— Хорошо, изучу я твои материалы, но в свою очередь попрошу тебя изучить мои. Здесь фактов, наверное, поменьше, но зато хорошо просматривается интересующая тебя «общая идея».
Ольга разложила бумаги и удивилась: перед нею были отчеты о помесячном выполнении плана за последние полтора года. Почему-то в двух различных вариантах. Потом увидела графики доходов и расходов, тоже составленные в двух вариантах. Просмотрела копии валютных заказов и контрактов с внутренними поставщиками. Открыла блокнот, достала авторучку, начала сравнивать... и все поняла.
Наста отвлекся только один раз — попросил принести бутылку минеральной и два стакана. Налил воды Ольге и снова погрузился в чтение. Работал старик скрупулезно, что-то быстро записывал, делал пометки на полях. Работу завершил первым. Откинулся на спинку стула и стал смотреть, как Ольга, нахмурившись и стиснув зубы, пишет и пишет, не скрывая нарастающего гнева. «Боже милостивый, какие же красивые женщины рождаются на свет! А мы их превращаем в журналистов, следователей, юристов, мало того, стдвим к станку, находим им самые нелепые занятия. А ведь попробуй скажи ей это, налетит как фурия, старым ретроградом назовет. Да, жаль, очень жаль! — думал Овидиу Наста с едва приметной улыбкой на губах.— А может, она ищет лазейку для своего мужа?» Но тут же, отогнав прочь сомнения, он поднялся и подошел к столу.
— У тебя еще много?
— Я уже закончила.
— Прежде чем выслушать твое мнение, я хотел бы сообщить, что эти данные в настоящий момент уже не секрет. Думаю, сейчас они на столе у министра.
Ольга побледнела. Однако тут же совладала с собой.
— Значит, они могут стать частью нашей подборки? Можно их приобщить к нашим материалам?
— И да, и нет. Это будет зависеть от того, как развернется обсуждение в Бухаресте.
— Об этом мы узнаем только через несколько дней, а публикация должна появиться как можно быстрее.
— Знаю,— спокойно ответил Наста. — Но в вашем материале должны говорить люди, а не документы. Каждый высказывает свои мнения и предложения. Или, может, я неверно понимаю, что такое социологический опрос?
— Наоборот, вы очень хорошо понимаете. В этой двойной бухгалтерии — ключ к пониманию проблемы. Ведь, судя по всему, все ниточки ведут к Павлу Косме. — Словно тень легла на ее лицо, руки не находили себе места.
— Не только,— сказал внимательно наблюдавший за нею Наста. — Если бы дело было только в Косме! Беда в том, что генеральный директор окружил себя шайкой бездарей, очковтирателей и махинаторов. И, насколько мне известно, эта компания действует не только на нашем заводе, их следы появились и в других местах. Вот почему проблема обрела такую остроту. Самые хорошие планы, идущие из центра, самые важные директивы, самые толковые указания останутся пустыми словами, если в первую очередь мы, руководители среднего звена: директора, главные инженеры, начальники цехов, мастера,— если мы сами не продумаем и не осмыслим их как свои собственные и не будем последовательно проводить их в жизнь, разумно учитывая местную специфику.
— Значит, в этом и есть искомая общая идея?
— По-моему, да. А теперь мое мнение о ваших материалах. Журналисты, безусловно, поработали не зря. В основном картина соответствует истине, но есть и ошибки. Поэтому я предлагаю...
Разговор затянулся. У Ольги кончился блокнот, и она попросила новый. Вдвоем они систематизировали ответы, договорились, что стержневой темой анкеты будет проблема новой специализации завода, решать которую необходимо по двум направлениям: укреплять материально-техническую базу путем создания собственного оригинального оборудования и развивать исследования в «белом доме».
Дед Панделе поднялся, едва стало светать. Походил по двору, подправил цветочные клумбы и занялся подготовкой к предстоящей зиме: сгребал в кучи опавшие листья, которых становилось все больше, поджигал их, и они подолгу тлели, окуривая сад едким голубоватым дымом. Работал он умело, каждое движение рассчитано — как-никак всю жизнь у станка,— но думы были далеко: Василе, отправляясь в Бухарест, обещал, что не будет больше молчать, что раскроет секрет «двойной бухгалтерии». «Только бы не струсил в последний момент, а то как увидит взъярившегося Коему, так язык у него сразу к нёбу прилипнет. Ну что за парень вырос! Ведь его, только попросит слова, срежут запросто: этого нет в повестке дня! И все... Не знаю, в чем я оплошал, но с той поры, как нет Тинки, ох как нелегко ладить с детьми. Другие они какие-то, совсем на нас непохожие...» — так размышлял старик, размахивая метлой.
Старший его сын, Иким, много лет назад подался в Хунедоару. Стал мастером-плавильщиком, обзавелся кучей детишек, ну и, конечно, забот выше головы. Пришлет к Новому году открытку, и на том спасибо. Второй сын, Андрей, взял в жены агрономшу и осел где-то на севере Молдовы. Лучшим фельдшером в округе слывет, и семья дружная, трое детей. Тоже вечно занят, редкая весточка от него доходит. Так уж, видно, на роду у Панделе написано — доживать век при последышах своих. Он-то все надеялся, что Василе станет в конце концов образцовым служащим, даже с его тайным сожительством с Мариетой Ласку смирился. Большие надежды возлагал он и на Ралуку. Смышленая, волевая, боевитая — вся в отца. Порою даже не в меру сурова. «Со временем это у нее пройдет,— успокаивал себя Панделе. — Такова уж нынче молодежь». Очень нравился ему Ликэ, привязался к парню всей душой и никак не мог смириться с тем, что Ралука дала ему отставку. Улыбка, которой Ликэ отвечал на любую обиду и каприз Ралуки, словно говорила: «Пусть я рыжий, пусть веснушчатый, пусть не умею танцевать, но от меня ты никуда не уйдешь».
Только дед собрался в дом — попить водицы из холодильника,— как появилась Ралука. Подбежала к нему и давай сыпать вопросы:
— Где Василе? Зачем поехал? Что он собирается делать? Кто его послал? А ты! До седых волос дожил и не можешь сына приструнить?
Дед Панделе взял ее за руку и потащил к дому. Налил себе кружку холодной воды, выпил одним махом, нацедил и дочке.
— На, остынь малость!
Но Ралука оттолкнула кружку, и вода выплеснулась на пол. Не говоря ни слова, Панделе сходил за тряпкой, вытер лужу. Делая вид, что не замечает дочку, прошел из сеней в дом. Ралука сбросила босоножки, шагнула вслед.
— Почему ты не отвечаешь?
Панделе смерил ее взглядом, сказал жестко:
— Я, видишь ли, давно вышел из комсомольского возраста и не состою у тебя под началом. Я твой отец, если ты еще не забыла, и мне самому давно уже пора задать тебе кой-какие вопросы.
В глазах девушки вспыхнули искры.
— А я не отцу вопросы задаю, а коммунисту, который, как мне известно, был всегда честен до мозга костей.
— Ив чем же ты упрекаешь этого честного коммуниста?
— В том, что он принимает участие в недостойном заговоре с целью дискредитировать одного из самых талантливых, самых замечательных людей, каких только я знаю.
Панделе не спеша уселся в единственное кресло, стоявшее в комнате. Он не торопился: разговор трудный, а нервы у дочери на пределе.
— Догадываюсь, кто этот замечательный человек, я нашел его фотокарточку. Не думай, нет у меня привычки рыться в чужих вещах, я просто прибирался в доме. Ведь ты не успела научиться этому у своей матери. Она тоже была коммунисткой, еще со времен подполья, но никогда не стыдилась вести домашнее хозяйство... Ну, какой такой заговор?
— О нем уже все знают.
— Если все знают, это не заговор. А о чем они знают?
— О том, что в Бухаресте с директора голову снимут.
— Прошли те времена, когда головы снимали. А вот с должности — в самый раз! Когда Пэкурару покончил с собой, ты небось так не горевала, даже и подумать не хотела, кто его довел до смерти.
— Косма не имеет ничего общего с этим делом!
— «С этим делом»! — передразнил ее Панделе. — Ишь, выучилась. Нет, дочка, тут не «дело», а человеческая жизнь.
Он помолчал немного. Растерянный вид дочери тронул его.
— Ну что, Лукочка, что ты так терзаешься! Ума не приложу, как он только проник в твое сердечко! Послушай отцовского совета: посмотри повнимательней вокруг, с холодной головой, а то сердце у тебя горячее, совсем разум замутило.
— Я в советах не нуждаюсь. И в наставлениях тоже. Хватит тех, которые ты дал нашему Василе — чтобы он воткнул Косме нож в спину, стал орудием в руках этих ничтожных людей!
— Скажи пожалуйста, «ничтожные люди»! И кто же это такие?
Ралука задержала дыхание и разом выдохнула:
— Испас, Станчу, Сава, Кристя, Санда, Маня, Барбэла-тэ, уж не говоря об Овидиу Насте! И всех их подговорил Штефан Попэ из уездного, комитета. И ты — дожил до седых волос честным человеком, а тоже к ним примкнул.
— Значит, все мы вот так с бухты-барахты решили навалиться на твоего бедного Коему? Да на что он нам?
— Это мелочная, подлая месть. И у каждого свои мотивы. Но в первую очередь мстишь ты! За то, что он выгнал тебя на пенсию. А этот Наста спит и видит кресло генерального директора, энергия и талант Павла Космы просто действуют ему на нервы. Что касается Испаса, Станчу и Савы, то они хотят избавиться от хозяйского глаза, чтобы у них было «государство в государстве». Санда действует по указке своего мужа, «уважаемого товарища» Штефана По-пэ. Ликэ ненавидит директора, потому что я не скрываю своих чувств, недавно мы здорово из-за этого поругались. Вот так. Не будем продолжать список...
Жалость и возмущение смешались в душе Панделе в одну боль, которую он изо всех сил старался сдержать.
— И какой «правдолюбец» все это тебе поведал?
— Не думай, не какой-нибудь интриган, из тех, что шепчутся по углам. Сам секретарь парткома товарищ Ва-силе Нягу. А Андрей Сфетку, председатель завкома, подтвердил.
— Опомнись, Ралука, с чьего голоса поешь? Встречались тебе в жизни более гнусные прихвостни, чем эти двое? Слыхала ты от них хоть раз что-нибудь новое, полезное для всех? Только и умеют, что твердить о дисциплине и порядке, себя в пример ставить. Мозги-то у них куриные, что велят, то они и кудахчут...
— А разве коммунисты и мы, комсомольцы, не должны соблюдать дисциплину?
Панделе посмотрел на нее с упреком.
— Говоришь со мной так, будто мы сидим на пленуме. Неужели ты не понимаешь, Ралука, слепое подчинение — это одно, а сознательная дисциплина — это совсем другое. И те люди, которых ты обвиняешь в заговоре против Космы, как раз показывают пример настоящей сознательности. Нам никто не сможет навязать под видом линии партии свою собственную, мы знаем курс нашей партии!
— Ты хочешь сказать, что Павел Косма отклонился от линии партии?
— Да, и не он один. Думаю, об этом большую дискуссию на заводе организуют, с полной гласностью.
— Я никогда не была трусом — училась у тебя. И свое мнение всегда высказывала открыто. А ты хочешь, чтобы я молчала сейчас, когда человека будут судить за глаза?
Ведь все говорят о собрании...
Панделе подошел к дочери, положил ей руку на плечо, погладил волосы, выбившиеся из-под косынки.
— Ралукочка ты моя! Да кто же тебе все это вбил в голову? Ну, Нягу и Сфетку никогда умом похвалиться не могли, а на Павла Коему что-то не похоже.
— Косма? — удивилась Ралука. — Да он меня в упор не видит.
— Тем лучше. Знай, что я тоже приду на это собрание. Таить не стану, был я в уездном комитете. Только не у Иордаке. Как видишь, дочка, хоть и «дед» твой отец, а люди не торопятся записывать его в маразматики.
— Значит, ты с ними заодно? Панделе вспылил:
— Вот что! На сегодня хватит. Кажется, я тебе все объяснил. Только запомни, если я с кем-нибудь заодно, то, значит, я так решил, и решил своей собственной головой — в отличие от твоего братца Василе, которого, как последнего простофилю, обвели вокруг пальца. Хорошо хоть под конец понял, что покрывал преступление, и теперь не опозорит мою старость, мое доброе имя.
— Это твое последнее слово?
— Да, доченька. Тебя обманули.
— Я уже вышла из того возраста, когда смотрят в рот своему отцу и считают его самым большим умником на свете. Я еще буду бороться! Потому что мне есть что сказать.
Панделе снял руку с ее плеча.
— Воля твоя, Ралука. Только пусть будет правдой то, что ты скажешь, проверенной правдой. Да, я учил тебя быть смелой, но видеть тебя оболваненной бессовестными людьми не хочу. И помни: что посеешь, то и пожнешь.
Она познакомилась с Космой через месяц после поступления на завод. Сколько всего пришлось ей тогда выслушать от бывших педагогов, друзей и родственников! Она молчала, особо назойливым отвечала вопросом на вопрос: «А что, вышло постановление о всеобщем высшем образовании? Рабочие стране больше не нужны?» Постепенно ее оставили в покое. Заводской коллектив пришелся ей по душе, многих она знала еще с детства — все они были друзья Панделе Думитреску. В намоточном цехе ее принял сам Маня — их сосед.
Генеральный директор ей сначала не понравился: несдержанный на слова, в ярости необузданный, с людьми резок и несправедлив. Однажды, когда Косма вихрем ворвался в цех и накинулся на старого мастера Доденчи, она не смогла сдержать возмущения и громко сказала: «Хоть бы к старикам имели уважение!» Косма остановился как вкопанный, повернулся к дерзкой девчонке, помедлил мгновение, потом растерянно спросил: «А это что за пигалица?»- Однако, увидев, что начал собираться народ, набросился на инженера Станчу: «Ну и дисциплинка в цехе! Скоро дойдем до того, что младенцы будут учить родителей, как детей делать!..» И, не удостоив больше Ралуку взглядом, приказал собравшимся: «Работа стоит. Занимайтесь делом!»
День за днем проходили недели, недели складывались в месяцы. Встречая иногда Коему, Ралука ловила себя на мысли, что ей нравится его поистине неисчерпаемая энергия, страсть к работе, упорство, с каким он добивается поставленной цели. Но суровая жесткость, непомерная самоуверенность и безапелляционность вызывали у нее протест. Своего мнения она не скрывала и при первой же встрече с Ликэ Барбэлатэ, редактором заводской стенгазеты, заявила, что, на ее взгляд, Косма гроша ломаного не стоит. Услышав, как она разносит генерального директора, Ликэ весь просиял. Схватив девушку за плечи и встряхнув так, что у нее зубы клацнули, он воскликнул: «Первый раз в жизни встречаю такую умную и смелую девушку! Вот такой должна быть вся молодежь. Правильно, подумаешь — генеральный директор! Сегодня генеральный, а завтра — до свиданья. Начальство меняется, а люди остаются. За что же издеваться над ними? За то, что у них нет высшего образования? Но если на то пошло, он такой же инженер, как и многие другие». Дружба с Ликэ возникла именно на этой почве, она как бы питалась бестактностью Космы, который ни в грош не ставил мнение людей.
Однако не прошло и полугода, как в образе мыслей Ра-луки произошел поворот. Это случилось в начале октября. Стояла прекрасная теплая осень. Молодежь на заводе была в возбуждении: все ждали встречи волейбольных команд «Энергии» и «Электропутере». Накануне, на тренировке, капитан «Энергии» подвернул, как назло, ногу, а лучший нападающий не смог выйти на площадку — у него в тот день умер отец. Тренер замену нашел, но слабую — двух малоподвижных, невысоких ребят. Комитет комсомола мобилизовал молодежь: заводских парней обязал привести на стадион своих подруг, а девушек — своих поклонников. Обновленную команду необходимо было поддержать. Ралука сидела рядом с Ликэ. Оба охрипли от криков, вдохновляя своих. Однако первая партия закончилась плачевно — 4:15. За спиной у них кто-то ругался последними словами: «Это называется игроки?! Смотреть противно... Нет, ты только посмотри, как он передвигается по площадке! У него что, гири на руках и ногах? Слабаки, мать вашу так... Позор! Какой позор!..» Ралука обернулась и увидела красное от гнева лицо Космы, тянувшего за рукав председателя завкома. «А ты какого черта смотришь! Не мог найти кого-нибудь получше? На нашей же площадке — и под орех разделывают! Как потом нос на улицу высунешь?» Вторую партию они продули со счетом 7 : 15. Ралука ждала, что генеральный директор вот-вот взорвется снова. В глубине души она была с ним согласна. Но за спиной было тихо. Зато на площадке появился новый игрок. Неистовый, азартный, с мгновенной реакцией. Передачи его были точны, завершающие удары — неотразимы. Это оказался Косма. Команда сразу заиграла слаженно, с настроением, что не замедлило сказаться на счете. Третью партию «Энергия» выиграла — 15 : 10, а четвертую — 15 : 11. Стадион ликовал. Ралука была по-настоящему счастлива. Но вдруг заметила, что Ликэ приумолк. У него был смущенный, даже какой-то виноватый вид. «Что с тобой? Ты похож на адмирала, у которого потопили весь флот». Но Ликэ продолжал молчать. Это не понравилось Ралуке. «Да скажи наконец, что произошло?» Ликэ, потупив глаза, громко спросил, стараясь перекрыть рев толпы: «А ты сама не видишь, что он делает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42