А именно сегодня, когда ему предстоит увидеть Парандзем, которую не он, как ему поначалу мнилось, пригласил, а которая сама притягивала его, увлекая своей дерзостью, — именно сегодня это было ни к чему.
На кладбище он очутился в мрачном и торжественном мире безжизненных камней. Камни разом набросились на него и обступили. Тени словно ощетинились, нахохлились. Он поневоле остановился и огляделся по сторонам. Увидел только-только вырытую яму, куда сорвался и беззвучно упал комок земли. Повсюду стояла гнетущая тишина, казавшаяся из-за стрекота сверчков еще более густой и вязкой.
И, впервые очутившись вне дворца в одиночестве, он ощутил страх и почувствовал себя по-детски беспомощным и беззащитным. Особенно он боялся змей. Вдобавок он убежал от своей свиты — чем не место и время для цареубийства? На одном из надгробных камней застыла, повернув головку, зеленая ящерица. Имена, высеченные на камне имена, бесконечные, нескончаемые имена, каждое из которых - незавершенная повесть. А он полагает, что его повесть будет
завершена. Аршакаван будет построен. Страна по-настоящему станет на ноги. Армения будет богатой и могущественной. Обретет свои письмена и книги. Возрастет ее значение в международных делах. Вероятно, тот, кому уготована эта яма, также был уверен, что его речь не прервется на полуслове.
Он шел и шел, осторожно переставляя ноги, словно убеждаясь, что нигде нет и не может быть ловушки. Потом принюхался, как охотничья собака, и почуял запах жизни. Полновесной, полнокровной жизни. И коль скоро объявился кто-то второй — а чтобы чувствовать себя царем, необходимо присутствие второго, — он снова стал самоуверен, его поступь окрепла, звук шагов приобрел четкость, и он ощутил за спиной телохранителей.
Парандзем на коленях стояла перед могилой и рыла руками землю. Вырыла ямку, сняла заколотый в волосы гребень слоновой кости, положила его в ямку и принялась засыпать землей. Ей хотелось оставить какую-нибудь память по себе, наладить связь между собою и этим чужим, незнакомым местом, взять на себя обязательства по отношению к этой горсти праха. Быть может, она когда-нибудь вернется сюда, снова разроет землю, найдет гребень, и тогда ей одной станет ясно, какое это утешение, какое успокоение и сколь осязаема и предметна связь душ. Она непременно возьмет гребень, будет по-прежнему им пользоваться, а взамен оставит в ямке какую-нибудь другую свою вещицу. И так все время, до глубокой старости, до...
Она заметила царя. Что-то уловила плечом. Что-то почувствовала затылком. Спиной ощутила тяжесть.Повернула голову, увидела его и ничуть не удивилась. И не смутилась, что кто-то застал ее врасплох и проник в ее тайну. Умяла руками и разровняла землю, пригладила напоследок ладонью и только затем спокойно поднялась на ноги и стала перед ним.
Молча, в упор смотрели они друг на друга. На лицах у обоих обозначилась едва приметная усмешка.Внезапная красота Парандзем болью отозвалась в душе царя, опалила щеки. И единственным пристойным выходом из положения была беспомощная эта усмешка, это невольное признание в слабости.
- Я слыхал о твоей красоте, но то, что вижу, превосходит воображение. И пусть мои слова не покажутся тебе в минуту тяжелейшего этого горя пустой любезностью. Я говорю искренней, чем когда-либо.
- Благодарствуй, царь,- склонила Парандзем голову.
— Я приказал блюсти по всей стране пост в знак траура по твоему мужу.
— Прими мою признательность, царь. — Помолчала мгновение и вновь взглянула ему в глаза,— Ну а ты? Ты тоже блюдешь пост?
— Мой приказ кажется тебе бессмысленным и запоздалым?
— Кто убил Гнела, царь?
— Убийца жестоко поплатится. Не думай об этом. Я не хочу растревоживать правдой твое хрупкое сердце.
— Не бойся. Скажи мне, я выдержу. Мне ли не знать мое сердце?
— Будь я уверен, что это, облегчит твое горе...
— Так ли уж важна, царь, твоя уверенность, когда уверена я сама.
— Мне нравится твоя дерзость. Если ты не собираешься вскружить царю голову, советую быть кроткой и смиренной.
— Возможно, царь уже влюблен?
— А если он предложит тебе стать его женой? В час горя это, наверное, покажется откровенной наглостью?
Предложение было столь неподготовленным, столь неожиданным — первым долгом для него самого,— что он не успел себя остеречь, не нашел времени пораскинуть умом. Получалось, что из-за нескольких неосторожных, непродуманных слов дальнейшая судьба царя зависела уже от ответа Парандзем, от ее «да» или «нет».
— То, что непозволительно простым смертным, позволено царю.
В ответе Парандзем царь уловил и женскую игру, и горечь. Она умела странным образом совмещать противоположные вещи. Примирять взаимоотрицающие чувства, обуздывать их и заставлять выступать заодно. А это больше обычного согласия либо отказа.
— Стало быть, ты разрешишь мне нарушить каноны траура и просить твоей руки?
— Хочу я того или нет, твоя воля — закон для меня. — Парандзем почтительно поклонилась. — И этим мы с тобой обязаны моему супругу.
— В таком случае он не помешает нашему браку. Выходит, он и по смерти остался верным моим подданным.
Царь мог взять свое предложение обратно, обернуть шуткой, не оставаться в плену у неосторожно брошенных, необдуманных слов. И если он этого не сделал, то так ли уж неосторожны были его слова, так ли уж необдуманны и не-взвешенны — хотя бы и в краткий миг их произнесения ? Ведь
внутреннее время человека — мгновения его наитий, страхов, подозрений, сомнений, мгновения едва ли не на каждом шагу совершаемого выбора — и вовне текущее действительное время измеряются разными мерами и отнюдь не соответствуют друг другу. Одно принадлежит тебе, второе — всем. Твое время удлиняется, устремляется к вечности, а второе, всеобщее, — призрачно и обманчиво.
— Однако при одном условии, царь, — сухо и деловито, без тени стыдливости сказала Парандзем. — Если я буду первой среди твоих жен.
— То есть царицей.
— Если меня будут величать женою из жен.
— Согласен. Царица и жена из жен.
Быть может, как раз тогда, под собольим покрывалом, возникло у царя решение, под покрывалом, когда глаза были зажмурены, а слух отворен? И голос женщины струился и струился, заполняя все до единой поры его тела и не находя себе исхода. И он жил с этим голосом сорок дней, влюбленный в его переливы, в каждый его звук, так и не зная, кому он, этот голос, принадлежит. И все было предрешено. Если бы царь не только услышал, но и увидел Парандзем в первый день, то, пусть даже ее красота ослепила его, изумила и восхитила, едва ли сегодняшнее его предложение оказалось бы неизбежным.
— Приглашаю тебя отужинать со мной, — сказал царь, делая вид, будто такого приглашения не существовало и Парандзем им не пренебрегала.
— Благодарствуй, царь. Я польщена.
— Ты забыла гребень, — словно между прочим обронил царь.
— Но это не единственный мой гребень, — обольстительно улыбнулась Парандзем. — У меня есть и другой.
Они миновали множество надгробий, десятки имен и незавершенных повестей, а когда вышли за кладбищенскую ограду, царь с удивлением увидел, что телохранители поджидают его.Его ждала также двухместная колесница.Они сели в колесницу и молча двинулись в путь.Парандзем поняла, что цель достигнута. Ей и в голову не приходило, что можно выйти замуж за царя и стать царицей. Но это-то и было настоящим возмещением. Великой ее любви, иссякшего ее счастья. Ведь говорила же она, что взамен этого ей нужно нечто грубое и сугубо вещественное, осязаемое. Нет, ты погляди только на мудрую игру судьбы. Погляди, из чьих рук получаешь возмещение. Платит тот, кто от-
нял. Воздает тот, кто насильно вырвал. Парандзем разбирал смех; в горле запершило, и она еле сдержалась. Искоса, с признательностью взглянула на своего врага, украдкой рассмотрела его серьезное, угрюмое лицо и прониклась к нему глубокой приязнью. Вновь примирила, вновь совместила противоречивые чувства. Без особых на то усилий, не отягчая подозрениями, не вступая с собой в борьбу. Тихо и спокойно.
В зале стоял длинный стол с двумя приборами. По одну сторону сел царь, по другую - Парандзем.
- Но мне известно, что Гнела убил ты.
Царь вскочил как ужаленный, побледнел и с ненавистью посмотрел на сидящую напротив женщину, которая с сосредоточенным лицом выбирала закуску и перекладывала ее в тарелку.
- Значит... значит, ты смеешься надо мной?
- Я не дерзну смеяться над моим царем, - невозмутимо ответствовала Парандзем.
- В таком случае... отчего же ты согласилась выйти за меня?
- Я пообещала Гнелу. И не изменю своему обещанию.
- Пообещала? Но что? - изумился царь. - Что ты могла ему обещать?
- Стать женой того, кто его убьет.
- Но... что за чудовищное обещание! Оно ужасает даже меня.
- Это касается только меня, царь. Ты просил моего согласия — я согласна.
- Но ты меня ненавидишь, - придушенным голосом выкрикнул царь через стол. - И будешь ненавидеть всю жизнь.
- Еще одно условие: не пытайся разгадать моих мыслей. Пусть они принадлежат только мне. А все остальное -твое. - Она встала, не спеша подошла к царю и спокойно остановилась подле него. - Ужели царю нужна любовь? Ужели кто-то может занимать его думы полностью? А твоя сила, твое могущество, твои заботы и обремененность делами ? Они не позволят тебе заметить кого бы то ни было. Я рожу тебе детей.
- Мне нужен твердый ответ, - царь приблизил лицо к лицу женщины, словно надеясь разглядеть и распознать ее намерения. - Ты не должна оставаться для меня за семью печатями.
- Я не хочу быть одна, царь, - бесстрастно ответила Парандзем. - Мне нужна опора. Опора грубая и сильная. И немедленно. Сию минуту.
— Ты не любила Гнела, — шепнул ей на ухо царь. — Это меня утешает. Как мужчину, а не как царя.
— Ложь! - вспылила вдруг Парандзем и отпрянула от него. Глаза ее наполнились слезами и ненавистью. Ненавистью к Гнелу и к царю. — Я любила его. Я отдала ему всю свою любовь. Но он предпочел моей любви тебя. Он нашел в тебе нечто большее, нежели во мне. И должен быть за это наказан.
— Так я попросту становлюсь орудием мести?
Парандзем посмотрела на царя открытым и ясным взглядом — дескать, той, давешней женщины уже нет и никогда не было, — ласково расстегнула и бросила на пол его пояс, сняла и точно так же бросила на пол меч...
— Но ведь его нет, царь, — мягко улыбнулась Парандзем. — Не бойся его.
— Готовься, — сказал царь, устав от неожиданностей и тяготясь ими. — Я женюсь на тебе.
Затем нагнулся, поднял меч и пояс, сунул под мышку и стремительно вышел из залы.Царские удальцы преследовали бежавшего Тирита и, как повествует историк, настигли его в области Басен, в лесу, и там же убили. Когда отравленная стрела вонзилась ему в спину и сбросила с коня, Тирит успел-таки прошептать прощальные слова. И это были слова сожаления. Не о смерти, не о предательстве, не о братоубийстве сожалел он — отнюдь нет. Он сожалел, что Парандзем пропадет без него. И как только она не поняла этого!
Из горла вырвался хрип, болезненный, непокорный.Самый последний звук в его жизни. Ему хотелось сказать: бедная Парандзем. Но смерть не позволила.
Глава четырнадцтая
Со смешанным чувством отчаянья и омерзения Нерсес незамедлительно удалился после похорон из главного стана царских войск и попытался найти прибежище для души. Школы не дали ему утешения. Богадельни не утешили его горя. Больницы не уняли тревоги. Странноприимные дома не успокоили раненого сердца. Напротив, обрекли на смятение. К чему этот самообман, эти потуги человеколюбия, если злом поражены корни? А ты силишься исцелить ствол, ветви, крону.
И он задохнулся бы от отчаянья, благотворительность обернулась бы смертельной самоиздевкой, не вспомни он двоюродного брата, своего любимого, своего ненаглядного, своего единственного Врика, которого с большим основанием мог считать своим порождением, нежели Саака. Он породил только лишь Сааково тело. Породил в одночасье, совершив грех с покойницей женой и все еще лелея срамное наслаждение от этого греха. А Врику он сотворил душу, душу. И не в одночасье. И ценою не наслаждения, но мук и страданий.
Это свое творение он не променяет ни на школы, ни на богадельни, ни на приюты, ибо их плоды отвлечены и он не видит, он не знает и не ведает, кому делает добро, кого обязывает, кого принуждает быть счастливым.
И когда он убедился, что его распоряжение исполнено, что Врик женился, сидит вместе с женой возле дома и, прислонив к стене голову, греется с закрытыми глазами на солнышке, его душа возликовала, он преисполнился великой доброты и снисхождения ко всем нечестивцам, всем заблудшим овцам, испросил для них у бога отпущения грехов, и на глаза ему навернулись слезы.
Жена была дурнушкой. И, господь свидетель, ее немиловидность была праведна и справедлива. Ибо красота — чересчур легкий путь к счастью, беспрепятственный, безвозбранный.
А Врику нельзя было давать все готовеньким, разжевав и положив в рот. Было бы сугубой ошибкой лишать его самостоятельности. Он должен сам созидать свою любовь, созидать в кровавом поту, в муках и сомнениях, шаг за шагом осиливая сопротивление. И теперь, как ваятель, покоривший камень и придавший ему очертания и смысл, как на славу потрудившийся землепашец, он выставляет свое счастье на всеобщее обозрение.
Нерсес приблизился к человеку с прикрытыми глазами и шепнул ему на ухо:
— Ты счастлив, Врик?
Врик не открыл глаз и не удивился внезапному появлению Нерсеса, словно ожидал его. Пожалуй, он испытал даже некоторое недоумение: отчего, дескать, этот вопрос не задан ему давным-давно? Как-то заученно кивнул и обрадовался, душевно обрадовался, что у него опять есть повод для ответа.
Нерсес облегченно вздохнул, и с его сердца свалился камень тревоги и забот. Видимо, не только Врик, но и он, Нерсес, обязан быть счастливым.
Он молча сел с ними рядом на узкую деревянную скамью и прислонился, греясь на солнышке, спиной к стене.
— Прости, царь! - Драстамат вбежал за полночь, едва переводя дух, и бросился на колени; в глазах — животный ужас, будто к его горлу приставили меч и вот-вот заколют. — Знаю, что отныне ты можешь меня возненавидеть... Бог свидетель, я невиновен... Я невиновен, царь. Но мой долг сообщить тебе то, о чем я слышал.
— Говори, в чем дело,- холодно произнес царь; завидев в чужих глазах страх, он безотчетно проникался злостью и жестокостью. — А моей любви страшись так же, как и ненависти.
Он уже возвратился в Арташат и, сидя у себя в спальне на низеньком стуле, мыл ноги в лохани.
— Гнел жив, царь...
Невесть отчего он тотчас вытащил из воды ноги, поставил на сухой ковер и, собрав в кулак полы одежды, на мгновение замер.Первое, что он почувствовал,— это несчастье, еще не вполне осознанное вселенское бедствие, в сравнении с которым сообщенная сенекапетом ужасная новость была ничтожной капелькой в беспредельном море.
Кто скажет, зачем он родился и зачем живет? И что им сделано? для кого? для чего? И был ли у него когда-нибудь отрадный денек? Кто его любит? Кто в нем нуждается? Кто вообще относится к нему по-человечески?
— Как то есть жив? Жив?! Да ты в своем уме, сенека-пет?.. Немедленно опровергни эту гнусную ложь. Не сходя с места. Жив?!
— Я невиновен, царь...
Царь отпихнул ногой лохань и встал. Вспомнил, с превеликим трудом, насилу вспомнил, что все Аршакуни, все неведомые его пращуры встречали опасность стоя.
— Кто принес весть ?
— Пестун Гнела. Он требует у тебя награды.
— Дай! — почему-то выкрикнул царь в лицо Драстама-ту. — И не скупись, пусть его не мучает совесть из-за предательства.
Царь торопливо начал вытирать ноги: мокрые ноги тоже придавали его положению какую-то ненадежность. Обул мягкие красные башмаки. Подвесил к поясу меч, накинул на плечи пурпурную мантию, поднял стоявший на полу све-
тильник и, одетый как должно, вышел из опочивальни.Драстамат встал с колен и, не смея дохнуть, последовал за господином. Освещая себе факелом путь, будто привидение шагал царь по темным и пустынным коридорам дворца. Шагал и, как всегда, когда ему приходилось трудно, что-то по-стариковски бурчал под нос. Сокрушался, что стал быстро уставать. Потерял аппетит. Мается бессонницей. И опять ноют суставы, не иначе — к дождю.
Внезапно он повернулся, поднял факел над головой и шепотом спросил Драстамата:
— А... этот обезглавленный... в гробу... Кто он такой?
— Не знаю, царь. Вероятно, кто-нибудь из слуг Гнела.
— Обнажи труп. — Рука царя дрогнула, в голосе появилась хрипотца, он словно только-только осознал смысл страшной новости. — Позови Парандзем. Пусть осмотрит, пусть ощупает нагое тело. Если что его и выдаст, так это нагота.
— Нужно ли, царь, чтобы об этом знал еще кто-то?
— Верно, Драстамат... Нет нужды звать Парандзем. — И умоляюще добавил: — Удерживай меня, не давай мне наделать глупостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50