— Что-нибудь изменилось бы, святой отец, если бы я сказан вам, что я полицейский, временно находящийся в отпуске?Худое лицо священника выразило удивление.— А что сказали вам они, святой отец? — спросил Майло. — Что меня выгнали из полиции? Что я какой-нибудь закоренелый грешник?Бледное лицо отца Эндруса покраснело от гнева.— Я... я на самом деле не вижу смысла в том, чтобы углубляться в... посторонние вопросы, мистер Стерджис. Главное уже ясно — я ничем не могу вам помочь. Джоэль мертв.— Я это знаю, отец Эндрус.— А вместе с ним и интерес, который могла представлять для вас миссия.— У вас есть какие-нибудь соображения о том, кто виновен в его смерти?— А вас это волнует, мистер Стерджис?— Ничуть. Но если это поможет мне понять, почему умерла миссис Рэмп...— А разве она... О-о... — Эндрус закрыл глаза и быстро открыл их. — О Господи. — Он вздохнул и приложил руки ко лбу. — Я не знал. Очень сожалею.Майло рассказал ему о Моррисовской плотине. Это был более пространный и более смягченный вариант того, что услышал от него Льюис.Эндрус покачал головой и перекрестился.— Отец Эндрус, — сказал Майло, — когда Джоэль был жив, не говорил ли он чего-нибудь такого, что указывало бы на возобновление его контактов с миссис Рэмп или с кем-то еще из членов ее семьи?— Нет, абсолютно ничего. Простите, но я больше не могу продолжать этот разговор, мистер Стерджис. — Священник взглянул в сторону очереди за кофе. — Но даже если бы он и говорил что-то, вся эта информация являлась бы конфиденциальной. Это вопрос теологический, и факт его смерти ничего не меняет.— Разумеется, нет, святой отец. Я пришел сюда поговорить с ним еще раз единственно по той причине, что дочь миссис Рэмп очень трудно переживает свою потерю. Она ведь еще совсем ребенок, отец Эндрус. А теперь полностью осиротела. И ей надо привыкать к тому, что у нее никого нет. Я понимаю, что этого не в силах изменить никакие ваши слова или поступки, но любой свет, который вы могли бы пролить на то, что случилось с ее матерью, помог бы ей как-то снова склеить свою жизнь. По крайней мере, так говорит ее лечащий врач.— Да, — сказал Эндрус. — Это понятно... Бедная девочка. — Он с минуту подумал. — Но нет, это не сможет ей помочь.— Что не сможет помочь, святой отец?— Ничего — ничего из того, что мне известно, мистер Стерджис. Я хочу сказать, что ничего не знаю — Джоэль никогда не говорил мне ничего такого, что облегчило бы страдания бедной девочки. Но даже если бы и сказал, то я не мог бы передать это вам, так что, может, и к лучшему, что он мне ничего не говорил. Сожалею, но таковы обстоятельства.— Угу, — хмыкнул Майло.Эндрус покачал головой и приложил ко лбу костяшки пальцев сжатой в кулак руки.— Не очень вразумительно, верно? Сегодня был длинный день, а я всегда теряю связность мысли к концу длинных дней. — Он снова посмотрел в сторону бачка с кофе. — Не отказался бы сейчас выпить этой отравы — мы кладем туда много цикория, но на кофеине не экономим. Это помогает людям в смысле детоксикации. Если хотите, могу и вас угостить.— Нет, спасибо, святой отец. Я займу буквально одну секунду вашего времени. Относительно Джоэля. Есть какие-нибудь предположения о том, кто мог это сделать?— Кажется, полиция думает, что это просто одно из тех событий, что постоянно случаются на самом дне жизни.— А вы с этим согласны?— По-видимому, причин не соглашаться нет. Я видел столько всего бессмысленного, необъяснимого...— В смерти Макклоски есть что-то необъяснимое? Непонятное?— Да нет. Пожалуй, ничего. — Снова взгляд в сторону бачка с кофе.— Чем можно объяснить, что Макклоски оказался в том месте, где его переехала машина, святой отец?Эндрус покачал головой.— Я не знаю. Никакого поручения от миссии у него там не было — я уже это говорил полиции. Люди действительно совершают пешие прогулки, причем на удивительно большие для своих физических возможностей расстояния. Создается такое впечатление, будто пребывание в движении напоминает им, что они все еще живы. Иллюзия цели — даже если им некуда идти.— Когда мы приходили сюда в первый раз, у меня сложилось впечатление, что Джоэль редко уходил из миссии.— Это так.— Так что он не относился к числу ваших любителей прогулок.— Нет. Пожалуй, нет.— А до этого он совершал прогулки, о которых вы знали?— Нет. Пожалуй, нет... — Эндрус замолчал; уши его пылали.— В чем дело, святой отец?— То, что я скажу, может показаться очень неприятным, очень предвзятым, но когда я узнал о случившемся, то сразу вообразил, что кто-то из членов семьи — семьи миссис Рэмп — в конце концов решился на месть. Как-то выманил его из миссии и устроил засаду.— Почему вы так вообразили, святой отец?— Ну, у семьи определенно есть причина. А то, что это было совершено с помощью автомобиля, представилось мне как... свойственный среднему классу опрятный способ исполнения задуманного. Нет необходимости близко подходить. Ощущать его запах или прикасаться к нему.Священник опять отвел взгляд в сторону и кверху. Туда, где было распятие.— Ужасные мысли, мистер Стерджис. Гордиться тут нечем. Я был вне себя — столько вложить в него, а теперь... Потом я понял, что так может думать лишь себялюбец, жестокий и эгоистичный человек. Дурно подозревать ни в чем не повинных людей, которые и так уже хлебнули горя и страдания. У меня нет такого права. Теперь, когда вы мне сказали о миссис Рэмп, я чувствую себя еще большим...Он покачал головой.Майло спросил:— Вы поделились своими подозрениями с детективами?— Это было не подозрение, просто мелькнувшая... мысль. Недобрая мысль, пришедшая в момент шока, когда я услышал о случившемся. Нет, я не поделился ею с полицейскими. Но они сами заговорили об этом — спросили меня, не заходил ли кто-нибудь из членов семьи миссис Рэмп. Я сказал им, что заходили только вы.— Как они отреагировали, когда вы сказали им, что я был здесь?— У меня не сложилось впечатления, что они восприняли это всерьез — что вообще собирались серьезно этим заниматься. Было похоже, что они действуют наобум — как получится. Мне показалось, что они не предполагают потратить много времени на расследование этого дела.— Почему?— По их манере. Я к такому привык. Смерть — частая гостья в здешних краях, но крайне редко даст интервью для шестичасовых новостей. — Его лицо помрачнело. — Ну вот, опять пустился в рассуждения, а еще столько работы не сделано. Вы должны меня извинить, мистер Стерджис.— Конечно, отец Эндрус. Спасибо, что уделили мне время. Но если вы что-то вспомните, любую мелочь, которая поможет этой девчушке, дайте мне знать, очень вас прошу.У Майло в руке каким-то образом оказалась визитная карточка, которую он протянул священнику. Прежде чем тот успел ее сунуть в карман своих джинсов, я мельком взглянул на нее. Имя и фамилия Майло строгим черным шрифтом; под ними — слово «расследования». В нижнем правом углу — домашний телефон и код вызова.Майло еще раз поблагодарил Эндруса. Священник казался расстроенным.— Пожалуйста, не рассчитывайте на меня, мистер Стерджис. Я сказал вам все, что мог. * * * Когда мы возвращались к машине, я заметил:— "Я сказал вам все, что могу", а не "все, что знаю". Держу пари, Макклоски излил ему душу — либо в виде официальной исповеди, либо на чем-то вроде консультации. Но ни в том, ни в другом случае ты этого никогда из него не вытянешь.— Знаю, — ответил Майло. — Я когда-то тоже советовался со своим священником.Мы прошли остаток пути до машины в молчании. На обратном пути в Сан-Лабрадор я спросил Майло:— Кто такой Гонзалес?— А?— Ты сказал о нем Льюису. Мне показалось, это произвело на него впечатление.— Ах это, — сказал он, хмурясь. — Давняя история. Гонсалвес. Льюис работал в Западном Лос-Анджелесе — он тогда носил еще форму. Мальчик с высшим образованием, со склонностью считать себя умней других. Гонсалвес — это дело, которое он запорол. Случай бытового насилия, к которому он отнесся с недостаточной серьезностью. Жена настаивала, чтобы мужа заперли, но Льюис решил, что степень бакалавра, причем по психологии, поможет ему решить проблему и без этого. Провел с ним душеспасительную беседу и ушел, довольный собой. А через час после его ухода муж порезал жену опасной бритвой. Льюис был тогда совсем мягкотелый — никакой позиции. Я мог бы погубить его, но предпочел смягчить краски в письменных рапортах и много говорил с ним, чтобы поддержать в это трудное время. Потом он стал жестче, осторожнее в поступках, больше не портачил — во всяком случае, заметно. Несколько лет назад стал детективом и перевелся в Центральный.— Не похоже, чтобы он испытывал большую благодарность.— Да. — Он крепче сжал баранку. — Выветриваются даже горы.Немного погодя он продолжал:— Когда я первый раз позвонил ему — позондировать почву относительно Макклоски и миссии, — он был холоден, но вежлив. Принимая во внимание историю с Фриском, на лучшее рассчитывать я и не могу. А сегодня это был любительский спектакль — он играл его из-за того занудного засранца, в паре с которым работает.— Мы и они, — сказал я.Он не ответил. Я пожалел, что напомнил об этом. Чтобы разрядить напряженность, я переменил тему.— Клевые у тебя визитки. Когда успел обзавестись?— Пару дней назад — моментальная печать на Ла-Сьенега, при выезде на шоссе. Купил коробку — пятьсот штук — по оптовой цене. Вот и толкуй о разумных капиталовложениях.— Дай-ка посмотреть.— Зачем это?— Сувенир на память — не исключено, что она станет коллекционной вещью.Он скорчил гримасу, полез в карман пиджака и извлек одну карточку.Я взял ее, щелкнул тонкой, упругой бумагой и сказал:— Класс.— Мне нравится веленевая бумага, — откликнулся Майло. — Годится вместо зубочистки.— Или вместо книжной закладки.— Я знаю кое-что даже более конструктивное. Из них можно строить домики. А потом дуть на них и ломать. 32 У дома в Сассекс-Ноул он затормозил рядом с «севилем».— Что у тебя дальше по программе?— Сон, плотный завтрак, потом — финансовые подонки. — Майло поставил «порше» на нейтралку и газанул.— А что насчет Макклоски?— Не собираюсь идти на похороны.Он опять газанул. Побарабанил по баранке.Я спросил:— Какие соображения насчет того, кто и за что его убил?— Ты все их слышал, когда мы были в миссии.— Ладно, — сказал я.— Ладно. — Он уехал. * * * Мой дом показался мне миниатюрным и приветливым. Таймер отключил освещение пруда, и в темноте нельзя было увидеть, как поживает моя икра. Я взобрался наверх, проспал десять часов и проснулся в понедельник, думая о Джине Рэмп и Джоэле Макклоски, которые вновь оказались связанными друг с другом болью и ужасом.Была ли связь между водохранилищем и тем, что случилось в грязном закоулке, или же Макклоски просто настигла судьба, уготованная всем человеческим отбросам?Убийство с использованием автомобиля. Я невольно стал думать о Ноэле Друкере. Он имел доступ к большому числу машин и достаточно свободного времени — «Кружка» была закрыта на неопределенный срок. Были ли его чувства к Мелиссе достаточно сильны, чтобы настолько сбить с прямой дорожки? И если да, то чья была инициатива — его или Мелиссы?А Мелисса? Мне делалось дурно при мысли, что она может быть вовсе не той беззащитной сиротой, портрет которой Майло изобразил перед детективами. Но ведь я сам видел, каков ее нрав в действии. Сам наблюдал, как она трансформировала свое горе в мстительные фантазии, направленные против Энгера и Дауса.Я вспомнил картину: она и Ноэль лежат обнявшись на ее кровати. Что, если план сведения счетов с Макклоски родился у них в один из таких моментов?Я переключился на другой канал.Рэмп. Если он не был виновен в исчезновении Джины, то, может быть, отомстил за него.У него была масса причин ненавидеть Макклоски. Сидел ли он сам за рулем машины смерти или кого-то нанял? Такая идеальная справедливость должна была бы ему импонировать.Тодд Никвист отлично подошел бы для этого дела — кому придет в голову связать серфингиста, подвизающегося на западе, со смертью сумасшедшего бродяги в центре города?А может, эту машину вел Ноэль, но по поручению Рэмпа, а не Мелиссы.Или это не был ни один из них.Я сел на край кровати.Перед глазами всплыл образ.Шрамы, покрывающие лицо Джины.Я подумал о той тюрьме, в которую отправил ее Макклоски на пожизненный срок.Зачем я трачу время, ломая голову над причиной его смерти? Его жизнь была классическим образцом гнусности. Кто будет жалеть о нем, кроме отца Эндруса? Да и чувства священника, по всей вероятности, вытекают скорее из теологической абстракции, чем из человеческой привязанности.Майло был прав, отмахнувшись от всего этого.А я тут играю в умственные игры, вместо того чтобы делать что-то полезное.Я встал, потянулся и вслух произнес:— Туда ему и дорога.Потом, одевшись в брюки цвета хаки, рубашку с галстуком и легкий твидовый пиджак, я поехал в Западный Голливуд. * * * Адрес на Хиллдейл-авеню, который мне дала сестра Кэти Мориарти, находился между бульварами Санта-Моника и Сансет. Дом оказался непривлекательного вида коробкой цвета старых газет, которая почти по самую крышу пряталась за неухоженной, разросшейся миртовой изгородью. Плоская крыша была выложена выкрашенной в черный цвет испанской черепицей. Краска была тускло-черная; похоже, что работу делал дилетант — кое-где из-под черного проглядывала терракота, оттенок которой напоминал плохо прокрашенный коричневый ботинок.Миртовая изгородь кончалась у короткой, приходящей в негодность подъездной дорожки — было видно, как асфальт борется с сорной травой на том небольшом, меньше метра, участке, который оставил незанятым старый желтый «олдсмобиль», весь закапанный птичьим пометом. Я припарковался на противоположной стороне улицы и пересек сухую, подстриженную лужайку, спекшуюся тверже асфальта. Ко входной двери вели три цементные ступени. Три металлические таблички с черными буквами адресов были прибиты слева от серой деревянной двери. Ручка дверного звонка была заклеена куском скотча, потемневшего в тон общей цветовой гамме дома. Каталожная карточка с написанным на ней красной шариковой ручкой словом «СТУЧИТЕ» была подсунута под рамку звонка. Я сделал так, как было сказано, и был вознагражден много секунд спустя звуками сонного мужского голоса, который произнес:— Сейчас иду!Потом из-за серой двери послышалось:— Да?— Меня зовут Алекс Делавэр, и я ищу Кэти Мориарти.— А в чем дело?Я подумал о предложенных Майло легендах, почувствовал отсутствие всякого желания воспользоваться ими и решил остановиться на том, что формально являлось правдой.— Ее родственники давно не имеют о ней известий.— Родственники?— Сестра и муж сестры. Мистер и миссис Роббинс. Живут в Пасадене.Дверь открылась. Молодой человек с зажатым в правой руке пучком кистей окинул меня взглядом, в котором не было ни удивления, ни подозрительности. Это был просто взгляд художника, оценивающий перспективу.На вид ему еще не было тридцати, он был высок, крепкого сложения; его темные волосы были зачесаны назад и связаны в «лошадиный хвост» около тридцати сантиметров длиной, который свисал на его левую ключицу. У него было крупное лицо с несколько расплывчатыми чертами, низкий плоский лоб и выступающие надбровные дуги. Он был похож на обезьяну — скорее гориллу, чем шимпанзе; это впечатление еще больше усиливалось от черных, сросшихся над переносицей бровей и черной щетины, которая покрывала его щеки, шею и сливалась с волосами, росшими на груди. На нем была черная синтетическая майка с помидорно-красной эмблемой компании, производящей скейтборды, мешковатые, цветастые в оранжево-зеленых тонах шорты до колен и резиновые пляжные сандалии. Его руки до локтей были покрыты темными курчавыми волосами. Дальше кожа была безволосая, белая, и под ней угадывались мышцы, которые можно было бы легко накачать, но сейчас они выглядели дряблыми, нетренированными. Высохший мазок небесно-голубой краски украшал один бицепс.— Извините за беспокойство, — сказал я.Он взглянул на свои кисти, потом опять на меня.Я вынул свой бумажник, нашел там взятую накануне у Майло визитку и подал ему.Он внимательно изучил ее, улыбнулся, так же внимательно посмотрел на меня и вернул визитку.— Мне кажется, вы говорили, что вас зовут Дела... как-то так.— Стерджис возглавляет дело. Я работаю с ним.— Оперативник, — усмехнулся он. — Но не похожи — во всяком случае, на тех, которых показывают по ТВ. Но в этом, наверно, как раз и состоит весь смысл, а? Очень неразговорчивый.Я улыбнулся.Он еще немного поизучал меня.— Адвокат, — сказал он наконец. — Со стороны защиты, не обвинения — или, может быть, какой-то профессор. Вот так я вас себе представляю, Марлоу Здесь и далее Скидмор называет д-ра Делавэра по имени известного литературного героя — частного сыщика Филиппа Марлоу.

.— Вы работаете в кино? — спросил я.— Нет. — Он засмеялся и прикоснулся кистью к губам. Опустив ее, продолжал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57