С того дня перестал ходить к ткашмапе. Но вот однажды пес Зурхана с лаем понесся со двора. Зурхан схватил ружье и ринулся вслед за псом. Пес что есть силы несся к оленьему стаду, пасшемуся на склоне горы. Едва завидев пса и охотника, олени одним духом вознеслись на вершину горы Квири, где находилось золотое ложе лесной царицы. Только собрался было Зурхан сразить оленя-солнце, стоявшего но главе стада, как заговорил олень женским голосом. Опусти, мол, ружье, все равно ведь бессильна предо мной нуля клятвопреступника. И понял Зурхан, кто был тот самый олень, но ружья не опустил. Тогда оборотился олень ткашмапу. И рухнул Зурхан на колени, стремясь вымолить прощение у царицы, но ткашмапа сказала: зря, мол, стараешься, нет тебе пощады. А Зурхан ей на это: сердце
мое, мол, не камень, сжалился я над несчастной своей женой. «Ах, не камень, говоришь,— молвила в ответ ткашмапа,— так быть ему камнем. И душе твоей, и телу твоему камнем быть!» Не успела она слово вымолвить, обратился Зурхан в камень. И пес его камнем холодным стал.
— Ну и ну! Вот тебе и лесная царица. Как бы и у наших ткашмап не оказались такие жестокие сердца,— вновь повернулся к девушкам Бачило.
— Вот этого я не знаю. Но знаю одно: не давши слова — крепись, а давши — держись. А кто это правило нарушит, пусть поглядит на вершину Квири. И сейчас еще стоят там каменные изваяния охотника и его пса. Сказывают, на один день в году оживляет ткашмапа охотника и его пса. И тогда слышны на всю округу вой пса и выстрелы Зурхана.
— Славная легенда,— одобрил Бачило рассказ друга.— Не люби я свою Цисану так сильно, не преминул бы я поклясться в любви одной из наших ткашмап.
— Берегись, камнем станешь.
— Ну, ради такой девушки не грех и в камень превратиться.
— Ах, вот как ты свою Цисану любишь!
— Да я пошутил, Уча,— сказал Бачило.— Моя ткашмапа — моя Цисана. И я вовсе не собираюсь становиться клятвопреступником.
— И я не смогу своей клятве изменить, Антон. Но ох как трудно быть равнодушным к таким красавицам!
— А кто тебе сказал, что мне легко?
И все же они безразлично проходили мимо девушек, и те, окончательно потеряв надежду, махнули на все рукой. И вновь стали безраздельными хозяевами скамеек под платанами старики и дети. А девушки даже на пляж перестали ходить. Откуда им было знать, что сердца Учи и Антона давно уже отданы другим.
Парни каждый день думали только об одном: вынуть побольше кубометров грунта из канала. Чем раньше будут осушены болота, тем скорее получат они землю.
Бачило старался в кратчайшие сроки обучить Учу управлять экскаватором, чтобы машина могла работать в две смены. Однажды, возвратись с работы, Уча вытащил из нагрудного кармана выцветшую фотографию Ции с обтрепанными от долгого ношения краями и приколол ее к стене над кроватью. Потом вырвал листок из общей тетради,
размашисто написал карандашом: «12 октября 1937 года я и Антон Бачило на нашем «Коппеле» вынули 300 кубометров грунта из главного канала» — и подвесил его на стене под портретом Ции. Потом он отступил на шаг, взглянул на карточку и улыбнулся.
— Я даю тебе слово, Ция, что каждый день буду вынимать все больше и больше кубиков.
Бачило в это время умывался во дворе. Он вернулся, когда Уча давал слово своей невесте. Уча был так увлечен, что даже не заметил возвращения друга. Антон никогда не видел фотокарточки Ции и теперь, взглянув на стену, сразу догадался, что это за девушка. Удивили его лишь слова под фотографией.
— Обещаю тебе, Ция, каждый день рапортовать...
— О чем рапортовать, Уча?
— О том, сколько мы выработали кубометров.
— Что же, это неплохо, — одобрил Бачило.— Дай-ка и я сделаю то же.— Антон вынул из нагрудного кармана фотографию Цисаны и пристроил ее над своей кроватью.— И я обещаю как можно больше вынимать грунта из канала. А рапортовать будем вместе каждый вечер, идет? — Антон рассмеялся и крепко пожал руку Уче.— Теперь слово за нашим «Коппелем». Попробуем не подвести друг друга.
— Мы свое слово сдержим, Антон,— серьезно сказал Уча. — Ради моей Ции я готов работать сутки напролет.
— Ну, и я от тебя не отстану,— подхватил Антон.— Сильная это, оказывается, штука — любовь колхидской женщины.
— А ты что, разве не слышал про историю Медеи и Язона?
— Как же не слышать, конечно, слышал.
— От кого, если не секрет?
— Мне Исидоре Сиордиа рассказал.
— Исидоре Сиордиа?! — удивился Уча.— Вот не думал, что такой человек про любовь рассказывать станет. Никак я в нем не разберусь, Антон. Что греха таить, работает он здорово. Но ни капельки он своего дела не любит. Иногда посмотришь на него — черт, да и только. А другой раз думаешь — вроде бы и не плохой дядька. Но что у него в душе — поди узнай.
— Злоба у него в душе, вот что. Не приглянется ему человек или не так .что-то скажет, он тут как тут, нороиит все в книжечку занести. Не к добру вроде бы это.
— Еще бы... Такое к добру не приводит.
— Фу-ты! Мы о любви, кажется, говорили, и на тебе — черта вспомнили.
— Давай лучше познакомимся с нашими невестами.— Антон подошел к фотографии невесты Учи, встал по стойке «смирно», пристукнул каблуками и отрекомендовался: — Антон Бачило, очень приятно.
Уча проделал то же самое перед фотоснимком Цисаны. Потом друзья, громко расхохотавшись, обнялись.
— Так вот будет лучше.
...Когда Тариэл Карда и Кочойа Коршиа вошли в палату городской больницы, Васо Брегвадзе спал. У него был перелом основания черепа, сломано четыре ребра, вывихнута правая рука. Да к тому же еще и сотрясение мозга. Несколько дней он был без сознания, и все уже потеряли надежду на его спасение. Но он выжил благодаря крепкому организму. Рука его была в гипсе, грудь и голова забинтованы, лишь глаза и губы виднелись сквозь отверстия в бинтах.
Две недели к Васо никого не пускали, и только теперь Тариэлу и Кочойа разрешили его проведать. Чтобы не разбудить Васо, посетители решили тихо удалиться. Только- только собрались они осуществить свое намерение, как больной открыл глаза. И вдруг улыбнулся.
— Все-таки разбудили мы тебя, Васо,— встревожился Тариэл.
— Н-н-ничего страшного, присаживайтесь,— после перенесенного потрясения Васо стал заикаться пуще прежнего.
— Как себя чувствуешь, Васо? — спросил Кочойа. Он осторожно присел на краешек стула. Тариэл последовал его примеру.
— Вр-р-роде бы выкарабкался. Умирать во всяком случае не собираюсь.— Исхудавшая, по-прежнему мужественная рука Васо безжизненно покоилась на одеяле.
Тариэл и Кочойа старались не смотреть на Васо, чтобы не выдать охватившего их волнения.
— К-к-как поживает Андро Гангия?
— Прекрасно,— ответил Кочойа.— Он каждый день навещал твоего лечащего врача.
— М-м-мне говорили,— сказал Васо с видимым усилием, глаза его налились кровью, и голоса посетителей едва доносились до него.— А к-к-как дела на стройке?
— Все нормально,— ответил Карда.— Всех рабочих Ланчхутского участка мы уже перевезли в Чаладиди.— Только теперь сообразил Тариэл, что этого-то и не следовало говорить Васо. Однако глаза Васо выразили удовлетворение, и Тариэл, успокоившись, продолжал: — Мы ждем тебя с нетерпением. Поправляйся быстрее и приступай к делу.
— И все ж-ж-же мне жаль бросать Ланчхутский участок.
— Ну, это же временно,— сказал Кочойа.— Дай срок, мы вновь вернемся на твой участок, Васо.
— Б-б-боюсь, калеке там делать будет нечего.
— Врач сказал, что через пару месяцев тебя подремонтируют и вернут нам целехоньким и невредимым,— подбодрил его Карда.
— Д-д-да я надежды не теряю, сердце подсказывает, что будет полный порядок, а вот разум не верит.
— Так ты доверься своему сердцу,—улыбнулся Кочойа.
— Но с-с-сердце частенько меня подводит. Вот и на том собрании. Понимал ведь разумом, что прав Андро, а сердце не соглашалось. Потому я и против шел... Как того паренька имя, которому невесту не отдают? Он, говорят, чертовски много крови мне отдал.
— Уча Шамугия, что ли?
— В-в-вот-вот. Придется довериться сердцу — охота на свадьбе его всласть погулять.
По-прежнему неподвижно лежала на одеяле холодная рука Васо, но Тариэл и Кочойа уже верили, что рука эта еще не раз послужит их общему делу.
«Почему не пришел Андро, почему? Почему не пришел он с Тариэлом и Кочойа? — молнией мелькнуло в мозгу Васо, когда из палаты вышли начальник управления и парторг.— Чего это я всполошился, может, Андро на участке. Гам ведь теперь глаз да глаз нужен... И что с ним могло пучиться? Ведь, говорят, он себя сносно чувствует. И лихорадка вроде прошла. Это если поверить врачу. А если но поверить? Но какие у меня основания не верить? Нет, шт. Андро, наверное, счастлив. Ведь все идет по его плану. Но чего это я вдруг так взволновался? Нет, что-то неладно с ним стряслось. Но что же с ним могло случиться? Черт- го что лезет в голову. Впрочем, предчувствие меня подводит. Нет, положительно с Андро что-то не так. Иначе
ни пришли бы втроем. Втроем...»
Поздно вечером Васо попросил сестру позвонить Андро домой. Или в управление. Андро нигде не оказалось. Это еще больше встревожило Васо. Ночью он спал из рук вон плохо. Не успел утром прийти к нему врач, как Васо тут же спросил об Андро. Может, и Андро лежит где-нибудь в больнице. Нет, отвечал врач, с ним все в порядке. Просто вчера вечером, он уехал в Тбилиси в командировку. Но Васо не понравился тон врача и то, что он смотрел куда-то в сторону. С чего бы это?
Все что угодно мог предположить Васо в своих думах об Андро: и то, что его треплет новый приступ малярии, и что он серьезно заболел или, в худшем случае, даже погиб, когда Риони прорывала дамбу. Но то, что действительно случилось с Андро, Васо никак не мог себе представить.
Начальник управления, парторг и другие сослуживцы Васо, убедившись, что он уже идет на поправку и что его жизни больше не угрожает смертельная опасность, перестали к нему наведываться, стремясь избежать расспросов об Андро. Они передавали ему гостинцы с нянечкой, писали записки, спрашивали по телефону о здоровье, но приходить не приходили.
Это еще больше возбуждало подозрения Васо.
«Уже две недели прошло. Что столько времени делать Андро в Тбилиси? И какие такие там дела? Ведь Андро и дня лишнего не задерживался в командировках. А может, он вообще никуда не ездил? Нет, с ним что-то случилось неладное...»
Наконец-то Брегвадзе разрешили вставать и выходить из палаты. Он запросто мог зайти в кабинет дежурного врача и позвонить Андро. Но он никак не мог на это решиться. Что-то удерживало его.
Он никого уже не расспрашивал о Гангия и запрещал себе о нем думать. Он все еще был слаб и едва держался на ногах. Плохие вести могли вконец подкосить его. Стремясь убить время, он много читал. Врач запрещал ему читать. Но он не слушался.
Васо не слишком заботился о себе. Половину зарплаты он всегда аккуратно пересылал племянникам в Тбилиси. Единственный свой костюм, пальто и обувь он носил годами. Глубоко образованный и знающий инженер, он мог и жить и работать в прекрасных условиях, где только душа пожелает.
В Тбилиси он работал начальником отдела в системе
водного хозяйства. Квартира у него была что надо да и зарплата приличная. Он самозабвенно любил театр, кино, любил бывать в кругу писателей и людей искусства. Был завсегдатаем диспутов и литературных вечеров. В общем, быт его был налажен, а жизнь упорядочена. Но только началось осушение Колхидской низменности, его сразу потянуло туда. Недолго думая, он бросил все и поехал на Колхидскую стройку. Какие только невзгоды не испытал он тут: жил в бараках, сам стирал одежду и постельное белье, стряпал, питался в рабочих столовках, дневал и ночевал в лесу и на болотах и тем не менее был доволен своей жизнью.
Гангия был его близким другом. Они прекрасно знали характер и нрав друг друга. Часто спорили, когда их мнения не совпадали. И споры эти всегда были принципиальны. Андро привлекало в Васо именно то, что он был придирчив, упрям и беспокоен. Зато и бескорыстен, беспредельно предан людям и делу. Ради человека он не пожалел бы даже жизни, но ради справедливости не пощадил бы ни друзей, ни близких, ни старших, ни младших. Потому и не хватало ему времени для себя. Так и дожил он до седых волос.
Где бы он ни работал, на строительстве или на производстве, он всегда был сторонником размаха, масштабности. Если не хватало средств, техники, рабочей силы, времени, он упорно и неотступно, где только можно, добивался необходимых средств, техники и рабочей силы. Что же касается времени, то он всегда жил завтрашним днем, будущим. И работал он для этого самого будущего.
Исидоре Сиордиа пришел на строительство, движимый яростным желанием мести. Однако к тому самому месту, где некогда бесславно сгинул в болоте его отец Татачиа Сиордиа, взводный меньшевистской гвардии, он даже близко не подходил. До что там близко, он старался вообще не переходить на правый берег Риони.
Если Важа Джапаридзе за чем-либо посылал его на правый берег, где располагался Чаладидский участок, Исидоре всегда находил отговорки или норовил послать туда кого-нибудь другого.
Теперь, когда стройка переместилась на правый берег, перед Исидоре во весь рост встал выбор: либо перейти работать на Чаладидский участок, либо вообще уйти со
стройки. Уйти со стройки он не мог — ведь тогда пришлось бы изменить клятве, данной у отцовской могилы. Всего лишь раз побывал Исидоре у болота, в котором нашел свое последнее пристанище Татачиа. Исидоре ни за что не осмелился бы прийти к этому месту в одиночку. Впрочем, он и не знал, где находится это самое болото. Люди посоветовали ему обратиться к Гудуйа Эсванджиа, который знал каждое болото в округе. И Исидоре последовал доброму совету.
Избегающий людей лесной человек так сказал Исидоре Сиордиа:
— Не к добру преследовал твой папаша посланца Ленина Вардена Букиа. В мою хижину шел Варден. Ради народного дела собирались там большевики. Вот и надумал предать их твой отец. Но болото преградило ему путь, связав его по рукам и ногам. Здесь и нашел свою могилу предатель. Поостерегись, парень, ходить дорогой, которой следовал твой отец, к добру это не приведет! — Если кто был не по душе Гудуйа, он так и обращался к нему — «парень».
Исидоре не приглянулся Гудуйа с первого взгляда. И, хмуро глянув на него, Гудуйа подумал: «Яблоко от яблони недалеко падает». Гудуйа, бывало, за версту обходил то самое болото. Грязным местом почитал он могилу Татачиа. И все же по доброте душевной не смог он отказать в просьбе Исидоре — повел его к могиле отца. Не дойдя до болота, Гудуйа рукой показал Исидоре: там, мол,— и остановился.
Исидоре не осмелился близко подойти к болоту. Дрожа как осиновый лист, он издали смотрел на болото. Холодный пот струился по его побелевшему лицу. Его узкие, словно прорезь копилки, глаза расширились, верхнее веко судорожно задергалось.
— Что с тобой, парень?
— Со мной?— еще больше задрожал Исидоре.
Болото глухо ворочалось и хлюпало, рождая панический страх в душе Исидоре. Вновь сузились его глаза, и он старательно отводил их от болота. Только верхнее веко по-прежнему неудержимо дергалось.
— Пройди к отцовской могиле, преклони колено. Иначе зачем было сюда тащиться?
— Чтобы отомстить, вот зачем! Разрази меня гром, если я не вымотаю душу у этого сучьего болота! Высушу. Дух из него вон. Высушу. Хайт!— погрозил кулаком
Исидоре, сухоньким сморщенным кулаком/ И тут же пронзительно заверещал: — Сиордиа я, Исидоре, запомни, хайт!
— Оно и видно, что Сиордиа ты. Смотри не ходи отцовской дорожкой, поскользнешься,— вновь повторил Эсванджиа и угрожающе потряс тяжелой суковатой палкой.— Иначе не миновать тебе людской или божьей кары,— и, повернувшись спиной к Исидоре, заковылял к своей хижине.
Исидоре, оставшись один на один с болотом, встрепенулся и словно ветер понесся наутек от него в противоположную сторону. Он остервенело продирался сквозь сучья, бамбуковые заросли и кусты. Животный страх лишил его рассудка, зрения, и, налетев на дерево, он, словно подрубленный, шмякнулся оземь.
Это болото, на месте которого должен пойти главный канал, входило в массив, где прорабом был Исидоре Сиордиа.
Важа Джапаридзе, не дожидаясь приказа о назначении его главным инженером, с завидным рвением приступил к исполнению своих обязанностей. Необходимо было в кратчайшие сроки внести изменения в проект строительства Чаладидского участка. Это и стало его основной заботой.
После поразившей его болезни Андро Гангия и беседы с начальником управления Важа старался отбросить все сомнения, связанные с консервацией Ланчхутского участка, и: с головой ушел в работу. День и ночь трудился он, не давая передышки ни себе, ни другим.
С Галиной он провел всего лишь первую ночь, тревожную и волнующую. С тех пор целыми днями им не удавалось видеться друг с другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42