Затем мы и состязаехмся, чтобы каждый был победителем.
— Тогда незачем человека, который тебе всячески помогает, соперником звать,— заупрямился Адиль Чегиани.
— Что верно, то верно, — согласился с ним Кижи Гардапхадзе.— Надо какое-нибудь другое слово найти. Зачем человека обижать, если он себя не щадит, чтобы помочь тебе делать общее дело? Ничего, найдем новое слово, было бы дело.
— Это ты хорошо сказал, Кижи,— одобрил друга Джансуг Гуджеджиани.
Солнце почти целиком погрузилось в море. Лишь багрово- красная макушка выглядывала из недвижной воды. Море блестело, словно его покрыли лаком.
— Вот-вот нырнет, как будто и не было его вовсе! — воскликнул Циок.
Не успели сваны оглянуться, как солнце и впрямь скрылось в море. Но его отсветы еще долго золотили воду и твердь.
— Дай срок, ей-ей, поставлю свою оду окнами на море,— сказал Георгий Чартолани.— Ведь как здорово каждый день наблюдать закат солнца. Погляди, море пылает.
— Надо поднажать, чтобы приблизить этот день, Георгий,—сказал Кижи Гардапхадзе.
— Главный инженер говорит, что мы через год наш массив сдадим,— вставил слово самый молодой член бригады Геген Маргиани. Обо всех новостях на стройке он узнавал раньше других.
— Каким же это образом? — удивился Адиль Чегиани.
— А вот так, говорит, если вы свою охоту до работы помножите на стахановский труд...
— А ведь главный инженер в точку попал, — обрадовался Циок Авалиани.
— И еще, говорит, приплюсуйте ваше желание поселиться тут — как раз и получится год,— продолжал Геген Маргиани.
— А что, братцы, неплохо подсчитано,— одобрил Георгий Чартолани.
— Словно в воду глядел главный инженер,— повторил Циок Авалиани.
— Эх, кабы не бездорожье, дело бы повеселей пошло,— сокрушенно вздохнул вислоухий Атбил Хергиани.
Строительству не хватало бульдозеров, грейдеров, катков.
Но, пожалуй, больше всего дело тормозилось из-за нехватки опытных дорожников.
Тариэл Карда неделями пропадал на строительстве дорог и мостов. В кабинете застать его было невозможно. Посетители искали его то на одном, то на другом массиве. Вместе с ним ездил начальник дорожного строительства Харитон Хабеишвили. Харитон выкручивался как мог — рабочих-дорожников было раз-два и обчелся, а машин и того меньше. С Лонги- нозом у него постоянно .происходили горячие перепалки. Лонгиноз и сам был рад помочь — дорожное строительство было его любимым делом. «Сначала дороги, а все остальное приложится»,— любил повторять Лонгиноз, но одними лозунгами, как известно, дороги не вымостишь. Да и Харитону от лозунгов было не легче. Лонгиноз из шкуры вон лез, пытаясь хоть чем-нибудь помочь дорожникам, но он не был волшебником и не мог сотворить машину из воздуха. На Харитона он не обижался, понимая, что тот горячится ради общего дела.
Бездорожье больно било по темпам стройки. Старые дороги были из рук вон плохи, у воды не было стока, и она затопляла и размывала их.
Строительство мостов задерживалось из-за частых наводнений. Капризы погоды предсказать было невозможно. За исключением зимы все остальные времена года были дождливы и промозглы. Средь ясного дня мог вдруг случиться проливной дождь. Так же неожиданно поднимался уровень воды в реках и в их притоках. И совершенно взбесились реки теперь, когда высокие дамбы стиснули их со всех сторон. Лишенные возможности выходить из берегов, они яростно неслись к морю, увлекая все, что попадалось на пути.
Древесина для строительства мостов поступала из Сибири, так как в колхидских лесах материала, пригодного для стройки, не хватало. Железо приходилось транспортировать с Украины, а цемент — из Новороссийска. Железных конструкций было мало, а мосты на Риони, Хобисцкали, Техуре, Абаше возводились из бетона.
Дорога из Чаладиди на Хоргу и Хоби проходила через реку Хобисцкали. Строительство моста через нее считалось первоочередным делом. Поэтому все основные силы были брошены именно на этот участок, к которому прилегали наиболее густонаселенные и заболоченные Чаладидский и Коратский массивы.
Наряду с главным каналом здесь проходили и другие большие и малые каналы. Дороги пролегали через трясину, и их выстилали ветвями деревьев. Там, где трясина была глубокой,
дорогу выкладывали бревнами. Бревна возили на дровнях. Волы были не в силах тащить дровни по такой дороге. Лишь буйволы выдерживали местный климат.
Чаладидские и коратские аробщики славились на всю Мингрелию. До начала осушения колхидских болот они отправлялись на заработки в Адлер и Новороссийск. На долгом пути аробщиков поджидало немало опасностей и невзгод, но что было делать: нужда гнала их далеко от родных мест. Многие не возвращались назад из дальних странствий. Разбойники отбирали у них кровью и потом заработанные гроши, воры крали волов и буйволов. В многочисленных стычках с недругами и кончали жизнь горемыки.
Давно уже перестали ходить аробщики в Адлер и Новороссийск.
Теперь коратские, хоргские и чаладидские аробщики не за страх, а за совесть трудились на строительстве мостов и дорог.
Лонгиноза Ломджария аробщики чтили пуще родного отца. Это он заставил их забыть тяжелый путь в Адлер и Новороссийск и привел на стройку.
Здесь и заработки были побольше, да и родные очаги поближе. Кончились для них времена испытаний, далеких странствий и тревог. Отныне они сами были хозяевами своей судьбы.
Вагоны, груженные древесиной, железом и цементом, прибывали на Чаладидскую товарную станцию. Весь этот груз на стройку перевозили на арбах. День и ночь слышались на дорогах скрип колес, понукания аробщиков и глухое, протяжное пение.
Лонгиноз Ломджария высоко ценил труд аробщиков. Сколько раз он наблюдал, как в любую непогоду, стоя по колено в трясине, они плечом подпирали арбы и ласково уговаривали надрывающихся от непосильной тяжести буйволов: «Ну, еще чуть-чуть, родимые, ну еще, милые...»
Хобисцкальский мост был самым большим мостом после Рионского. Строители и путники переходили реку вброд. Вброд переправлялись на другой берег и арбы, и грузовики, и повозки.
Половодье на реке случалось часто, и тогда преодолеть его не было никакой возможности. Это тормозило снабжение стройки всем необходимым, и поэтому строительство моста через Хобисцкали было в центре внимания руководства.
Для моста был необходим цемент, но доставлять его было так же трудно, как некогда соль, которую грузинские крестьяне возили из Агзевана на арбах и повозках. Но для Лонгиноза никаких препятствий не существовало. Ни одной лишней минуты не задерживал он груз на станции. Его не могли остановить ни половодье, ни ливень, ни жара.
Вот и теперь не успел прибыть из Новороссийска вагон с цементом, как Лонгиноз с двадцатью арбами был уже тут как тут.
Стоял солнечный день. Всю неделю ни дождинки не упало с неба, и поэтому дороги были сухи. Радости Лонгиноза не было границ — вот так денечки, как по заказу. Он уже предвкушал, как долгожданный цемент без помех будет доставлен на стройку. Но недолго радовался Лонгиноз: неожиданно с моря грозно пошли тяжелые тучи, переполненные влагой.
Лонгиноз с горечью отметил, что тучи недолго будут нести такую тяжесть и прольются на землю ливнем. И тогда прощай цемент, добытый всеми правдами и неправдами, угрозами и мольбой.
— Проклятье! — Как ошпаренный носился Лонгиноз по станции, пот ручьями стекал с его разгоряченного лица. Вдруг он застыл словно вкопанный и зло погрозил тучам кулаком.— Откуда вас принесли нелегкая, будьте вы прокляты! — вовсю ругался Лонгиноз. Потом перевел дух и сменил тон: — Дорогой мой, ветер-ветрило, пожалей меня, разгони тучи, развей хмару, унеси их за три моря, за высокие горы, не губи меня, век тебя помнить буду, пожалей! — закинув голову к небу, истово бормотал Лонгиноз.
Поймав на себе изумленные взгляды грузчиков и аробщиков, Лонгиноз смутился.
— Так дедушка мой уговаривал ветер — правда, без толку, тьфу ты, проклятье! — пояснил он и тут же побежал к складу.
— Сколько у тебя брезента? — накинулся Лонгиноз на кладовщика.
— «Сколько, сколько»... Один — вот сколько, будто сам не знаешь,— буркнул кладовщик Буху Дараселия.
— Какого он размера?
— Двадцать квадратных метров.
— Резать будем, покроем арбы с цементом.
— Резать? — вскричал Дараселия.— Ты что, с ума спятил?
— Да, да, да, разрежем на куски, чтобы цемент не промок,— нетерпеливо повторил Лонгиноз.
— Для твоего проклятого цемента брезент искромсать, да? — кипятился Дараселия.
Яркая вспышка молнии осветила разгневанное лицо кладовщика.
— Эх ты, олух! — взорвался Лонгиноз.
— Что-о-о? — вконец взбеленился Буху.
— Тетеря ты, вот что. Цемент этот не мой, так же как и брезент не твой, понял?
— Оно-то так, но за брезент несу ответственность я! — поумерил свой пыл кладовщик.
— А за цемент кто ответит?
— За цемент — ты, а за брезент — я.
— Глупости говоришь, Бухутия, ослиная твоя башка.
— Какой я тебе Бухутия, Буху меня зовут, ясно? — вновь взорвался кладовщик.— И попрошу не оскорблять. Не выводи меня из себя, Лонгиноз, иначе несдобровать тебе! — рявкнул кладовщик.
— Глупости говоришь, Бухутия, тупица ты эдакий,— не обращая внимания на угрозы, продолжал Лонгиноз.— Не твой брезент, не твой, понял?
— Ты посмотри на него! А чей же, я тебя спрашиваю?
— «Чей, чей»! Народный он — вот чей, государственный, уразумел теперь, а? Грош цена твоему брезенту, а цемент для стройки дороже миллиона, пораскинь мозгами, Бухутия.
— Не Бухутия я тебе, слышишь? — угрожающе сжал кулаки Дараселия.
Снабженец понял, что ни силой, ни угрозами брезента он не получит, и решил сменить тактику.
— Буху... Миленький мой толстячок Буху. Вот так ты нашу дружбу ценишь, да? Ты ведь головастый мужик, посуди сам: какое богатство корове под хвост мы бросаем, пойми же ты наконец! — ласково уговаривал кладовщика Лонгиноз.
Вновь блеснула молния и прогрохотал гром.
— Бог ты мой! Пришла моя погибель! — как ужаленный подпрыгнул Лонгиноз.— Как припустит сейчас... Так где же брезент?
— Вон он, в углу,— смягчился кладовщик.
Лонгиноз привел на склад двух аробщиков. Втроем они
быстро расстелили брезент по полу и ловко разрезали его ножами по размеру арбы. Потом скатали куски брезента и взвалили их на спины.
— Погрузим на мотоцикл,— распорядился Лонгиноз.
— Да его же от силы арб на десять хватит, не больше. А что с остальными делать?
— Бурками покроем,— мгновенно принял решение Лонгиноз.
— С аробщиков снимешь, а цемент покроешь, так, что ли? — недоверчиво переспросил Дараселия.
— Вот именно. А не хватит бурок, шкуру с себя сдеру, а цемент накрою, ясно? Теперь ты хоть понял, что для нас значит цемент,а?
Снова загрохотал гром, и молния голубым сиянием озарила успокоившееся лицо Лонгиноза.
— Была бы у меня твоя голова, Лонгиноз, разве я на складе бы сидел? — сказал Дараселия и тут же встрепенулся: — Что же ты стоишь? Беги, беги, а то сейчас ка-ак польет!..
Спиридон Гуния сидел за своим столом в конторе строительства Коратского массива. Перед ним стоял демобилизованный солдат, неловко мявший в руках шапку. Было заметно, что он отвык от гражданки и не знал, как себя держать. Смуглое, от природы энергичное и волевое его лицо было черным от загара.
— Вы в танковых войсках служили? — спросил Спиридон Гуния.
— Так точно.
— Вот и прекрасно, — обрадовался Спиридон.— Нам позарез требуется помощник драгера.
— Это то, что мне нужно.
— Фамилия?
— Нодия.
— Имя?
— Бондо Иосифович.
— Можете прямо с утра приступать к работе. А теперь идите в шестой барак и спросите Фариу Джохадзе. Он вас устроит. В шестом бараке у нас общежитие.— Спиридон написал направление.— Это отдайте Джохадзе. Перед работой зайдите в отдел кадров, вам скажут, куда пойти и где найти драгера. Драгеры у нас в соцсоревновании участвуют. Вы, надеюсь, знаете, что такое соцсоревнование?
— Об этом вся страна знает. У нас в части мы тоже соревновались.
— Ну и отлично! А ваш драгер хороший парень. И работает что надо. Надеюсь, вы его не подведете.
— Постараюсь, товарищ начальник,— по-военному вытянулся Бондо, четко повернулся и вышел из комнаты.
...Утром начальник отдела кадров Лаврентий Самхарадзе направил Бондо на стройку в сопровождении Гудуйа Эсванджиа. Бондо еще издали увидел в кабине экскаватора Учу. «Нет, мне показалось, наверное»,— подумал Бондо и прибавил шагу. Теперь он отчетливо увидел в кабине Учино лицо. Бондо решил было повернуть обратно, но тут его заметил Уча. Бондо заколебался, не зная, что делать.
— Чего ты встал, вон он, экскаватор Учи Шамугия,— сказал Гудуйа.
— Учи Шамугия? Если бы я знал...— упавшим голосом произнес Бондо. «Нет, не годится возвращаться назад. Он еще подумает, что я его испугался». И Бондо быстрым шагом направился к экскаватору, так быстро, что Гудуйа отстал.
Уча с изумлением смотрел на приближающегося Бондо, смотрел и не верил своим глазам. Но это действительно был Бондо Нодия, стремительно шагающий к экскаватору. Уча выключил двигатель, выпрыгнул из кабины и направился навстречу Бондо.
Остановившись, они одновременно и быстро смерили друг друга взглядами. Гудуйа перехватил их взгляды и приготовился в случае чего встать между ними.
— Здравствуй,— Бондо первым нарушил молчание.
— Ну, здравствуй,— настороженно ответил Уча.
Гудуйа облегченно вздохнул.
— Я Бондо Нодия,— сказал Бондо.
— Знаю.
— Каким же это образом?
— Еще бы не знать... У тебя такой домище... И мандарины что надо...
Бондо догадался, что его вороватое подглядывание там, у калитки, не укрылось от Учиных глаз. Чтобы скрыть неловкость, Бондо быстро заговорил:
— За ними глаз да глаз нужен. Тогда они «что надо».
— В тот день глаза твои чем-то другим были заняты,— поддел его Уча.
— То, «другое», тогда еще не было чужим для меня.
В ответе Бондо почудилась скрытая грусть.
— Кто тебя ко мне направил? — спросил его Уча.
— Никто меня к тебе не направлял... Меня на экскаватор работать направили,— ответил Бондо.— Если бы я знал, что ты здесь драгером, ни за что бы не пошел.
— И правильно бы сделал,—хмуро подтвердил Уча.— Как же теперь быть?
— Не знаю,— Бондо сдернул с головы шапку, помял ее в руках и опять надел на голову.
Гудуйа Эсванджиа, чувствуя, что разговор этот добром не кончится, настороженно смотрел на них.
— Так ты остаешься работать со мной? — на этот раз молчание нарушил Уча.
— Другого пути у меня нет,— ответил, отводя от него глаза, Бондо.
— Это еще почему?
Бондо тыльной стороной ладони вытер пот со лба.
— Я не смогу объяснить начальнику отдела кадров, почему я не хочу с тобой работать... Неловко как-то,— ответил Бондо.
— Еще бы,— подтвердил Уча.— Поэтому уматывай-ка ты отсюда совсем,— не сводил он глаз с побледневшего лица Бондо и его сжатых кулаков. Учу мучила совесть, что он отбил девушку у солдата... «И почему это Ция предпочла меня?» — незаметно оглядел он Бондо с ног до головы.
Гимнастерка ладно облегала его широкую грудь. Ремень туго стягивал талию, но ногах маслянисто блестели черные кирзовые сапоги. Вся его фигура дышала такой силой, энергией, жизнью, что невольно привлекала взгляд.
— Никуда я отсюда не уйду, Уча,— твердо, с нотками раздражения в голосе ответил Бондо.
— Вместе нам не работать, Бондо.
Гудуйа Эсванджиа между тем гадал, почему это они не смогут работать вместе. Но ребята были так возбуждены, что спросить их об этом он не осмелился.
— Ты отнял у меня Цию, но работа тут ни при чем.
— Ошибаешься... На твоем месте я бы здесь не остался.
Теперь Гудуйа все стало ясно: юноши любили одну девушку. Сердце у Гудуйа сжалось, на лоб набежали морщинки.
— Ты бы не остался, а я вот останусь,— с показным спокойствием отпарировал Бондо.
— Попросись на другой экскаватор, слышишь? Не то я сам перейду,— сказал Уча.
— И не подумаю. Да и тебе не советую,— Бондо терял терпение.
— Но почему же?
Бондо замялся, посмотрел в сторону.
— Ция подумает, что я струсил и потому не стал работать,— вырвалось у него, и он тут же пожалел о сказанном.
Уче понравилась его искренность.
— Знаешь, Бондо... Мне будет тяжело с тобой работать, неловко в глаза тебе смотреть. Как-никак я отбил у тебя девушку.
— Никого ты у меня не отбивал. Ция сама предпочла тебя.
— И все же получается, что я ее у тебя увел.
— Может быть, но для меня это не имеет никакого значения.
— Нам лучше разойтись по-хорошему, Бондо.
Они помолчали — язык не поворачивался говорить что- либо еще. Учу поражало самообладание Бондо. Но спокойствие Бондо было обманчивым, в душе у него все горело. Зато Уча явно нервничал. Ему было жаль Бондо, и он страстно желал, чтобы тот ушел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Тогда незачем человека, который тебе всячески помогает, соперником звать,— заупрямился Адиль Чегиани.
— Что верно, то верно, — согласился с ним Кижи Гардапхадзе.— Надо какое-нибудь другое слово найти. Зачем человека обижать, если он себя не щадит, чтобы помочь тебе делать общее дело? Ничего, найдем новое слово, было бы дело.
— Это ты хорошо сказал, Кижи,— одобрил друга Джансуг Гуджеджиани.
Солнце почти целиком погрузилось в море. Лишь багрово- красная макушка выглядывала из недвижной воды. Море блестело, словно его покрыли лаком.
— Вот-вот нырнет, как будто и не было его вовсе! — воскликнул Циок.
Не успели сваны оглянуться, как солнце и впрямь скрылось в море. Но его отсветы еще долго золотили воду и твердь.
— Дай срок, ей-ей, поставлю свою оду окнами на море,— сказал Георгий Чартолани.— Ведь как здорово каждый день наблюдать закат солнца. Погляди, море пылает.
— Надо поднажать, чтобы приблизить этот день, Георгий,—сказал Кижи Гардапхадзе.
— Главный инженер говорит, что мы через год наш массив сдадим,— вставил слово самый молодой член бригады Геген Маргиани. Обо всех новостях на стройке он узнавал раньше других.
— Каким же это образом? — удивился Адиль Чегиани.
— А вот так, говорит, если вы свою охоту до работы помножите на стахановский труд...
— А ведь главный инженер в точку попал, — обрадовался Циок Авалиани.
— И еще, говорит, приплюсуйте ваше желание поселиться тут — как раз и получится год,— продолжал Геген Маргиани.
— А что, братцы, неплохо подсчитано,— одобрил Георгий Чартолани.
— Словно в воду глядел главный инженер,— повторил Циок Авалиани.
— Эх, кабы не бездорожье, дело бы повеселей пошло,— сокрушенно вздохнул вислоухий Атбил Хергиани.
Строительству не хватало бульдозеров, грейдеров, катков.
Но, пожалуй, больше всего дело тормозилось из-за нехватки опытных дорожников.
Тариэл Карда неделями пропадал на строительстве дорог и мостов. В кабинете застать его было невозможно. Посетители искали его то на одном, то на другом массиве. Вместе с ним ездил начальник дорожного строительства Харитон Хабеишвили. Харитон выкручивался как мог — рабочих-дорожников было раз-два и обчелся, а машин и того меньше. С Лонги- нозом у него постоянно .происходили горячие перепалки. Лонгиноз и сам был рад помочь — дорожное строительство было его любимым делом. «Сначала дороги, а все остальное приложится»,— любил повторять Лонгиноз, но одними лозунгами, как известно, дороги не вымостишь. Да и Харитону от лозунгов было не легче. Лонгиноз из шкуры вон лез, пытаясь хоть чем-нибудь помочь дорожникам, но он не был волшебником и не мог сотворить машину из воздуха. На Харитона он не обижался, понимая, что тот горячится ради общего дела.
Бездорожье больно било по темпам стройки. Старые дороги были из рук вон плохи, у воды не было стока, и она затопляла и размывала их.
Строительство мостов задерживалось из-за частых наводнений. Капризы погоды предсказать было невозможно. За исключением зимы все остальные времена года были дождливы и промозглы. Средь ясного дня мог вдруг случиться проливной дождь. Так же неожиданно поднимался уровень воды в реках и в их притоках. И совершенно взбесились реки теперь, когда высокие дамбы стиснули их со всех сторон. Лишенные возможности выходить из берегов, они яростно неслись к морю, увлекая все, что попадалось на пути.
Древесина для строительства мостов поступала из Сибири, так как в колхидских лесах материала, пригодного для стройки, не хватало. Железо приходилось транспортировать с Украины, а цемент — из Новороссийска. Железных конструкций было мало, а мосты на Риони, Хобисцкали, Техуре, Абаше возводились из бетона.
Дорога из Чаладиди на Хоргу и Хоби проходила через реку Хобисцкали. Строительство моста через нее считалось первоочередным делом. Поэтому все основные силы были брошены именно на этот участок, к которому прилегали наиболее густонаселенные и заболоченные Чаладидский и Коратский массивы.
Наряду с главным каналом здесь проходили и другие большие и малые каналы. Дороги пролегали через трясину, и их выстилали ветвями деревьев. Там, где трясина была глубокой,
дорогу выкладывали бревнами. Бревна возили на дровнях. Волы были не в силах тащить дровни по такой дороге. Лишь буйволы выдерживали местный климат.
Чаладидские и коратские аробщики славились на всю Мингрелию. До начала осушения колхидских болот они отправлялись на заработки в Адлер и Новороссийск. На долгом пути аробщиков поджидало немало опасностей и невзгод, но что было делать: нужда гнала их далеко от родных мест. Многие не возвращались назад из дальних странствий. Разбойники отбирали у них кровью и потом заработанные гроши, воры крали волов и буйволов. В многочисленных стычках с недругами и кончали жизнь горемыки.
Давно уже перестали ходить аробщики в Адлер и Новороссийск.
Теперь коратские, хоргские и чаладидские аробщики не за страх, а за совесть трудились на строительстве мостов и дорог.
Лонгиноза Ломджария аробщики чтили пуще родного отца. Это он заставил их забыть тяжелый путь в Адлер и Новороссийск и привел на стройку.
Здесь и заработки были побольше, да и родные очаги поближе. Кончились для них времена испытаний, далеких странствий и тревог. Отныне они сами были хозяевами своей судьбы.
Вагоны, груженные древесиной, железом и цементом, прибывали на Чаладидскую товарную станцию. Весь этот груз на стройку перевозили на арбах. День и ночь слышались на дорогах скрип колес, понукания аробщиков и глухое, протяжное пение.
Лонгиноз Ломджария высоко ценил труд аробщиков. Сколько раз он наблюдал, как в любую непогоду, стоя по колено в трясине, они плечом подпирали арбы и ласково уговаривали надрывающихся от непосильной тяжести буйволов: «Ну, еще чуть-чуть, родимые, ну еще, милые...»
Хобисцкальский мост был самым большим мостом после Рионского. Строители и путники переходили реку вброд. Вброд переправлялись на другой берег и арбы, и грузовики, и повозки.
Половодье на реке случалось часто, и тогда преодолеть его не было никакой возможности. Это тормозило снабжение стройки всем необходимым, и поэтому строительство моста через Хобисцкали было в центре внимания руководства.
Для моста был необходим цемент, но доставлять его было так же трудно, как некогда соль, которую грузинские крестьяне возили из Агзевана на арбах и повозках. Но для Лонгиноза никаких препятствий не существовало. Ни одной лишней минуты не задерживал он груз на станции. Его не могли остановить ни половодье, ни ливень, ни жара.
Вот и теперь не успел прибыть из Новороссийска вагон с цементом, как Лонгиноз с двадцатью арбами был уже тут как тут.
Стоял солнечный день. Всю неделю ни дождинки не упало с неба, и поэтому дороги были сухи. Радости Лонгиноза не было границ — вот так денечки, как по заказу. Он уже предвкушал, как долгожданный цемент без помех будет доставлен на стройку. Но недолго радовался Лонгиноз: неожиданно с моря грозно пошли тяжелые тучи, переполненные влагой.
Лонгиноз с горечью отметил, что тучи недолго будут нести такую тяжесть и прольются на землю ливнем. И тогда прощай цемент, добытый всеми правдами и неправдами, угрозами и мольбой.
— Проклятье! — Как ошпаренный носился Лонгиноз по станции, пот ручьями стекал с его разгоряченного лица. Вдруг он застыл словно вкопанный и зло погрозил тучам кулаком.— Откуда вас принесли нелегкая, будьте вы прокляты! — вовсю ругался Лонгиноз. Потом перевел дух и сменил тон: — Дорогой мой, ветер-ветрило, пожалей меня, разгони тучи, развей хмару, унеси их за три моря, за высокие горы, не губи меня, век тебя помнить буду, пожалей! — закинув голову к небу, истово бормотал Лонгиноз.
Поймав на себе изумленные взгляды грузчиков и аробщиков, Лонгиноз смутился.
— Так дедушка мой уговаривал ветер — правда, без толку, тьфу ты, проклятье! — пояснил он и тут же побежал к складу.
— Сколько у тебя брезента? — накинулся Лонгиноз на кладовщика.
— «Сколько, сколько»... Один — вот сколько, будто сам не знаешь,— буркнул кладовщик Буху Дараселия.
— Какого он размера?
— Двадцать квадратных метров.
— Резать будем, покроем арбы с цементом.
— Резать? — вскричал Дараселия.— Ты что, с ума спятил?
— Да, да, да, разрежем на куски, чтобы цемент не промок,— нетерпеливо повторил Лонгиноз.
— Для твоего проклятого цемента брезент искромсать, да? — кипятился Дараселия.
Яркая вспышка молнии осветила разгневанное лицо кладовщика.
— Эх ты, олух! — взорвался Лонгиноз.
— Что-о-о? — вконец взбеленился Буху.
— Тетеря ты, вот что. Цемент этот не мой, так же как и брезент не твой, понял?
— Оно-то так, но за брезент несу ответственность я! — поумерил свой пыл кладовщик.
— А за цемент кто ответит?
— За цемент — ты, а за брезент — я.
— Глупости говоришь, Бухутия, ослиная твоя башка.
— Какой я тебе Бухутия, Буху меня зовут, ясно? — вновь взорвался кладовщик.— И попрошу не оскорблять. Не выводи меня из себя, Лонгиноз, иначе несдобровать тебе! — рявкнул кладовщик.
— Глупости говоришь, Бухутия, тупица ты эдакий,— не обращая внимания на угрозы, продолжал Лонгиноз.— Не твой брезент, не твой, понял?
— Ты посмотри на него! А чей же, я тебя спрашиваю?
— «Чей, чей»! Народный он — вот чей, государственный, уразумел теперь, а? Грош цена твоему брезенту, а цемент для стройки дороже миллиона, пораскинь мозгами, Бухутия.
— Не Бухутия я тебе, слышишь? — угрожающе сжал кулаки Дараселия.
Снабженец понял, что ни силой, ни угрозами брезента он не получит, и решил сменить тактику.
— Буху... Миленький мой толстячок Буху. Вот так ты нашу дружбу ценишь, да? Ты ведь головастый мужик, посуди сам: какое богатство корове под хвост мы бросаем, пойми же ты наконец! — ласково уговаривал кладовщика Лонгиноз.
Вновь блеснула молния и прогрохотал гром.
— Бог ты мой! Пришла моя погибель! — как ужаленный подпрыгнул Лонгиноз.— Как припустит сейчас... Так где же брезент?
— Вон он, в углу,— смягчился кладовщик.
Лонгиноз привел на склад двух аробщиков. Втроем они
быстро расстелили брезент по полу и ловко разрезали его ножами по размеру арбы. Потом скатали куски брезента и взвалили их на спины.
— Погрузим на мотоцикл,— распорядился Лонгиноз.
— Да его же от силы арб на десять хватит, не больше. А что с остальными делать?
— Бурками покроем,— мгновенно принял решение Лонгиноз.
— С аробщиков снимешь, а цемент покроешь, так, что ли? — недоверчиво переспросил Дараселия.
— Вот именно. А не хватит бурок, шкуру с себя сдеру, а цемент накрою, ясно? Теперь ты хоть понял, что для нас значит цемент,а?
Снова загрохотал гром, и молния голубым сиянием озарила успокоившееся лицо Лонгиноза.
— Была бы у меня твоя голова, Лонгиноз, разве я на складе бы сидел? — сказал Дараселия и тут же встрепенулся: — Что же ты стоишь? Беги, беги, а то сейчас ка-ак польет!..
Спиридон Гуния сидел за своим столом в конторе строительства Коратского массива. Перед ним стоял демобилизованный солдат, неловко мявший в руках шапку. Было заметно, что он отвык от гражданки и не знал, как себя держать. Смуглое, от природы энергичное и волевое его лицо было черным от загара.
— Вы в танковых войсках служили? — спросил Спиридон Гуния.
— Так точно.
— Вот и прекрасно, — обрадовался Спиридон.— Нам позарез требуется помощник драгера.
— Это то, что мне нужно.
— Фамилия?
— Нодия.
— Имя?
— Бондо Иосифович.
— Можете прямо с утра приступать к работе. А теперь идите в шестой барак и спросите Фариу Джохадзе. Он вас устроит. В шестом бараке у нас общежитие.— Спиридон написал направление.— Это отдайте Джохадзе. Перед работой зайдите в отдел кадров, вам скажут, куда пойти и где найти драгера. Драгеры у нас в соцсоревновании участвуют. Вы, надеюсь, знаете, что такое соцсоревнование?
— Об этом вся страна знает. У нас в части мы тоже соревновались.
— Ну и отлично! А ваш драгер хороший парень. И работает что надо. Надеюсь, вы его не подведете.
— Постараюсь, товарищ начальник,— по-военному вытянулся Бондо, четко повернулся и вышел из комнаты.
...Утром начальник отдела кадров Лаврентий Самхарадзе направил Бондо на стройку в сопровождении Гудуйа Эсванджиа. Бондо еще издали увидел в кабине экскаватора Учу. «Нет, мне показалось, наверное»,— подумал Бондо и прибавил шагу. Теперь он отчетливо увидел в кабине Учино лицо. Бондо решил было повернуть обратно, но тут его заметил Уча. Бондо заколебался, не зная, что делать.
— Чего ты встал, вон он, экскаватор Учи Шамугия,— сказал Гудуйа.
— Учи Шамугия? Если бы я знал...— упавшим голосом произнес Бондо. «Нет, не годится возвращаться назад. Он еще подумает, что я его испугался». И Бондо быстрым шагом направился к экскаватору, так быстро, что Гудуйа отстал.
Уча с изумлением смотрел на приближающегося Бондо, смотрел и не верил своим глазам. Но это действительно был Бондо Нодия, стремительно шагающий к экскаватору. Уча выключил двигатель, выпрыгнул из кабины и направился навстречу Бондо.
Остановившись, они одновременно и быстро смерили друг друга взглядами. Гудуйа перехватил их взгляды и приготовился в случае чего встать между ними.
— Здравствуй,— Бондо первым нарушил молчание.
— Ну, здравствуй,— настороженно ответил Уча.
Гудуйа облегченно вздохнул.
— Я Бондо Нодия,— сказал Бондо.
— Знаю.
— Каким же это образом?
— Еще бы не знать... У тебя такой домище... И мандарины что надо...
Бондо догадался, что его вороватое подглядывание там, у калитки, не укрылось от Учиных глаз. Чтобы скрыть неловкость, Бондо быстро заговорил:
— За ними глаз да глаз нужен. Тогда они «что надо».
— В тот день глаза твои чем-то другим были заняты,— поддел его Уча.
— То, «другое», тогда еще не было чужим для меня.
В ответе Бондо почудилась скрытая грусть.
— Кто тебя ко мне направил? — спросил его Уча.
— Никто меня к тебе не направлял... Меня на экскаватор работать направили,— ответил Бондо.— Если бы я знал, что ты здесь драгером, ни за что бы не пошел.
— И правильно бы сделал,—хмуро подтвердил Уча.— Как же теперь быть?
— Не знаю,— Бондо сдернул с головы шапку, помял ее в руках и опять надел на голову.
Гудуйа Эсванджиа, чувствуя, что разговор этот добром не кончится, настороженно смотрел на них.
— Так ты остаешься работать со мной? — на этот раз молчание нарушил Уча.
— Другого пути у меня нет,— ответил, отводя от него глаза, Бондо.
— Это еще почему?
Бондо тыльной стороной ладони вытер пот со лба.
— Я не смогу объяснить начальнику отдела кадров, почему я не хочу с тобой работать... Неловко как-то,— ответил Бондо.
— Еще бы,— подтвердил Уча.— Поэтому уматывай-ка ты отсюда совсем,— не сводил он глаз с побледневшего лица Бондо и его сжатых кулаков. Учу мучила совесть, что он отбил девушку у солдата... «И почему это Ция предпочла меня?» — незаметно оглядел он Бондо с ног до головы.
Гимнастерка ладно облегала его широкую грудь. Ремень туго стягивал талию, но ногах маслянисто блестели черные кирзовые сапоги. Вся его фигура дышала такой силой, энергией, жизнью, что невольно привлекала взгляд.
— Никуда я отсюда не уйду, Уча,— твердо, с нотками раздражения в голосе ответил Бондо.
— Вместе нам не работать, Бондо.
Гудуйа Эсванджиа между тем гадал, почему это они не смогут работать вместе. Но ребята были так возбуждены, что спросить их об этом он не осмелился.
— Ты отнял у меня Цию, но работа тут ни при чем.
— Ошибаешься... На твоем месте я бы здесь не остался.
Теперь Гудуйа все стало ясно: юноши любили одну девушку. Сердце у Гудуйа сжалось, на лоб набежали морщинки.
— Ты бы не остался, а я вот останусь,— с показным спокойствием отпарировал Бондо.
— Попросись на другой экскаватор, слышишь? Не то я сам перейду,— сказал Уча.
— И не подумаю. Да и тебе не советую,— Бондо терял терпение.
— Но почему же?
Бондо замялся, посмотрел в сторону.
— Ция подумает, что я струсил и потому не стал работать,— вырвалось у него, и он тут же пожалел о сказанном.
Уче понравилась его искренность.
— Знаешь, Бондо... Мне будет тяжело с тобой работать, неловко в глаза тебе смотреть. Как-никак я отбил у тебя девушку.
— Никого ты у меня не отбивал. Ция сама предпочла тебя.
— И все же получается, что я ее у тебя увел.
— Может быть, но для меня это не имеет никакого значения.
— Нам лучше разойтись по-хорошему, Бондо.
Они помолчали — язык не поворачивался говорить что- либо еще. Учу поражало самообладание Бондо. Но спокойствие Бондо было обманчивым, в душе у него все горело. Зато Уча явно нервничал. Ему было жаль Бондо, и он страстно желал, чтобы тот ушел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42