— Не исключено, что на этот раз, профессор, она попала в самое яблочко. Может, все это не имеет ничего общего ни с наукой, ни с любовью, ни с собачьим бредом, который толкаете вы, но зато прекрасно состыкуется с тем фактом, что вы ненавидите женщин — по-настоящему презираете их и стремитесь держать под своим контролем. Это заставляет предположить, что вам самому в детстве пришлось пережить что-то скверное — отсутствие родительской заботы, жестокое обращение или что-то еще. Наверное, я имею в виду, что мне хотелось бы знать, что собой представляла ваша матушка.У него отвисла челюсть, и он резко нажал всей рукой на кнопку.Аппарат пронзительно завыл — частота была выше, чем прежде.Его голос из-за этого воя был едва слышен, хотя он кричал:— Пятнадцать секунд!Я бросился на него. Он откатился, лягаясь и колотя кулаками, потом вдруг швырнул черный пульт мне в лицо и попал в нос. Его пальцы на сером модуле побелели от напряжения. Удушливый запах горящего мяса и волос затопил всю комнату.Я пытался вырвать у него из рук пульт, ударил в живот, он стал хватать воздух ртом и согнулся пополам. Но пульт не выпустил, хватка у него была стальная.Мне пришлось сломать ему запястье, чтобы пальцы разжались.Я сунул пульт в карман, не спуская глаз с Гэбни. Он лежал на полу, держался за запястье и плакал.Женщины продолжали судорожно дергаться еще очень долго.Я выключил аппаратуру из сети, оборвал электрические провода и связал ими руки и ноги Гэбни. Убедившись, что он обездвижен, я занялся женщинами. 36 Я запер Гэбни в сарае, перевел Джину и Урсулу в дом, укрыл их одеялами и заставил Урсулу выпить немного яблочного сока, который я нашел в холодильнике среди прочих запасов. Книги по выживанию на кухонной полке. Винтовка и дробовик над столом. Швейцарский армейский нож, целая коробка шприцев и медикаментов. Профессор готовился к дальнему рейсу.Я позвонил в службу спасения по 911, потом заказал срочный разговор со Сьюзан Лафамилья. Она с поразительной быстротой оправилась от ужаса, снова превратилась в знающего свое дело профессионала, записала несколько ключевых деталей и сказала мне, что остальное берет на себя.Через полчаса прибыли медики, сопровождаемые четырьмя машинами службы шерифа из округа Санта-Барбара. В ожидании их приезда я нашел записи Гэбни, причем это не потребовало с моей стороны особенного напряжения детективных способностей, потому что он оставил с полдюжины тетрадей на столе в столовой. Но больше двух страниц я не выдержал.Следующую пару часов я провел в беседе с двумя сурового вида людьми в форме. Сьюзан Лафамилья приехала в компании с молодым человеком, одетым в костюм оливкового цвета от Хьюго Босса при галстуке «ретро», перекинулась несколькими словами с полицейскими и вызволила меня. Мистер Модник оказался одним из ее партнеров — имени его я так и не узнал. Он повел мою машину, а Сьюзан повезла меня домой на своем «ягуаре». Она ни о чем меня не спрашивала, и я заснул, довольный тем, что оказался в роли пассажира. * * * Я пропустил назначенную на следующее утро на десять часов встречу с Мелиссой, но не потому, что проспал. В шесть я был уже на ногах и наблюдал за тем, как новорожденные рыбки размером с острицу бойко снуют в пруду. К половине десятого прибыл в Сассекс-Ноул. Ворота были открыты, но дверь никто не открыл.Я заметил одного из сыновей Хернандеса, который прореживал плющ недалеко от наружной стены усадьбы, и спросил его, где Джина. В какой-то больнице в Санта-Барбаре, ответил он. Нет, он не знает, в какой именно.Я поверил ему, но все ж еще раз попробовал дверь.Когда я отъезжал, он грустно взглянул на меня. Но, возможно, то была не грусть, а жалость — из-за моего маловерия. * * * Я уже стал выезжать на улицу, когда заметил, что с юга приближается коричневый «шевроле». Он ехал так медленно, что казался стоящим на месте. Я сдал назад и остановился, и как только он притормозил на въезде, уже был тут как тут, у окна водителя, и приветствовал испуганно глядевшую на меня Бетель Друкер.— Извините, — пробормотала она и включила заднюю скорость.— Нет, — сказал я, — прошу вас, не уезжайте. Дома никого нет, но мне нужно с вами поговорить.— Говорить не о чем.— Тогда зачем вы здесь?— Не знаю. — На ней было простое коричневое платье, какая-то бижутерия и очень мало косметики. Ее фигура отказывалась подчиняться ограничениям. Но я не испытывал удовольствия при взгляде на нее. Думаю, ко мне еще не скоро вернется радость созерцания. — Правда не знаю, — повторила она. Ее рука оставалась все это время на рукоятке коробки передач.— Вы приехали, чтобы выразить свое уважение этой семье. Очень достойный поступок с вашей стороны.Она посмотрела на меня так, будто я говорил на неведомых ей языках. Я обошел вокруг капота и уселся на сиденье рядом с ней.Она хотела было возразить, но потом с легкостью, говорившей о выработанной за многие годы — за целую жизнь — привычке к молчаливому согласию и приятию, ее лицо приняло выражение покорности судьбе.— О чем вы хотите говорить?— Вы знаете, что случилось?Она кивнула.— Ноэль мне сказал.— Где сейчас Ноэль?— Поехал с утра туда. Чтобы быть с ними.Недосказанными остались слова «как обычно». Я сказал:— Он замечательный мальчик — вы прекрасно его воспитали.Ее лицо дрогнуло.— Он такой ужасно толковый, что иногда кажется, будто это не мой сын. Мне повезло, что я помню эту боль — когда выпихивала его наружу. Если посмотреть, так и не подумаешь, что он родился таким крупным. Почти четыре килограмма. Пятьдесят восемь сантиметров. Мне сказали, он будет играть в футбол. Никто не знал, какой он будет толковый.— Он собирается учиться в Гарварде?— Он не говорит мне всего, что собирается делать. А теперь, с вашего позволения, мне надо ехать; надо там убраться.— В «Кружке»?— Это единственный дом, который пока у меня есть.— Дон собирается открыть ресторан в скором будущем?Она пожала плечами.— Он тоже не говорит мне о своих планах. Я просто хочу там убраться. Пока грязь не накопилась.— Ладно, — сказал я. — Можно, я задам вам один вопрос — очень личный?Ее глаза наполнились слезами.— Это простой вопрос, Бетель.— Конечно. Валяйте — да и какая разница? Говорю, танцую, позирую — каждый получает от меня то, что ему надо.— Не знал, что вы работали фотомоделью, — солгал я.— А как же! Ха! Конечно, я была известной, знаменитой манекенщицей. Со всем этим. — Она провела руками по груди и засмеялась. — Да, я была довольно хороша — как и Джина. Мы с ней были одного сорта. Только на меня приходили смотреть совсем не дамы, желающие купить платье.— Снимки делал Джоэль?Пауза. Ее лежавшие на баранке руки казались маленькими и очень белыми. На безымянном пальце было надето дешевое кольцо с камеей.— Он. И другие. Ну и что с того? Я много снималась. Была фотозвездой. Даже когда была беременная и вот с таким пузом — у некоторых просто болезненная страсть смотреть на беременных женщин.— Каждому свое.Она резко повернулась, но тон се голоса был покорным:— Вы смеетесь надо мной.— Нет, — сказал я устало. — Не смеюсь.Она внимательно посмотрела на меня, снова коснулась рукой своей груди.— Вы видели меня. Вчера. Видели, как я уехала. И теперь хотите знать почему.Я начал было говорить, но она остановила меня взмахом руки.— Для вас, может, и глупо расстраиваться из-за такого, как он, — я и сама так думала. Очень глупо. Но я к этому привыкла. К тому, что я глупая. Так что какая разница? Вы, может, считаете меня очень-очень глупой, умственно отсталой, потому что думаете, что он был самая настоящая дрянь... Нет, подождите минуточку. Дайте мне закончить. Он и был самое что ни на есть дерьмо, без капельки доброты. От всего бесился и ярился — хотел, чтобы всегда все было, как надо ему. Наверно, тут виноваты и наркотики. Он страшно много кололся. Но виновато и то, что он просто так устроен. Подлая душа. Так что я понимаю, почему вы думаете что я глупая. Но он дал мне что-то, когда никто вообще ничего мне не давал — по крайней мере, в тот момент моей жизни. После появился Дон, и я буду плакать из-за него, если что-нибудь с ним случится, гораздо больше, чем плакала из-за... этого. Но в тот момент моей жизни, этот был первый, кто дал мне вообще что-то. Даже если он и не собирался этого делать, даже если сделал это потому, что не мог получить то, что очень хотел, и выместил все на мне. Это было неважно, понимаете? Как бы то ни было, получилось ведь хорошее — вы сами только что так сказали. Одна-единственная хорошая вещь в моей треклятой жизни. Вот я немножко и поплакала по нему. Нашла уютное местечко и выревелась как следует. Потом вспомнила, какой он был подонок, и перестала реветь. И теперь вы видите, я больше не плачу. Подойдет вам такой ответ?Я покачал головой.— Я не собираюсь судить вас, Бетель. И не считаю неправильным то, что вы расстроились.— Ну, что ж... О чем же тогда вы хотели спросить?— Ноэль знает, кто его отец?Долгое молчание.— А если не знает, вы ему скажете?— Нет.— Даже чтоб оберечь маленькую мисс?— Оберечь? От чего?— Чтобы не связывалась с дурным семенем.— Не вижу в Ноэле ничего дурного.Она заплакала.Я дал ей свой носовой платок, она шумно высморкалась и сказала:— Спасибо, сэр. — Она с минуту помолчала. — Я не поменялась бы местами с этой девочкой ни за что на свете. Да и ни с кем из них.— Я тоже, Бетель. И о Ноэле спрашиваю совсем не для того, чтобы оберечь ее.— А для чего же?— Скажем так: из любопытства. Как еще одну вещь, которую хочу понять.— Вы очень любопытный человек, да? Копаетесь в делах других людей.— Раз так, забудьте о моем вопросе. Простите меня за копание в ваших делах.— Может, это его надо поберечь от нее, а?— Почему вы так говорите?— Да по всему по этому. — Она смотрела сквозь ветровое стекло на огромный персиковый дом. — Такое может и сожрать без остатка. У Ноэля голова правильно работает, но кто знает... Вы правда думаете, что они... что у них...— Кто знает? Они молоды, впереди их ждет много перемен.— Потому мне и неспокойно. Вроде бы я-то как раз должна этого хотеть, но не хочу. Это не настоящее, это не для жизни обычных людей, для которой они созданы. Он — мое дитя, мне было очень больно, когда я выталкивала его наружу, и я не хочу видеть, как это все его пожирает.— Я понимаю, что вы хотите сказать. Надеюсь, что и Мелиссе удастся этого избежать.— Да. Наверно, ей пришлось несладко.— Совсем несладко.— Да, — сказала она, поднося руку к груди, но не коснулась ее и уронила руку.Я открыл дверцу со своей стороны.— Счастливо вам, и спасибо, что уделили мне время.— Нет, — произнесла она. — Он не знает. Думает, что и я тоже не знаю. Я сказала ему, что это были однодневные гастроли, и нет никакой возможности когда-нибудь узнать. Он правда этому верит, потому что раньше я... кое-чем занималась. Я рассказала ему историю, в которой не очень хорошо выглядела, потому что мне пришлось это сделать. Мне надо было сделать то, что я считала правильным.— Разумеется, — сказал я и взял ее руку в свою. — И это было на самом деле правильно — результат говорит сам за себя.— Это верно.— Бетель, я сказал о Ноэле то, что действительно думаю о нем. И заслуга в том, что он такой, целиком принадлежит вам.Она сжала мою руку и тут же отпустила.— То, что вы говорите, похоже на правду. Попробую в это поверить. 37 Майло заехал ко мне домой в четыре. Я работал над монографией и провел его в кабинет.— Здесь масса всего на Дауса. — Он встряхнул свой кейс и поставил его мне на стол. — Только вряд ли пригодится.— Может, и пригодится. Если потребуется возвращать то, что он уже успел хапнуть из состояния.— Да, — сказал он, — надо же поаплодировать частному расследованию. Как ты?— Отлично.— Правда?— Правда. А ты?— Все еще работаю. Адвокату Лафамилья нравится мой стиль.— Она женщина со вкусом.— У тебя точно все нормально?— Точно. В пруду у меня вывелись мальки, они живут и развиваются, так что я в отличном настроении.— Мальки?— Хочешь посмотреть?— Конечно.Мы спустились в японский садик. Он не сразу разглядел мальков, но потом все-таки их увидел. И улыбнулся.— Да, они славные. Чем ты их кормишь?— Размолотым кормом для рыбок.— А их не съедают?— Некоторых съедают. Но самые быстрые выживают.— Ясно.Майло уселся на камень и подставил лицо солнцу.— Вчера поздно вечером в ресторане появился Никвист.Поговорил несколько минут с Доном, потом уехал. Похоже, на прощание. Фургончик был упакован для длительного путешествия.— Ты это узнал от своего наблюдателя?— Со всеми подробностями. И когда ты уехал — с точностью до секунды. У него просто мания детальных отчетов. Если бы я не был дураком, то велел бы ему походить за тобой.— А он смог бы помочь?Он усмехнулся.— Вероятно, нет. Там артрит и эмфизема. Но у него чертовски хороший почерк.Он посмотрел на лист бумаги, вставленный в машинку.— Что это такое?— Моя монография.— Значит, все вернулось в норму, а? Когда ты увидишь Мелиссу?— Ты имеешь в виду лечение?— Угу.— Как можно скорее — как только она вернется в Лос-Анджелес. Я звонил им с час назад, она сказала, что не хочет отходить от матери. Врач, с которым я разговаривал, сомневается, что Джину можно будет перевезти раньше, чем через неделю. Потом потребуется домашний уход.— Боже мой, — сказал он. — Мелиссе уж точно пригодятся твои сеансы. А может, и всем, кто с этим соприкоснулся, стоит пройти курс лечения.— Я оказал тебе крупную услугу, а?— Это точно. Когда буду писать мемуары, то отведу ей отдельную главу. Адвокат Лафамилья говорит, что согласна быть моим литературным агентом, если я это все-таки сделаю.— Что ж, из нее, вероятно, выйдет хороший агент.Майло улыбнулся.— Для Дауса с Энгером наступает время поджаривания задницы. Мне почти что жалко их. Скажи-ка, ты давно ел? Что до меня, то я не прочь основательно перекусить.— Я плотно позавтракал, — ответил я. — Но есть одно дело, которым бы неплохо заняться.— Что за дело?Я сказал ему.— Боже милосердный! Может, уже хватит?— Мне необходимо знать. Ради общего блага. Если тебе не хочется этим заниматься, то я попробую справиться сам.Он сказал:— Нет, вы только подумайте! — Помолчал с минуту. — Ладно, прогони-ка все через меня еще разок — в деталях.Я повторил.— И это все? Телефон на полу? Это все, что у тебя есть?— По времени все совпадает.— Ладно. Проверить это можно будет, наверно, без особых трудностей. Вопрос в том, был ли это звонок за дополнительную плату, как междугородный.— Из Сан-Лабрадора в Санта-Монику звонок междугородный; я уже видел счет.— Мистер Детектив, — сказал Майло. — Мистер Частный Сыщик. * * * Это заведение выглядело не так, как обычно выглядят заведения подобного рода. Викторианский дом, расположенный в рабочем районе Санта-Моники. Два этажа, спереди большая веранда с качелями и креслами-качалками. Обшит досками, выкрашен в желтый цвет с белой и нежно-голубой отделкой. На улице припарковано много машин. Еще несколько на подъездной дорожке. Участок лучше благоустроен и содержится в большом порядке по сравнению с другими в этом квартале.— Ну и ну, — сказал я, показывая на одну из стоявших на подъездной дорожке машин. Черный «кадиллак-флитвуд» 62-го года.Майло припарковался.Мы вышли из машины и осмотрели передний бампер «кадиллака». Глубокая вмятина и свежая грунтовка.— Да-а, выглядит в самый раз, — пробурчал Майло.Мы поднялись на веранду и прошли в дверь. У нас над головами звякнул колокольчик.Вестибюль был заставлен комнатными растениями. Душистыми комнатными растениями. Слишком душистыми — словно этот аромат должен был что-то скрыть.Нам навстречу вышла темноволосая хорошенькая женщина лет двадцати с небольшим. Белая блузка, красная макси-юбка, евразийские черты лица, чистая кожа.— Чем я могу вам помочь?Майло сказал ей, кого мы хотим видеть.— Вы родственники?— Знакомые.— Давнишние знакомые, — вмешался я. — Как Мадлен де Куэ.— Мадлен, — сказала женщина с теплотой в голосе. — Она такая преданная, бывает здесь каждые две недели. И так хорошо готовит — мы тут все просто обожаем ее масляное печенье. Посмотрим, который час. Десять минут седьмого. Возможно, он еще спит. Он; много спит, особенно в последнее время.— Его состояние ухудшается? — спросил я.— Физическое или моральное?— Можно начать с физического.— Кое-какое ухудшение наблюдалось, но оно появляется и исчезает. Один день он ходит прекрасно, а на следующий совсем не может двигаться. Очень тяжело видеть его в таком состоянии, когда знаешь, что его ждет. Это такая мерзкая болезнь, особенно для такого человека, как он, привыкшего к деятельному образу жизни. Хотя, наверное, все болезни такие. Мерзкие. Когда постоянно имеешь дело с больным, иногда забываешь об этом.— Я вас очень хорошо понимаю, — сказал я. — Мне приходилось работать с онкологическими больными.— Так вы врач?— Психолог. — Мне было приятно сказать правду.— Это как раз то, к чему я стремлюсь. Стать психологом. Для этого и приехала сюда.— Прекрасное поприще. Желаю вам успеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57