Он превращается в зверя. Но даже звери и те оберегают самок, заботятся... Ты же просто мстил. В страшной злобе унижал меня, пользуясь своей буйволиной силой.
Косма остановился в отчаянии. Он часто вспоминал ту ночь слепого бешенства и неистовства. Знал, что виноват. Но сейчас его переполняло другое чувство.
— Знаю, Оленька, все знаю. Ты права, я вел себя как зверь. Но подумай только: то, чего мы ждали столько лет, случилось. И наплевать мне, как обойдутся со мною. Хочу сына. Нашего сына, Оленька!
Только сейчас он заметил слезы, которые текли по ее щекам. Осторожно, с нежностью обнял за плечи. Ольгу бил озноб. Она молча позволила усадить себя в машину и, - только когда он дал газ, коротко сказала:
— Высади меня у редакции.
Павел утвердительно кивнул. Глядя перед собой в одну точку, Ольга добавила:
— Я решилась. Мне неприятно даже думать об этом ребенке. Я его не оставлю.
Руль чуть не выскользнул у него из рук. Он так резко затормозил, что шедшая сзади машина ударилась в бампер «фиата». Косма сидел как оглушенный. Машинально подал милиционеру документы. Тот заглянул в права, в удостоверение и взял под козырек.
— Можете ехать, товарищ генеральный директор. Ремонт оплатит владелец той машины: он не соблюдал положенную дистанцию. Будьте здоровы!
Ольга молча вышла из «фиата», пристально взглянула на Павла. И тут он очнулся, вылез из машины, подошел к другому водителю, протянул руку:
— Я прошу прощения. Вина моя: я слишком резко затормозил. Если у вас есть претензии, пожалуйста, позвоните мне...— Потом обратился к милиционеру: — Вы ошиблись. Он здесь ни при чем. Во всем виноват я.
Они снова сели в машину и в полном молчании доехали до редакции. Захлопнув за собой дверцу, Ольга обошла машину и, нагнувшись к опущенному стеклу, прошептала:
— Ты должен понять. Мне страшно. Мой ребенок, мой мальчик может родиться инвалидом, уродом, идиотом. Или станет порочным... как его отец!
Косма опустил голову.
— Зачем ты мучаешь меня?
— А со мной ты как поступил?
— Я свое получил. Остальное получу завтра. Но чем убивать ребенка, лучше убей меня. Я знаю, наш сын будет лучше всех!
Ольга не ответила. Поспешно взбежала по лестнице. Через минуту она уже с головой ушла в редакционную горячку: все срочно, неотложно, требует немедленного решения...
Павел позвонил ровно в полночь. Голос его дрожал.
— Я прочел. Думаю, что мое мнение об этом материале уже никого не интересует. Но тут есть некоторые неточности и кое-что напутано. Ты будешь сама исправлять?
— У меня текст под рукой. Давай, говори.
Около часа она вносила поправки. К ее удивлению, попыток как-то смягчить тон высказываний не было. Наоборот, по некоторым пунктам Косма добавил явно невыгодные для себя детали.
— А это тебе зачем? — спросила она.
— Мне? — удивился в свою очередь Павел.— Мне это не нужно. Но если уж говорить правду, то всю, до конца.
Помолчав немного, Ольга сказала:
— Спасибо. Ты действительно помог нам... Я хочу тебе еще кое-что сказать: я не пойду на завтрашнее заседание бюро. Меня заменит Дамаскин, ответственный секретарь редакции.
— Не хочешь видеть меня прикованным к скале и растерзанным орлами? А что скажет на это первый?
Ольга снова помолчала, потом сказала усталым голосом:
— Да, Павел, видно, ничему тебя жизнь не научила. Хочешь походить на Прометея?.. Но ведь он принес людям огонь. А ты что им дал? Ну а что касается Догару, так знай, он не задал ни одного вопроса, не высказал ни одного замечания, сказал только: «Хорошо, пусть будет так!» Люди гораздо лучше, чем ты о них думаешь.
Косма не ответил. Ждал, что Ольга еще что-нибудь скажет, но она молчала. Тогда он прошептал:
— Знаешь, ты, наверное, действительно имеешь право сама решать вопрос о Рэдуке...
— О ком, о ком? — не поняла Ольга.
— О нашем ребенке. Но только помни, что, если сделаешь, как сказала, мне на этом свете делать нечего.
Ольга бросила трубку.
Расширенное заседание бюро превратилось, по существу, в пленум уездного комитета. Была приглашена большая группа коммунистов с «Энергии», несколько партсекретарей крупных предприятий, секретарь парткома политехнического института. Некоторых удивило присутствие беспартийного Овидиу Насты и профессора Антона Димитриу, давно ушедшего с завода. Если приезд начальника главка Оанчи казался естественным, то появление Петре Даскэлу — необъяснимым. Открывая заседание, Догару представил нового инструктора орготдела Центрального Комитета партии:
— Петре Даскэлу, выпускник нынешнего года высшей партийной академии, был выдвинут, как вам хорошо известно, из рядов коммунистов нашего уезда. Мы убеждены, что он очень поможет нам, потому что хорошо знаком с положением дел в городе и на заводе, со всеми проблемами, которые нас сегодня волнуют.
Приезд Даскэлу Павел Косма воспринял как дурное предзнаменование: этот бывший партсекретарь, которого он «выдвинул», чтобы избавиться, слишком хорошо его знал. Догару тем временем огласил повестку дня.
— Нетерпимое положение, давно уже сложившееся на заводе «Энергия» и оказывающее влияние на всю обстановку в уезде, отражает серьезные просчеты в хозяйственной и административной деятельности, является тревожным сигналом об упущениях в партийной работе, в методах и стиле руководства, в пропаганде и кадровой политике. Вот почему я прошу всех присутствующих всесторонне обдумать суть обсуждаемых проблем, с которыми те, кто успел прочесть сегодняшний номер «Фэклии», имели возможность частично познакомиться. Наша задача — выработать меры по нормализации положения на заводе. Сейчас я предлагаю заслушать доклад нашего нового секретаря по экономике Штефана Попэ, который лично вел разбор дела Виктора Пэкурару, и реферат ответственного секретаря газеты товарища Дамаскина, проведшего беседу с сотнями рабочих «Энергии». Итак, если не возражаете, приступим к работе.
Новый секретарь начал свое выступление остро. Причину кризисного положения, в котором оказалась «Энергия», он видел в том, что партком пассивен, а завком превратился в некий придаток дирекции.
— Кто виноват, кто за это несет ответственность? Я высказываю свое мнение, которое подтверждают бесчисленные беседы с рабочими, мастерами, техниками и инженерами «Энергии». Как это ни тяжело, но мы должны признать, что генеральный директор проводит в жизнь линию, чуждую нашей партии. Я считаю, что товарищ Косма решает проблему повышения эффективности производства, руководствуясь местническими интересами, игнорируя конечную цель всей нашей деятельности, нашей борьбы — благо человека. Я далек от мысли, что Косма теоретически не разбирается в вопросе. Однако, стремясь превратить коллектив «Энергии» в некое орудие своей личной воли, он не давал хода творческим инициативам инженеров и рабочих, лишил их возможности ощущать себя хозяевами завода. Генерального директора окружала группа приспешников, которая устраняла всех несогласных с его политикой единовластия.
Беспощадно критикуя работу парткома, Попэ подчеркнул вину Василе Нягу и Андрея Сфетки. Потом с большой теплотой сказал о коммунистах, включившихся в борьбу за изменение положения. А когда произнес имя Виктора Пэкурару, наступила могильная тишина. Не потребовалось ни приглашения, ни жеста, все мгновенно поднялись со своих мест. Павел Косма вздрогнул, поколебался секунду и тоже поднялся. Рядом с ним дед Панделе вытирал кулаком щеку. Чуть поодаль стоял с перекошенным лицом Ион Сава и сверлил его испепеляющим взглядом. Павел закрыл глаза и сел последним. Штефан Попэ критиковал дирекцию за допущенный по ее вине разрыв между проектированием и производством, за слепое противодействие идее новой специализации завода, что свидетельствует о консервативности и непонимании линии, намеченной съездом. Но тем не менее без ведома директора, сказал он, кадровые специалисты широко развернули проектно-иссле-довательскую и организаторскую работу, в ходе которой сложились тесные товарищеские отношения между рабочими, техниками, инженерами и проектировщиками. Это ценное достижение, особенно если учесть, что в целом атмосфера на заводе нездоровая.
Выводы были четкими и конкретными: обновление завода с учетом задач новой пятилетки; достижение самого тесного взаимодействия между исследованиями, проектированием и производством в целях сокращения до минимума импорта как электромоторов, так и материалов для их производства; реорганизация управления заводом; укрепление всей партийной работы — перестройка пропагандистской деятельности, отказ от шаблона и демагогии, превращение казенной и парадной стенгазеты в боевой листок, перевыборы в возможно более короткий срок партийного комитета. Заканчивая, Штефан Попэ постоял несколько секунд в раздумье, потом сказал твердо:
— На этом, товарищи, я завершаю доклад, подготовленный по поручению бюро. Но, прежде чем сойти с трибуны, я хотел бы добавить, что все это время меня мучил один вопрос. Ну хорошо, пусть самоубийство Виктора Пэкура-ру — случай, случай крайний, нетипичный ни для нашего уезда, ни для страны в целом. Пусть так. Но где были мы? Бюро, комитет, партактив? Ведь все это происходило буквально на наших глазах. Как мы дошли до того, что, несмотря на многочисленные сигналы, оставались инертными и безучастными? Не знаю, способны ли мы сегодня дать ясный ответ, но мне было бы просто стыдно обойти эти мучительные вопросы молчанием. Я обращаю их к вам, чтобы каждый задумался над происшедшим: только так, общими усилиями, мы сможем прийти к полной ясности. Ибо в конце концов от этого зависит и то, как мы будем работать в будущем.
Поднялся лес рук, все просили слова. Обсуждение доклада грозило затянуться надолго. Косма слушал выступавших равнодушно, с каменным лицом, в глаза тех, кто выходил на маленькую трибуну, не смотрел. Отметил про себя глубокий анализ и самокритику, прозвучавшие в словах
Дана Испаса, искренность, с какой тот признался, что недооценивал необходимость обеспечить более высокие темпы работы, как того требовали инженер Сава и генеральный директор. Выступления инженеров Савы и Станчу, которые главным условием перемены курса считали перемены в руководстве, Коему не удивили, но слова деда Панделе его потрясли:
— Я когда-то дал тебе молот в руки, от меня ты научился работать на станке. Вместе с ремеслом ты учился думать и чувствовать по-рабочему. Забыл, как прошибали тебя слезы, когда, придя на завод с пустыми карманами, в обеденный перерыв находил у своего станка сверточек? Рабочий человек не умеет жевать, когда рядом голодный. Неужели же все забыл? Да как бы ты стал инженером без нас, без завода? Как стал бы большим начальником без этих шести тысяч работяг? Вот я все думаю: откуда это зло, которое превращает рабочего паренька в эдакого хозяйчика .старой закваски? Знаешь, мне порой начинает казаться, что ты стыдишься бывать среди тех, у кого руки в мозолях и копоть на лице до гробовой доски. А ведь мы отдали тебе все, что имели, отдали от чистого сердца...
Сколько искренней, обжигавшей душу боли было в словах старика! Косма смутился, язык не повернулся сослаться на то, что дед Панделе мстит за отправку на пенсию. Но выступление Овиди Насты Коему удивило. Главный инженер поднялся на трибуну под аплодисменты и, жестом остановив их, сказал:
— Нет, товарищи, я не заслуживаю этого. Мое мнение часто шло вразрез с мнением дирекции, случалось, я помогал новаторам. Но сейчас, здесь, в стенах комитета партии, я не могу не признать своей вины в том, что я как главный инженер не сумел уберечь его от превращения в некоего «менеджера», у меня не хватило гражданской смелости для сопротивления, и я довольствовался позицией исполнителя. Наша честь обязывала нас всех бороться до конца. Некоторые так и поступили, они здесь присутствуют: Кристя, Испас, Сава, Маня, Станчу, Василиу... Сегодня здесь с нами и Петре Даскэлу. Разве мы можем забыть его поучительную историю? А Виктор Пэкурару? Его имя останется в памяти каждого из нас...
В перерыве Косма отправился в буфет выпить кофе. Почувствовал, что кто-то следует за ним. Косма замедлил шаги и услышал над ухом знакомый шепелявый голосок:
— Что поделаешь, товарищ генеральный директор, как говорится, собака лает — ветер носит... Ну ничего, пройдет месяц-другой, все уляжется, Павел Косма как был, так и останется генеральным директором. А пока лучше их не дразнить — в клочья могут изодрать. Уж не обижайтесь, когда мне дадут слово, я выступлю так, как надо им, но знайте, что вам я предан навсегда-Только теперь Косма обернулся и, задыхаясь от брезгливости, бросил в лицо Нягу:
— Подлец! И как только я терпел тебя? Выступление Василе Нягу возмутило всех. Особенно
когда он говорил о Косме:
— С самого начала товарищ директор показался нам всем настоящим коммунистом, но потом... Запугивания, черная клевета... Совсем дезориентировал коллектив. Я заявляю здесь, перед лицом нашей партии, что мне, старому подпольщику-железнодорожнику, очень стыдно за него...
Говорить ему не дали. Догару тяжело поднялся со стула и, перекрывая шум, обратился к залу:
— Товарищи, в выводах доклада секретаря по экономике есть пункт о перевыборах партийного комитета. Понятно, что это дело коммунистов «Энергии» — кого они выберут. Но хотелось бы сейчас перед вами сорвать маску, разоблачить одного спесивого самозванца, давно рядящегося в спецовку железнодорожника. Когда-то этот человек был рекомендован вам на должность заместителя секретаря. Когда мы слышим о железнодорожниках, в нашей памяти встают картины их героической революционной борьбы в феврале 1933 года. С понятной каждому гордостью мы считали, что Василе Нягу — из их числа. Но недавно была сделана проверка некоторых фактов его биографии. И я заявляю здесь со всей ответственностью, что Василе Нягу никогда не был подпольщиком. Он вступил в партию в мае 1945 года в Араде. К железной дороге действительно имел отношение: был проводником международного вагона, стелил постели господам капиталистам, зарабатывая чаевые... За то, что он долгое время вводил в заблуждение государственные органы, он будет отвечать в установленном порядке. Вопрос о Василе Нягу предстоит также решать коммунистам завода.
Загремел опрокинутый стул, кто-то закричал:
— Смотрите, он в обморок падает! Потом прозвучала пара пощечин.
— Да ну его к черту, этого шарлатана! Притворяется...— Ликэ Барбэлатэ так и не понял, за что его выводят из зала, оглядывался по сторонам и возражал с подкупающей наивностью: — А чего я ему сделал? Просто хотел в чувство привести...
И хорошо, что в этот момент Ликэ на было в зале. Потому что на трибуну поднималась Ралука Думитреску. Вся в черном, с темными кругами под глазами, Ралука судорожно схватилась за края трибуны, враждебно глянула в зал и вдруг вся залилась краской. Косма разглядывал ее равнодушно, смутно припоминая, что это вроде бы секретарь заводской комсомольской организации. Косма даже не вслушивался в начало ее речи, пока до его ушей не дошло:
— Я не берусь говорить от имени всех комсомольцев, которых на заводе больше тысячи. Во-первых, я с ними не советовалась. Во-вторых, не знаю, насколько объективными они могут быть. Одни боготворят генерального директора за то, что он построил жилье, выдает путевки в дома отдыха, посылает учиться; другие ненавидят его за то, что он не прощает нарушений дисциплины, прогулов, пьянок. Так что я лучше буду говорить от собственного имени. Я никогда не работала рядом с товарищем Павлом Космой. Сколько раз он высмеивал меня: «Молодежь, молоко-то с губ вытри...» Но я никогда на него не обижалась. И знаете почему? Потому что он дни и ночи проводит на заводе. Потому что он не прощает хулиганство, бездельничанье, пристрастие к спиртному. Потому что замечает самых способных и серьезных, поддерживает их, выводит в люди. Разумеется, не один, при поддержке парткома, комсомола и профсоюза. У меня вызвало чувство омерзения то, что говорил здесь Василе Нягу. Это ничтожный человек. Для меня образ нашего генерального директора — это образ настоящего человека, пример для подражания. Очень легко растоптать достоинство, личность, честь человека, но я уверена, что товарищ Павел Косма не из породы бесхребетных. Он вынесет все ваши нападки с высоко поднятой головой.
Ралука хотела еще что-то добавить, но раздумала и пошла на место. Села, не поднимая глаз. Она не видела ни деда Панделе, закрывшего от стыда лицо, ни побелевшего как мел брата Василе, который сидел в глубине зала. Косма же был больше чем раздосадован. «И чего понадобилось этой девице? С какой стати бросилась на мою защиту, словно дикая кошка? И ведь она права, я никогда всерьез ее не воспринимал, не сказал ей ни одного доброго слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Косма остановился в отчаянии. Он часто вспоминал ту ночь слепого бешенства и неистовства. Знал, что виноват. Но сейчас его переполняло другое чувство.
— Знаю, Оленька, все знаю. Ты права, я вел себя как зверь. Но подумай только: то, чего мы ждали столько лет, случилось. И наплевать мне, как обойдутся со мною. Хочу сына. Нашего сына, Оленька!
Только сейчас он заметил слезы, которые текли по ее щекам. Осторожно, с нежностью обнял за плечи. Ольгу бил озноб. Она молча позволила усадить себя в машину и, - только когда он дал газ, коротко сказала:
— Высади меня у редакции.
Павел утвердительно кивнул. Глядя перед собой в одну точку, Ольга добавила:
— Я решилась. Мне неприятно даже думать об этом ребенке. Я его не оставлю.
Руль чуть не выскользнул у него из рук. Он так резко затормозил, что шедшая сзади машина ударилась в бампер «фиата». Косма сидел как оглушенный. Машинально подал милиционеру документы. Тот заглянул в права, в удостоверение и взял под козырек.
— Можете ехать, товарищ генеральный директор. Ремонт оплатит владелец той машины: он не соблюдал положенную дистанцию. Будьте здоровы!
Ольга молча вышла из «фиата», пристально взглянула на Павла. И тут он очнулся, вылез из машины, подошел к другому водителю, протянул руку:
— Я прошу прощения. Вина моя: я слишком резко затормозил. Если у вас есть претензии, пожалуйста, позвоните мне...— Потом обратился к милиционеру: — Вы ошиблись. Он здесь ни при чем. Во всем виноват я.
Они снова сели в машину и в полном молчании доехали до редакции. Захлопнув за собой дверцу, Ольга обошла машину и, нагнувшись к опущенному стеклу, прошептала:
— Ты должен понять. Мне страшно. Мой ребенок, мой мальчик может родиться инвалидом, уродом, идиотом. Или станет порочным... как его отец!
Косма опустил голову.
— Зачем ты мучаешь меня?
— А со мной ты как поступил?
— Я свое получил. Остальное получу завтра. Но чем убивать ребенка, лучше убей меня. Я знаю, наш сын будет лучше всех!
Ольга не ответила. Поспешно взбежала по лестнице. Через минуту она уже с головой ушла в редакционную горячку: все срочно, неотложно, требует немедленного решения...
Павел позвонил ровно в полночь. Голос его дрожал.
— Я прочел. Думаю, что мое мнение об этом материале уже никого не интересует. Но тут есть некоторые неточности и кое-что напутано. Ты будешь сама исправлять?
— У меня текст под рукой. Давай, говори.
Около часа она вносила поправки. К ее удивлению, попыток как-то смягчить тон высказываний не было. Наоборот, по некоторым пунктам Косма добавил явно невыгодные для себя детали.
— А это тебе зачем? — спросила она.
— Мне? — удивился в свою очередь Павел.— Мне это не нужно. Но если уж говорить правду, то всю, до конца.
Помолчав немного, Ольга сказала:
— Спасибо. Ты действительно помог нам... Я хочу тебе еще кое-что сказать: я не пойду на завтрашнее заседание бюро. Меня заменит Дамаскин, ответственный секретарь редакции.
— Не хочешь видеть меня прикованным к скале и растерзанным орлами? А что скажет на это первый?
Ольга снова помолчала, потом сказала усталым голосом:
— Да, Павел, видно, ничему тебя жизнь не научила. Хочешь походить на Прометея?.. Но ведь он принес людям огонь. А ты что им дал? Ну а что касается Догару, так знай, он не задал ни одного вопроса, не высказал ни одного замечания, сказал только: «Хорошо, пусть будет так!» Люди гораздо лучше, чем ты о них думаешь.
Косма не ответил. Ждал, что Ольга еще что-нибудь скажет, но она молчала. Тогда он прошептал:
— Знаешь, ты, наверное, действительно имеешь право сама решать вопрос о Рэдуке...
— О ком, о ком? — не поняла Ольга.
— О нашем ребенке. Но только помни, что, если сделаешь, как сказала, мне на этом свете делать нечего.
Ольга бросила трубку.
Расширенное заседание бюро превратилось, по существу, в пленум уездного комитета. Была приглашена большая группа коммунистов с «Энергии», несколько партсекретарей крупных предприятий, секретарь парткома политехнического института. Некоторых удивило присутствие беспартийного Овидиу Насты и профессора Антона Димитриу, давно ушедшего с завода. Если приезд начальника главка Оанчи казался естественным, то появление Петре Даскэлу — необъяснимым. Открывая заседание, Догару представил нового инструктора орготдела Центрального Комитета партии:
— Петре Даскэлу, выпускник нынешнего года высшей партийной академии, был выдвинут, как вам хорошо известно, из рядов коммунистов нашего уезда. Мы убеждены, что он очень поможет нам, потому что хорошо знаком с положением дел в городе и на заводе, со всеми проблемами, которые нас сегодня волнуют.
Приезд Даскэлу Павел Косма воспринял как дурное предзнаменование: этот бывший партсекретарь, которого он «выдвинул», чтобы избавиться, слишком хорошо его знал. Догару тем временем огласил повестку дня.
— Нетерпимое положение, давно уже сложившееся на заводе «Энергия» и оказывающее влияние на всю обстановку в уезде, отражает серьезные просчеты в хозяйственной и административной деятельности, является тревожным сигналом об упущениях в партийной работе, в методах и стиле руководства, в пропаганде и кадровой политике. Вот почему я прошу всех присутствующих всесторонне обдумать суть обсуждаемых проблем, с которыми те, кто успел прочесть сегодняшний номер «Фэклии», имели возможность частично познакомиться. Наша задача — выработать меры по нормализации положения на заводе. Сейчас я предлагаю заслушать доклад нашего нового секретаря по экономике Штефана Попэ, который лично вел разбор дела Виктора Пэкурару, и реферат ответственного секретаря газеты товарища Дамаскина, проведшего беседу с сотнями рабочих «Энергии». Итак, если не возражаете, приступим к работе.
Новый секретарь начал свое выступление остро. Причину кризисного положения, в котором оказалась «Энергия», он видел в том, что партком пассивен, а завком превратился в некий придаток дирекции.
— Кто виноват, кто за это несет ответственность? Я высказываю свое мнение, которое подтверждают бесчисленные беседы с рабочими, мастерами, техниками и инженерами «Энергии». Как это ни тяжело, но мы должны признать, что генеральный директор проводит в жизнь линию, чуждую нашей партии. Я считаю, что товарищ Косма решает проблему повышения эффективности производства, руководствуясь местническими интересами, игнорируя конечную цель всей нашей деятельности, нашей борьбы — благо человека. Я далек от мысли, что Косма теоретически не разбирается в вопросе. Однако, стремясь превратить коллектив «Энергии» в некое орудие своей личной воли, он не давал хода творческим инициативам инженеров и рабочих, лишил их возможности ощущать себя хозяевами завода. Генерального директора окружала группа приспешников, которая устраняла всех несогласных с его политикой единовластия.
Беспощадно критикуя работу парткома, Попэ подчеркнул вину Василе Нягу и Андрея Сфетки. Потом с большой теплотой сказал о коммунистах, включившихся в борьбу за изменение положения. А когда произнес имя Виктора Пэкурару, наступила могильная тишина. Не потребовалось ни приглашения, ни жеста, все мгновенно поднялись со своих мест. Павел Косма вздрогнул, поколебался секунду и тоже поднялся. Рядом с ним дед Панделе вытирал кулаком щеку. Чуть поодаль стоял с перекошенным лицом Ион Сава и сверлил его испепеляющим взглядом. Павел закрыл глаза и сел последним. Штефан Попэ критиковал дирекцию за допущенный по ее вине разрыв между проектированием и производством, за слепое противодействие идее новой специализации завода, что свидетельствует о консервативности и непонимании линии, намеченной съездом. Но тем не менее без ведома директора, сказал он, кадровые специалисты широко развернули проектно-иссле-довательскую и организаторскую работу, в ходе которой сложились тесные товарищеские отношения между рабочими, техниками, инженерами и проектировщиками. Это ценное достижение, особенно если учесть, что в целом атмосфера на заводе нездоровая.
Выводы были четкими и конкретными: обновление завода с учетом задач новой пятилетки; достижение самого тесного взаимодействия между исследованиями, проектированием и производством в целях сокращения до минимума импорта как электромоторов, так и материалов для их производства; реорганизация управления заводом; укрепление всей партийной работы — перестройка пропагандистской деятельности, отказ от шаблона и демагогии, превращение казенной и парадной стенгазеты в боевой листок, перевыборы в возможно более короткий срок партийного комитета. Заканчивая, Штефан Попэ постоял несколько секунд в раздумье, потом сказал твердо:
— На этом, товарищи, я завершаю доклад, подготовленный по поручению бюро. Но, прежде чем сойти с трибуны, я хотел бы добавить, что все это время меня мучил один вопрос. Ну хорошо, пусть самоубийство Виктора Пэкура-ру — случай, случай крайний, нетипичный ни для нашего уезда, ни для страны в целом. Пусть так. Но где были мы? Бюро, комитет, партактив? Ведь все это происходило буквально на наших глазах. Как мы дошли до того, что, несмотря на многочисленные сигналы, оставались инертными и безучастными? Не знаю, способны ли мы сегодня дать ясный ответ, но мне было бы просто стыдно обойти эти мучительные вопросы молчанием. Я обращаю их к вам, чтобы каждый задумался над происшедшим: только так, общими усилиями, мы сможем прийти к полной ясности. Ибо в конце концов от этого зависит и то, как мы будем работать в будущем.
Поднялся лес рук, все просили слова. Обсуждение доклада грозило затянуться надолго. Косма слушал выступавших равнодушно, с каменным лицом, в глаза тех, кто выходил на маленькую трибуну, не смотрел. Отметил про себя глубокий анализ и самокритику, прозвучавшие в словах
Дана Испаса, искренность, с какой тот признался, что недооценивал необходимость обеспечить более высокие темпы работы, как того требовали инженер Сава и генеральный директор. Выступления инженеров Савы и Станчу, которые главным условием перемены курса считали перемены в руководстве, Коему не удивили, но слова деда Панделе его потрясли:
— Я когда-то дал тебе молот в руки, от меня ты научился работать на станке. Вместе с ремеслом ты учился думать и чувствовать по-рабочему. Забыл, как прошибали тебя слезы, когда, придя на завод с пустыми карманами, в обеденный перерыв находил у своего станка сверточек? Рабочий человек не умеет жевать, когда рядом голодный. Неужели же все забыл? Да как бы ты стал инженером без нас, без завода? Как стал бы большим начальником без этих шести тысяч работяг? Вот я все думаю: откуда это зло, которое превращает рабочего паренька в эдакого хозяйчика .старой закваски? Знаешь, мне порой начинает казаться, что ты стыдишься бывать среди тех, у кого руки в мозолях и копоть на лице до гробовой доски. А ведь мы отдали тебе все, что имели, отдали от чистого сердца...
Сколько искренней, обжигавшей душу боли было в словах старика! Косма смутился, язык не повернулся сослаться на то, что дед Панделе мстит за отправку на пенсию. Но выступление Овиди Насты Коему удивило. Главный инженер поднялся на трибуну под аплодисменты и, жестом остановив их, сказал:
— Нет, товарищи, я не заслуживаю этого. Мое мнение часто шло вразрез с мнением дирекции, случалось, я помогал новаторам. Но сейчас, здесь, в стенах комитета партии, я не могу не признать своей вины в том, что я как главный инженер не сумел уберечь его от превращения в некоего «менеджера», у меня не хватило гражданской смелости для сопротивления, и я довольствовался позицией исполнителя. Наша честь обязывала нас всех бороться до конца. Некоторые так и поступили, они здесь присутствуют: Кристя, Испас, Сава, Маня, Станчу, Василиу... Сегодня здесь с нами и Петре Даскэлу. Разве мы можем забыть его поучительную историю? А Виктор Пэкурару? Его имя останется в памяти каждого из нас...
В перерыве Косма отправился в буфет выпить кофе. Почувствовал, что кто-то следует за ним. Косма замедлил шаги и услышал над ухом знакомый шепелявый голосок:
— Что поделаешь, товарищ генеральный директор, как говорится, собака лает — ветер носит... Ну ничего, пройдет месяц-другой, все уляжется, Павел Косма как был, так и останется генеральным директором. А пока лучше их не дразнить — в клочья могут изодрать. Уж не обижайтесь, когда мне дадут слово, я выступлю так, как надо им, но знайте, что вам я предан навсегда-Только теперь Косма обернулся и, задыхаясь от брезгливости, бросил в лицо Нягу:
— Подлец! И как только я терпел тебя? Выступление Василе Нягу возмутило всех. Особенно
когда он говорил о Косме:
— С самого начала товарищ директор показался нам всем настоящим коммунистом, но потом... Запугивания, черная клевета... Совсем дезориентировал коллектив. Я заявляю здесь, перед лицом нашей партии, что мне, старому подпольщику-железнодорожнику, очень стыдно за него...
Говорить ему не дали. Догару тяжело поднялся со стула и, перекрывая шум, обратился к залу:
— Товарищи, в выводах доклада секретаря по экономике есть пункт о перевыборах партийного комитета. Понятно, что это дело коммунистов «Энергии» — кого они выберут. Но хотелось бы сейчас перед вами сорвать маску, разоблачить одного спесивого самозванца, давно рядящегося в спецовку железнодорожника. Когда-то этот человек был рекомендован вам на должность заместителя секретаря. Когда мы слышим о железнодорожниках, в нашей памяти встают картины их героической революционной борьбы в феврале 1933 года. С понятной каждому гордостью мы считали, что Василе Нягу — из их числа. Но недавно была сделана проверка некоторых фактов его биографии. И я заявляю здесь со всей ответственностью, что Василе Нягу никогда не был подпольщиком. Он вступил в партию в мае 1945 года в Араде. К железной дороге действительно имел отношение: был проводником международного вагона, стелил постели господам капиталистам, зарабатывая чаевые... За то, что он долгое время вводил в заблуждение государственные органы, он будет отвечать в установленном порядке. Вопрос о Василе Нягу предстоит также решать коммунистам завода.
Загремел опрокинутый стул, кто-то закричал:
— Смотрите, он в обморок падает! Потом прозвучала пара пощечин.
— Да ну его к черту, этого шарлатана! Притворяется...— Ликэ Барбэлатэ так и не понял, за что его выводят из зала, оглядывался по сторонам и возражал с подкупающей наивностью: — А чего я ему сделал? Просто хотел в чувство привести...
И хорошо, что в этот момент Ликэ на было в зале. Потому что на трибуну поднималась Ралука Думитреску. Вся в черном, с темными кругами под глазами, Ралука судорожно схватилась за края трибуны, враждебно глянула в зал и вдруг вся залилась краской. Косма разглядывал ее равнодушно, смутно припоминая, что это вроде бы секретарь заводской комсомольской организации. Косма даже не вслушивался в начало ее речи, пока до его ушей не дошло:
— Я не берусь говорить от имени всех комсомольцев, которых на заводе больше тысячи. Во-первых, я с ними не советовалась. Во-вторых, не знаю, насколько объективными они могут быть. Одни боготворят генерального директора за то, что он построил жилье, выдает путевки в дома отдыха, посылает учиться; другие ненавидят его за то, что он не прощает нарушений дисциплины, прогулов, пьянок. Так что я лучше буду говорить от собственного имени. Я никогда не работала рядом с товарищем Павлом Космой. Сколько раз он высмеивал меня: «Молодежь, молоко-то с губ вытри...» Но я никогда на него не обижалась. И знаете почему? Потому что он дни и ночи проводит на заводе. Потому что он не прощает хулиганство, бездельничанье, пристрастие к спиртному. Потому что замечает самых способных и серьезных, поддерживает их, выводит в люди. Разумеется, не один, при поддержке парткома, комсомола и профсоюза. У меня вызвало чувство омерзения то, что говорил здесь Василе Нягу. Это ничтожный человек. Для меня образ нашего генерального директора — это образ настоящего человека, пример для подражания. Очень легко растоптать достоинство, личность, честь человека, но я уверена, что товарищ Павел Косма не из породы бесхребетных. Он вынесет все ваши нападки с высоко поднятой головой.
Ралука хотела еще что-то добавить, но раздумала и пошла на место. Села, не поднимая глаз. Она не видела ни деда Панделе, закрывшего от стыда лицо, ни побелевшего как мел брата Василе, который сидел в глубине зала. Косма же был больше чем раздосадован. «И чего понадобилось этой девице? С какой стати бросилась на мою защиту, словно дикая кошка? И ведь она права, я никогда всерьез ее не воспринимал, не сказал ей ни одного доброго слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42