Федр. Нет, а ты?
Сократ. Я могу только передать, что об этом слышали наши предки, они-то
знали, правда ли это. Если бы мы сами могли доискаться до этого, разве нам
было бы дело до человеческих предположений?
Федр. Смешной вопрос! Но скажи, что ты, по твоим словам, слышал.
Сократ. Так вот, я слышал, что близ египетского Навкратиса родился один из
древних тамошних богов, которому посвящена птица, называемая ибисом. А
самому божеству имя было Тевт. Он первый изобрел число, счет, геометрию,
астрономию, вдобавок игру в шашки и в кости, а также и письмена. Царем над
всем Египтом был тогда Тамус, правивший в великом городе верхней области,
который греки называют египетскими Фивами, а его бога - Аммоном. Придя к
царю, Тевт показал свои искусства и сказал, что их надо передать остальным
египтянам. Царь спросил, какую пользу приносит каждое из них. Тевт стал
объяснять, а царь, смотря по тому, говорил ли Тевт, по его мнению, хорошо
или нет, о кое-что порицал, а кое-что хвалил. По поводу каждого искусства
Тамус, как передают, много высказал Тевту хорошего и дурного, но это было
бы слишком долго рас сказывать. Когда же дошел черед до письмен, Тевт
сказал: "Эта наука, царь, сделает египтян более мудрыми и памятливыми, так
как найдено средство для памяти и мудрости". Царь же сказал: "Искуснейший
Тевт, один способен порождать предметы искусства, а другой - судить, какая
в них доля вреда или выгоды для тех, кто будет ими пользоваться. Вот и
сейчас ты, отец письмен, из любви к ним придал им прямо противоположное
значение. В души научившихся им они вселят забывчивость, так как будет
лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по
посторонним знакам, а не изнутри, сами собою. Стало быть, ты нашел средство
не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную
мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут
казаться многознающими, оставаясь в большинстве не веждами, людьми трудными
для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых".
Федр. Ты, Сократ, легко сочиняешь египетские и какие тебе угодно сказания.
Сократ. Рассказывали же жрецы Зевса Додонского, что слова дуба были первыми
прорицаниями. Людям тех времен, - ведь они не были так умны, как вы,
нынешние, - было довольно, по их простоте, слушать дуб или скалу, лишь бы
только те говорили правду. А с для тебя, наверное, важно, кто это говорит и
откуда он, ведь ты смотришь не только на то, так ли все на самом деле или
иначе.
Федр. Ты правильно меня упрекнул, а с письме нами, видно, так оно и есть,
как говорит тот фиванец.
Сократ. Значит, и тот, кто рассчитывает запечатлеть в письменах свое
искусство и кто в свою очередь черпает его из письмен, потому что оно будто
бы надежно и прочно сохраняется там на будущее, - оба преисполнены
простодушия и, в сущности, не знают прорицания Аммона, раз они записанную
речь ставят выше, чем напоминание со стороны человека, сведущего в том, что
записано.
Федр. Это очень верно.
Сократ. В этом, Федр, дурная особенность письменности, поистине сходной с
живописью: ее порождения стоят, как живые, а спроси их - они величаво и
гордо молчат. То же самое и с сочинениями: думаешь, будто они говорят как
разумные существа, но если кто спросит о чем-нибудь из того, что они
говорят, желая это усвоить, они всегда отвечают одно и то же. Всякое
сочинение, однажды записанное, находится в обращении везде - о и у людей
понимающих, и равным образом у тех, кому вовсе не подобает его читать, и
оно не знает, с кем оно должно говорить, а с кем нет. Если им пренебрегают
или несправедливо его ругают, оно нуждается в помощи своего отца, само же
не способно ни защититься, ни помочь себе.
Федр. И это ты говоришь очень верно.
Сократ. Что же, не взглянуть ли нам, как возникает другое сочинение, родной
брат первого, и насколько оно по своей природе лучше того и могущественнее?
Федр. Что же это за сочинение и как оно, по-твоему, возникает?
Сократ. Это то сочинение, которое по мере приобретения знаний пишется в
душе обучающегося; оно способно себя защитить и при этом умеет говорить с
кем следует, умеет и промолчать.
Федр. Ты говоришь о живой и одушевленной речи знающего человека,
отображением которой справедливо можно назвать письменную речь?
Сократ. Совершенно верно. Скажи мне вот что: разве станет разумный
земледелец, радеющий о посеве и желающий получить урожай, всерьез
возделывать летом сады Адониса ради удовольствия восемь дней любоваться
хорошими всходами? Если он и делает это иной раз, то только для забавы,
ради праздника. А всерьез он сеет, где надлежит, применяя земледельческое
искусство, и бывает доволен, когда на восьмой месяц созреет его посев.
Федр. Конечно, Сократ, одно он будет делать всерьез, а другое - только так,
как ты говоришь.
Сократ. А человек, обладающий знанием справедливого, прекрасного, благого,
- что же он, по-нашему, меньше земледельца заботится о своем посеве?
Федр. Ни в коем случае.
Сократ. Значит, он не станет всерьез писать по воде чернилами, сея при
помощи тростниковой палочки сочинения, не способные помочь себе словом и
должным образом научить истине.
Федр. Это было бы невероятно.
Сократ. Конечно. Но вероятна, ради забавы он засеет сады письмен и станет
писать; ведь когда он пишет, он накапливает запас воспоминаний для себя
самого на то время, когда наступит старость - возраст забвенья, да и для
всякого, кто пойдет по его следам; и он порадуется при виде нежных всходов.
Между тем как другие люди предаются иным развлечениям, упиваясь пиршествами
и тому подобными забавами, он вместо этого будет, вероятно, проводить время
в тех развлечениях, о которых я говорю.
Федр. Забава, о которой ты говоришь, Сократ, пре красна в сравнении с теми
низкими развлечениями: ведь она доступна только тому, кто умеет, забавляясь
сочинением, повествовать о справедливости и обо всем про чем, что ты
упоминал.
Сократ. Так-то это так, милый Федр, но еще лучше, по-моему, станут такие
занятия, если пользоваться искусством диалектики: взяв подходящую душу,
такой человек "со знанием дела насаждает и сеет в ней речи, способные
помочь и самим себе и сеятелю, ибо они не бесплодны, в них есть семя,
которое родит новые речи в душах других людей, способные сделать это семя
на веки бессмертным, а его обладателя счастливым настоль ко, насколько
может быть человек.
Федр. То, что ты сейчас говоришь, еще лучше.
Сократ. Теперь, Федр, раз мы с этим согласны, мы уже можем судить и о
том...
Федр. О чем?
Сократ. Да о том, что мы хотели рассмотреть и что привело нас к только что
сказанному: надо рассмотреть упрек, сделанный нами Лисию за то, что он
пишет речи, да и сами речи - какие из них написаны искусно, а какие нет. А
что соответствует правилам искусства и что нет, как мне кажется, уже
достаточно выяснено.
Федр. Да, кажется, но напомни, как именно.
Сократ. Прежде всего надо познать истину относительно любой вещи, о которой
говоришь или пишешь; суметь определить все соответственно с этой истиной, а
дав определение, знать, как дальше подразделить это на виды, вплоть до
того, что не поддается делению. Природу души надо рассматривать точно так
же, отыскивая вид речи, соответствующий каждому природному складу, и таким
образом строить и упорядочивать свою речь; к сложной душе надо обращаться
со сложными, разнообразными речами, а к простой душе - с простыми. Без
этого невозможно искусно, насколько это позволяет природа, овладеть всем
родом речей - ни теми, что предназначены учить, ни теми - что убеждать, как
показало все наше предшествующее рассуждение.
Федр. Да, это стало вполне очевидным.
Сократ. А прекрасно или постыдно произносить л и записывать речи, и когда
это дело по праву, заслуживает порицания, а когда - нет, разве не выяснило
сказанное несколько раньше?
Федр. А что было сказано?
Сократ. Если Лисий или кто другой когда-либо написал или напишет для
частных лиц либо для общества сочинение, касающееся гражданского
устройства, и будет считать, что там все ясно и верно обосновано, такой
писатель заслуживает порицания, все равно - выскажет его кто-нибудь или
нет. Во сне ли или наяву быть в неведении относительно справедливости и
несправедливости, зла и блага - это и впрямь не может не вызвать порицания,
хотя бы толпа и превозносила такого человека.
Федр. Конечно, не может.
Сократ. Кто же считает, что в речи, написанной на любую тему, неизбежно
будет много развлекательного и что никогда еще не было написано или
произнесено ни одной речи, в стихах ли или нет, которая заслуживала бы
серьезного отношения (ведь речи произносят подобно сказам рапсодов, то есть
без исследования и поучения, имеющего целью убеждать; в сущности, лучшее,
что у них есть, рапсоды знают наизусть), - так вот, такой человек находит,
что только в речах назидательных, произносимых ради поучения и воистину
начертываемых в душе, в речах о справедливости, красоте и благе есть
ясность и совершенство, стоящие стараний. О таких речах он скажет, что они
словно родные его сыновья, - прежде всего о той, которую он изобрел сам,
затем о ее потомках и братьях, заслуженно возникших в душах других людей. А
с остальными сочинениями он распростится. Вот тот человек, Федр, каким мы с
тобой оба желали бы стать.
Федр. Я очень хочу того же и молюсь об этом.
Сократ. Так довольно нам развлекаться рассуждением о речах. А ты пойди и
сообщи Лисию, что мы с тобой, сойдя к источнику нимф и в святилище Муз,
услыхали там голоса, которые поручили нам сказать Лисию и всякому другому,
кто сочиняет речи, да и Гомеру и всякому другому, кто слагал стихи для
пения и не для пения, а в-третьих, и Солону и всякому, кто писал сочинения,
касающиеся гражданского устройства, в виде речей и назвал эти речи
законами: если такой человек составил свои произведения, зная, в чем
заключается истина, и может защитить их, когда кто-нибудь станет их
проверять и если он сам способен устно указать слабые стороны того, что
написал, то такого человека следует называть не по его сочинениям, а по той
цели, к ко торой были направлены его старания.
Федр. Как же ты предлагаешь его называть?
Сократ. Название мудреца, Федр, по-моему, для него слишком громко и
пристало только богу. Любитель мудрости - философ или что-нибудь в этом
роде - вот что больше ему подходит и более ладно звучит.
Федр. Да, это очень подходит.
Сократ. А значит, того, кто не обладает чем-нибудь более ценным, чем то,
что он сочинял или написал, кто долго вертел свое произведение то так то
этак, то склеивая его части, то их уничтожая, ты по справедливости назовешь
либо поэтом, либо составителем речей или законов?
Федр. Конечно.
Сократ. Это вот ты и сообщи своему приятелю.
Федр. А ты? Как ты поступишь? Нельзя ведь обойти и твоего приятеля.
Сократ. Какого?
Федр. Красавца Исократа. Ему ты что объявишь, Сократ? Как нам его назвать?
Сократ. Исократ еще молод, Федр, но мне хочется сказать, что я предвижу для
него.
Федр. Что же?
Сократ. Мне кажется, что по своим природным задаткам он выше Лисия с его
речами, да и по своему душевному складу он благороднее. Поэтому не будет
ничего удивительного, если, повзрослев, он в речах - пока что он только
пробует в них силы - превзойдет всех, когда-либо ими занимавшихся, больше,
чем теперь превосходит всех юношей. Кроме того, если он не удовлетворится
этим, какой-то божественный порыв увлечет его к еще большему. В разуме
этого человека, друг мой, природой заложена какая-то любовь к мудрости. Вот
что объявляю я от имени здешних богов моему любимцу Исократу, а ты объяви
то, что было сказано, Лисию, раз уж он твой любимец.
Федр. Так и будет. Но пойдем, жара уже спала.
Сократ. Разве не следует помолиться перед уходом?
Федр. Конечно, надо.
Сократ. Милый Пан и другие здешние боги, дайте мне стать внутренне
прекрасным! А то, что у меня есть извне, пусть будет дружественно тому, что
у меня внутри. Богатым пусть я считаю мудрого, а груд золота пусть у с меня
будет столько, сколько ни унести, ни увезти никому, кроме человека
рассудительного. Просить ли еще о чем-нибудь, Федр? По мне, такой молитвы
достаточно.
Федр. Присоедини и от меня ту же молитву. Ведь у друзей все общее.
Сократ. Пойдем.


Платон - Филеб
Платон
Филеб

Сократ. Филеб утверждает, что благо для всех живых существ - радость,
удовольствие, наслаждение и все прочее, принадлежащее к этому роду; мы же
оспариваем его, считая, что благо не это, но разумение, мышление, память и
то, что сродни с ними: правильное мнение и истинное суждение. Все это лучше
и предпочтительнее удовольствия для всех существ, способных приобщиться к
этим вещам, и для таких существ... ничто не может быть полезнее этого
приобщения.
Никто не станет спорить, что приятное приятно; однако, несмотря на то, что
многое из приятного, как мы сказали, дурно, а многое, наоборот, хорошо, ты
называешь все удовольствия благом... Итак, что же есть тождественного в
дурных и хороших удовольствиях, позволяющего тебе все удовольствия называть
благом?
Друг мой, я имею ввиду не тот случай, когда кто-либо полагает единство
возникающего и гибнущего, как мы только что говорили. Ведь такого рода
единство, как мы сказали, не нуждается, по общему признанию в опровержении;
но если кто-нибудь пытается допустить единого человека, единого быка,
единое прекрасное и единое благо, то по поводу разделения таких и им
подобных единств возникают большие споры и сомнения. [...]
Во-первых, нужно ли вообще допускать, что подобные единства действительно
существуют? Затем, каким образом они - в то время как каждое из них
пребывает вечно тождественным, прочным, непричастным ни возникновению, ни
гибели - все-таки пребывают в единстве? Ведь это единство следует признать
либо рассеянным в возникающих и бесконечно разнообразных вещах и
превратившимся во множество, либо всецело отделенным от самого себя, -
каким образом (ведь это невероятно!) единства эти остаются едиными и
тождественными одновременно в одном и многом? Вот какого рода единства и
множества... суть причины всяких недоумений...
Итак, с чего же начать длинный и сложный бой по поводу спорных вопросов?
Может быть с этого...
Мы утверждаем, что тождество единства и множества, обусловленное речью,
есть всюду, во всяком высказывании; было оно прежде, есть и теперь. Это не
прекратится никогда и не теперь началось, но есть, как мне кажется, вечное
и не стареющее свойство нашей речи. Юноша, впервые вкусивший его,
наслаждается им, как если бы нашел некое сокровище мудрости; от наслаждения
он приходит в восторг и радуется тому, что может изменять речь на все лады,
то закручивая ее в одну сторону и сливая все воедино, то снова развертывая
и расчленяя на части.
Божественный дар, как кажется мне, был брошен людям богами с помощью
некоего Прометея вместе с ярчайшим огнем; древние, бывшие лучше нас и
обитавшие ближе к богам, передали нам сказание, гласившее, что все, о чем
говорится, как о вечно сущем, состоит из единства и множества и заключает в
себе сросшиеся воедино предел и беспредельность. Если все это так устроено,
то мы всякий раз должны вести исследование, полагая одну идею для всего, и
эту идею мы там найдем. Когда же мы ее схватим, нужно смотреть, нет ли
кроме одной еще двух, а может быть трех идей или какого-то иного их числа,
и затем с каждым из этих единств поступать таким же образом до тех пор,
пока первоначальное единство не предстанет взору не просто как единое,
многое и беспредельное, но как количественно определенное. Идею же
беспредельного можно прилагать ко множеству лишь после того, как будет
охвачено взором все его число, заключенное между беспредельным и одним;
только тогда каждому единству из всего [ряда] можно дозволить войти в
беспредельное и раствориться в нем. Вот таким образом боги, сказал я,
завещали нам исследовать все вещи, изучать их и поучать друг друга; но
теперешние мудрецы устанавливают единство как придется - то раньше, то
позже, чем следует, и сразу же после единства помещают беспредельное;
промежуточное же от них ускользает. Вот такое существует у нас различие
между диалектическим и эристическим способами рассуждений.
Мои слова, Протарх, ясны на примере букв; потому и ты уразумей их на
буквах, которым обучался в детстве. [...]
Звук, исходящий из наших уст, один, и в то же время он беспределен по числу
у всех и у каждого. [...]
Однако ни то ни другое еще не делает нас мудрыми: ни то, что мы знаем
беспредельность звука, ни то, что мы знаем его единство;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112