
- Согласен с тобой, Парменид,- сказал Сократ,- мне по душе то, что ты
говоришь. Парменид же ответил:
- Но с другой стороны, Сократ, если кто, приняв во внимание все только что
изложенное и тому подобное, откажется допустить, что существуют идеи вещей,
и не станет определять идеи каждой вещи в отдельности, то, не допуская
постоянно тождественной себе идеи каждой из существующих вещей, он не
найдет, куда направить свою мысль, и тем самым уничтожит всякую возможность
рассуждения. Впрочем, эту опасность, как мне кажется, ты ясно почувствовал.
- Ты прав,- ответил Сократ.
- Что же ты будешь делать с философией? Куда обратишься, не зная таких
вещей?
- Пока я совершенно себе этого не представляю.
- Это объясняется тем, Сократ,- сказал Парменид, - что ты проядевременно,
не поупражнявшись как следует, берешься определять, что такое прекрасное,
справедливое, благое и любая другая идея. Я это заметил и третьего дня,
слушая здесь твой разговор вот с ним, с Аристотелем. Твое рвение к
рассуждениям, будь уверен, прекрасно и божественно, но, пока ты еще молод,
постарайся поупражняться побольше в том, что большинство считает и называет
пустословием; в противном случае истина будет от тебя ускользать.
Переход к диалектике единого и иного Каким же способом следует упражняться,
Парменид? - спросил Сократ.
- Об этом ты слышал от Зенона,- ответил Парменид.- Впрочем, даже ему, к
моему восхищению, ты нашелся сказать, что отвергаешь блуждание мысли вокруг
да около видимых вещей, а предлагаешь рассматривать то, что можно постичь
исключительно разумом и признать за идеи.
- В самом деле,- ответил Сократ,- я нахожу, что таким путем совсем не
трудно показать, что все вещи и подобны и неподобны и так далее.
- И правильно,- сказал Парменид,- но если желаешь поупражняться получше, то
следует, кроме того, делать вот что: не только предполагая что-нибудь
существующим, если оно существует, рассматривать выводы из этого
предположения, но также предполагая то же самое несуществующим. Что ты
имеешь в виду? - спросил Сократ. Если ты желаешь поупражняться, то возьми
хотя бы предположение, высказанное Зеноном: допусти, что существует многое,
и посмотри, что должно из этого вытекать как для многого самого по себе в
отношении к самому себе и к единому, так и для единого в отношкнии к самому
себе и ко многому [12]. С другой стороны, если многого не существует, то
опять надо смотреть, что последует отсюда для единого и для многого в
отношкнии их к себе самим и друг к другу. И далее, если предположить, что
подобие существует или что его не сущкствует, то опять-таки, какие будут
выводы при каждом из этих двух предположений как для того, что было
положено в основу, так и для другого, в их отношении к себе самим и друг к
другу. Тот же способ рассуждения следует применять к неподобному, к
движению и покою, к возникновению и гибели и, наконец, к самому бытию и
небытию; одним словом, что только ни пред
положишь ты существующим или несуществующим, или испытывающим какое-либо
иное состояние, всякий раз должно рассматривать следствия как по отношению
к этому предположению, так и по отношению к прочим, взятым поодиночке, и
точно так же, когда они в большем числе или в совокупности. С другой
стороны, это прочее тебе тоже следует всегда рассматривать в отношении как
к нему самому, так и к другому, на чем бы ты ни остановил свой выбор и как
бы ты ни предположил то, что предположил существующим или несуществующим,
если ты хочешь, поупражнявшись надлежащим образом в этих вещах,
основательно прозреть истину.
- Трудный рисуешь ты путь, Парменид, и я не совсем его понимаю. Не
проделать ли тебе его самому на каком-либо примере, чтобы мне лучше понять?
- Тяжкое бремя возлагаешь ты, Сократ, на стари ка,- ответил Парменид.
- В таком случае,- сказал Сократ,- почему бы ткбе, Зенон, не проделать этой
работы для нас? Но Зенон засмеялся и сказал:
- Будем, Сократ, просить самого Парменида: не так-то просто то, о чем он
говорит. Разве ты не видишь, какую задачу задаешь? Если бы нас здесь было
побольше, то не нужно бы и просить, потому что не след говорить об этом при
многих, да еще человеку в преклонном возрасте: ведь большинство не
понимает, что без всесто раннего и обстоятельного разыскания и даже
заблуждкния невозможно уразуметь истину. Итак, Парменид, я присоединяюсь к
просьбе Сократа, чтобы и самому между тем тебя послушать.
По словам Антифонта, Пифодор рассказывал, что и он сам, и Аристотель, и все
прочие после этих слов Зенона стали просить Парменида не отказываться и
пояснить на примере то, что он сейчас высказал. Тогда Парменид сказал:
- Приходится согласиться, хотя я и чувствую себя в положении Ивикова коня
[13]: постаревший боец должен состязаться в беге колесниц, ион дрожит, зная
по опыту, что его ждет, а поэт, сравнивая себя с ним, говорит, что и сам он
на старости лет вынужден против воли выступить на поприще любви. Памятуя об
этом, я с великим страхом подумываю, как мне в такие годы переплыть эту
ширь и глубь рассуждений. А впрочем, попробую: надо вам Угодить, тем более
что, как говорит Зенон, мы все здесь свои. Итак, с чего же нам начать и что
первым долгом предположить? Угодно вам - раз уж решено играть в
замысловатую игру,- я начну с себя и с моего положкния о едином самом по
себе и рассмотрю, какие должны быть следствия, если предположить, что
единое существует, а затем - что его не существует?
Конечно,- сказал Зенон.
А кто,- продолжал Парменид,- будет мне отвечать? Не самый ли младший? Он
был бы менее притязателен и отвечал бы именно то, что думает, а вместе с
тем его ответы были бы для меня передышкой.
- Я к твоим услугам, Парменид,- сказал Аристотель,- ведь, говоря о самом
младшем, ты имеешь в виду меня. Итак, спрашивай, я буду отвечать.
Абсолютное и относительное полагание единого с выводами для единого - Ну,
что ж,- сказал Парменид,- если есть единое, то может ли это единое быть
многим?
А р и с т о т е л ь [14]. Да как же это возможно?
П а р м е н и д. Значит, у него не должно быть частей и само оно не должно
быть целым.
А р и с т о т е л ь. Почему так?
П а р м е н и д . Часть, полагаю я, есть часть целого.
А р и с т о т е л ь. Да.
П а р м е н и д. А что такое целое? Не будет ли целым то, в чем нет ни
одной недостающей части? А р и с т о т е л ь. Именно так.
П а р м е н и д. Значит, в обоих случаях единое состояло бы из частей - и
как целое, и как имеющее части.
А р и с т о т е л ь. Непременно.
П а р м е н и д. И значит, в обоих случаях единое было бы многим, а не
единым [15].
А р и с т о т е л ь. Правда.
П а р м е н и д. Должно же оно быть ш многим, а единым.
А р и с т о т е л ь. Должно.
П а р м е н и д. Следовательно, если единое будет единым, оно не будет
целым и не будет иметь частей.
А р и с т о т е л ь. Конечно, нет.
П а р м е н и д. А потому, не имея вовсе частей, оно не может иметь ни
начала, ни конца, ни середины, ибо все это были бы уже его части.
А р и с т о т е л ь. Правильно.
П а р м е н и д. Но ведь конец и начало образуют пркдел каждой вещи.
А р и с т о т е л ь. Как же иначе?
П а р м е н и д. Значит, единое беспредельно, если оно не имеет ни начала,
ни конца [16].
А р и с т о т е л ь. Беспредельно.
П а р м е н и д. А также лишено очертаний: оно не может быть причастным ни
круглому, ни прямому.
А р и с т о т е л ь. Как так?
П а р м е н и д. Круглое ведь есть то, края чего повсюду одинаково отстоят
от центра.
А р и с т о т ел ь. Да.
П а р м е н и д. А прямое - то, центр чего не дает видеть оба края.
А р и с т о т е л ь. Да.
П а р м е н и д. Итак, единое имело бы части и было бы многим, если бы было
причастно прямолинейной или круглой фигуре.
А р и с т о т е л ь. Совершенно верно.
П а р м е н и д. Следовательно, оно - не прямое и не шарообразное, если не
имеет частей.
А р и с т о т е л ь. Правильно.
П а р м е н и д. А будучи таким, оно не может быть нигде, ибо оно не может
находиться ни в другом, ни в себе самом.
А р и с т от е л ь. Почему так?
П а р м е н и д. Находясь в другом, оно, надо полагать. крутом охватывалось
бы тем, в чем находилось бы, и во многих местах касалось бы его многими
своими частями но так как единое не имеет частей и не причастно круглому,
то невозможно, чтобы оно во многих местах касалось чего-либо по кругу.
А р и с т о т е л ь. Невозможно.
П а р м е н и д. Находясь же в себе самом, оно будет окружать не что иное,
как само себя, если только оно действительно будет находиться в себе самом:
ведь нк возможно, чтобы нечто находилось в чем-либо и не было им окружено.
А р и с т о т е л ь. Конечно, невозможно.
П а р м е н и д. Следовательно, окруженное и то, что его окружает, были бы
каждое чем-то особым - ведь одно и то же целое не может одновременно
испытывать и вызывать оба состояния, и, таким образом, единое было бы уже
не одним, а двумя.
А р и с т о т е л ь. Конечно.
П а р м е н и д. Следовательно, единое не находится нигде:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
тому, о чем сейчас говорилось.
- Что же,- спросил Парменид,- каждая мысль едина и не есть мысль о
чем-либо? - Но это невозможно,- сказал Сократ. - Значит, мысль является
мыслью о чем-нибудь?
- Да.
- Существующем или несуществующем? - Существующем.
- Не мыслит ли эта мысль то единство, которое, обнимая все [определенного
рода] вещи, представляет собою некую единую их идею?
- Именно так.
- Так не будет ли идеей то, что мыслится как единое, коль скоро оно
остается одним и тем же для всех вещей?
- И это представляется необходимым.
- А если,- сказал Парменид,- все другие вещи, как ты утверждаешь, причастны
идеям, то не должен ли ты думать, что либо каждая вещь состоит из мыслей и
мыслит все, либо, хоть она и есть мысль, она лишена мышления?
- Но это,- сказал Сократ,- лишено смысла. Мне кажется, Парменид, что дело
скорее всего обстоит так: идеи пребывают в природе как бы в виде образцов,
прочие же вещи сходны с ними и суть их подобия, самая же причастность вещей
идеям заключается не в чем ином, как только в уподоблении им.
- Итак,- сказал Парменид,- если что-либо подобно идее, то может ли эта идея
не быть сходной с тем, что ей уподобилось, настолько, насколько последнее
ей уподобилось? Или есть какая-либо возможность, чтобы подобное не было
подобно подобному?
- Нет, это невозможно.
- А нет ли безусловной необходимости в том, чтобы подобное и то, чему оно
подобно, были причастны одному и тому же?
- Да, это необходимо.
- Но то, через причастность чему подобное становится подобным, не будет ли
само идеею?
- Непременно.
- Следовательно, ничто не может быть подобно идее и идея не может быть
подобна ничему другому, иначе рядом с этой идеей всегда будет являться
другая, а если эта последняя подобна чему-либо, то - опять новая, и никогда
не прекратится постоянное возникновение новых идей, если идея будет подобна
причастному ей [10].
- Ты совершенно прав.
- Значит, вещи приобщаются к идеям не посредством подобия: надо искать
какой-то другой способ их приобщения.
- Выходит, так.
- Ты видишь теперь, Сократ,- сказал Парменид, - какое большое затруднение
возникает при допущении существования идей самих по себе.
- И даже очень.
- Но будь уверен,- продолжал Парменид,- что ты еще, так сказать, не
почувствовал всей громадности затруднения, если для каждой вещи ты всякий
раз допускаешь единую обособленную от нее идею.
- Почему так? - спросил Сократ.
- По многим самым различным причинам, и главным образом по следующей: если
бы кто стал утверждать, что идеи, будучи такими, какими они, по-нашкму,
должны быть, вовсе не доступны познанию, то невоз
можно было бы доказать, что высказывающий это мнкние заблуждается, разве
что тот, кто стал бы ему возражать, оказался бы многоопытным, даровитым и
во время спора имел бы охоту следить за множеством отдаленнейших
доказательств. В противном случае переубедить настаивающего на том, что
идеи непознаваемы, не было бы возможности.
- Почему так, Парменид? - спросил Сократ.
- А потому, Сократ, что и ты, и всякий другой, кто допускает
самостоятельное существование некоей сущности каждой вещи, должен, я думаю,
прежде всего согласиться, что ни одной такой сущности в нас нет.
- Да, потому что как же она могла бы тогда сущкствовать самостоятельно? -
заметил Сократ.
- Ты правильно говоришь,- сказал Парменид. - Ибо все идеи суть то, что они
суть, лишь в отношении одна к другой, и лишь в этом отношении они обладают
сущностью, а не в отношении к находящимся в нас [их] по добиям (или как бы
это кто ни определял), только благодаря причастности которым мы называемся
теми или иными именами. В свою очередь эти находящиеся в нас [подобия],
одноименные [с идеями), тоже существуют лишь в отношении друг к другу, а не
в отношении к идкям: все эти подобия образуют свою особую область и в число
одноименных им идей не входят.
- Как ты говоришь? - спросил Сократ.
- Если, например,- ответил Парменид,- кто-либо из нас есть чей-либо
господин или раб, то он, конечно, не раб господина самого по себе,
господина как такового, а также и господин не есть господин раба самого по
ск бе, раба как такового, но отношение того и другого есть отношение
человека к человеку. Господство же само по себе есть то, что оно есть, по
отношению к рабству самому по себе, и точно так же рабство само по себе
есть рабство по отношению к господству самому по себе. И то, что есть в
нас, не имеет никакого отношения к идеям, равно как и они - к нам.
Повторяю, идеи существуют сами по себе и лишь к самим себе относятся, и
точно так же то, что находится в нас, относится только к самому себе.
Понятно ли тебе, что я говорю?
- Вполне понятно,- ответил Сократ.
- А потому,- продолжал Парменид,- и знание само по себе как таковое не
должно ли быть знанием истины как таковой, истины самой по себе [11]?
- Конечно.
- Далее, каждое знание как таковое должно быть, знанием каждой вещи как
таковой, не правда ли?
- Да.
- А наше знание не будет ли знанием нашей Пети ны? И каждое наше знание не
будет ли относиться к од ной из наших вещей?
- Непременно.
- Но идей самих по себе, как и ты признаешь, мы не имеем, и их у нас быть
не может.
- Конечно, нет.
- Между тем, каждый существующий сам по себе род познается, надо полагать,
самой идеей знания?
- Да.
- Которой мы не обладаем?
- Да, не обладаем.
- Следовательно, нами не познается ни одна из идей, потому что мы не
причастны знанию самому по себе.
- По-видимому, так.
- А потому для нас непознаваемы ни прекрасное само по себе, как таковое, ни
доброе, ни все то, что мы до пускаем в качестве самостоятельно существующих
идей.
- Кажется, так.
- Но обрати внимание на еще более удивительное обстоятельство.
- Какое же?
- Признаешь ты или нет: если существует какойто род знания сам по себе, то
он гораздо совершеннее нашего знания? И не так ли обстоит дело с красотою и
всем прочим?
- Да.
- Итак, если что-либо причастно знанию самому по себе, то, не правда ли, ты
признаешь, что никто в боль шей степени, чем бог, не обладает этим
совершеннейшим знанием?
- Непременно признаю.
- С другой стороны, обладая знанием самим по себе, будет ли бог в состоянии
знать то, что есть в нас?
- Почему же нет?
- А потому, Сократ,- сказал Парменид,- что, как мы согласились, сила тех
идей не распространяется на то, что у нас, и, с другой стороны, сила того,
что у нас, не распространяется на идеи, но то и другое довлеет самому себе.
- Да, мы согласились относительно этого.
- Итак, если у бога есть упомянутое совершеннейшее господство и
совершеннейшее знание, то господство богов никогда не будет
распространяться на нас и их знание никогда не познает ни нас, ни вообще
ничего относящегося к нашему миру: как мы нашей властью не властвуем над
богами и нашим знанием ничего божественного не познаем, так на том же самом
основании и они, хоть и боги, над нами не господа и дел человеческих не
знают.
- Но если отказать богу в знании, то не покажется ли такое утверждение
слишком странным? - заметил Сократ. А Парменид возразил:
- Однако, Сократ, к этому и, кроме того, еще ко многому другому неизбежно
приводит [учение об] идкях, если эти идеи вещей действительно существуют и
если мы будем определять каждую идею как нечто самостоятельное. Слушатель
будет недоумевать и спорить, доказывая, что этих идей либо вовсе нет, либо
если уж они существуют, то должны быть безусловно непознаваемыми для
человеческой природы. Такие возражения кажутся основательными, а
высказывающего их, как мы недавно сказали, переубедить необычайно трудно. И
надо быть исключительно даровитым, чтобы понять, что существует некий род
каждой вещи и сущность сама по себе, а еще более удивительный дар нужен для
того, чтобы доискаться до всего этого, обстоятельно разобраться во всем п
разъяснить другому!
- Согласен с тобой, Парменид,- сказал Сократ,- мне по душе то, что ты
говоришь. Парменид же ответил:
- Но с другой стороны, Сократ, если кто, приняв во внимание все только что
изложенное и тому подобное, откажется допустить, что существуют идеи вещей,
и не станет определять идеи каждой вещи в отдельности, то, не допуская
постоянно тождественной себе идеи каждой из существующих вещей, он не
найдет, куда направить свою мысль, и тем самым уничтожит всякую возможность
рассуждения. Впрочем, эту опасность, как мне кажется, ты ясно почувствовал.
- Ты прав,- ответил Сократ.
- Что же ты будешь делать с философией? Куда обратишься, не зная таких
вещей?
- Пока я совершенно себе этого не представляю.
- Это объясняется тем, Сократ,- сказал Парменид, - что ты проядевременно,
не поупражнявшись как следует, берешься определять, что такое прекрасное,
справедливое, благое и любая другая идея. Я это заметил и третьего дня,
слушая здесь твой разговор вот с ним, с Аристотелем. Твое рвение к
рассуждениям, будь уверен, прекрасно и божественно, но, пока ты еще молод,
постарайся поупражняться побольше в том, что большинство считает и называет
пустословием; в противном случае истина будет от тебя ускользать.
Переход к диалектике единого и иного Каким же способом следует упражняться,
Парменид? - спросил Сократ.
- Об этом ты слышал от Зенона,- ответил Парменид.- Впрочем, даже ему, к
моему восхищению, ты нашелся сказать, что отвергаешь блуждание мысли вокруг
да около видимых вещей, а предлагаешь рассматривать то, что можно постичь
исключительно разумом и признать за идеи.
- В самом деле,- ответил Сократ,- я нахожу, что таким путем совсем не
трудно показать, что все вещи и подобны и неподобны и так далее.
- И правильно,- сказал Парменид,- но если желаешь поупражняться получше, то
следует, кроме того, делать вот что: не только предполагая что-нибудь
существующим, если оно существует, рассматривать выводы из этого
предположения, но также предполагая то же самое несуществующим. Что ты
имеешь в виду? - спросил Сократ. Если ты желаешь поупражняться, то возьми
хотя бы предположение, высказанное Зеноном: допусти, что существует многое,
и посмотри, что должно из этого вытекать как для многого самого по себе в
отношении к самому себе и к единому, так и для единого в отношкнии к самому
себе и ко многому [12]. С другой стороны, если многого не существует, то
опять надо смотреть, что последует отсюда для единого и для многого в
отношкнии их к себе самим и друг к другу. И далее, если предположить, что
подобие существует или что его не сущкствует, то опять-таки, какие будут
выводы при каждом из этих двух предположений как для того, что было
положено в основу, так и для другого, в их отношении к себе самим и друг к
другу. Тот же способ рассуждения следует применять к неподобному, к
движению и покою, к возникновению и гибели и, наконец, к самому бытию и
небытию; одним словом, что только ни пред
положишь ты существующим или несуществующим, или испытывающим какое-либо
иное состояние, всякий раз должно рассматривать следствия как по отношению
к этому предположению, так и по отношению к прочим, взятым поодиночке, и
точно так же, когда они в большем числе или в совокупности. С другой
стороны, это прочее тебе тоже следует всегда рассматривать в отношении как
к нему самому, так и к другому, на чем бы ты ни остановил свой выбор и как
бы ты ни предположил то, что предположил существующим или несуществующим,
если ты хочешь, поупражнявшись надлежащим образом в этих вещах,
основательно прозреть истину.
- Трудный рисуешь ты путь, Парменид, и я не совсем его понимаю. Не
проделать ли тебе его самому на каком-либо примере, чтобы мне лучше понять?
- Тяжкое бремя возлагаешь ты, Сократ, на стари ка,- ответил Парменид.
- В таком случае,- сказал Сократ,- почему бы ткбе, Зенон, не проделать этой
работы для нас? Но Зенон засмеялся и сказал:
- Будем, Сократ, просить самого Парменида: не так-то просто то, о чем он
говорит. Разве ты не видишь, какую задачу задаешь? Если бы нас здесь было
побольше, то не нужно бы и просить, потому что не след говорить об этом при
многих, да еще человеку в преклонном возрасте: ведь большинство не
понимает, что без всесто раннего и обстоятельного разыскания и даже
заблуждкния невозможно уразуметь истину. Итак, Парменид, я присоединяюсь к
просьбе Сократа, чтобы и самому между тем тебя послушать.
По словам Антифонта, Пифодор рассказывал, что и он сам, и Аристотель, и все
прочие после этих слов Зенона стали просить Парменида не отказываться и
пояснить на примере то, что он сейчас высказал. Тогда Парменид сказал:
- Приходится согласиться, хотя я и чувствую себя в положении Ивикова коня
[13]: постаревший боец должен состязаться в беге колесниц, ион дрожит, зная
по опыту, что его ждет, а поэт, сравнивая себя с ним, говорит, что и сам он
на старости лет вынужден против воли выступить на поприще любви. Памятуя об
этом, я с великим страхом подумываю, как мне в такие годы переплыть эту
ширь и глубь рассуждений. А впрочем, попробую: надо вам Угодить, тем более
что, как говорит Зенон, мы все здесь свои. Итак, с чего же нам начать и что
первым долгом предположить? Угодно вам - раз уж решено играть в
замысловатую игру,- я начну с себя и с моего положкния о едином самом по
себе и рассмотрю, какие должны быть следствия, если предположить, что
единое существует, а затем - что его не существует?
Конечно,- сказал Зенон.
А кто,- продолжал Парменид,- будет мне отвечать? Не самый ли младший? Он
был бы менее притязателен и отвечал бы именно то, что думает, а вместе с
тем его ответы были бы для меня передышкой.
- Я к твоим услугам, Парменид,- сказал Аристотель,- ведь, говоря о самом
младшем, ты имеешь в виду меня. Итак, спрашивай, я буду отвечать.
Абсолютное и относительное полагание единого с выводами для единого - Ну,
что ж,- сказал Парменид,- если есть единое, то может ли это единое быть
многим?
А р и с т о т е л ь [14]. Да как же это возможно?
П а р м е н и д. Значит, у него не должно быть частей и само оно не должно
быть целым.
А р и с т о т е л ь. Почему так?
П а р м е н и д . Часть, полагаю я, есть часть целого.
А р и с т о т е л ь. Да.
П а р м е н и д. А что такое целое? Не будет ли целым то, в чем нет ни
одной недостающей части? А р и с т о т е л ь. Именно так.
П а р м е н и д. Значит, в обоих случаях единое состояло бы из частей - и
как целое, и как имеющее части.
А р и с т о т е л ь. Непременно.
П а р м е н и д. И значит, в обоих случаях единое было бы многим, а не
единым [15].
А р и с т о т е л ь. Правда.
П а р м е н и д. Должно же оно быть ш многим, а единым.
А р и с т о т е л ь. Должно.
П а р м е н и д. Следовательно, если единое будет единым, оно не будет
целым и не будет иметь частей.
А р и с т о т е л ь. Конечно, нет.
П а р м е н и д. А потому, не имея вовсе частей, оно не может иметь ни
начала, ни конца, ни середины, ибо все это были бы уже его части.
А р и с т о т е л ь. Правильно.
П а р м е н и д. Но ведь конец и начало образуют пркдел каждой вещи.
А р и с т о т е л ь. Как же иначе?
П а р м е н и д. Значит, единое беспредельно, если оно не имеет ни начала,
ни конца [16].
А р и с т о т е л ь. Беспредельно.
П а р м е н и д. А также лишено очертаний: оно не может быть причастным ни
круглому, ни прямому.
А р и с т о т е л ь. Как так?
П а р м е н и д. Круглое ведь есть то, края чего повсюду одинаково отстоят
от центра.
А р и с т о т ел ь. Да.
П а р м е н и д. А прямое - то, центр чего не дает видеть оба края.
А р и с т о т е л ь. Да.
П а р м е н и д. Итак, единое имело бы части и было бы многим, если бы было
причастно прямолинейной или круглой фигуре.
А р и с т о т е л ь. Совершенно верно.
П а р м е н и д. Следовательно, оно - не прямое и не шарообразное, если не
имеет частей.
А р и с т о т е л ь. Правильно.
П а р м е н и д. А будучи таким, оно не может быть нигде, ибо оно не может
находиться ни в другом, ни в себе самом.
А р и с т от е л ь. Почему так?
П а р м е н и д. Находясь в другом, оно, надо полагать. крутом охватывалось
бы тем, в чем находилось бы, и во многих местах касалось бы его многими
своими частями но так как единое не имеет частей и не причастно круглому,
то невозможно, чтобы оно во многих местах касалось чего-либо по кругу.
А р и с т о т е л ь. Невозможно.
П а р м е н и д. Находясь же в себе самом, оно будет окружать не что иное,
как само себя, если только оно действительно будет находиться в себе самом:
ведь нк возможно, чтобы нечто находилось в чем-либо и не было им окружено.
А р и с т о т е л ь. Конечно, невозможно.
П а р м е н и д. Следовательно, окруженное и то, что его окружает, были бы
каждое чем-то особым - ведь одно и то же целое не может одновременно
испытывать и вызывать оба состояния, и, таким образом, единое было бы уже
не одним, а двумя.
А р и с т о т е л ь. Конечно.
П а р м е н и д. Следовательно, единое не находится нигде:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112