— Ты лучше волосы поправь.
— Да волосы не беда. Что мне с губами делать? Они у меня очень красные, да?
— Очень.
— Ты чуть не задушил меня.
— Может, ты не хотела?
— Хотела, очень даже хотела,— поправила волосы Ция;— Давай подождем чуть-чуть. Надо дух перевести. Ты меня так долго целовал.
— Долго? Я тебя еще раз поцелую.
— Только не сейчас...
— А когда же?
— Когда ты закончишь прокладку канала. Ты же сможешь новым экскаватором вынимать еще больше земли?
— Да я в день две нормы буду давать!
— Что это за экскаватор?— удивилась Ция.— Как он может две нормы за день вырабатывать?!
— При чем здесь экскаватор? Это я буду давать две нормы за день, чтобы...
— Не говори ничего больше, ладно? Сама знаю, почему ты будешь в день две нормы давать! Вот увидишь, и я от тебя не отстану, Уча.
В здании управления Лонгинозу не хватало комнат для всех своих сотрудников, и поэтому часть из них помещалась на втором этаже барака опытной станции. Здесь же был и кабинет Ломджария. Мотоцикл всегда стоял у входа, и стоило начальнику управления вызвать Ломджария по телефону, как он почти в ту же минуту входил в его приемную. Но здесь была его святая святых, и здесь он сам был себе хозяином, чем немало гордился.
В городе Ломджария был нарасхват, всем он был нужен и по всякому делу. «Ломджария сделает» — эта фраза переходила из уст в уста, и Лонгинозу нравилось ощущать себя нужным всем.
Была у Лонгиноза еще одна странность. Разговаривая но телефону, он всегда басил. Если кто-нибудь заходил к нему но время телефонного разговора, лицо его принимало многозначительно-загадочное выражение, и он, прикрыв рукой микрофон, сообщал посетителю, что говорит с начальником управления, или поднимал палец вверх, а это означало, что на проводе совсем уж высокое начальство. Он любил напускать на себя важность и басил, чтобы придать своему голосу солидность и строгость.
Обо всем этом были хорошо осведомлены его сотрудники, по, зная беззаветную преданность Лонгиноза порученному делу, прощали ему эти маленькие слабости.
Домой он всегда возвращался далёко за полночь. Дел у него было невпроворот, и он непрерывно носился на своем мотоцикле или допоздна засиживался в своем кабинете. Иногда и без дела, но в постоянной готовности к нему. Вот и теперь он был в кабинете. Уча робко, едва слышно поскребся в Дверь и, не ожидая разрешения, вошел в кабинет вместе с Цией.
Лонгиноз строго смерил Цию взглядом и едва не подмигнул ей, что происходило с ним всегда, когда он видел красивую женщину. А Ция настолько поразила Лонгиноза своей красотой, что даже пот выступил у него на лбу. Опасаясь, как бы спутник Ции не заметил его состояния, Ломджария строго спросил их:
— Что привело вас в столь позднее время? Вы что, не знаете, работа давно уже закончилась.
— Нужда привела нас к тебе, Лонгиноз.
Только сейчас Ломджария узнал Учу.
— Э, да ведь ты никак Уча Шамугия?
Что, не узнал меня?
Узнать-то узнал, но ты в таком виде, что. Ты, случаем, не с рыбалки возвращаешься? Где это тебя так угораздило?
— Какая там рыбалка, Лонгиноз...
— Ох и хитрец. А сам на крючок такую девочку подцепил.
— Эта девочка, Лонгиноз, моя невеста.
— Невеста?! — Лонгиноз вскочил, за руку поздоровался с Цией и, не сводя глаз с ее босых ног, подвинул ей стул.
— Ты, видать, босиком ее похитил! В спешке, видно, было не до обуви. Угадал?!— Лонгиноз по-прежнему не смог отвести глаза от стройных Цииных ног.
— И вовсе нет. Нашу обувь море унесло, дядя Лонгиноз,— смущенно пробормотала Ция и, стремясь спрятать ноги от его жадного взгляда, села на стул.
— Вы что же, прямо в одежде в море купались?
— Да, в одежде.
— Это еще почему?
— Не знаю.
— И ты не знаешь?— на этот раз Лонгиноз обратился к Ции.
— И я не знаю,— потупилась Ция.
— Ну и ну!
— Невелика отвага! — засмеялся Уча.
— Отвага в любом деле нужна, парень.
— Это верно, Лонгиноз,— согласился Уча.
— Еще бы, в этом уж я толк знаю. Долго ты собираешься босиком водить этого ангела?
— Ну, сейчас уже пора отдыхать. А утром я ей раздобуду обувку,— сказал Уча.
— Где же она спать собирается, если не секрет?
— У вас.
— Где, где?
Уча протянул ему записку Гванджи Букиа.
— Это вам директор опытной станции прислал.
Лонгиноз быстро пробежал записку глазами.
— Так вы в нашем бараке жить будете?
— В вашем бараке. Только не мы, а я одна.
— Ты — здесь, Уча — в Кулеви? Что это за жизнь?
— На первое время мы так решили.
— Так не годится. Я и дня не выдержал бы врозь.
— Но у нас нет другого выхода.
— Что значит нет? Есть у меня одна свободная комнатка. Вот и вселяйтесь вдвоем.
— Ничего не получится.
— Это отчего же?— заинтересовался Лонгиноз.
— Пока мы не закончим прокладку главного канала и не осушим Коратский массив, это невозможно.
— Ничего не понимаю,— удивился Лонгиноз.
— Пока мы на земле не поселимся, свадьбу играть не будем.
— Вот это да! Но при чем здесь земля?
— Мы обещание дали,— осмелев, сказала Ция.
— А еще молодежь называется! Кому вы это обещали? Не богу же?
— Мы свое слово нарушить не можем, иначе зачем было обещать?
— Кто вам мешает забрать его назад, кто?
— Совесть. Мы с Антоном Бачило дали друг другу слово сыграть свадьбу в день открытия главного канала. Циины родители нам то же условие поставили: мол, никакой свадьбы, пока на земле не поселитесь.
— Условие неплохое,— сдался наконец Лонгиноз. — Умные, видать, родители у Ции. А невеста Антона такая же красивая, как Ция?
— Для меня нет никого красивее Ции.
— Уча! — рассердилась Ция.
— Я сказал, что думал, Ция.
— И мне казалось, что прекрасней моей невесты нет никого на свете. А теперь мне кажется, что каждая женщина красивее моей жены.
— Нельзя так говорить о своей жене, товарищ Лонгиноз,— вежливо упрекнула его Ция.
— Что-о-о?.. — Вдруг Лонгиноз покраснел от стыда.— Верно ты сказала, дочка. Я пошутил. Моя жена для меня и сейчас еще красавица. И люблю я ее ничуть не меньше, чем тогда, в первый день.— Ломджария поднялся: — Ну что, пошли! У меня для тебя настоящая светелка припасена, какая и положена царевне. Только вот не доводилось мне босых царевен встречать,— засмеялся он, помимо воли скосив глаза на стройные Циины ножки.
Комната оказалась действительно уютной. Два широких окна с пестрыми занавесками глядели во двор. У стен стояло две кровати с тумбочками, посередине комнаты — три стула, в углу — шкаф для одежды.
— Ну, чем не светелка! — воскликнул Лонгиноз, уловив восторг на лицах молодых.
— Да это просто царские покои,— не смогла скрыть радости Ция.
— Вот если бы и ты поселился тут, тогда был бы полный комплект. Жених и невеста — пара.
— Не за горами это время, дядя Лонгиноз. Уча обещал две нормы давать на своем экскаваторе.
— Ты смотри, как он, оказывается, под венец рвется! Молодцом, ничего не скажешь. Когда мы с женой поженились, у нас даже не было на чем спать. Ну и вкалывал же я тогда, девятерым за мной было не угнаться!
— За тобой и сейчас не угнаться, всю стройку на плечах держишь.
— Ну, сейчас совсем другое. Тогда я только на себя работал, а сейчас на нас смотрит вся страна.
— По коню и корм.
Похвала пришлась по душе Лонгинозу.
— Знаешь что,»— обратился он к Уче.— Поехали ко мне домой. Ции, наверное, подойдут туфли моей дочери. Не ходить же ей в самом деле босиком.
Прибытие на стройку нового экскаватора стало настоящим праздником. Откуда только не стекался народ на новую трассу. Пришли начальники строек, прорабы, десятники, рабочие, трактористы, драгеры с Циви-Техурского, Абаша-Техурского,
Ногела-Абашского, Ногела-Цхенисцкальского и Квалонского массивов. Собрались и крестьяне из окрестных сел.
На трассу прибыли Важа Джапаридзе, Кочойа Коршиа, Серова, Васо Брегвадзе, работники управления.
Трибуной служил экскаватор «Комсомолец», который в полной готовности стоял на трассе.
Вокруг экскаватора толпился народ.
Митинг открыл Кочойа Коршиа. Он стоял на гусенице экскаватора.
— Товарищи! Сегодня мы празднуем не просто получение нового экскаватора, но и само рождение первого отечественного, нашего, советского экскаватора,— начал Кочойа.— Мы все гордимся, что являемся свидетелями и участниками события огромной важности — экскаватор, созданный советскими конструкторами, выпущенный советским заводом, прибыл на нашу ударную стройку, чтобы принять достойное участие в ней. Отныне нам не придется покупать у иностранцев «пристманы», «коппели», «менике», «любеки». Эти машины сослужили нам службу и еще будут работать на нашей стройке. Но ведь покупка этих машин обходилась нам втридорога. И мы платили за них золотом, товарищи! Но настанет время, и наш «Комсомолец» тому порука, что те, у кого мы покупали экскаваторы, сами будут покупать их у нас. Именно так, дорогие товарищи!
Раздался гром аплодисментов.
Духовой оркестр заиграл марш.
Оркестром дирижировал Лонгиноз Ломджария, но дирижировал как-то странно — стоя спиной к оркестрантам. Он был необыкновенно возбужден и взволнован. Дирижерская палочка двигалась невпопад, но он не замечал этого. Это он привез «Комсомолец» на стройку и хотел, чтобы об этом знал весь честной народ. Потому и стоял спиной к оркестру, чтобы народ мог видеть — вот он, Лонгиноз Ломджария, добывший для стройки «Комсомолец», вот он, во всем блеске своего торжества. О, как он жаждал внимания, восторженных и благодарных взглядов собравшихся, ведь он заслужил это внимание, кто, как не он, добился того, что один из первых и стране «комсомольцев» будет трудиться на колхидской трассе. «Эх, такова горькая участь снабженца»,— думал про себя Ломджария, но победная улыбка не сходила с его лица.
— Товарищи! Отныне на нашей стройке будут трудиться машины отечественного производства. Скоро у нас в избытке будут экскаваторы и бульдозеры, трактора и землечерпалки
отечественных марок. Это во много раз ускорит темпы нашей стройки,— продолжал Кочойа Коршиа.
Вновь грянули аплодисменты. Громче прежнего заиграл духовой оркестр Лонгиноза Ломджария. Гордость и жажда деятельности распирали начальника снабжения. Его уже не заботило, смотрят ли на него или нет. Мысли его были поглощены тем, что именно он, Лонгиноз, добыл для стройки эти самые бульдозеры, грейдеры и землечерпалки. Он, и никто другой.
Ближе всех к экскаватору был Антон Бачило. Справа от него стояла Цисана, слева — Ция. Радостная улыбка играла на их лицах.
— Руководство стройки доверило Антону Бачило, нашему лучшему драгеру, решить, кто сядет за рычаги первого советского экскаватора. Антон без раздумий назвал Учу Шамугия.
— Это и без долгих раздумий ясно! — крикнул кто-то из драгеров.— Молодец, Бачило!
— Антон знал, что говорил,— поддержали его другие.
— Кому, как не Уче, на «Комсомольце» работать.
— Выбор что надо!
— Чего уж там, верно решили.
Загалдели, загомонили драгеры, трактористы, шоферы.
Ция и Цисана переглянулись с Антоном.
Антон довольно улыбнулся. Еще бы! Во-первых, Уча «Комсомолец» получил, а во-вторых, наконец-то приехала к нему Цисана из Натанеби.
— Товарищ Бачило, просим передать экскаватор Уче Шамугия!— крикнул парторг Антону.— А куда сам именинник девался? Уча! — парторг не нашел в толпе Учу.
Шамугия стоял чуть в сторонке, за спинами товарищей.
— Принимай экскаватор, Уча.
Уча Шамугия и Антон Бачило сквозь толпу стали пробираться к экскаватору.
Лонгиноз Ломджария наконец повернулся к своим оркестрантам лицом и лихо взмахнул дирижерской палочкой.
Спрыгнул с гусеницы экскаватора парторг.
Шамугия и Бачило взобрались на экскаватор. Широко распахнув дверцу кабины, Антон крепко пожал руку Уче.
— Желаю удачи, друг!— и похлопал Учу по плечу.
Уча закрыл дверцу, взялся за рычаги и нажал на
педали. Ковш плавно опустился книзу, зачерпнул землю, резво понес ее к дамбе и, широко раскрыв пасть, высыпал. Все
это Уча повторил трижды, с такой быстротой и лихостью, что даже Бачило пришел в восхищение:
— Браво!
— Ура!
— Молодец, Уча!
— Да здравствует «Комсомолец»!
— Да славятся руки его создателей!
Люди бросились к экскаватору и, подхватив Учу, а заодно и Бачило на руки, стали высоко подбрасывать их в воздух. Веселые возгласы и смех неслись отовсюду.
Гремели аплодисменты, играл оркестр.
Народ медленно расходился.
Крестьяне двинулись в обратный путь, обнадеженные и обрадованные тем, что скоро на стройке будет много новых машин и дело пойдет повеселее.
Строители разошлись по своим массивам.
А драгеры и трактористы не могли оторваться от «Комсомольца»: они ходили вокруг машины, заглядывали в кабину, пробовали гусеницы. «Комсомолец» существенно отличался от «Пристмана» и «Коппеля». Хотя размером он был поменьше своих собратьев, но силы у него было больше. Ковш его брал столько же земли, сколько и другие, но в управлении он был надежен и прост.
В кабину залез Никита Ляшко.
— Дай сяду,— попросил он Учу.— И мне охота землю копнуть нашим экскаватором. Вы понимаете, ребята, что значит нашенская, родная машина, а?— восторженно говорил он. Взявшись за рычаги, он резко опустил ковш, зачерпнул землю и быстро повел ковш к дамбе.— Огонь, а не машина. Дай только волю, она сама без нас управится. Представляете, это лишь первая модель, а что дальше будет? Ну, теперь держись и «Пристман», и «Любек».
— Мы их не только догоним, но и перегоним,— вмешался в разговор драгер Квалонского массива Виталий Сомов.
— Перегнать-то перегоним, только, боюсь, не дожить мне до той поры,— подхватил слова Виталия старейший драгер на стройке Афрасион Челидзе.— Мне бы дожить хотя бы до того, когда догоним.
— Отчего же, Афрасион Павлович? Ведь мы пятилетки и четыре года выполняем. Двух пятилеток нам на это дело вполне хватит. Доживете, еще как доживете.
Заслонившись от солнца громадной заскорузлой ладонью, Афросион посмотрел на Виталия Сомова:
— Ты, наверное, юношей считаешь меня, сынок? А я ведь три четверти века прожил и последнюю четверть размениваю.
— Говорят, абхазские долгожители по сто сорок лет живут, а то и больше,— успокоил его Бачило.
— Так они на курорте живут, а меня комары да мошка заели в этих чертовых болотах. Как я до сих пор дотянул, и сам ума не приложу.
— Эти чертовы болота мы в сады превратим, Афрасион. Вот тогда и до двухсот дотянешь,— сказал Афрасиону его подручный Расул Мамедов.
Челидзе рассмеялся.
— Двести лет не то что человек, даже вороны не живут. Твоими устами да мед пить, спасибо на добром слове.
Уча привез из Натанеби Цисану тайком от Бачило. Ночевать она осталась у Ции. Девушки быстро нашли общий язык и полночи провели за разговорами. Ция поведала своей подруге, как очутилась она здесь, на опытной станции. Рассказала, как на другой же день нагрянули к ней родители, но, узнав, что живут они с Учей врозь, тут же успокоились и даже одобрили ее поступок.
— Оставайся и ты, Цисана,— сказала Ция.— И тебя родители бранить не станут, ведь и они когда-то любили друг друга. Вот тебе комната и вот кровать. Будем жить и работать вместе. Найдется и для тебя работа на нашей станции. Антон так тебя любит, что даже во сне тобой бредит.
— А ты откуда знаешь?— удивилась Цисана.
— Мне Уча говорил. Они ведь в одной комнате живут и работают тоже вместе. Они как братья родные. И мы с тобой будем как сестры. Оставайся, а то жаль Антона, извелся он без тебя.
— Жаль? Что это ты выдумала — жаль!
— Ведь ты же любишь его!
— Конечно, люблю. Он мне дороже всех на свете.
— Вот видишь! За чем же дело стало!
— Оно-то так, но, знаешь, родители... Не останусь же я без их согласия,— сказала Цисана.
— Но ведь я осталась с Учей без ведома родителей?
Цисана ничего ей не ответила, но было ясно, что Циины
слова заставили ее призадуматься. Цисана и сама была не прочь остаться, но решиться ей было трудно.
— Нет, нет, ты, наверное, не любишь Антона, не то.
— Что ты говоришь, Ция! Да я ради Антона на все готова, но ты же знаешь наши обычаи...
— Обычаи любви не помеха. Мне они, во всяком случае, помешать не смогли.
— Просто ты смелая, а я...
— При чем тут смелость? Я люблю, люблю, потому и смелой стала.
— Любить и я люблю, но все же... Я подумаю, ладно. А завтра...
И вот теперь Ция напомнила Цисане ночной разговор. Они медленно шли по дамбе.
— Ну, что ты надумала, Цисана? — спросила Ция.
— Знаешь, я думала, думала...
— Ну и как?
— Останусь я, но пусть сам Антон попросит меня остаться. Не могу же я сама... Тебя ведь Уча просил?
— Он попросит. Он обязательно попросит, вот увидишь, Цисана. И еще как попросит,— обняла подругу Ция.— Какая же ты молодчина, Цисана, ну просто душка,— радовалась Ция.— И работа у тебя будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Да волосы не беда. Что мне с губами делать? Они у меня очень красные, да?
— Очень.
— Ты чуть не задушил меня.
— Может, ты не хотела?
— Хотела, очень даже хотела,— поправила волосы Ция;— Давай подождем чуть-чуть. Надо дух перевести. Ты меня так долго целовал.
— Долго? Я тебя еще раз поцелую.
— Только не сейчас...
— А когда же?
— Когда ты закончишь прокладку канала. Ты же сможешь новым экскаватором вынимать еще больше земли?
— Да я в день две нормы буду давать!
— Что это за экскаватор?— удивилась Ция.— Как он может две нормы за день вырабатывать?!
— При чем здесь экскаватор? Это я буду давать две нормы за день, чтобы...
— Не говори ничего больше, ладно? Сама знаю, почему ты будешь в день две нормы давать! Вот увидишь, и я от тебя не отстану, Уча.
В здании управления Лонгинозу не хватало комнат для всех своих сотрудников, и поэтому часть из них помещалась на втором этаже барака опытной станции. Здесь же был и кабинет Ломджария. Мотоцикл всегда стоял у входа, и стоило начальнику управления вызвать Ломджария по телефону, как он почти в ту же минуту входил в его приемную. Но здесь была его святая святых, и здесь он сам был себе хозяином, чем немало гордился.
В городе Ломджария был нарасхват, всем он был нужен и по всякому делу. «Ломджария сделает» — эта фраза переходила из уст в уста, и Лонгинозу нравилось ощущать себя нужным всем.
Была у Лонгиноза еще одна странность. Разговаривая но телефону, он всегда басил. Если кто-нибудь заходил к нему но время телефонного разговора, лицо его принимало многозначительно-загадочное выражение, и он, прикрыв рукой микрофон, сообщал посетителю, что говорит с начальником управления, или поднимал палец вверх, а это означало, что на проводе совсем уж высокое начальство. Он любил напускать на себя важность и басил, чтобы придать своему голосу солидность и строгость.
Обо всем этом были хорошо осведомлены его сотрудники, по, зная беззаветную преданность Лонгиноза порученному делу, прощали ему эти маленькие слабости.
Домой он всегда возвращался далёко за полночь. Дел у него было невпроворот, и он непрерывно носился на своем мотоцикле или допоздна засиживался в своем кабинете. Иногда и без дела, но в постоянной готовности к нему. Вот и теперь он был в кабинете. Уча робко, едва слышно поскребся в Дверь и, не ожидая разрешения, вошел в кабинет вместе с Цией.
Лонгиноз строго смерил Цию взглядом и едва не подмигнул ей, что происходило с ним всегда, когда он видел красивую женщину. А Ция настолько поразила Лонгиноза своей красотой, что даже пот выступил у него на лбу. Опасаясь, как бы спутник Ции не заметил его состояния, Ломджария строго спросил их:
— Что привело вас в столь позднее время? Вы что, не знаете, работа давно уже закончилась.
— Нужда привела нас к тебе, Лонгиноз.
Только сейчас Ломджария узнал Учу.
— Э, да ведь ты никак Уча Шамугия?
Что, не узнал меня?
Узнать-то узнал, но ты в таком виде, что. Ты, случаем, не с рыбалки возвращаешься? Где это тебя так угораздило?
— Какая там рыбалка, Лонгиноз...
— Ох и хитрец. А сам на крючок такую девочку подцепил.
— Эта девочка, Лонгиноз, моя невеста.
— Невеста?! — Лонгиноз вскочил, за руку поздоровался с Цией и, не сводя глаз с ее босых ног, подвинул ей стул.
— Ты, видать, босиком ее похитил! В спешке, видно, было не до обуви. Угадал?!— Лонгиноз по-прежнему не смог отвести глаза от стройных Цииных ног.
— И вовсе нет. Нашу обувь море унесло, дядя Лонгиноз,— смущенно пробормотала Ция и, стремясь спрятать ноги от его жадного взгляда, села на стул.
— Вы что же, прямо в одежде в море купались?
— Да, в одежде.
— Это еще почему?
— Не знаю.
— И ты не знаешь?— на этот раз Лонгиноз обратился к Ции.
— И я не знаю,— потупилась Ция.
— Ну и ну!
— Невелика отвага! — засмеялся Уча.
— Отвага в любом деле нужна, парень.
— Это верно, Лонгиноз,— согласился Уча.
— Еще бы, в этом уж я толк знаю. Долго ты собираешься босиком водить этого ангела?
— Ну, сейчас уже пора отдыхать. А утром я ей раздобуду обувку,— сказал Уча.
— Где же она спать собирается, если не секрет?
— У вас.
— Где, где?
Уча протянул ему записку Гванджи Букиа.
— Это вам директор опытной станции прислал.
Лонгиноз быстро пробежал записку глазами.
— Так вы в нашем бараке жить будете?
— В вашем бараке. Только не мы, а я одна.
— Ты — здесь, Уча — в Кулеви? Что это за жизнь?
— На первое время мы так решили.
— Так не годится. Я и дня не выдержал бы врозь.
— Но у нас нет другого выхода.
— Что значит нет? Есть у меня одна свободная комнатка. Вот и вселяйтесь вдвоем.
— Ничего не получится.
— Это отчего же?— заинтересовался Лонгиноз.
— Пока мы не закончим прокладку главного канала и не осушим Коратский массив, это невозможно.
— Ничего не понимаю,— удивился Лонгиноз.
— Пока мы на земле не поселимся, свадьбу играть не будем.
— Вот это да! Но при чем здесь земля?
— Мы обещание дали,— осмелев, сказала Ция.
— А еще молодежь называется! Кому вы это обещали? Не богу же?
— Мы свое слово нарушить не можем, иначе зачем было обещать?
— Кто вам мешает забрать его назад, кто?
— Совесть. Мы с Антоном Бачило дали друг другу слово сыграть свадьбу в день открытия главного канала. Циины родители нам то же условие поставили: мол, никакой свадьбы, пока на земле не поселитесь.
— Условие неплохое,— сдался наконец Лонгиноз. — Умные, видать, родители у Ции. А невеста Антона такая же красивая, как Ция?
— Для меня нет никого красивее Ции.
— Уча! — рассердилась Ция.
— Я сказал, что думал, Ция.
— И мне казалось, что прекрасней моей невесты нет никого на свете. А теперь мне кажется, что каждая женщина красивее моей жены.
— Нельзя так говорить о своей жене, товарищ Лонгиноз,— вежливо упрекнула его Ция.
— Что-о-о?.. — Вдруг Лонгиноз покраснел от стыда.— Верно ты сказала, дочка. Я пошутил. Моя жена для меня и сейчас еще красавица. И люблю я ее ничуть не меньше, чем тогда, в первый день.— Ломджария поднялся: — Ну что, пошли! У меня для тебя настоящая светелка припасена, какая и положена царевне. Только вот не доводилось мне босых царевен встречать,— засмеялся он, помимо воли скосив глаза на стройные Циины ножки.
Комната оказалась действительно уютной. Два широких окна с пестрыми занавесками глядели во двор. У стен стояло две кровати с тумбочками, посередине комнаты — три стула, в углу — шкаф для одежды.
— Ну, чем не светелка! — воскликнул Лонгиноз, уловив восторг на лицах молодых.
— Да это просто царские покои,— не смогла скрыть радости Ция.
— Вот если бы и ты поселился тут, тогда был бы полный комплект. Жених и невеста — пара.
— Не за горами это время, дядя Лонгиноз. Уча обещал две нормы давать на своем экскаваторе.
— Ты смотри, как он, оказывается, под венец рвется! Молодцом, ничего не скажешь. Когда мы с женой поженились, у нас даже не было на чем спать. Ну и вкалывал же я тогда, девятерым за мной было не угнаться!
— За тобой и сейчас не угнаться, всю стройку на плечах держишь.
— Ну, сейчас совсем другое. Тогда я только на себя работал, а сейчас на нас смотрит вся страна.
— По коню и корм.
Похвала пришлась по душе Лонгинозу.
— Знаешь что,»— обратился он к Уче.— Поехали ко мне домой. Ции, наверное, подойдут туфли моей дочери. Не ходить же ей в самом деле босиком.
Прибытие на стройку нового экскаватора стало настоящим праздником. Откуда только не стекался народ на новую трассу. Пришли начальники строек, прорабы, десятники, рабочие, трактористы, драгеры с Циви-Техурского, Абаша-Техурского,
Ногела-Абашского, Ногела-Цхенисцкальского и Квалонского массивов. Собрались и крестьяне из окрестных сел.
На трассу прибыли Важа Джапаридзе, Кочойа Коршиа, Серова, Васо Брегвадзе, работники управления.
Трибуной служил экскаватор «Комсомолец», который в полной готовности стоял на трассе.
Вокруг экскаватора толпился народ.
Митинг открыл Кочойа Коршиа. Он стоял на гусенице экскаватора.
— Товарищи! Сегодня мы празднуем не просто получение нового экскаватора, но и само рождение первого отечественного, нашего, советского экскаватора,— начал Кочойа.— Мы все гордимся, что являемся свидетелями и участниками события огромной важности — экскаватор, созданный советскими конструкторами, выпущенный советским заводом, прибыл на нашу ударную стройку, чтобы принять достойное участие в ней. Отныне нам не придется покупать у иностранцев «пристманы», «коппели», «менике», «любеки». Эти машины сослужили нам службу и еще будут работать на нашей стройке. Но ведь покупка этих машин обходилась нам втридорога. И мы платили за них золотом, товарищи! Но настанет время, и наш «Комсомолец» тому порука, что те, у кого мы покупали экскаваторы, сами будут покупать их у нас. Именно так, дорогие товарищи!
Раздался гром аплодисментов.
Духовой оркестр заиграл марш.
Оркестром дирижировал Лонгиноз Ломджария, но дирижировал как-то странно — стоя спиной к оркестрантам. Он был необыкновенно возбужден и взволнован. Дирижерская палочка двигалась невпопад, но он не замечал этого. Это он привез «Комсомолец» на стройку и хотел, чтобы об этом знал весь честной народ. Потому и стоял спиной к оркестру, чтобы народ мог видеть — вот он, Лонгиноз Ломджария, добывший для стройки «Комсомолец», вот он, во всем блеске своего торжества. О, как он жаждал внимания, восторженных и благодарных взглядов собравшихся, ведь он заслужил это внимание, кто, как не он, добился того, что один из первых и стране «комсомольцев» будет трудиться на колхидской трассе. «Эх, такова горькая участь снабженца»,— думал про себя Ломджария, но победная улыбка не сходила с его лица.
— Товарищи! Отныне на нашей стройке будут трудиться машины отечественного производства. Скоро у нас в избытке будут экскаваторы и бульдозеры, трактора и землечерпалки
отечественных марок. Это во много раз ускорит темпы нашей стройки,— продолжал Кочойа Коршиа.
Вновь грянули аплодисменты. Громче прежнего заиграл духовой оркестр Лонгиноза Ломджария. Гордость и жажда деятельности распирали начальника снабжения. Его уже не заботило, смотрят ли на него или нет. Мысли его были поглощены тем, что именно он, Лонгиноз, добыл для стройки эти самые бульдозеры, грейдеры и землечерпалки. Он, и никто другой.
Ближе всех к экскаватору был Антон Бачило. Справа от него стояла Цисана, слева — Ция. Радостная улыбка играла на их лицах.
— Руководство стройки доверило Антону Бачило, нашему лучшему драгеру, решить, кто сядет за рычаги первого советского экскаватора. Антон без раздумий назвал Учу Шамугия.
— Это и без долгих раздумий ясно! — крикнул кто-то из драгеров.— Молодец, Бачило!
— Антон знал, что говорил,— поддержали его другие.
— Кому, как не Уче, на «Комсомольце» работать.
— Выбор что надо!
— Чего уж там, верно решили.
Загалдели, загомонили драгеры, трактористы, шоферы.
Ция и Цисана переглянулись с Антоном.
Антон довольно улыбнулся. Еще бы! Во-первых, Уча «Комсомолец» получил, а во-вторых, наконец-то приехала к нему Цисана из Натанеби.
— Товарищ Бачило, просим передать экскаватор Уче Шамугия!— крикнул парторг Антону.— А куда сам именинник девался? Уча! — парторг не нашел в толпе Учу.
Шамугия стоял чуть в сторонке, за спинами товарищей.
— Принимай экскаватор, Уча.
Уча Шамугия и Антон Бачило сквозь толпу стали пробираться к экскаватору.
Лонгиноз Ломджария наконец повернулся к своим оркестрантам лицом и лихо взмахнул дирижерской палочкой.
Спрыгнул с гусеницы экскаватора парторг.
Шамугия и Бачило взобрались на экскаватор. Широко распахнув дверцу кабины, Антон крепко пожал руку Уче.
— Желаю удачи, друг!— и похлопал Учу по плечу.
Уча закрыл дверцу, взялся за рычаги и нажал на
педали. Ковш плавно опустился книзу, зачерпнул землю, резво понес ее к дамбе и, широко раскрыв пасть, высыпал. Все
это Уча повторил трижды, с такой быстротой и лихостью, что даже Бачило пришел в восхищение:
— Браво!
— Ура!
— Молодец, Уча!
— Да здравствует «Комсомолец»!
— Да славятся руки его создателей!
Люди бросились к экскаватору и, подхватив Учу, а заодно и Бачило на руки, стали высоко подбрасывать их в воздух. Веселые возгласы и смех неслись отовсюду.
Гремели аплодисменты, играл оркестр.
Народ медленно расходился.
Крестьяне двинулись в обратный путь, обнадеженные и обрадованные тем, что скоро на стройке будет много новых машин и дело пойдет повеселее.
Строители разошлись по своим массивам.
А драгеры и трактористы не могли оторваться от «Комсомольца»: они ходили вокруг машины, заглядывали в кабину, пробовали гусеницы. «Комсомолец» существенно отличался от «Пристмана» и «Коппеля». Хотя размером он был поменьше своих собратьев, но силы у него было больше. Ковш его брал столько же земли, сколько и другие, но в управлении он был надежен и прост.
В кабину залез Никита Ляшко.
— Дай сяду,— попросил он Учу.— И мне охота землю копнуть нашим экскаватором. Вы понимаете, ребята, что значит нашенская, родная машина, а?— восторженно говорил он. Взявшись за рычаги, он резко опустил ковш, зачерпнул землю и быстро повел ковш к дамбе.— Огонь, а не машина. Дай только волю, она сама без нас управится. Представляете, это лишь первая модель, а что дальше будет? Ну, теперь держись и «Пристман», и «Любек».
— Мы их не только догоним, но и перегоним,— вмешался в разговор драгер Квалонского массива Виталий Сомов.
— Перегнать-то перегоним, только, боюсь, не дожить мне до той поры,— подхватил слова Виталия старейший драгер на стройке Афрасион Челидзе.— Мне бы дожить хотя бы до того, когда догоним.
— Отчего же, Афрасион Павлович? Ведь мы пятилетки и четыре года выполняем. Двух пятилеток нам на это дело вполне хватит. Доживете, еще как доживете.
Заслонившись от солнца громадной заскорузлой ладонью, Афросион посмотрел на Виталия Сомова:
— Ты, наверное, юношей считаешь меня, сынок? А я ведь три четверти века прожил и последнюю четверть размениваю.
— Говорят, абхазские долгожители по сто сорок лет живут, а то и больше,— успокоил его Бачило.
— Так они на курорте живут, а меня комары да мошка заели в этих чертовых болотах. Как я до сих пор дотянул, и сам ума не приложу.
— Эти чертовы болота мы в сады превратим, Афрасион. Вот тогда и до двухсот дотянешь,— сказал Афрасиону его подручный Расул Мамедов.
Челидзе рассмеялся.
— Двести лет не то что человек, даже вороны не живут. Твоими устами да мед пить, спасибо на добром слове.
Уча привез из Натанеби Цисану тайком от Бачило. Ночевать она осталась у Ции. Девушки быстро нашли общий язык и полночи провели за разговорами. Ция поведала своей подруге, как очутилась она здесь, на опытной станции. Рассказала, как на другой же день нагрянули к ней родители, но, узнав, что живут они с Учей врозь, тут же успокоились и даже одобрили ее поступок.
— Оставайся и ты, Цисана,— сказала Ция.— И тебя родители бранить не станут, ведь и они когда-то любили друг друга. Вот тебе комната и вот кровать. Будем жить и работать вместе. Найдется и для тебя работа на нашей станции. Антон так тебя любит, что даже во сне тобой бредит.
— А ты откуда знаешь?— удивилась Цисана.
— Мне Уча говорил. Они ведь в одной комнате живут и работают тоже вместе. Они как братья родные. И мы с тобой будем как сестры. Оставайся, а то жаль Антона, извелся он без тебя.
— Жаль? Что это ты выдумала — жаль!
— Ведь ты же любишь его!
— Конечно, люблю. Он мне дороже всех на свете.
— Вот видишь! За чем же дело стало!
— Оно-то так, но, знаешь, родители... Не останусь же я без их согласия,— сказала Цисана.
— Но ведь я осталась с Учей без ведома родителей?
Цисана ничего ей не ответила, но было ясно, что Циины
слова заставили ее призадуматься. Цисана и сама была не прочь остаться, но решиться ей было трудно.
— Нет, нет, ты, наверное, не любишь Антона, не то.
— Что ты говоришь, Ция! Да я ради Антона на все готова, но ты же знаешь наши обычаи...
— Обычаи любви не помеха. Мне они, во всяком случае, помешать не смогли.
— Просто ты смелая, а я...
— При чем тут смелость? Я люблю, люблю, потому и смелой стала.
— Любить и я люблю, но все же... Я подумаю, ладно. А завтра...
И вот теперь Ция напомнила Цисане ночной разговор. Они медленно шли по дамбе.
— Ну, что ты надумала, Цисана? — спросила Ция.
— Знаешь, я думала, думала...
— Ну и как?
— Останусь я, но пусть сам Антон попросит меня остаться. Не могу же я сама... Тебя ведь Уча просил?
— Он попросит. Он обязательно попросит, вот увидишь, Цисана. И еще как попросит,— обняла подругу Ция.— Какая же ты молодчина, Цисана, ну просто душка,— радовалась Ция.— И работа у тебя будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42