.. Хотя... Она быстро спросила:
- Что - хотя?..
- Хотя, Скарлетт, - продолжал он, - ты и сама в немалой степени приложила к этому руку. - Ты, Скарлетт, своими мелочными придирками, своим эгоизмом...
Скарлетт покачала головой.
- Да... Когда решила избавить наш дом от этого гадкого грызуна?..
Ретт неожиданно улыбнулся.
- Почему гадкого?.. Он очень милый, этот зверек... Очень даже милый...
Скарлетт прищурилась, будто бы от яркого света - несмотря на то, что в комнате царил вечерний полумрак. Они не включали свет - им было все равно, светло вокруг них или темно...
Ретт продолжал - теперь интонации его стали неожиданно теплыми:
- А этот горностай - очень даже милый зверек...
Скарлетт нахмурилась.
- Милый?..
Он едва заметно кивнул.
- Конечно...
- Но ведь после появления в доме этого горностая все пошло прахом!.. - неожиданно громко воскликнула она. - Ничего себе - «милый»... Знаешь, я почему-то вспомнила свою детскую считалочку...
Ретт посмотрел на свою жену несколько удивленно и спросил:
- Считалочку?..
- Ну да... Ты, наверное, ее знаешь...
Овечки - маленькая раса,
Но очень любят волчье мясо.
Волк - волчья сила, волчья стать.
Овечки - Божья благодать.
Овечки блеют, волки - млеют,
И мысль об ужине лелеют.
Мясцом поужинав, овца
Всегда благодарит Творца...
Ретт передернул плечами с деланным недоумением и спросил:
- А к чему ты это?..
- А все к тому же... Ведь все наши неприятности начались только после того, как ты принес в дом этого грызуна... такой милый и безобидный, как овечка... Только питается человечиной.
Ретт, пружинисто поднявшись, включил электрическое освещение. Скарлетт на мгновение зажмурилась - так сильно резанул ее зрение этот желтый яркий свет...
- Знаешь что, Скарлетт, - произнес он, усаживаясь на прежнее место, - твоя главная ошибка в том, что ты никогда не умела мыслить абстрактно... Ты ведь по своей натуре практик и циник... А практический склад ума не располагает к обобщениям...
Скарлетт напряженно посмотрела на него.
- То есть...
Ретт продолжал:
- Понимаешь, этот горностай, которого ты так возненавидела - это ведь не причина...
- Что же тогда?..
Улыбнувшись, Ретт произнес:
- Следствие... Да, я думал, что ты и без меня сможешь понять такие очевидные вещи... Я бы даже сказал, Скарлетт - слишком очевидные... Да, я не старый маразматик, каким, может быть, кажусь тебе иногда... Эти привычки к изысканному комфорту, эта страсть к благородным старинным вещам, страсть коллекционера...
Она осторожно перебила Ретта:
- И горностай?..
- Да, и этот горностай... Да, Скарлетт, я ведь неоднократно говорил тебе об этом - я старый человек... Слишком старый... А люди в моем возрасте очень часто выдумывают себе какую-нибудь игрушку... Когда чувствуют, что нити, которые связывали их с жизнью раньше, или перетерлись, или уже давно оборвались... Так вот я придумал сперва для себя всех этих старых итальянских мастеров, все эти коллекционные часы, все эти милые вещицы безвозвратно ушедшей эпохи... А потом, неожиданно для самого себя - и этого горностая. Да, Скарлетт, я не так глуп, каким, наверное, иногда кажусь тебе. Я ведь все прекрасно понимаю... все эти мои игрушки, Скарлетт, не прихоть, а нормальная отдушина человека, который, идя всю жизнь в каком-то одном направлении, под конец понял, что избрал неправильный путь... То, что я сошелся с тобой тогда, после твоей измены - моя роковая ошибка. О, как я тогда мучался, как переживал, как страдал!.. За ту памятную ночь я, наверное, выкурил десять сигарет. Как теперь помню - часы бьют три часа ночи. Я зажигаю настольную лампу, потому что никак не могу заснуть... Тянусь за очередной сигаретой... За окном - темно и холодно, этот самый недобрый предрассветный час, когда все вокруг кажется каким-то обманчивым и неверным. Над городом висит какая-то сырая, ватная тишина... А я, не в силах уйти от своих воспоминаний, представляю, что ты теперь, в этот самый момент, когда я так страдаю, крепко спишь в своей кровати, представляю твои рассыпавшиеся по подушке волосы, представляю твое гибкое и все еще стройное тело и чуть пульсирующую голубую жилку у левого виска... Я помню тот день, будто бы он произошел вчера...
Когда Ретт закончил, Скарлетт спросила:
- А теперь?..
- Что - теперь?.. - удивился Ретт. - Тогда я был совершенно другим человеком...
- Теперь ты уже не скучаешь по мне, ты не представляешь меня... как тогда?..
Ретт поморщился - до того неприятным показался ему этот вопрос.
- Теперь... Скарлетт, я же сказал тебе честно: я не люблю тебя.
Скарлетт после этих слов выпрямилась и негромко спросила:
- Тогда почему же ты жил со мной все это время?.. Почему не ушел?..
То, что она услышала, заставило ее на какой-то момент обезуметь от горя и невыносимого, пронзительно-острого отчаяния:
- Почему я до сих пор не ушел от тебя, Скарлетт?..
- Да, почему?
Он нахмурил брови.
- Знаешь, я ведь и сам часто задавал себе этот вопрос... Притом - очень часто... Я все время искал на него ответа и не находил...
- А теперь нашел?..
Передернув плечами, он ответил:
- Наверное... Во всяком случае, мне самому кажется, что нашел...
- Ну, и почему же?.. - спросила Скарлетт, стараясь выглядеть как можно более невозмутимой, равнодушной и независимой.
«Что бы он теперь мне не сказал, - подумала она, - я должна встретить сдержанно и спокойно... Даже с улыбкой... Сдержанно и спокойно...»
Она повторила свой вопрос:
- Почему ты не бросил меня раньше?
- Да потому, что все это время только и делал, что жалел тебя...
Не в силах более себя сдерживать, Скарлетт воскликнула:
- Жалел?..
Он наклонил голову в знак согласия.
- Да, жалел... Не удивляйся этому... И несколько месяцев назад, во время твоей болезни, когда ты была такой жалкой и беспомощной...
Скарлетт почему-то показалось, что Батлеру доставляет удовольствие называть ее так.
- ... и потом, когда пригласил тебя на этот странный вечер к нашему соседу, мистеру Джонатану Коллинзу... Но теперь, когда я вижу, что ты плюешь на меня, на мои привычки и привязанности совершенно откровенно, когда за все ты платишь черной неблагодарностью, я, Скарлетт, могу сказать только одно: я не буду больше с тобой жить... Да, не буду!..
Скарлетт побледнела... То, что она теперь слышала, казалось ей страшным сном - еще похуже того, что приснился несколько месяцев. Ее все еще прекрасные глаза цвета темного изумруда увлажнились...
- Ретт...
Но он словно и не слышал ее:
- Да, Скарлетт, теперь я хочу от жизни только одного: полного одиночества и уединения. Теперь я не хочу ничего: ни тебя, ни твоей любви... Ни всех этих бестолковых, бесполезных разговоров...
- Ретт, одумайся, что ты говоришь?!.. - в отчаянии воскликнула Скарлетт.
Ретт даже не вздрогнул - он казался самой невозмутимостью.
- Я и без тебя прекрасно понимаю, что говорю, Скарлетт... - Он сделал небольшую паузу, после чего продолжил: - Да, даже слишком хорошо... На мое несчастье... Конечно, развод в нашем возрасте по крайней мере смешон... Ты ведь и сама это прекрасно понимаешь. Да. Кроме того, мне совсем не хочется травмировать Кэт. Представляю, как она будет переживать. Потому я хотел бы... Хотел бы, чтобы мы с тобой теперь раз и навсегда договорились: ты не вникаешь в мои проблемы, я - в твои... Скарлетт, мы с тобой немолодые уже люди, и нам не так уж и много осталось... Думаю, мы сможем дотерпеть друг друга до смерти... Скарлетт, ты принимаешь мое предложение?..
Она почему-то совершенно некстати вспомнила, что точно таким же голосом он когда-то спрашивал ее: «Ты хочешь быть моей женой?.. Ты принимаешь мое предложение?..»
Ретт испытывающе смотрел на Скарлетт.
- Ну, и что ты скажешь?..
Скарлетт молчала...
Ее вдруг вновь охватил приступ того сумасшедшего истерического гнева, который случился в последние дни все чаще и чаще - стало трудно дышать, захотелось его, Ретта, удавить, унизить, заставить кричать...
Кровь шибанула в виски, потемнело в глазах, и Скарлетт медленно, с усилиями стала преодолевать эту ярость, как обморок...
А он будто бы ничего и не замечал...
- Что ты скажешь - принимаешь ли ты мое предложение не вмешиваться в жизнь друг друга или же нет?.. - повторил свой вопрос Ретт.
Нет, слушать это было просто невыносимо!.. «О, Боже!..»
Скарлетт, резко поднявшись со своего места, бросилась к двери и, закрыв лицо руками, направилась в свою комнату...
Ретт не стал удерживать Скарлетт - он только проводил ее тяжелым долгим взглядом своих глубоко посаженных глаз...
ГЛАВА 8
Прошла еще неделя.
Скарлетт за это время как-то сникла, сгорбилась и внешне состарилась лет на двадцать..
Теперь вряд ли кто-нибудь узнал бы в этой сгорбленной старухе ту красивую гордую южанку, ту гордячку, от которой в свое время все юноши и мужчины Атланты просто сходили с ума...
Иногда она подходила к зеркалу...
Из полупрозрачного, слегка затуманенного квадрата, обрамленного золотисто-темным багетом, на Скарлетт смотрело не лицо, а какая-то посмертная маска - назойливо подробная копия черт, из которых почти уже ушла жизнь...
Она и узнавала, и не узнавала себя... Нет, это было не ее лицо...
Ретт, как ни странно, переменился к, ней - он стал не то, чтобы добрее, а как-то деликатнее - во всяком случае теперь, каждый раз за завтраком, он желал ей «доброго утра».
Скарлетт автоматически кивала в ответ, а Ретт, посчитав, что таким образом выполнил свой долг, углублялся в чтение утренней газеты...
Ретт скорее всего просто считал, что в создавшейся ситуации лучше всего имитировать если и не хорошие отношения друг к другу то, хотя бы, их видимость...
Впрочем, Скарлетт все это было уже совершенно безразлично; конечно же, в глубине души она не переставала любить Ретта, не переставала верить, что наступит день, когда они опять смогут посмотреть друг другу в глаза, но никогда не задумывалась, в отличие от последнего, что ей необходимо делать видимость чего-то там - пусть даже хороших отношений...
Так катился день за днем, неделя за неделей - вяло, без событий, без мыслей и чувств...
Иногда, правда, Скарлетт задавала себе один и тот же вопрос:
- Каждый мой день похож на предыдущий, как две капли воды... У меня не осталось никаких желаний: все оплевано, разрушено, разломано... Для чего же нужна такая ненормальная жизнь?..
Нет, мысли о самоубийстве никогда не приходили к ней в голову - для этого Скарлетт была слишком жизнелюбивой натурой...
Кроме того, ей было непреодолимо стыдно за тот свой поступок, когда она за один прием выпила целый флакон снотворного, едва не уйдя из жизни... Но и жить так, как теперь, ей совершенно не хотелось.
Но жить так, как теперь - без чувств и страстей, - Скарлетт не могла...
Впрочем, у нее-таки осталась одна страсть, которая в последнее время заслоняла собой все - дикая ненависть к этому горностаю, который, поселившись в доме, навсегда, как казалось Скарлетт, забрал из ее жизни самого близкого и любимого человека.
- Я убью тебя, - шептала она, ложась в кровать по вечерам и поднимаясь по утрам, - я убью тебя... Я отомщу тебе за своего Ретта!..
И иногда она с ужасом думала, что в этот момент, момент ее угроз и проклятий перед ней встает каким-то наплывом, точно, как в синематографе, лицо ее любимого - Ретта Батлера...
* * *
Скарлетт, часто проходя мимо запертого кабинета Ретта, иногда слышала доносившийся из-за двери монотонный бубнящий голос - Батлер беседовал со своим горностаем... Это ее уже не удивляло...
Скарлетт понимала, что Ретту надо хоть с кем-нибудь общаться. Ей тоже необходимо было перед кем-нибудь выговориться, поделиться всеми своими невзгодами, всем наболевшим, и однажды она решила написать письмо в Нью-Йорк, Кэт...
Кэт - ее дочь. Кто, как не она должна понять теперешнее состояние матери?..
Скарлетт уже сходила на почту, уже купила конверт и красивую бристольскую бумагу - точно такую, какую любил ее первенец, Уэдл... Но, собравшись с мыслями, она решила не беспокоить дочь...
Действительно - с какой стати?..
У нее, Кэт - своя жизнь, свои проблемы - почему же она должна примешивать к ним еще и беспокойство за судьбу матери?..
Правильно говорил когда-то Ретт: «Каждый живет той жизнью, которая ему нравится...»
Все дети - и Кэт, и «наш фермер Уэдл», и Бо были уверены, что Скарлетт доживает свой век в спокойствии и доброжелательности...
И она раздумала писать в Нью-Йорк...
* * *
Быстро миновал июль - самый жаркий за последние десять лет в Калифорнии, и наступил август...
Скарлетт почти не выходила из дому - лишь по вечерам она любовалась яркими закатами из своего настежь раскрытого окна - золото-багряное небо просвечивалось сквозь густые ветви старой смоковницы...
Да, за эти несколько месяцев она приобрела привычки, над которыми раньше всегда подтрунивала, называя их стариковскими: склонность к домоседству, привязанность к каким-нибудь домашним вещам, вроде любимых тапочек или читанной сотню раз книге, любовь к уединению...
Скарлетт даже в чем-то начинала понимать Ретта, его постоянное, неотступное желание никого не видеть и ничего не слышать...
По вечерам она, включив электрическую лампу, садилась под абажуром в кресле-качалке со сборником любимой, читанной-перечитанной поэзии...
Скарлетт затеяла сама с собой игру, своего рода гадание на книге - она, не глядя, открывала томик посредине и смотрела, куда же попала...
В томике было множество прекрасных стихов - преимущественно о любви, однако, всякий раз, раскрыв книгу на середине, попадала на одно и то же стихотворение с тягостным названием: «Дух смерти»...
Среди раздумья стылых плит
Твоя душа себя узрит, -
Никто не внидет в сумрак ложа,
Твой сокровенный час тревожа.
Молчи наедине с собой,
Один ты будешь здесь едва ли,
Ведь духи мертвых, что толпой,
Тебя при жизни окружали,
И в смерти вновь тебя найдут:
Их воля явственнее тут.
Погасит мрак сиянье ночи
И звезды, затворяя очи,
Не обронят с престольных круч
С надеждой нашей схожий луч.
Но звезд померкших отсвет алый
Покажется душе усталой
Ожогом, мукой, дрожью век, -
И он прильнет к тебе навек.
Не сгонишь этих мыслей с круга,
Круг образов замкнется туго, -
Они, в душе найдя приют,
Как росы с луга, не уйдут.
Затих Зефир - дыханье Бога, -
И дымка над холмом полого,
Прозрачно, призрачно дрожит,
Как знаменье, она лежит
На деревах под небесами, -
Таинственней, чем тайны сами...
И Скарлетт растерянно повторяла: «Ведь духи мертвых, что толпой, тебя при жизни окружали, и в смерти вновь тебя найдут...»
Да, жизнь кончается, наверняка это лето для нее - последнее...
Теперь она, как ничто другое, чувствовала это. А дальше...
Ей не хотелось об этом даже думать...
Нет, она никогда не боялась смерти - она подошла уже к той возрастной черте, когда боязнь сменяется равнодушием...
Она лишь иногда спрашивала себя: «Интересно, встречусь ли я там с Мамушкой?.. С мамой, с отцом, с его братьями?.. С Эшли?..»
Скарлетт никогда не боялась смерти - она боялась только короткого момента умирания; он всегда представлялся ей каким-то омерзительным падением в компостную яму. И если она о чем-нибудь и жалела, то только об одном - что в этот момент Ретта наверняка не будет рядом с ней...
Восприятие Скарлетт в эти жаркие августовские дни обострилось до последнего предела - по ночам ее неотступно преследовали тяжелые видения...
Но почти в каждом из них присутствовал Ретт - не тот, замкнутый, чужой и далекий, которого она видела каждый день, а тот, к которому она так привыкла, которого до сих пор любила всей душой...
Иногда ей грезился тот самый кошмар, который она видела за день до того, как примирилась с Реттом, - тогда ей казалось, что окончательно, на всю жизнь...
Она медленно идет по какому-то темному лесу, но теперь это уже не лес, а болото...
Скарлетт увязает в нем, медленно и неотвратимо - она знает, что сделав еще несколько шагов, погибнет, но тем не менее идет, идет и идет, все дальше и дальше... Вокруг нее нет ничего твердого, ничего устойчивого, на что можно было бы опереться. Будто бы кто-то невидимый тянет ее вниз за ноги...
О, как страшно, когда ты медленно погружаешься в эту густую жижу...
Наверняка, умирающий человек испытывает что-то такое же...
Боже, она сейчас погибнет!..
Тогда, в Атланте, ей приснилось, что ее спасает Ретт... Но теперь, сколько бы не искала Скарлетт глазами своего любимого, она нигде не находила его...
Иногда ей грезилось, что из ночной темноты на нее смотрят два блестящих бусинки-глаза, точно таких же, как у этого горностая...
Скарлетт просыпалась, судорожно вскакивала с постели и думала, что вновь осталась одна...
Одна, одна, одна...
Опять одна...
Одна вчера, одна сегодня... И завтра она наверняка будет одна...
Какое страшное слово!..
Наверное, это действительно ее судьба - всю жизнь быть одной.
Бесконечная череда одиноких вечеров и кошмарных ночей, проведенных среди смятых простыней, череда тягостных раздумий и разочарований...
Перед глазами проносятся какие-то образы, ослепительно яркие, безумные; они меркли оттого, что были ярки, и свинцовый мрак заволакивал память.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52