— Когда та чертова испанка к нам пожаловала, мы с Эсмой помолвлены были. Так вот, заезжая та гостья на меня на первого накинулась и давай мять и тискать. Да так помяла, все диву давались, в чем только душа держалась? Исхудал я — страсть, еще бы, температура каждый день за сорок. А какие тогда лекарства были? Впрочем, и с лекарствами к ней не очень-то подступишься, даже и сейчас. В общем, лежу я себе и дожидаюсь, когда смерть за мной со своей косой пожалует. Вот тогда и надумал мой отец Утутия, да будет ему земля пухом, позвать ко мне Эсму, мол, пусть поглядит сынок на свою возлюбленную, может, исцелится. Поехал он в Хету и в тот самый момент, когда я готовился богу душу отдать, привез ко мне ангела моего. Глаза у меня, говорят, уже закатились, но стоило увидеть Эсму, тут же луч волшебный в глазах моих зажегся, и вернулся я к жизни с полпути на тот свет. Эсма от меня ни на шаг не отходила. Сколько гонцов ни посылал за дочерью отец Эсмы, мол, верните мне дочь до свадьбы хотя бы, — все они ни с чем назад возвращались. Вот привезу я тебе твою натанебскую Цисану, и все хвори с тебя как рукой снимет. Через неделю как жеребец — хвост трубой — скакать будешь. Идет, Антон? Ну, спроси, спроси ты Эсму, разве не так все было?
— Ух, глаза бы мои тебя не видели, ни зубов у тебя, ни волос, а все молодость вспоминаешь, бесстыжий. Людей
хотя бы постеснялся,— пряча лукачую улыбку, поправила волосы Эсма.
— Ну что я такого сказал, старушка ты моя? Жизнь ты мне вернула? Вернула. А я что говорю?
— И не такое бывает. Иногда любовь побеждает даже смерть,— на этот раз серьезно подтвердила Эсма.
Бачило удивился — вот тебе и старики, все о любви да о любви, да еще как говорят, заслушаешься.
Бачило полюбил Цисану с первого взгляда, совсем как в книжках пишут. Но о любви своей ни единой душе на свете не поведал, ну и, конечно, Цисане — ни слова. Так бы и тянулось это, если бы и Цисана не дала почувствовать Антону, что нравится он ей. Вот тогда Антон и открылся Цисане в своей любви. Будь у него дом, не откладывая сыграл бы он свадьбу.
Цисана с утра до ночи работала на чайной плантации, но, несмотря на тяжелый труд, была стройна, словно тополь. Ее прекрасное лицо, огромные глаза, горячая улыбка хоть кого могли очаровать.
И теперь, сидя вместе с Эсмой и Яковом в тени платана, Антон явственно увидел вдруг Цисану. И такая она была красивая и пленительная, что Антон едва сдержался, чтобы не воскликнуть вслух: привезите ее, пожалуйста.
Однажды поздно вечером, когда Уча возвращался со строительства главного канала, Антон Бачило встретил его радостной вестью. Он, как обычно, сидел под платаном, уже достаточно окрепший и посвежевший. Не успел Уча открыть калитку, как Антон тут же поднялся с соломенной подстилки и пошел ему навстречу.
Уча, признаться, удивился: никогда Антон не встречал его так. Антон еще издали заметил его удивление.
— У меня для тебя добрые вести, друг,— сказал Антон, обняв Учу за плечи. Они подошли к платану. Антон сел на соломенную подстилку и пригласил сесть друга.
Уча устало опустился на край подстилки, чумазый и молчаливый.
— Ну, признавайся, какую весть ты для меня приберег. Может, Ция приехала?
— Нет.
— А что же? — озадаченно спросил его Уча. Он был настолько утомлен и голоден, что едва ворочал языком. Мокрая от пота одежда прилипла к его разгоряченному телу. Из кухни доносился равномерный звук — видно, что-то толкли в ступе. Ветерок доносил волнующий и возбуждающий запах сациви, только-только заправленного зеленью. Уча с таким интересом смотрел на Бачило, что совершенно позабыл и о еде, и об усталости.
— Так вот слушай: наше управление получает новый экскаватор.
— Ну и что?.. Ты лучше скажи, какого он роду-племени, твой экскаватор?
— В том-то и дело, что нашенский он, советский! Отечественный.
— Вот это да! Значит, у нас уже будет свой экскаватор?
— Вот именно. Когда я еще в Полесье работал, уже тогда говорили, что наши конструкторы разработали новую марку экскаватора и что скоро начнется его серийный выпуск.
— Значит, выпустили уже?
— Выпустили и одну из первых машин прислали на нашу стройку.
— Вот здорово! Интересно только, на какой массив его отправят?
— На наш массив, куда же еще.
— А у нас ведь «Менике» и «Пристман».
— Ну и что из того? Двумя экскаваторами много не наработаешь, нам и четырех не хватит. А теперь догадайся, кому собираются дать новый экскаватор?
— Откуда мне знать!
— Сегодня парторг приходил меня проведать. Лекарство принес новое.
— Что за лекарство?
— Акрихин называется.
— И что же, он лучше хинина в ампулах?
— Наверное, лучше, я его не спрашивал.
— Какой внимательный человек этот наш Кочойа Коршиа.
— На то он и парторг, чтобы быть внимательным.
— Еще бы. Но такого отзывчивого человека редко встретишь.
— Так как же ты думаешь, кому дадут новый экскаватор? У него даже название особое!
— Какое же?
— «Комсомолец»! Ничего звучит, а?
— Здорово.
— Вот и решили дать его лучшему драгеру,— с хитрецой взглянул Антон на Учу.
— А лучше тебя нет драгера на нашей стройке.
— Мне не дадут, не положено.
— Это почему же?— удивился Уча.
— Потому что экскаватор дают тебе.
— Мне? Ты что, шутишь, Антон?
— И вовсе я не шучу. Парторг спросил меня, кому лучше дать экскаватор...
— И ты назвал меня?
— Оказывается, он и без меня до этого додумался.
— Вот так так. Ну что ж, я постараюсь не подвести тебя, Антон.
— Я верю. И не забывай, что ты комсомолец. Вот и будешь работать по-комсомольски на «Комсомольце».
Их разговор прервала Эсма, вынесшая из кухни табаки и поставившая его перед Учей и Антоном.
— Ты что это весь сияешь, Уча? — спросила она парня.— Может, Ция к тебе приехала?
— Да нет.
— Так что же тебя обрадовало?
— Мне экскаватор дают, новый.
— Тебе же недавно дали,— удивилась Эсма.
— Теперь советский дают, «Комсомолец» называется.
— Так что же, он лучше твоего заграничного?
— Еще не знаю, зато советский.
— Ты прав, сынок. Наше должно быть лучше чужого,— сказала Эсма и направилась к кухне накрывать на ужин.
— Не надо пока, тетя Эсма,— попросил Уча.— Я пойду в море искупаюсь. Нельзя добрые вести грязным встречать...
Антон Бачило все еще выздоравливал и на работу пока не выходил. За день до приезда Ции он сказал Уче, что чувствует себя отлично и может даже две смены выдержать. Уча тут же разгадал хитрость друга. Ведь экскаватор нельзя было останавливать не то что на день, но даже на час. Па бачиловском «Коппеле» работал новый напарник Антона — Гиви Немсадзе. Уча пока был один. Поездка в Поти заняла бы целый день — вот почему так молодцевато держался Бачило.
И Уча поверил Антону. Да и что было делать — верь не верь, а Цию встречать надо. Не встреть он девушку, кто знает, что она подумает об Уче: разлюбил или до сих пор обида на ее родителей не прошла, и мало ли еще чего. Уча видел, как бодрится Антон и как тяжело ему будет сесть на экскаватор в таком состоянии. И горячая благодарность другу переполнила его сердце.
Только-только забрезжило утро, а Уча, чисто выбритый, нарядный и возбужденный, уже сидел в грузовике, направляющемся в Поти.
Чтобы не попасться на глаза работникам управления «Колхидстроя», Уча до самого полудня бродил поодаль. И переживал: а вдруг Ция приедет раньше и, не застав его на условленном месте, уедет обратно. От нетерпения сердце его бешено колотилось, и он с надеждой вглядывался в каждый грузовик, проезжающий мимо.
И хотя он понимал, что раньше полудня Ция просто не сумеет добраться до Поти, тревога его все росла. Не утерпев, он направился к зданию управления, старательно обходя знакомых, попадавшихся навстречу.
А улица постепенно заполнялась людьми. Торопились к рынку продавцы и покупатели, стремительно катились фаэтоны и пролетки, со скрипом тащились арбы, с грохотом неслись грузовики. Крестьяне везли рыбу и мясо, муку и кукурузу, фрукты и овощи; мычали коровы, мелко семенили телята, тяжело переваливались быки, блеяли овцы и козы, кричали куры, индюки, цесарки. Несли глиняную посуду и деревянную утварь, катили чаны; вот пронесли целую связку сит, ступы всех размеров, плетеные корзины.
Рынок в Поти необычный. Из окрестных болотистых сел крестьянам приносить на продажу нечего. Разве что из Хоби и Ахалсенаки привезут продукты и живность. Зато из окрестных селений привозили в Поти рыбу — камбалу и кефаль, ставриду и сельдь. Уча с головой окунулся в шум и гам, с интересом разглядывал людей, машины, скотину, и время ожидания пролетело незаметно.
А вот уже и полдень наступил. Вдали показался грузовик, которого с таким нетерпением ждал Уча.
Ция стояла в кузове грузовика, уцепившись обеими руками за верх кабины, и напряженно смотрела по сторонам.
«Меня ищет», — обрадовался Уча и чуть ли не бегом бросился за машиной.
Шофер резко затормозил перед зданием управления. Он, видно, щеголял своей лихостью перед городскими, мол, и мы не лыком шиты.
Ция, не удержавшись, упала грудью на кабину.
«Черт-те что, малахольный какой-то, так ведь она и разбиться могла»,— разгневался Уча и едва сдержался, чтобы не наброситься на шофера.
— Чичико, Чичико, никак ты не уймешься,— рассердилась на шофера Ция.
Чичико с виноватым видом высунул Голову из кабины и посмотрел на Цию.
— В городе знаешь как за такие штучки наказывают?
— Уши надо тебе пообрывать, сукиному сыну,— раздался в кабине хриплый бас. Потом дверца машины широко распахнулась, и из кабины вылез плотный, пузатый Эстате Парцвания. Он был в галифе и кирзовых сапогах. Просторная рубаха с крупными пуговицами, пошитая по старинке, как издавна принято в Одиши, схвачена в талии тонким ремешком. Ворот рубахи расстегнут, обнажая потную волосатую грудь. На голове красовалась сдвинутая набекрень мерлушковая папаха с черным суконным верхом. Правой рукой Эстате крепко прижимал к груди сложенный вдвое портфель. Парцвания хотел было что-то сказать шоферу, но потом махнул рукой, резко повернулся и энергичным шагом направился к дверям управления.
Как только затих грохот Эстатиевых сапог по лестнице управления, Ция ловко выпрыгнула из кузова и, подойдя к платану, безразлично проследовала дальше, мимо остолбеневшего Учи. Прошло время, прежде чем Уча понял, что маневр этот рассчитан на шофера. Уча неторопливо пошел за Цией. Так прошли они шагов сто. И, лишь очутившись под сенью платанов, Ция остановилась и быстро обернулась:
— Уча!
— Ция! — Уча крепко сжал ее руки.
Они стояли посреди тротуара очень близко друг к другу. Прохожие с понимающей улыбкой глядели на них и осторожно обходили. Почувствовав эти взгляды, они нехотя опустили руки.
— На нас смотрят,— сказал Уча.
— И охота им смотреть!
— Нас могут увидеть работники управления.
— Ну и пусть видят,— беспечно сказала Ция.
— Я ведь с экскаватора отпросился.
— С чего, с чего?
— С экскаватора, говорю. Это машина такая, землю роет.
— Так вы машинами землю роете,— несколько разочарованно протянула Ция.
— Не все же лопатами,— засмеялся Уча.
— Подумаешь, на день отпросился, не на неделю же.
— Я на главном канале работаю, Ция. Это очень важный участок, решающий,— с гордостью пояснил Уча.
— Почему это твой канал называется главным?
— Потому что он главный, магистральный, понимаешь?
— Звучит, во всяком случае, очень внушительно.
— Это не я так его назвал. Главным он называется потому, что в нем собирается вся вода из мелких каналов и по нему идет уже в море. Так и осушаются болота.
— Выходит, что он действительно главный,— сказала Ция.— Давай уйдем отсюда, а то на нас все глазеют.
— Пойдем.
— Куда?
На тумбе висела киноафиша.
— Давай в кино сходим, а?
— А что сегодня идет? — спросила Ция.
— «Варьете».
— О чем же это?
— Про любовь.
— Ну, про любовь неинтересно. Я и так тебя люблю.
— И я тебя тоже.
Они пошли по тротуару молча, пытаясь скрыть волнение.
— Я виноват перед тобой, Ция,— нарушил молчание Уча.
— В чем же виноват? — удивилась Ция.
— В том, что ни разу я к тебе не приехал. Даже весточки не подал.
— Давай не будем об этом говорить, Уча, ладно? — грустно сказала Ция.
— Но я все время думал о тебе. И днем, и ночью.
— Видно, потому и не хотелось тебе видеть меня? — засмеялась Ция.
— Ты все время стояла у меня перед глазами.
— Ах, вот почему ты не писал мне!
— Не люблю я письма писать. Сколько ни пиши, все равно про все не напишешь. Я лучше тебе так скажу.
— Ты, наверное, не мог приехать, да?
— Мог.
— Так почему же ты не приехал?
— Ноги не шли, как будто их чем-то связали.
— А сердце?
— А сердце мне любовь связала.
— Я верю тебе, Уча,— улыбнулась Ция.— А меня эта любовь к тебе привела. Ведь нехорошо, когда девушка за парнем бегает, правда? А мне все равно, хорошо это или дурно, я за сердцем своим побежала.
Они остановились перед кинотеатром.
— Я не хочу в кино. Давай побудем вдвоем,— сказала Ция и взяла Учу под руку.— Нам и нашей любви достаточно. Пойдем куда-нибудь еще.
— Тогда пойдем на море.
— А что мы на море будем делать?
— Это же наше море. Ты забыла уже: «Наше море, наше солнце».
— Разве такое забывается? Пойдем, Уча.
Ция впервые была в Поти. Уча знал об этом. Сначала он повел ее в порт и показал наши и иностранные пароходы. Потом повел ее по городу и наконец привел в этнографический музей. Этот музей Уча предпочитал всем потийским достопримечательностям. Он был убежден, что музей понравится Ции и подтвердит все то, о чем рассказывал он ей тогда, у калитки, перед расставанием.
Ция, затаив дыхание и широко раскрыв глаза, осматривала экспонаты. Уча чуть ли не силой оторвал ее от этого занятия и повел обедать в духан Цопе Цоцория.
Ция не хотела заходить в духан. Духан не был похож ни на ресторан, ни на столовую, ни на закусочную. Он напоминал, скорее всего, придорожную харчевню, куда заходили путники, уставшие от дорожных тягот. В любое время дня и ночи здесь подавали жареную рыбу, потроха, сома в маринаде, лобио с орехами, вареных кур и жареных цыплят, шашлык и вообще все, чего душа пожелает.
Уча не без труда убедил Цию войти в духан. Он объяснил ей, что в духан приезжают люди со всего. края, что женщины и девушки даже одни приходят сюда обедать и ужинать.
Вечерело, когда они пришли на малтаквский пляж.
Ция застыла в изумлении. Мужчины и женщины были в самых разнообразных купальных костюмах — очень коротких и плотно облегающих тело. Все были на солнце, и загорелая кожа тускло отсвечивала в закатных лучах.
В деревне люди укрываются от солнца и носят широкополые соломенные шляпы. Здесь же не только не прячутся от солнца, но ловят даже его последние лучи. Мужчины п женщины так близко лежат друг от друга, что их тела соприкасаются. А иные женщины положили головы на плечи своим спутникам; впрочем, и мужские головы покоятся на женских плечах.
— Ой, срам-то какой!— поразилась Ция.
— Чего же им стыдиться, Ция?
— Как чего? Мало им, что голышом лежат, еще и лип- пут друг к другу.
Уча рассмеялся.
— Ну и бесстыжие здесь люди.
Уча опять рассмеялся.
— И чего ты смеешься?
— В первый раз и мне было в диковинку.
— А потом?
— А потом привык.
— Привык?! Уча кивнул:
— Человек ко всему привыкает, Ция.
— Может, и ты так же вот кладешь голову на плечи женщинам?
— Нет, еще не клал. Но сегодня положу, обязательно положу.
— На чье же плечо, интересно?
— На твое, конечно.
— Так же, как и они?
— Именно.
— При всем честном народе?
— Да, при народе.
— Так вот и положишь?— не поверила Ция.
— А что я, хуже других, что ли?
— У других, видно, стыда нет.
— Это здесь не считается стыдным, Ция.
— И очень плохо, что не считается.
— Давай лучше купаться, а?
— И мне здесь, на виду у всех, раздеваться?
— Раньше ты была смелая. Помнишь, тогда, в деревне?
— Так ты и этого не забыл?
— Разве я могу забыть?
— Да, но мы там купались вдвоем.
— Мы и здесь будем вдвоем купаться.
— Это каким же образом?
— Здесь нас ни одна живая душа не знает. Вот потому мы и будем вдвоем.
— И все-таки мне стыдно. Уйдем отсюда,— сказала Ция изменившимся голосом.
— Так и не искупаешься?
Ции очень хотелось купаться. Но как ни пыталась она перебороть чувство стыда, ей это не удавалось. «Вот если бы Уча попросил еще раз... Ну что ему стоит... Ну пусть попросит еще разок...» Но Уча не пытался ее уговаривать и стоял обескураженный. Он только хотел сказать, долго ли мы тут стоять будем, как Ция без слов поняла его.
— Может, вода в море холодная,—торопливо сказала она.
— Теплая, как парное молоко.
— Правда, Уча?— обрадовалась Ция.
— Правда.
Ция сбросила туфли, пробежала по песку между загорающими и по икры вошла в воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42