Никаких мечтаний и снов. Но что же ответить Елене Пыркэлаб?
Ольга чувствовала, что Павел не в духе. Он хмурился, молчал. А когда ставил перед ней поднос с ужином, было видно, как дрожат его руки. Ольга решила не расспрашивать. Для виду поковыряла вилкой в тарелке, с удовольствием выпила стакан лимонада. Он не позволял ей спускаться в столовую, ссылаясь на рекомендацию профессора: тишина, свежий воздух и спокойные прогулки. Ее смешил вид озабоченного Космы, который водил ее под руку в обход всех лестниц и канав. Уже два дня они в Олэнешти. Атмосферное давление в этом горном местечке как нельзя лучше подходило Ольге и способствовало нормальному развитию беременности. Она была на седьмом месяце и, с замиранием сердца прислушиваясь, как ребенок стучит ножками — удары порой были довольно сильные,— мысленно торопила события. Нет, сами роды ее не страшили — тяготила эта странная неопределенность ее положения: сама она чувствовала себя абсолютно здоровой, а все вокруг, и особенно Павел, обращались с ней как с тяжело больной. Газеты и те он давал ей после долгих просьб, хотя знал, что Ольга без них не может. «Мне бы хлебушка с газеткой,— говаривала она часто,— и я сыта».
Ее пригласили работать в отдел печати Цетрального Комитета партии, но она отказалась. «Знаете, я с журналистикой не расстанусь,— решительно сказала она заместителю заведующего отделом.— Мне все равно, в какой должности, даже в каком городе, лишь бы писать, быть постоянно в гуще жизни». И тогда по рекомендации отдела печати ее пригласила «Скынтейя». Но пока что врачи отправили ее в дородовой отпуск. Деньги ей по-прежнему аккуратно высылала в конце месяца «Фэклия». Время от времени звонил Дору Попович, а в дни своих скоротечных наездов в Бухарест успевал посвящать ее во все уездные новости. Павла тоже не забыли. Оанча вызвал его на приехМ и с самого начала заявил: что было, то было, а что будет — увидим. Но когда разговор стал более конкретным, начальник главка уточнил: пусть Косма не думает, что все забыто, затерялось в архивах, он будет иметь дело с людьми, которые помнят его. И предложил должность уполномоченного главка по новым моторам для больших строек. Косма должен был координировать действия нескольких заводов, разбросанных по всей стране. Оанча подчеркнул, чтобы Косма ни в коем случае не давил на руководство этих заводов. Его задача —- обеспечивать постоянный обмен опытом и информацией, контроль за образцовым исполнением проектов и заданий, а главное — следить за тем, чтобы готовая продукция незамедлительно поступала к заказчикам. Дел было невпроворот. Но когда Косма попросил отпуск, чтобы отвезти Ольгу в санаторий, Оанча не возражал, даже поинтересовался ее здоровьем и посоветовал, в какой роддом ей лечь...
Ольга замечала перемены в поведении и образе мышления Павла. Он был с ней внимателен и заботлив, тактично, ненавязчиво старался предупредить любое ее желание. Часто задумывался, потихоньку от нее грустно и тяжело вздыхал. Газеты у Павла вызывали отвращение, журналы он только перелистывал. Все свободное время, а его было теперь много, он предпочитал сидеть около Ольги, оберегать ее сон, выводить на прогулки. В споры не ввязывался, воспоминаний о заводе избегал, порвал со всеми друзьями в городе и уезде. Читал только детективы, проглатывая их в огромном количестве. Когда она поинтересовалась причиной его столь внезапного увлечения, он коротко ответил: «По-моему, они дают полную отключку». Но именно это и беспокоило Ольгу, ибо «отключка» означала забвение, а забвение могло привести к рецидиву.
Когда они уже собрались спать и Павел погасил свет, Ольга тихо спросила:
— Что случилось?
Косма сомневался, стоит ли говорить, лишний раз волновать жену. «Но не могу же я держать ее все время под стеклянным колпаком. Не сегодня, так завтра все равно узнает». И сказал равнодушно:
— Да появились здесь некоторые известные тебе люди. Сначала я повстречал Петрю Викола, референта из главка, а сейчас, спускаясь по лестнице, налетел на Виктора Догару. Он был с какой-то школьницей. Я и не думал, что у него дети.
Ольга сразу догадалась, о ком идет речь. Санда уже давно рассказала ей о Кристине, и она до глубины души была тронута поступком Догару.
— Кажется, это его приемная дочь.
— Смотри ты! — воскликнул Павел.— Никогда не думал, что Догару такой альтруист.
В темноте он не заметил, как удивленно покосилась Ольга, хотела что-то ответить, но сдержалась. И только задумчиво сказала:
— К сожалению, все мы мало знаем друг о друге. Может быть, и он бы удивился, увидев, каким ты способен быть внимательным и нежным.
— А это что — эпохальное открытие?
— Для меня нет. Я давно знала. Поэтому и полюбила тебя. Но для других людей, думаю, это было бы открытием.
— Он всегда был закоренелым холостяком. Кто ухаживает за девочкой?
— Со времени его отъезда в Бухарест она живет у Санды и Штефана. Они очень привязались к ней.
Косма как будто хотел что-то вспомнить, но не мог. Произнес задумчиво:
— Слушай, вроде бы я видел где-то эту девочку раньше. Или она мне кого-то напоминает.
— Возможно.— И Ольга притворилась, что хочет спать...
Они встретились на следующий день во время обеда. Догару церемонно раскланялся. Ольга ответила радостной улыбкой. Косма лишь кивнул.
— Папа, а кто эта женщина? Ой, какая красивая... Как тетя Санда! Да нет, если честно, то еще красивее.
— Одна журналистка. Мы давно знакомы.
— Жаль, что она такая толстая.
— Ну, Кристи, неужели ты не видишь, что она в положении? У нее будет ребенок...
Кристина побледнела, прикусила губу, и не успел Догару вмешаться, как она оказалась у стола Космы. Остановившись перед Ольгой, она выпалила на одном дыхании:
— Пожалуйста, простите меня, доамна! Я сейчас плохо о вас подумала. А это нечестно. Я сказала, что вы красивая, но слишком толстая. А папа мне объяснил, что у вас будет ребеночек. Мне очень стыдно...
— Ничего, ничего, Кристи! Вот посмотришь, какая я буду тоненькая, когда он родится.
На этот раз в недоумении была Кристина.
— Но... откуда вы меня знаете? Ольга улыбнулась:
— Во-первых, я журналистка, и мне полагается все знать. Но сейчас все гораздо проще: мне сказала Санда.
— А вы знаете тетю Сайду?
— Мы подружки. А этот хмурый человек — мой муж. Косма привстал со стула, протянул руку и представился:
— Павел Косма.
Кристина ответила на рукопожатие и не без гордости произнесла:
— Кристина Пэкурару-Догару.
Павел окаменел. Он стоял и растерянно смотрел на девочку. Положение спасла Ольга:
— Ну а теперь за еду. У меня от голода в глазах темно.
Кристина возвратилась к своему столу, упрекнула Догару за то, что он не поговорил с такой красивой доамной, а ведь они подружки с тетей Сандой.
— Какая красивая! — восторгалась Кристина.— Жаль только, что у нее такой муж — точно медведь, который вылез из берлоги после зимовки.
— Пусть сосет свою лапу, Кристи! У нас свои заботы, у них свои...
Дни проносились быстро. Не успеешь встать, глядишь, уже обед, а там и ужин. Догару и Кристина все время были вместе. Окружающее рождало у нее бесчисленные вопросы, которые требовали исчерпывающих ответов, способных удовлетворить ненасытное любопытство подростка. Кристина взбиралась рядом с ним по отлогим склонам гор, любовалась зелеными лесами и долинами, охраняла вылезших погреться на солнце букашек, обливалась слезами, принимая букетики цветов, за которыми Догару лазил на скалы. Кристина была не похожа на других детей. Ей не просто нравились животные — она была совершенно лишена страха перед ними. Однажды, отправившись вместе с Догару на местную почту, Кристина заставила его пережить страшный момент. Какой-то волкодав, перескочив через высокую дачную изгородь, понесся вдоль улицы. Крики, паника. Оскалив клыкастую пасть, он бросился на человека, который размахивал палкой, чтобы защитить женщин. Одним ударом лапы волкодав повалил его на землю. И в этот момент Догару увидел, что Кристина идет прямо к собаке, улыбаясь и протягивая руку. Пес зарычал, приготовился к прыжку. Все вокруг замерли. Но девочка продолжала спокойно идти. Догару пулей вылетел из здания и... тоже застыл в изумлении. Кристина, обняв зверя за шею, ласково гладила его, говорила ему что-то, а тот с видимым удовольствием растянулся у ее ног.
Часом позже, когда они шли по лужайке к санаторию, Догару признался:
— Здорово я струхнул, Кристи. А если бы он тебя укусил?
— За что? — искренне удивилась Кристина.— Я ведь их люблю. А животные добрых людей сразу узнают. Никогда не ошибаются...
В один из дней Ольга и Павел Косма не спустились на обед. Не появились они и к ужину. Кристина первая обратила на это внимание и спросила Догару. Он, естественно, ничего не знал. Девочка была явно расстроена. Ночью спала плохо. Забеспокоился и Догару. Но что он мог сделать? К утреннему чаю вышел один Косма. Что-то сказал дежурной, та кивнула и пошла на кухню. И снова — Догару и глазом не успел моргнуть — девочка уже стояла перед Космой.
— Что случилось с доамной? Она плохо себя чувствует?
Косма поднял тяжелый взгляд, тупо посмотрел перед собой и глухо проворчал:
— А тебе что за дело?
Но Кристина не испугалась, взяла его за руку и тихо сказала, заглядывая в глаза:
— Зачем вы так? Даже если я маленькая, честное слово, не заслужила. Жалко, не знаю, в каком вы номере, а то бы пришла ее проведать.
Косма молчал, прикусив губу. Потом, пересилив себя, ответил:
— В двадцать втором.
Больше часа ждал Догару возвращения Кристи. Наконец она появилась. Глаза были грустными.
— Прости, папа. Я была с доамной Ольгой. Ей нехорошо. Она боится.
— Чего?
— Родов. Но она ничего мужу не говорит, потому что он и так напуган.
— А почему она не уезжает в Бухарест?
— Вчера был врач и сказал, это опасно. Советовал не двигаться.
— Хорошо, пей чай. Остыл совсем.
— И еще кое-что, папа. Она просила передать тебе письмо, но только когда мы будем в номере.
Догару был изумлен, но ни слова не произнес. Когда они поднялись в комнату, Кристи вручила ему конверт, взяла в руки плащик и попросила:
— Можно я погуляю немного? Ты не обидишься? Догару подошел к девочке, погладил ее блестящие волосы, взял ладошку в свою руку и сказал:
— Тебе незачем уходить, доченька. От тебя у меня нет секретов. В самом деле, мне очень нравится Ольга. Я высоко ее ценю и уважаю. Но в ее письме не может быть ничего такого, чего мы не могли бы прочесть вдвоем. Давай откроем его вместе.
В конверте оказался конверт поменьше, адресованный Ольге, и записка. Догару прочитал ее вслух.
Уважаемый товарищ Догару, вчера я получила письмо, которое прилагаю. Автор его, товарищ Дамаскин, является ответственным секретарем «Фэклии». Пожалуй, было бы лучше добавить — пока. Нет, ничего предосудительного он не совершил. Возможно, я не все поняла в его письме. Но оно в своем роде крик отчаяния. Зная, где Вы теперь работаете (мне сказал Дору Попович), я подумала, что Вы тот самый человек, к которому я могу обратиться за помощью. Повторяю: Дамаскин — человек безупречной честности, скромный, но умеющий постоять за правое дело. Впрочем, полагаю, это для Вас не новость: это он вместо меня участвовал в том самом заседании уездного комитета. Несколько дней назад ему исполнилось сорок лет. В печати трудится уже два десятилетия. Пожалуйста, прочтите, что он пишет, а потом искренне скажите мне, правильно ли я сделала, передав его письмо Вам.
С наилучшими пожеланиями Ольга Стайку
Догару взглянул на Кристину. Девочка напряженно слушала, но не просто с любопытством, свойственным ее возрасту,— в ее взгляде была какая-то странная боль, сострадание, жалость, горечь и еще что-то такое, чего Догару не понимал.
— Ну вот видишь, Кристи, обычные проблемы Человека-паука.
Девочка подошла к нему вплотную, встала на цыпочки и заглянула в самую глубину глаз.
— Так уж тебе на роду написано, папа. Людей на свете много, а таких, как Человек-паук, можно по пальцам пересчитать. Они всегда делают людям добро, вот только жаль — не могут поспеть всюду. Я очень рада, что ты у меня такой. Кто еще может похвастаться, что его отец — Человек-паук? Особенно из тех ребят, с которыми я была... Ведь большинство из них были не виноваты: они не понимали, что делают, или их заставили. А некоторых просто оскорбили, оклеветали взрослые, они из-за отчаяния все и натворили...
В первый раз Кристина вспомнила о годах, проведенных в исправительной колонии. Он в свое время зарекся задавать ей какие-либо вопросы, старательно обходил в разговоре эти темы, замечая, что девочку бросает в дрожь даже от самого мимолетного воспоминания о прошлом. А теперь она сама вдруг заговорила об этом с непостижимым спокойствием, и только ее глаза, устремленные куда-то вдаль, выдавали недетское волнение.
— К чему эти воспоминания, доченька? Кристина резко обернулась.
— А разве лучше все забыть? Ты же сам твердишь всем: не забудьте, не забудьте... Зло нельзя забывать. Почему же я должна стать исключением?
— Ты мое дитя. Единственное. И я буду ограждать тебя от любой напасти, ведь сама ты еще не научилась защищаться.
— Когда-нибудь, может, и научусь. Догару покачал головой:
— Нет, Кристи. Лучше оставайся как есть. Чистой в мыслях и поступках. Даже если жизнь у тебя сложится не очень легкая... Но я думаю, что чистота — это высшая мудрость, и ты всегда сумеешь распознать, какие капканы расставлены на твоем пути, какие горести тебя ждут.
— Да, папа. Но я знаю, что жизнь приносит еще и радости. Вот как однажды пришел ты, и я поняла, что «Человек-паук» — это не сказка. Я узнала тетю Санду, дядю Штефана. Теперь Ольгу. Я уже больше не одна-одинешенька на свете. Если вы со мною, чего мне бояться?
Догару улыбнулся, подал ей шапочку — на дворе было холодно — и предложил пойти погулять.
— А Человек-паук пока возьмется еще за одну проблему, она ведь ждать не может. Смотри, сколько здесь страниц.— И он углубился в чтение.
Дорогая Ольга, пусть тебя не смущает это обращение. «Дорогой» ты была не только для меня, но и для всей нашей редакции, такой остаешься и теперь в нашей памяти. Нам тебя очень не хватает. Хотя на Дору грех жаловаться, но похоже, что после твоего отъезда в редакции вновь воцарилась атмосфера расхлябанности, игры в формальную оперативность и эдакого парадного оптимизма, которая всем нам так обрыдла.
И все-таки я не потому пишу тебе, пожалуй, я и перо бы не взял в руки, не пришли ты мне телеграмму с поздравлениями по поводу сорокалетия и двадцатилетней годовщины моей работы в газете. Тронули мне душу эти несколько слов, я словно увидел твое ясное лицо, почувствовал твое искреннее рукопожатие. Я только пришел домой с товарищеской трапезы, где Дору Попович говорил о «верном солдате партии, газетчике, подпись которого нечасто встречаешь под статьями, но который является архитектором газеты, тем, кому она обязана своим лицом и популярностью». Знал бы он, какой нож вонзает в мое сердце! Чтобы понять все, наберись еще немного терпения. За многие годы совместной работы нельзя сказать, чтобы я замучил тебя всякого рода исповедями. Но теперь момент настал.
Если бы ты спросила сейчас, с каким чувством я встречаю свои сорок лет, я честно бы ответил: с ощущением, что сделал только половину того, что мог бы. А если, в соответствии с классическим интервью, ты спросишь, что меня занимает в настоящий момент, я отвечу: кэлушары Потому что вот уже многие годы я пытаюсь понять, почему те, кто бьет в бубен и размахивает палкой, имеют наибольший успех. Огромный и необъяснимый. Даже если они изо дня в день повторяют одни и те же припевки, выкидывают одни и те же коленца. Даже если смертельно наскучили людям. Осточертело мне два десятка лет корпеть над одними и теми же информациями, заметками и официальными материалами. Передо мной теперь альтернатива: либо написать диссертацию на тему «Благотворные последствия гибкости позвоночника», либо — роман, герой которого вступил бы в бой с явлениями, положенными в основу вышеупомянутой диссертации.
Мне кажется, что я слышу твой вполне логичный вопрос: «Дамаскин, ты что паникуешь? И вообще, что вдруг случилось? Не можешь оставить человека в покое даже на отдыхе...» Не оставлю я тебя в покое, Ольга, потому что думаю не о себе. И даже не о тебе. О нашем ремесле думаю, о назначении нашем, о смысле нашей работы. Я узнал, что ты отказываешься идти в отдел печати, предпочитаешь стать безвестным сотрудником в любой центральной газете. Не обижайся, Ольга, но это предательство. Сейчас надо бить во все колокола, стучаться во все двери, предать гласности все, что творится у нас в редакциях, где, по мнению работников отдела печати, работают «надежные помощники партии». Это преступление — посвятить себя репортажам раз в год по обещанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Ольга чувствовала, что Павел не в духе. Он хмурился, молчал. А когда ставил перед ней поднос с ужином, было видно, как дрожат его руки. Ольга решила не расспрашивать. Для виду поковыряла вилкой в тарелке, с удовольствием выпила стакан лимонада. Он не позволял ей спускаться в столовую, ссылаясь на рекомендацию профессора: тишина, свежий воздух и спокойные прогулки. Ее смешил вид озабоченного Космы, который водил ее под руку в обход всех лестниц и канав. Уже два дня они в Олэнешти. Атмосферное давление в этом горном местечке как нельзя лучше подходило Ольге и способствовало нормальному развитию беременности. Она была на седьмом месяце и, с замиранием сердца прислушиваясь, как ребенок стучит ножками — удары порой были довольно сильные,— мысленно торопила события. Нет, сами роды ее не страшили — тяготила эта странная неопределенность ее положения: сама она чувствовала себя абсолютно здоровой, а все вокруг, и особенно Павел, обращались с ней как с тяжело больной. Газеты и те он давал ей после долгих просьб, хотя знал, что Ольга без них не может. «Мне бы хлебушка с газеткой,— говаривала она часто,— и я сыта».
Ее пригласили работать в отдел печати Цетрального Комитета партии, но она отказалась. «Знаете, я с журналистикой не расстанусь,— решительно сказала она заместителю заведующего отделом.— Мне все равно, в какой должности, даже в каком городе, лишь бы писать, быть постоянно в гуще жизни». И тогда по рекомендации отдела печати ее пригласила «Скынтейя». Но пока что врачи отправили ее в дородовой отпуск. Деньги ей по-прежнему аккуратно высылала в конце месяца «Фэклия». Время от времени звонил Дору Попович, а в дни своих скоротечных наездов в Бухарест успевал посвящать ее во все уездные новости. Павла тоже не забыли. Оанча вызвал его на приехМ и с самого начала заявил: что было, то было, а что будет — увидим. Но когда разговор стал более конкретным, начальник главка уточнил: пусть Косма не думает, что все забыто, затерялось в архивах, он будет иметь дело с людьми, которые помнят его. И предложил должность уполномоченного главка по новым моторам для больших строек. Косма должен был координировать действия нескольких заводов, разбросанных по всей стране. Оанча подчеркнул, чтобы Косма ни в коем случае не давил на руководство этих заводов. Его задача —- обеспечивать постоянный обмен опытом и информацией, контроль за образцовым исполнением проектов и заданий, а главное — следить за тем, чтобы готовая продукция незамедлительно поступала к заказчикам. Дел было невпроворот. Но когда Косма попросил отпуск, чтобы отвезти Ольгу в санаторий, Оанча не возражал, даже поинтересовался ее здоровьем и посоветовал, в какой роддом ей лечь...
Ольга замечала перемены в поведении и образе мышления Павла. Он был с ней внимателен и заботлив, тактично, ненавязчиво старался предупредить любое ее желание. Часто задумывался, потихоньку от нее грустно и тяжело вздыхал. Газеты у Павла вызывали отвращение, журналы он только перелистывал. Все свободное время, а его было теперь много, он предпочитал сидеть около Ольги, оберегать ее сон, выводить на прогулки. В споры не ввязывался, воспоминаний о заводе избегал, порвал со всеми друзьями в городе и уезде. Читал только детективы, проглатывая их в огромном количестве. Когда она поинтересовалась причиной его столь внезапного увлечения, он коротко ответил: «По-моему, они дают полную отключку». Но именно это и беспокоило Ольгу, ибо «отключка» означала забвение, а забвение могло привести к рецидиву.
Когда они уже собрались спать и Павел погасил свет, Ольга тихо спросила:
— Что случилось?
Косма сомневался, стоит ли говорить, лишний раз волновать жену. «Но не могу же я держать ее все время под стеклянным колпаком. Не сегодня, так завтра все равно узнает». И сказал равнодушно:
— Да появились здесь некоторые известные тебе люди. Сначала я повстречал Петрю Викола, референта из главка, а сейчас, спускаясь по лестнице, налетел на Виктора Догару. Он был с какой-то школьницей. Я и не думал, что у него дети.
Ольга сразу догадалась, о ком идет речь. Санда уже давно рассказала ей о Кристине, и она до глубины души была тронута поступком Догару.
— Кажется, это его приемная дочь.
— Смотри ты! — воскликнул Павел.— Никогда не думал, что Догару такой альтруист.
В темноте он не заметил, как удивленно покосилась Ольга, хотела что-то ответить, но сдержалась. И только задумчиво сказала:
— К сожалению, все мы мало знаем друг о друге. Может быть, и он бы удивился, увидев, каким ты способен быть внимательным и нежным.
— А это что — эпохальное открытие?
— Для меня нет. Я давно знала. Поэтому и полюбила тебя. Но для других людей, думаю, это было бы открытием.
— Он всегда был закоренелым холостяком. Кто ухаживает за девочкой?
— Со времени его отъезда в Бухарест она живет у Санды и Штефана. Они очень привязались к ней.
Косма как будто хотел что-то вспомнить, но не мог. Произнес задумчиво:
— Слушай, вроде бы я видел где-то эту девочку раньше. Или она мне кого-то напоминает.
— Возможно.— И Ольга притворилась, что хочет спать...
Они встретились на следующий день во время обеда. Догару церемонно раскланялся. Ольга ответила радостной улыбкой. Косма лишь кивнул.
— Папа, а кто эта женщина? Ой, какая красивая... Как тетя Санда! Да нет, если честно, то еще красивее.
— Одна журналистка. Мы давно знакомы.
— Жаль, что она такая толстая.
— Ну, Кристи, неужели ты не видишь, что она в положении? У нее будет ребенок...
Кристина побледнела, прикусила губу, и не успел Догару вмешаться, как она оказалась у стола Космы. Остановившись перед Ольгой, она выпалила на одном дыхании:
— Пожалуйста, простите меня, доамна! Я сейчас плохо о вас подумала. А это нечестно. Я сказала, что вы красивая, но слишком толстая. А папа мне объяснил, что у вас будет ребеночек. Мне очень стыдно...
— Ничего, ничего, Кристи! Вот посмотришь, какая я буду тоненькая, когда он родится.
На этот раз в недоумении была Кристина.
— Но... откуда вы меня знаете? Ольга улыбнулась:
— Во-первых, я журналистка, и мне полагается все знать. Но сейчас все гораздо проще: мне сказала Санда.
— А вы знаете тетю Сайду?
— Мы подружки. А этот хмурый человек — мой муж. Косма привстал со стула, протянул руку и представился:
— Павел Косма.
Кристина ответила на рукопожатие и не без гордости произнесла:
— Кристина Пэкурару-Догару.
Павел окаменел. Он стоял и растерянно смотрел на девочку. Положение спасла Ольга:
— Ну а теперь за еду. У меня от голода в глазах темно.
Кристина возвратилась к своему столу, упрекнула Догару за то, что он не поговорил с такой красивой доамной, а ведь они подружки с тетей Сандой.
— Какая красивая! — восторгалась Кристина.— Жаль только, что у нее такой муж — точно медведь, который вылез из берлоги после зимовки.
— Пусть сосет свою лапу, Кристи! У нас свои заботы, у них свои...
Дни проносились быстро. Не успеешь встать, глядишь, уже обед, а там и ужин. Догару и Кристина все время были вместе. Окружающее рождало у нее бесчисленные вопросы, которые требовали исчерпывающих ответов, способных удовлетворить ненасытное любопытство подростка. Кристина взбиралась рядом с ним по отлогим склонам гор, любовалась зелеными лесами и долинами, охраняла вылезших погреться на солнце букашек, обливалась слезами, принимая букетики цветов, за которыми Догару лазил на скалы. Кристина была не похожа на других детей. Ей не просто нравились животные — она была совершенно лишена страха перед ними. Однажды, отправившись вместе с Догару на местную почту, Кристина заставила его пережить страшный момент. Какой-то волкодав, перескочив через высокую дачную изгородь, понесся вдоль улицы. Крики, паника. Оскалив клыкастую пасть, он бросился на человека, который размахивал палкой, чтобы защитить женщин. Одним ударом лапы волкодав повалил его на землю. И в этот момент Догару увидел, что Кристина идет прямо к собаке, улыбаясь и протягивая руку. Пес зарычал, приготовился к прыжку. Все вокруг замерли. Но девочка продолжала спокойно идти. Догару пулей вылетел из здания и... тоже застыл в изумлении. Кристина, обняв зверя за шею, ласково гладила его, говорила ему что-то, а тот с видимым удовольствием растянулся у ее ног.
Часом позже, когда они шли по лужайке к санаторию, Догару признался:
— Здорово я струхнул, Кристи. А если бы он тебя укусил?
— За что? — искренне удивилась Кристина.— Я ведь их люблю. А животные добрых людей сразу узнают. Никогда не ошибаются...
В один из дней Ольга и Павел Косма не спустились на обед. Не появились они и к ужину. Кристина первая обратила на это внимание и спросила Догару. Он, естественно, ничего не знал. Девочка была явно расстроена. Ночью спала плохо. Забеспокоился и Догару. Но что он мог сделать? К утреннему чаю вышел один Косма. Что-то сказал дежурной, та кивнула и пошла на кухню. И снова — Догару и глазом не успел моргнуть — девочка уже стояла перед Космой.
— Что случилось с доамной? Она плохо себя чувствует?
Косма поднял тяжелый взгляд, тупо посмотрел перед собой и глухо проворчал:
— А тебе что за дело?
Но Кристина не испугалась, взяла его за руку и тихо сказала, заглядывая в глаза:
— Зачем вы так? Даже если я маленькая, честное слово, не заслужила. Жалко, не знаю, в каком вы номере, а то бы пришла ее проведать.
Косма молчал, прикусив губу. Потом, пересилив себя, ответил:
— В двадцать втором.
Больше часа ждал Догару возвращения Кристи. Наконец она появилась. Глаза были грустными.
— Прости, папа. Я была с доамной Ольгой. Ей нехорошо. Она боится.
— Чего?
— Родов. Но она ничего мужу не говорит, потому что он и так напуган.
— А почему она не уезжает в Бухарест?
— Вчера был врач и сказал, это опасно. Советовал не двигаться.
— Хорошо, пей чай. Остыл совсем.
— И еще кое-что, папа. Она просила передать тебе письмо, но только когда мы будем в номере.
Догару был изумлен, но ни слова не произнес. Когда они поднялись в комнату, Кристи вручила ему конверт, взяла в руки плащик и попросила:
— Можно я погуляю немного? Ты не обидишься? Догару подошел к девочке, погладил ее блестящие волосы, взял ладошку в свою руку и сказал:
— Тебе незачем уходить, доченька. От тебя у меня нет секретов. В самом деле, мне очень нравится Ольга. Я высоко ее ценю и уважаю. Но в ее письме не может быть ничего такого, чего мы не могли бы прочесть вдвоем. Давай откроем его вместе.
В конверте оказался конверт поменьше, адресованный Ольге, и записка. Догару прочитал ее вслух.
Уважаемый товарищ Догару, вчера я получила письмо, которое прилагаю. Автор его, товарищ Дамаскин, является ответственным секретарем «Фэклии». Пожалуй, было бы лучше добавить — пока. Нет, ничего предосудительного он не совершил. Возможно, я не все поняла в его письме. Но оно в своем роде крик отчаяния. Зная, где Вы теперь работаете (мне сказал Дору Попович), я подумала, что Вы тот самый человек, к которому я могу обратиться за помощью. Повторяю: Дамаскин — человек безупречной честности, скромный, но умеющий постоять за правое дело. Впрочем, полагаю, это для Вас не новость: это он вместо меня участвовал в том самом заседании уездного комитета. Несколько дней назад ему исполнилось сорок лет. В печати трудится уже два десятилетия. Пожалуйста, прочтите, что он пишет, а потом искренне скажите мне, правильно ли я сделала, передав его письмо Вам.
С наилучшими пожеланиями Ольга Стайку
Догару взглянул на Кристину. Девочка напряженно слушала, но не просто с любопытством, свойственным ее возрасту,— в ее взгляде была какая-то странная боль, сострадание, жалость, горечь и еще что-то такое, чего Догару не понимал.
— Ну вот видишь, Кристи, обычные проблемы Человека-паука.
Девочка подошла к нему вплотную, встала на цыпочки и заглянула в самую глубину глаз.
— Так уж тебе на роду написано, папа. Людей на свете много, а таких, как Человек-паук, можно по пальцам пересчитать. Они всегда делают людям добро, вот только жаль — не могут поспеть всюду. Я очень рада, что ты у меня такой. Кто еще может похвастаться, что его отец — Человек-паук? Особенно из тех ребят, с которыми я была... Ведь большинство из них были не виноваты: они не понимали, что делают, или их заставили. А некоторых просто оскорбили, оклеветали взрослые, они из-за отчаяния все и натворили...
В первый раз Кристина вспомнила о годах, проведенных в исправительной колонии. Он в свое время зарекся задавать ей какие-либо вопросы, старательно обходил в разговоре эти темы, замечая, что девочку бросает в дрожь даже от самого мимолетного воспоминания о прошлом. А теперь она сама вдруг заговорила об этом с непостижимым спокойствием, и только ее глаза, устремленные куда-то вдаль, выдавали недетское волнение.
— К чему эти воспоминания, доченька? Кристина резко обернулась.
— А разве лучше все забыть? Ты же сам твердишь всем: не забудьте, не забудьте... Зло нельзя забывать. Почему же я должна стать исключением?
— Ты мое дитя. Единственное. И я буду ограждать тебя от любой напасти, ведь сама ты еще не научилась защищаться.
— Когда-нибудь, может, и научусь. Догару покачал головой:
— Нет, Кристи. Лучше оставайся как есть. Чистой в мыслях и поступках. Даже если жизнь у тебя сложится не очень легкая... Но я думаю, что чистота — это высшая мудрость, и ты всегда сумеешь распознать, какие капканы расставлены на твоем пути, какие горести тебя ждут.
— Да, папа. Но я знаю, что жизнь приносит еще и радости. Вот как однажды пришел ты, и я поняла, что «Человек-паук» — это не сказка. Я узнала тетю Санду, дядю Штефана. Теперь Ольгу. Я уже больше не одна-одинешенька на свете. Если вы со мною, чего мне бояться?
Догару улыбнулся, подал ей шапочку — на дворе было холодно — и предложил пойти погулять.
— А Человек-паук пока возьмется еще за одну проблему, она ведь ждать не может. Смотри, сколько здесь страниц.— И он углубился в чтение.
Дорогая Ольга, пусть тебя не смущает это обращение. «Дорогой» ты была не только для меня, но и для всей нашей редакции, такой остаешься и теперь в нашей памяти. Нам тебя очень не хватает. Хотя на Дору грех жаловаться, но похоже, что после твоего отъезда в редакции вновь воцарилась атмосфера расхлябанности, игры в формальную оперативность и эдакого парадного оптимизма, которая всем нам так обрыдла.
И все-таки я не потому пишу тебе, пожалуй, я и перо бы не взял в руки, не пришли ты мне телеграмму с поздравлениями по поводу сорокалетия и двадцатилетней годовщины моей работы в газете. Тронули мне душу эти несколько слов, я словно увидел твое ясное лицо, почувствовал твое искреннее рукопожатие. Я только пришел домой с товарищеской трапезы, где Дору Попович говорил о «верном солдате партии, газетчике, подпись которого нечасто встречаешь под статьями, но который является архитектором газеты, тем, кому она обязана своим лицом и популярностью». Знал бы он, какой нож вонзает в мое сердце! Чтобы понять все, наберись еще немного терпения. За многие годы совместной работы нельзя сказать, чтобы я замучил тебя всякого рода исповедями. Но теперь момент настал.
Если бы ты спросила сейчас, с каким чувством я встречаю свои сорок лет, я честно бы ответил: с ощущением, что сделал только половину того, что мог бы. А если, в соответствии с классическим интервью, ты спросишь, что меня занимает в настоящий момент, я отвечу: кэлушары Потому что вот уже многие годы я пытаюсь понять, почему те, кто бьет в бубен и размахивает палкой, имеют наибольший успех. Огромный и необъяснимый. Даже если они изо дня в день повторяют одни и те же припевки, выкидывают одни и те же коленца. Даже если смертельно наскучили людям. Осточертело мне два десятка лет корпеть над одними и теми же информациями, заметками и официальными материалами. Передо мной теперь альтернатива: либо написать диссертацию на тему «Благотворные последствия гибкости позвоночника», либо — роман, герой которого вступил бы в бой с явлениями, положенными в основу вышеупомянутой диссертации.
Мне кажется, что я слышу твой вполне логичный вопрос: «Дамаскин, ты что паникуешь? И вообще, что вдруг случилось? Не можешь оставить человека в покое даже на отдыхе...» Не оставлю я тебя в покое, Ольга, потому что думаю не о себе. И даже не о тебе. О нашем ремесле думаю, о назначении нашем, о смысле нашей работы. Я узнал, что ты отказываешься идти в отдел печати, предпочитаешь стать безвестным сотрудником в любой центральной газете. Не обижайся, Ольга, но это предательство. Сейчас надо бить во все колокола, стучаться во все двери, предать гласности все, что творится у нас в редакциях, где, по мнению работников отдела печати, работают «надежные помощники партии». Это преступление — посвятить себя репортажам раз в год по обещанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42