- Жуткое место, правда?
Они замолчали, думая о Марстен Хаузе. Это воспоминание не было
окрашено пастелью ностальгии, как прочие. Скандал и насилие, связанные с
домом, случились раньше, чем родились они оба, но у маленьких городков
долгая память.
История Губерта Марстена и его жены Бидди служила городу "скелетом в
подвале". В двадцатые годы Губи был президентом большой грузоперевозочной
компании, которая, по слухам, после полуночи переключалась на более
доходную деятельность, переправляя канадское виски в Массачусетс.
Разбогатев, в 1928 году он перебрался с женой в Салем Лот, и в крахе
биржи 1929-го потерял большую часть своего состояния (даже Мэйбл Вертс не
знает, сколько именно). Следующие десять лет Марстен с женой прожили в
своем доме как отшельники. Видели их только по средам, когда они приезжали
за покупками. Ларри Маклеод, тогдашний почтальон, сообщил, что Марстены
выписывали четыре газеты: "Сэтеди Ивнинг Пост", "Нью-Йоркер" и толстый
журнал под названием "Поразительные истории". Раз в месяц приходил чек из
Массачусетса. Сквозь конверт Ларри разглядел, что это чек.
Ларри и нашел их летом 1939-го. Невостребованные газеты и журналы
забили их ящик доверху, и Ларри отправился к Марстен Хаузу, намереваясь
оставить их у передней двери.
Начинался август, и трава на Марстеновском переднем дворе поднялась
ростом с теленка. Жимолость густо оплела западную стену, и толстые шмели
лениво гудели над восково-белыми цветами. В те дни дом еще выглядел
красиво.
На середине дорожки, как пересказывали затаив дыхание каждому новому
члену Дамского благотворительного общества, Ларри почувствовал нехороший
запах - как от испорченного мяса. Почтальон постучал в парадную дверь и не
получил ответа. Он заглянул в замочную скважину, но ничего, кроме густой
темноты, не увидел. К счастью для себя, он не вошел, а отправился вокруг
дома, к задней двери. Там пахло сильнее. Ларри обнаружил, что задняя дверь
незаперта, и шагнул в кухню. Бидди Марстен лежала в углу, половина ее
головы была снесена в упор пулей тридцатого с чем-то калибра.
("Мухи, - всегда провозглашала в этом месте Одри Герси, - Ларри
рассказывал, что кухня кишела мухами. Они жужжали кругом, садились на...
вы понимаете, на что, и опять взлетали. Мухи".)
Ларри Маклеод повернулся и отправился обратно в город. Он разыскал
Норриса Варни - тогдашнего констебля, еще трех-четырех человек, и они
отправились на двух машинах в Марстен Хауз.
До сих пор никто из городка не посещал дом. А там было нечто
невообразимое. Дом Губерта Марстена оказался нагромождением самых
неожиданных и диких предметов, переплетением узких извилистых дорожек
между желтеющими кучами газет и журналов и связками роскошных,
переплетенных в кожу книг. Полные издания Диккенса, Скотта и Мэритета
реквизировала для публичной библиотеки Джерусалемз Лота предшественница
Лоретты Старчер, и там эти книги оставались до сих пор.
Джексон Герси подобрал и принялся перелистывать "Сэтеди Ивнинг Пост"
и нашел, к своему изумлению, долларовые бумажки, аккуратно приклеенные к
каждой странице.
Норрис Варни обнаружил, как повезло Ларри, не решившемуся войти в
парадную дверь. Дверная ручка оказалась привязанной к заряженному ружью,
пристроенному на стуле против двери так, чтобы наверняка убить вошедшего.
Были и другие ловушки, хотя и не столь смертоносные. Связка газет
весом в сорок фунтов висела над дверью столовой. Одна из ступенек лестницы
была подпилена и могла стоить кому-нибудь сломанной лодыжки. Скоро
выяснилось, что Губи Марстен был не просто каким-то там чокнутым, а
совершенным, классическим безумцем.
Его нашли в спальне на верхнем этаже, висящим на потолочной балке...
В детстве Сьюзен и ее подружки с наслаждением изводили друг друга
этими историями, подслушанными из разговоров взрослых. Даже теперь, через
восемнадцать лет, одна только мысль о Марстен Хаузе действовала на нее как
колдовское заклинание, вызывая болезненно ясные образы девочек,
скорчившихся в пустом деревянном сарае на заднем дворе у Эмми Роуклиф и
слушающих, как Эмми рассказывает с жуткой выразительностью: "Лицо его все
распухло, язык вывалился и торчал наружу, а на нем сидели мухи. Мама
говорила миссис Вертс..."
- ...место.
- Что? Простите, - она вернулась к настоящему с почти физическим
усилием. Бен уже сворачивал под въездную арку Салема Лота.
- Я говорю, что домишко с привидениями.
- Расскажите мне, как вы туда ходили.
Он добродушно рассмеялся и включил фары. Впереди лежала пустынная
аллея, обсаженная соснами и елями.
- Это началось как детская забава. Вспомните, это ведь был 1951-й, и
детишки еще не научились нюхать бензин из кульков, а ведь чем-то они
должны были заниматься. Я много играл с ребятишками из Угла... так еще
называют Южный Салем?
- Да.
- Особенно с Дэви Баркли, Чарли Джеймсом - его все звали Сынок,
Гарольдом Робертсоном, Флойдом Тиббитсом...
- С Флойдом? - вздрогнула она.
- Да, а вы его знаете?
- Я его уже забыла, - сказала она и, боясь, что голос ее выдаст,
заторопилась продолжить: - Сынок Джеймс здесь, у него бензозаправка на
Джойнтер-авеню. Гарольд Робертсон умер. Лейкемия.
- Они старше меня года на два. У них был клуб. Закрытый, разумеется.
Только Кровавые Пираты, и не меньше трех рекомендаций для вступления. - Он
хотел говорить легко, но в его голос пробилась старая горечь. - А я был
упрямый. Единственная вещь на свете, к которой я стремился... по крайней
мере, в то лето... - это стать Кровавым Пиратом. В конце концов они
смилостивились и назначили мне испытание, которое Дэви придумал на месте.
Мы все отправлялись к Марстен Хаузу, а я должен был войти и принести
что-нибудь изнутри. Как добычу. - Он издал смешок, но во рту у него
пересохло.
- И что же произошло?
- Я влез в окно. Дом все еще был полон дребедени - через двадцать
лет. Газеты, должно быть, вынесли во время войны, но все остальное было не
тронуто. В передней, на столе, лежал такой, знаете, снежный шар. Видели
такие? Внутри домик, и, если встряхнуть эту штуку, идет снег. Я положил
его в карман, но не ушел. Я хотел действительно испытать себя. Поэтому я
поднялся туда, где Марстен повесился.
- О, Боже!
- Вам не трудно достать мне сигарету? Я пытаюсь бросить, но сейчас
она мне нужна.
Сьюзен молча исполнила просьбу.
- Я крался по ступенькам - девятилетний малыш, перепуганный до
родимчика. Вокруг все скрипело и шелестело, и я слышал, как за штукатуркой
что-то разбегается во все стороны. Мне все чудилось, что кто-то за мной
крадется, и я боялся оглянуться, чтобы не увидеть Губи Марстена с
почерневшим лицом и петлей в руках.
Он крепко вцепился в руль. Вся легкость из его голоса исчезла.
Девушка даже немного испугалась: его лицо в свете приборной панели
покрылось глубокими морщинами человека, пробирающегося сквозь ненавистную
страну без всякой возможности ее покинуть.
- На верхней ступени лестницы я собрал все свое мужество и пробежал
через зал к той двери. Я собирался вбежать, схватить что-нибудь и убраться
к чертовой бабушке со всех ног. Дверь в конце зала была закрыта. Я видел,
как она все приближается и приближается, видел серебристую ручку, облезшую
в тех местах, где к ней прикасались. Когда я потянул за нее, нижняя планка
двери заскребла о порог и взвизгнула, как женщина от боли. Будь я в норме,
я бы убрался к чертовой бабушке немедленно. Но я был под завязку накачан
адреналином. Я ухватился за дверь обеими руками и потянул изо всех сил.
Она распахнулась. И за ней был Губи - он висел на потолочной балке, его
тело четко вырисовывалось на фоне окна.
- Ох, Бен, не надо... - проговорила она нервно.
- Нет, это чистая правда, - настаивал он. - Во всяком случае, правда
о том, что видел девятилетний мальчик и помнил почти всю жизнь мужчина.
Губи висел там, и лицо его вовсе не почернело. Оно было зеленое. Глаза
были закрыты. Руки белели... призрачно белели. А потом он открыл глаза.
Бен сделал огромную затяжку и вышвырнул сигарету в темноту за окном.
- Не стану гадать, за сколько миль слышали мой визг. Я удрал.
Свалился с половины лестницы, вскочил и помчался прямиком по дороге.
Мальчишки ждали меня примерно в полумиле оттуда. Только там я обнаружил,
что снеговой шар все еще у меня. И он до сих пор у меня.
- Но вы же не думаете, что действительно видели Губерта Марстена,
Бен? - она заметила вдалеке желтый огонек, означающий центр города и
обрадовалась этому.
Он долго молчал. Потом сказал: "Не знаю".
Было видно, как ему хотелось сказать "нет" и тем закончить дело.
- Может быть, галлюцинация. А, может быть, дома действительно
способны поглощать сильные эмоции и держать их в себе в виде какого-то...
заряда, что ли. И на подходящей личности - чувствительный мальчик,
например, - заряд может разрядиться. Не призраки, конечно, а что-то вроде
трехмерного психического телевидения. А, может быть, даже что-нибудь
живое. Чудовище, если хотите.
Она молча взяла сигарету для себя.
- Как бы то ни было, я несколько недель не гасил на ночь свет и всю
жизнь вижу во сне открывающиеся двери. Малейшее потрясение - и этот сон.
- Это ужасно.
- Нет, - возразил он, - не очень. У всякого есть свои кошмары. - Он
помолчал. - Хотите немного посидеть у Евы на порожке? В дом не могу вас
пригласить - правила такие, но у меня есть кока-кола со льдом и немного
бакарди в комнате. Как в старину называлась выпивка перед сном - ночной
колпак?
- С удовольствием.
Заднее крыльцо, смотревшее на реку, было выкрашено белым с красной
каймой, и на нем стояли три плетеных кресла. Река выглядела сказочно,
летняя луна дробилась в листве деревьев на берегу и рисовала на воде
серебряную дорожку. Весь город молчал, и отчетливо слышался шум воды,
пенящейся на дамбе.
- Садитесь. Я сейчас.
Он нравился ей, несмотря на все странности. Не то чтобы она верила в
любовь с первого взгляда... Вот вожделение с первого взгляда - это другое
дело, но он - человек совсем не того типа. Сдержанный, худощавый,
бледнокожий, с книжным, обращенным внутрь себя выражением лица. И надо
всем этим тяжелая копна черных волос, явно лучше знакомая с пятерней, чем
с гребнем.
А эта история...
Ни "Дочь Конуэя", ни "Воздушный танец" не заставляли предполагать
такого мрачного умонастроения. В первой книге дочь священника сбежала из
дому и, бродяжничая, объездила всю страну автостопом. Во второй Фрэнк
Баззи, бежавший заключенный, начал новую жизнь механиком в соседнем штате
и случайно попался опять. Обе книги были яркими, энергичными, и
раскачивающаяся тень Губи Марстена, отраженная в глазах девятилетнего
мальчишки, явно не лежала на них.
Словно заколдованный, ее взгляд обратился к западу, туда, где
ближайший к городу холм заслонял звезды.
- Вот и я, - услышала она. - Надеюсь, это вам понравится.
- Посмотрите на Марстен Хауз, - отозвалась Сьюзен.
Он посмотрел. В доме горел огонек.

Выпивка закончилась, полночь прошла, луна почти села.
- Ты мне нравишься, Бен. Очень.
- И ты мне тоже.
- Я хотела бы увидеть тебя снова, если ты хочешь.
- Да.
- Но не торопись. Не забывай, что я только девчонка из провинции.
Он улыбнулся:
- Все это так по-голливудски! Но по хорошему Голливуду. Теперь мне
поцеловать тебя?
- Да, - отозвалась она серьезно, - самое время.
Они оба сидели а креслах-качалках, и движение превратило поцелуй во
что-то совсем новое, легкое поначалу, но быстро крепнущее. Она ощутила
запах-привкус рома и табака и подумала: "Он меня пробует". Эта мысль
пробудила в ней тайное чистое волнение, и она прервала поцелуй, пока это
волнение не завело ее слишком далеко.
- Увы! - произнес он.
- Придешь к нам обедать завтра? - спросила она. - Могу поручиться,
наши будут рады.
Сейчас она действительно могла поручиться.
- А еда домашняя?
- Самая домашняя.
- Замечательно. Я ем невесть что с тех пор, как я здесь.
- Как насчет шести часов? Мы в Стиксвилле ранние пташки.
- Чудесно. Кстати, о доме - я лучше тебя отвезу.
В машине они молчали, пока не увидели огонек на холме, тот, что ее
мать всегда оставляла гореть, пока не вернется дочь.
- Интересно, кто там сейчас в Марстен Хаузе, - проговорила Сьюзен. -
Этот свет не похож на электрический, он слишком желтый и слишком слабый.
Может, керосиновая лампа?
- Наверное, не успели подвести свет.
- Наверное... Но ведь никто так не делает.
Он не ответил. Они уже сворачивали на ее подъездную дорожку.
- Бен, - спросила она вдруг, - ты пишешь книгу о Марстен Хаузе?
Он засмеялся и поцеловал ее в кончик носа:
- Уже поздно.
- Я не хотела вынюхивать!
- Все в порядке. Но лучше в следующий раз... при свете.
- О'кей.
- Завтра в шесть.
Она взглянула на часы:
- Сегодня в шесть. Пока.
Подбежав к двери, она помахала рукой отъезжающей машине. Потом
приписала в заказ молочнику сметану: с картошкой это прибавит класс
завтрашнему обеду.
Прежде, чем войти в дом, она бросила еще один взгляд на Марстен Хауз.

В своей похожей на коробок комнате он разделся без света. Хорошая
девушка. Первая хорошая девушка после смерти Миранды.
Прежде чем заснуть, он приподнялся на локте и взглянул в открытое
окно мимо квадратной тени пишущей машинки и тонкой пачки рукописи рядом.
Он специально попросил у Евы Миллер эту комнату: окно выходило прямо на
Марстен Хауз.
Там все еще горел свет.
Ночью он видел тот же сон. В первый раз в Джерусалемз Лоте, и первый
раз так ярко после смерти жены. Бег вверх по лестнице, ужасный скрип
открывающейся двери, качающаяся фигура, внезапно открывшая отвратительные
глаза - и он возвращается к дверям в медленной, мучительной панике сна...
И дверь заперта.


3. ЛОТ (1)

Город просыпается быстро - работа не ждет. Еще краешек солнца не
поднялся над горизонтом и на земле лежит тьма, но дела уже начались.

4:00.
Ребята Гриффина - восемнадцатилетний Хол и четырнадцатилетний Джек -
вместе с двумя наемными рабочими начали дойку. Коровник - чудо чистоты,
белизны и сияния. Хол включил электрический насос и пустил воду в поильное
корыто. Он всегда был угрюмым парнем, но сегодня злился особенно. Вчера
вечером он поссорился с отцом. Хол хотел бросить школу. Он ее ненавидел.
Смирно сидеть на месте сорок пять минут! И без всякого смысла, вот ведь в
чем подлость! Коровам безразлично, если ты скажешь "кажись" или
перепутаешь падежи, им плевать, кто был чертовым главнокомандующим
чертовой Армии Потомака в чертову гражданскую войну, а насчет математики -
так его собственный папаша, хоть расстреляй его, не сумеет сложить две
пятых с одной второй - для этого у него бухгалтер. А совести хватает нести
это бычье дерьмо о чудесах образования: с его шестью классами он делает
16000 долларов в год! Сам говорил, что успешный бизнес не столько книжных
знаний требует, сколько знания людей. Что ж, Хол знает людей. Они делятся
на два вида: которыми можно управлять и которыми нельзя. Первых раз в
десять больше.
К сожалению, отец из вторых.
Он оглянулся через плечо на Джека. Этот как раз книжный червь.
Папочкин сынок. Дерьмо.
- Шевелись, - зло крикнул он, - греби сено!
Он отпер ворота и вывез одну из четырех доильных машин, яростно
хмурясь на сияющую сталь.
Школа. Дрянь!
Будущие месяцы простирались перед ним безбрежной могилой.

4:30.
Плоды вчерашней вечерней дойки возвращались, уже обработанные, в Лот.
Продажа собственного продукта давно перестала быть выгодной.
Молочником в Западном Салеме был Ирвин Пурингтон. В августе ему
исполнилось шестьдесят один, и пенсия, наконец, замаячила впереди как
нечто реальное. Жена его, старая ведьма по имени Эльси, умерла в
позапрошлом году (единственное доброе дело, которое она ему сделала за
двадцать семь лет брака, - это умерла первая), и после отставки он
собирался прихватить свою дворнягу по имени Доктор и укатить прочь. Спать
до девяти каждый день, и больше никогда в жизни не видеть ни одного
восхода.
Он вылез из машины возле дома Нортонов и стал грузить в корзину их
заказ: апельсиновый сок, две кварты молока, дюжину яиц. Ревматизм дал себя
знать только раз, и то слабенько.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36