– спросила она. – Быть не может!
– Король чуть было не убил коннетабля.
– Но я не хочу, чтобы он умирал! – вскричала молодая женщина, направляя мула в сторону поля битвы.
– Аисса! Аисса! – кричала донья Мария. – Вы губите меня! И погубите себя!
– Я не хочу, чтобы он умирал! – исступленно повторяла девушка, изо всех сил погоняя мула.
Донья Мария – она была в растерянности и дышала с трудом – пыталась привести в порядок свои чувства и мысли, когда послышалось, как задрожала земля под тяжелыми копытами отряда стремительно скачущих всадников.
– Мы пропали, – сказал рыцарь, привстав на стременах. – Это мавры, они несутся быстрее ветра, а впереди – командир.
Не успела Аисса съехать с дороги, как бешеная кавалькада, разделившись надвое, словно волна, яростно разбившаяся об опору моста, обхватила со всех сторон, стиснула ее, окружила ее спутников и донью Марию (она, несмотря на всю свою решительность, побледнела и выглядела обессиленной), стоявшую слева от рыцаря, который даже не дрогнул.
От группы всадников отделился на арабском скакуне Мотриль; он схватил поводья мула Аиссы и сдавленным от бешеной злобы голосом спросил:
– И куда же вы спешите?
– Я спешу к дону Аженору, которого вы хотите убить, – ответила она.
И тут Мотриль заметил донью Марию.
– Вот оно что! Спешите вместе с доньей Марией, – вскричал он, угрожающе скрепя зубами. – Понятно! Понятно!
На лице его появилось такое страшное выражение, что рыцарь перехватил копье наизготовку.
«Двадцать против ста двадцати, это конец», – подумал кастилец.
XXVII. Передышка
Но Мотриль вовсе не хотел вступать в схватку.
Он, медленно повернувшись в сторону равнины, бросил последний взгляд на поле битвы и, обращаясь к Марии Падилье, сказал:
– Я считал, сеньора, что король, наш повелитель, указал вам место, где вы должны были его ждать. Или он передумал, и вы исполняете новый приказ?
– Что еще за приказ! – возразила гордая дочь Кастилии. – Не забывай, сарацин, что ты говоришь с дамой, которая обычно не получает, а отдает приказы.
Мотриль поклонился.
– Но, сеньора, хотя вы и обладаете даром осуществлять все ваши желания, не думайте, что вы можете диктовать свою волю донье Аиссе… Донья Аисса – моя дочь.
Аисса намеревалась ответить что-то резкое, но Мария ее перебила.
– Сеньор Мотриль, упаси меня Бог вносить смуту в вашу семью! – воскликнула она. – Тот, кто хочет, чтобы его уважали, должен уважать других. Я видела, что донья Аисса осталась одна, плачет, умирая от волнения, и взяла ее с собой.
Аисса больше не могла сдержать себя.
– Где Аженор? – закричала она. – Что вы сделали с моим рыцарем, доном Аженором де Молеоном?
– Вот в чем дело! – воскликнул Мотриль. – Не за него ли волновалась моя дочь?
И зловещая улыбка перекосила его физиономию. Мария ничего не ответила.
– И не к этому ли сеньору вы столь милостиво везли мою безутешную дочь? – спросил Мотриль, обращаясь к Марии. – Ответьте мне, сеньора.
– Да, я не сдамся и найду его. О отец, твои взгляды меня не пугают. Если Аисса хочет, она своего добьется. Я хочу найти дона Аженора де Молеона, веди же меня к нему.
– К неверному! – вскричал Мотриль, искаженное лицо которого мертвенно побледнело.
– Да, к неверному, потому что этот неверный… Мария не дала ей договорить.
– Вот и король едет к нам, – громко сказала она.
Мавр тут же сделал знак своим рабам, которые окружили Аиссу, разлучив ее с Марией Падильей.
– Вы его убили! – закричала девушка. – Ну что ж, я тоже умру!
Она выхватила из золотых ножен маленький, острый, как язык гадюки, кинжал, который ярко сверкнул на солнце.
Мотриль бросился к ней… Вся его злость покинула его, вся жестокость сменилась мучительным страхом.
– Нет! – закричал он. – Постой, он жив, жив!
– Кто мне это подтвердит? – возразила девушка, устремив на мавра пылающий взор.
– Сама спроси у короля. Неужели ты не поверишь королю?
– Хорошо! Спросите короля, и пусть он даст ответ. К ним подошел дон Педро.
Мария Падилья бросилась в его объятия.
– Сеньор, – вдруг спросил Мотриль, чей разум готов был помутиться, – правда, ли, что этот француз, этот Молеон погиб?
– Нет, гори он в аду, – мрачно ответил король. – Я даже не смог ударить этого предателя, этого дьявола; нет, он бежал, несчастный, его отослал во Францию Черный принц. Теперь он свободен, счастлив, весел, как воробей, ускользнувший от ястреба.
– Он спасся! Спасся! – повторяла Аисса. – Это правда? И испытующе смотрела на всех.
Но, воспользовавшись паузой, Мария Падилья, которая окончательно убедилась, что Молеон спасен, и поняла, как к этому следует относиться, подала девушке знак, что та может уезжать: возлюбленный ее жив и здоров.
Внезапно неистовое волнение юной мавританки улеглось, подобно тому, как с появлением солнца стихает гроза. Она позволила Мотрилю увести себя, шла за ним, опустив голову, и не замечала, что король дон Педро пожирает ее пылающим взглядом; Аисса была поглощена только одной мыслью, что Аженор жив, единственной надеждой, что она снова сможет увидеть его.
Мария Падилья перехватила взгляд короля и прекрасно поняла его смысл, но вместе с тем и прочла на лице юной мавританки глубокое отвращение, которое вызвали у нее жестокие слова дона Педро об Аженоре.
«Пустяки, – успокаивала она себя, – Аисса при дворе не останется, она уедет, я соединю ее с Молеоном. Это надо сделать! Мотриль изо всех сил будет мешать мне, но от этого зависит все: в борьбе погибнет один из нас – либо Мотриль, либо я».
И тут, когда она еще не успела продумать свой план, Мария услышала, как король шепнул на ухо мавру:
– Она поистине прекрасна! Никогда я не видел ее такой красивой, как сегодня.
Мотриль улыбнулся.
– Разумеется! – побледнев от ревности, воскликнула Мария. – Из-за нее и разгорелась вся война!
Въезд дона Педро в Бургос сопровождался такой пышностью, какая придает королевской власти окончательная победа.
У мятежников не осталось больше никаких надежд, они покорились, а их чрезмерно восторженный отказ от своих прежних убеждений стал столь же надоедливым, как и увещания принца Уэльского сменить на милость привычную жестокость дона Педро.
Дон Педро удовольствовался тем, что повесил дюжину горожан, дал солдатам обобрать сотню самых знаменитых мятежников и взял с одного из богатейших городов Испании солидные подати в собственную казну.
Потом король, уставший от жестоких битв и уверовавший, что фортуна благосклонна к нему, желая отогреть душу и сердце под радостным солнцем празднеств, объявил Бургос столицей королевства. Балы и турниры устраивались каждый день; щедро раздавались титулы и награды, все забыли о войне и почти не вспоминали о ненависти.
Хоть Мотриль был настороже, он, вместо того чтобы, как положено дальновидному министру, следить за событиями и не забывать о возможном возобновлении войны, убаюкивал короля сказками о полном спокойствии в королевстве.
Поэтому король дон Педро поспешил расстаться с недовольными англичанами; наемники с трудом и далеко не полностью взыскали огромные военные расходы с нескольких крепостей, что оставались под их властью.
Принц Уэльский составил и предъявил союзнику собственный счет. Сумма была чудовищной. Дон Педро, понимая, что опасно повышать налоги в период восстановления престола, попросил отсрочить оплату. Но английский принц хорошо знал своего союзника и ждать не пожелал. Вот почему в королевстве дона Педро, несмотря на видимое благополучие, в действительности вызревали семена такой огромной беды, что самый несчастный из государей, самый нищий из всех побежденных не позавидовал бы ему.
Но Мотриль надеялся и, наверное, предугадал, что сложится именно такое положение. Не показывая вида, будто его тревожат требования англичан, он смеялся над ними, внушая королю Кастилии, что сто тысяч сарацин стоят десяти тысяч англичан, обойдутся дешевле и откроют Испании путь к господству над Африкой, что плодом подобной политики станет вторая корона дона Педро.
В то же время Мотриль нашептывал королю, что единственный способ прочно соединить на одной голове две короны – это брак; что дочь арабских властителей древности, в которой течет кровь высокочтимых калифов, восседающая рядом с доном Педро на троне Кастилии, в один год сделает союзником его королевства всю Африку, даже весь Восток.
Как легко догадаться, этой дочерью калифов была Аисса.
Отныне для мавра все препятствия были устранены. Он приблизился к воплощению своих мечтаний. Молеон больше не мог ему помешать, потому что находился далеко. Кстати, разве он мог действительно помешать Мотрилю? Кто он такой, этот Молеон? Рыцарь, мечтательный, честный и доверчивый француз! Неужели зловещий и хитрый Мотриль мог опасаться такого противника?
Вот почему серьезное препятствие представляла только Аисса.
Но сила берет любые крепости. Надо было только доказать девушке, что Молеон ей неверен. Это было легко сделать. Ведь с незапамятных времен арабы шпионили, чтобы узнать правду, и лжесвидетельствовали, доказывая, что ложь – это правда.
Другой, более серьезной помехой, что вызывала у Мотриля глубокую озабоченность, оставалась эта надменная красавица Мария; король, над которым властвовали сила привычки и жажда наслаждений, по-прежнему всецело находился в ее власти.
С тех пор как она разгадала планы Мотриля, Мария Падилья трудилась над тем, чтобы их разрушить, пустив в ход все свои уловки, вполне достойные этой редкой и сложной натуры.
Она угадывала каждое желание дона Педро, очаровывала его, гася в нем даже крохотную искру чувства, если та вспыхивала не от ее огня.
Покорная наедине с доном Педро, властная на людях, Мария Падилья, ничего не упуская из своих рук, поддерживала тайный сговор с Аиссой, которую сделала своей подругой.
Беспрестанно напоминая о Молеоне, Мария мешала Аиссе даже думать о доне Педро; кстати, пылкая и верная девушка не нуждалась в том, чтобы укрепляли ее любовь. Любовь Аиссы – все прекрасно понимали это – умрет лишь вместе с ней.
Мотриль больше не заставал Аиссу за таинственными разговорами с Марией, недоверие его было усыплено; он видел лишь одну нить интриги, ту, что сам держал в руках; другая же от него ускользала.
При дворе Аисса больше не появлялась; она молчаливо ждала, когда сбудется обещание, данное Марией, которая должна была передать ей верные сведения о возлюбленном.
Мария, действительно, послала во Францию гонца, поручив ему разыскать Молеона, рассказать ему о том, как обстоят дела, и привезти от него весточку несчастной мавританке, томившейся в ожидании скорой встречи.
Этот гонец – ловкий горец, на кого Мария могла полностью положиться, – был не кто иной, как сын ее старой мамки, которого Молеон встречал переодетым в цыгана.
Вот так обстояли дела в Испании и во Франции; налицо был конфликт разных интересов, и яростные враги, чтобы наброситься друг на друга, ждали лишь той минуты, когда они отдохнут и точно выяснят, полностью ли они восстановили свои силы.
Итак, мы можем вернуться к бастарду де Молеону; он, окрыленный, радостный и упоенный своей свободой, летел на родину, словно воробей, как его назвал король Кастилии; только любовь к Аиссе сильно тянула его назад, в Испанию.
XXVIII. Путь на родину
Аженор понимал всю сложность своего положения.
Свобода, полученная благодаря великодушному заступничеству принца Уэльского, была тем преимуществом, которое могло вызывать зависть у многих людей. Аженор изо всех сил погонял коня, побуждаемый настойчивыми призывами Мюзарона, который, не жалея красноречия, расписывал опасности погони и прелести возвращения на родину, смешно шевеля ушами, радуясь, что ему их пока не отрезали.
Но честный Мюзарон напрасно терял время; Аженор не слушал его. У рыцаря, разлученного с Аиссой, было живым лишь тело. Встревоженная, страдающая, потерянная душа Аженора оставалась в Испании!
Однако в ту эпоху чувство долга было столь сильным, что Молеон, сердце которого возмущалось при мысли, что ему пришлось расстаться с возлюбленной, и трепетало от радости при мысли, что он снова тайно встретится с ней, смело мчался вперед, рискуя из-за миссии, порученной ему коннетаблем, навеки потерять прекрасную мавританку.
Бедного коня совсем не щадили; благородное животное, которое вынесло тяготы войны и терпело прихоти своего влюбленного хозяина, выбилось из сил в Бордо, где его оставил Мюзарон с тем, чтобы забрать на обратном пути.
После Бордо наш путешественник стал менять лошадей и тем самым придумал задолго до изобретательного Людовика XI систему езды на перекладных; Людовик XI (1423–1483), король Франции с 1461 г.; подчинил королевской власти крупных феодалов, присоединив Бургундию и ряд других земель, способствовал развитию торговли и промышленности, учредил почту, обезопасил от разбойников дороги и укрепил дисциплину в войсках.
и очень скоро наш путешественник, обессиленный, измученный, как с небес упал к ногам доброго короля Карла, который подвязывал персиковые деревья в чудесном саду дворца Сен-Поль.
– О, Боже мой, господин де Молеон, что все это значит и что за новости вы привезли мне? – спросил король Карл, которого природа наделила даром навсегда запоминать человека, даже если он встречал его лишь единожды.
– Сир, – ответил Аженор, опустившись на одно колено, – я привез вам печальное известие: ваша армия в Испании разбита.
– Свершилась воля Божья! – побледнев, воскликнул король. – Значит, армия вернется.
– Армии больше не существует, государь!
– Боже милостивый, – еле слышно прошептал король. – Как поживает коннетабль?
– Коннетабль в плену у англичан, сир.
Король тяжко вздохнул, но ни слова не сказал, хотя чело его сразу посветлело.
– Расскажи мне о битве, – попросил он, недолго помолчав. – Прежде всего, где она развернулась?
– При Наваррете, сир.
– Слушаю тебя.
Аженор рассказал о катастрофе, гибели армии и захвате в плен коннетабля, о том, как он сам спасся почти чудом благодаря Черному принцу.
– Мне необходимо выкупить Бертрана, – сказал Карл V, – если они пожелают назначить за него выкуп.
– Сир, выкуп уже назначен.
– Каков же он?
– Семьдесят тысяч золотых флоринов.
– И кто же назначил этот выкуп? – спросил король, испугавшись размера суммы.
– Сам коннетабль.
– Коннетабль?! По-моему, он слишком щедр.
– Вы полагаете, сир, что он переоценил себя?
– Если бы он оценил себя по достоинству, за все сокровища христианского мира мы не смогли бы вернуть его.
Но, отдав должное Бертрану, король погрузился в мрачные раздумья, смысл которых Аженор отлично понимал.
– Сир, – сразу же сказал он, – ваше величество может не затруднять себя выкупом коннетабля. Господин Бертран послал меня к своей жене, мадам Тифании Рагенэль, Рагенэль, Тифания (ум. в 1371 г.) – первая жена Дюгеклена.
у которой хранится сто тысяч экю коннетабля и которая внесет их за своего мужа.
– Как я рад, мой дорогой шевалье, – просияв, заметил Карл, – что он не только славный воин, но и мудрый казначей. Я бы в это не поверил. Сто тысяч экю!.. Ну и ну, да он богаче меня. Так пусть он ссудит мне эти семьдесят тысяч флоринов. Я ему быстро их верну… Но ты-то веришь, что у него есть эти деньга? А если у него их не осталось?
– Почему же, сир?
– Потому, что госпожа Тифания Рагенэль очень ревниво относится к славе своего мужа и ведет себя в родных краях как щедрая и богатая дама.
– Но сир, на тот случай, если у нее больше не осталось денег, добрый коннетабль дал мне другое поручение.
– Какое именно?
– Объехать всю Бретань, возглашая: «Коннетабль – пленник Черного принца, соберите за него выкуп, мужчины Бретани! А вы, женщины Бретани, прядите!»
– Ну что ж, – оживился король, – я дам тебе один из моих стягов и троих рыцарей, чтобы ты провозглашал этот клич по всей Франции! Но, – прибавил Карл V, – делай это лишь в самом крайнем случае. Возможно, что мы и здесь сможем поправить беду под Наваррете. Какое гнусное название. Это слово «Наварра» всегда приносит горе каждому французу.
– Это невозможно, сир, вскоре вы, вероятно, увидите здесь беглеца, короля Энрике де Трастамаре. Англичане станут трубить о победе во все гасконские трубы, а потом, наконец, эти несчастные, израненные, нищие бретонцы вернутся на родину, всем рассказывая о горькой своей участи.
– Да, это верно! Поезжай же, Молеон, и если ты увидишь коннетабля…
– Я увижу его.
– Передай, что ничего не потеряно, если он снова вернется ко мне.
– Сир, он мне велел сказать вам еще кое-что.
– Что же именно?
– Передай королю, шепнул он мне, что наш план осуществляется, что много французских крыс сдохло на испанской жаре, не сумев к ней привыкнуть.
– Храбрец Бертран; значит, он еще шутил в эту жуткую минуту?
– Он по-прежнему тверд, сир, и столь же прекрасен в поражении, сколь велик в победе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
– Король чуть было не убил коннетабля.
– Но я не хочу, чтобы он умирал! – вскричала молодая женщина, направляя мула в сторону поля битвы.
– Аисса! Аисса! – кричала донья Мария. – Вы губите меня! И погубите себя!
– Я не хочу, чтобы он умирал! – исступленно повторяла девушка, изо всех сил погоняя мула.
Донья Мария – она была в растерянности и дышала с трудом – пыталась привести в порядок свои чувства и мысли, когда послышалось, как задрожала земля под тяжелыми копытами отряда стремительно скачущих всадников.
– Мы пропали, – сказал рыцарь, привстав на стременах. – Это мавры, они несутся быстрее ветра, а впереди – командир.
Не успела Аисса съехать с дороги, как бешеная кавалькада, разделившись надвое, словно волна, яростно разбившаяся об опору моста, обхватила со всех сторон, стиснула ее, окружила ее спутников и донью Марию (она, несмотря на всю свою решительность, побледнела и выглядела обессиленной), стоявшую слева от рыцаря, который даже не дрогнул.
От группы всадников отделился на арабском скакуне Мотриль; он схватил поводья мула Аиссы и сдавленным от бешеной злобы голосом спросил:
– И куда же вы спешите?
– Я спешу к дону Аженору, которого вы хотите убить, – ответила она.
И тут Мотриль заметил донью Марию.
– Вот оно что! Спешите вместе с доньей Марией, – вскричал он, угрожающе скрепя зубами. – Понятно! Понятно!
На лице его появилось такое страшное выражение, что рыцарь перехватил копье наизготовку.
«Двадцать против ста двадцати, это конец», – подумал кастилец.
XXVII. Передышка
Но Мотриль вовсе не хотел вступать в схватку.
Он, медленно повернувшись в сторону равнины, бросил последний взгляд на поле битвы и, обращаясь к Марии Падилье, сказал:
– Я считал, сеньора, что король, наш повелитель, указал вам место, где вы должны были его ждать. Или он передумал, и вы исполняете новый приказ?
– Что еще за приказ! – возразила гордая дочь Кастилии. – Не забывай, сарацин, что ты говоришь с дамой, которая обычно не получает, а отдает приказы.
Мотриль поклонился.
– Но, сеньора, хотя вы и обладаете даром осуществлять все ваши желания, не думайте, что вы можете диктовать свою волю донье Аиссе… Донья Аисса – моя дочь.
Аисса намеревалась ответить что-то резкое, но Мария ее перебила.
– Сеньор Мотриль, упаси меня Бог вносить смуту в вашу семью! – воскликнула она. – Тот, кто хочет, чтобы его уважали, должен уважать других. Я видела, что донья Аисса осталась одна, плачет, умирая от волнения, и взяла ее с собой.
Аисса больше не могла сдержать себя.
– Где Аженор? – закричала она. – Что вы сделали с моим рыцарем, доном Аженором де Молеоном?
– Вот в чем дело! – воскликнул Мотриль. – Не за него ли волновалась моя дочь?
И зловещая улыбка перекосила его физиономию. Мария ничего не ответила.
– И не к этому ли сеньору вы столь милостиво везли мою безутешную дочь? – спросил Мотриль, обращаясь к Марии. – Ответьте мне, сеньора.
– Да, я не сдамся и найду его. О отец, твои взгляды меня не пугают. Если Аисса хочет, она своего добьется. Я хочу найти дона Аженора де Молеона, веди же меня к нему.
– К неверному! – вскричал Мотриль, искаженное лицо которого мертвенно побледнело.
– Да, к неверному, потому что этот неверный… Мария не дала ей договорить.
– Вот и король едет к нам, – громко сказала она.
Мавр тут же сделал знак своим рабам, которые окружили Аиссу, разлучив ее с Марией Падильей.
– Вы его убили! – закричала девушка. – Ну что ж, я тоже умру!
Она выхватила из золотых ножен маленький, острый, как язык гадюки, кинжал, который ярко сверкнул на солнце.
Мотриль бросился к ней… Вся его злость покинула его, вся жестокость сменилась мучительным страхом.
– Нет! – закричал он. – Постой, он жив, жив!
– Кто мне это подтвердит? – возразила девушка, устремив на мавра пылающий взор.
– Сама спроси у короля. Неужели ты не поверишь королю?
– Хорошо! Спросите короля, и пусть он даст ответ. К ним подошел дон Педро.
Мария Падилья бросилась в его объятия.
– Сеньор, – вдруг спросил Мотриль, чей разум готов был помутиться, – правда, ли, что этот француз, этот Молеон погиб?
– Нет, гори он в аду, – мрачно ответил король. – Я даже не смог ударить этого предателя, этого дьявола; нет, он бежал, несчастный, его отослал во Францию Черный принц. Теперь он свободен, счастлив, весел, как воробей, ускользнувший от ястреба.
– Он спасся! Спасся! – повторяла Аисса. – Это правда? И испытующе смотрела на всех.
Но, воспользовавшись паузой, Мария Падилья, которая окончательно убедилась, что Молеон спасен, и поняла, как к этому следует относиться, подала девушке знак, что та может уезжать: возлюбленный ее жив и здоров.
Внезапно неистовое волнение юной мавританки улеглось, подобно тому, как с появлением солнца стихает гроза. Она позволила Мотрилю увести себя, шла за ним, опустив голову, и не замечала, что король дон Педро пожирает ее пылающим взглядом; Аисса была поглощена только одной мыслью, что Аженор жив, единственной надеждой, что она снова сможет увидеть его.
Мария Падилья перехватила взгляд короля и прекрасно поняла его смысл, но вместе с тем и прочла на лице юной мавританки глубокое отвращение, которое вызвали у нее жестокие слова дона Педро об Аженоре.
«Пустяки, – успокаивала она себя, – Аисса при дворе не останется, она уедет, я соединю ее с Молеоном. Это надо сделать! Мотриль изо всех сил будет мешать мне, но от этого зависит все: в борьбе погибнет один из нас – либо Мотриль, либо я».
И тут, когда она еще не успела продумать свой план, Мария услышала, как король шепнул на ухо мавру:
– Она поистине прекрасна! Никогда я не видел ее такой красивой, как сегодня.
Мотриль улыбнулся.
– Разумеется! – побледнев от ревности, воскликнула Мария. – Из-за нее и разгорелась вся война!
Въезд дона Педро в Бургос сопровождался такой пышностью, какая придает королевской власти окончательная победа.
У мятежников не осталось больше никаких надежд, они покорились, а их чрезмерно восторженный отказ от своих прежних убеждений стал столь же надоедливым, как и увещания принца Уэльского сменить на милость привычную жестокость дона Педро.
Дон Педро удовольствовался тем, что повесил дюжину горожан, дал солдатам обобрать сотню самых знаменитых мятежников и взял с одного из богатейших городов Испании солидные подати в собственную казну.
Потом король, уставший от жестоких битв и уверовавший, что фортуна благосклонна к нему, желая отогреть душу и сердце под радостным солнцем празднеств, объявил Бургос столицей королевства. Балы и турниры устраивались каждый день; щедро раздавались титулы и награды, все забыли о войне и почти не вспоминали о ненависти.
Хоть Мотриль был настороже, он, вместо того чтобы, как положено дальновидному министру, следить за событиями и не забывать о возможном возобновлении войны, убаюкивал короля сказками о полном спокойствии в королевстве.
Поэтому король дон Педро поспешил расстаться с недовольными англичанами; наемники с трудом и далеко не полностью взыскали огромные военные расходы с нескольких крепостей, что оставались под их властью.
Принц Уэльский составил и предъявил союзнику собственный счет. Сумма была чудовищной. Дон Педро, понимая, что опасно повышать налоги в период восстановления престола, попросил отсрочить оплату. Но английский принц хорошо знал своего союзника и ждать не пожелал. Вот почему в королевстве дона Педро, несмотря на видимое благополучие, в действительности вызревали семена такой огромной беды, что самый несчастный из государей, самый нищий из всех побежденных не позавидовал бы ему.
Но Мотриль надеялся и, наверное, предугадал, что сложится именно такое положение. Не показывая вида, будто его тревожат требования англичан, он смеялся над ними, внушая королю Кастилии, что сто тысяч сарацин стоят десяти тысяч англичан, обойдутся дешевле и откроют Испании путь к господству над Африкой, что плодом подобной политики станет вторая корона дона Педро.
В то же время Мотриль нашептывал королю, что единственный способ прочно соединить на одной голове две короны – это брак; что дочь арабских властителей древности, в которой течет кровь высокочтимых калифов, восседающая рядом с доном Педро на троне Кастилии, в один год сделает союзником его королевства всю Африку, даже весь Восток.
Как легко догадаться, этой дочерью калифов была Аисса.
Отныне для мавра все препятствия были устранены. Он приблизился к воплощению своих мечтаний. Молеон больше не мог ему помешать, потому что находился далеко. Кстати, разве он мог действительно помешать Мотрилю? Кто он такой, этот Молеон? Рыцарь, мечтательный, честный и доверчивый француз! Неужели зловещий и хитрый Мотриль мог опасаться такого противника?
Вот почему серьезное препятствие представляла только Аисса.
Но сила берет любые крепости. Надо было только доказать девушке, что Молеон ей неверен. Это было легко сделать. Ведь с незапамятных времен арабы шпионили, чтобы узнать правду, и лжесвидетельствовали, доказывая, что ложь – это правда.
Другой, более серьезной помехой, что вызывала у Мотриля глубокую озабоченность, оставалась эта надменная красавица Мария; король, над которым властвовали сила привычки и жажда наслаждений, по-прежнему всецело находился в ее власти.
С тех пор как она разгадала планы Мотриля, Мария Падилья трудилась над тем, чтобы их разрушить, пустив в ход все свои уловки, вполне достойные этой редкой и сложной натуры.
Она угадывала каждое желание дона Педро, очаровывала его, гася в нем даже крохотную искру чувства, если та вспыхивала не от ее огня.
Покорная наедине с доном Педро, властная на людях, Мария Падилья, ничего не упуская из своих рук, поддерживала тайный сговор с Аиссой, которую сделала своей подругой.
Беспрестанно напоминая о Молеоне, Мария мешала Аиссе даже думать о доне Педро; кстати, пылкая и верная девушка не нуждалась в том, чтобы укрепляли ее любовь. Любовь Аиссы – все прекрасно понимали это – умрет лишь вместе с ней.
Мотриль больше не заставал Аиссу за таинственными разговорами с Марией, недоверие его было усыплено; он видел лишь одну нить интриги, ту, что сам держал в руках; другая же от него ускользала.
При дворе Аисса больше не появлялась; она молчаливо ждала, когда сбудется обещание, данное Марией, которая должна была передать ей верные сведения о возлюбленном.
Мария, действительно, послала во Францию гонца, поручив ему разыскать Молеона, рассказать ему о том, как обстоят дела, и привезти от него весточку несчастной мавританке, томившейся в ожидании скорой встречи.
Этот гонец – ловкий горец, на кого Мария могла полностью положиться, – был не кто иной, как сын ее старой мамки, которого Молеон встречал переодетым в цыгана.
Вот так обстояли дела в Испании и во Франции; налицо был конфликт разных интересов, и яростные враги, чтобы наброситься друг на друга, ждали лишь той минуты, когда они отдохнут и точно выяснят, полностью ли они восстановили свои силы.
Итак, мы можем вернуться к бастарду де Молеону; он, окрыленный, радостный и упоенный своей свободой, летел на родину, словно воробей, как его назвал король Кастилии; только любовь к Аиссе сильно тянула его назад, в Испанию.
XXVIII. Путь на родину
Аженор понимал всю сложность своего положения.
Свобода, полученная благодаря великодушному заступничеству принца Уэльского, была тем преимуществом, которое могло вызывать зависть у многих людей. Аженор изо всех сил погонял коня, побуждаемый настойчивыми призывами Мюзарона, который, не жалея красноречия, расписывал опасности погони и прелести возвращения на родину, смешно шевеля ушами, радуясь, что ему их пока не отрезали.
Но честный Мюзарон напрасно терял время; Аженор не слушал его. У рыцаря, разлученного с Аиссой, было живым лишь тело. Встревоженная, страдающая, потерянная душа Аженора оставалась в Испании!
Однако в ту эпоху чувство долга было столь сильным, что Молеон, сердце которого возмущалось при мысли, что ему пришлось расстаться с возлюбленной, и трепетало от радости при мысли, что он снова тайно встретится с ней, смело мчался вперед, рискуя из-за миссии, порученной ему коннетаблем, навеки потерять прекрасную мавританку.
Бедного коня совсем не щадили; благородное животное, которое вынесло тяготы войны и терпело прихоти своего влюбленного хозяина, выбилось из сил в Бордо, где его оставил Мюзарон с тем, чтобы забрать на обратном пути.
После Бордо наш путешественник стал менять лошадей и тем самым придумал задолго до изобретательного Людовика XI систему езды на перекладных; Людовик XI (1423–1483), король Франции с 1461 г.; подчинил королевской власти крупных феодалов, присоединив Бургундию и ряд других земель, способствовал развитию торговли и промышленности, учредил почту, обезопасил от разбойников дороги и укрепил дисциплину в войсках.
и очень скоро наш путешественник, обессиленный, измученный, как с небес упал к ногам доброго короля Карла, который подвязывал персиковые деревья в чудесном саду дворца Сен-Поль.
– О, Боже мой, господин де Молеон, что все это значит и что за новости вы привезли мне? – спросил король Карл, которого природа наделила даром навсегда запоминать человека, даже если он встречал его лишь единожды.
– Сир, – ответил Аженор, опустившись на одно колено, – я привез вам печальное известие: ваша армия в Испании разбита.
– Свершилась воля Божья! – побледнев, воскликнул король. – Значит, армия вернется.
– Армии больше не существует, государь!
– Боже милостивый, – еле слышно прошептал король. – Как поживает коннетабль?
– Коннетабль в плену у англичан, сир.
Король тяжко вздохнул, но ни слова не сказал, хотя чело его сразу посветлело.
– Расскажи мне о битве, – попросил он, недолго помолчав. – Прежде всего, где она развернулась?
– При Наваррете, сир.
– Слушаю тебя.
Аженор рассказал о катастрофе, гибели армии и захвате в плен коннетабля, о том, как он сам спасся почти чудом благодаря Черному принцу.
– Мне необходимо выкупить Бертрана, – сказал Карл V, – если они пожелают назначить за него выкуп.
– Сир, выкуп уже назначен.
– Каков же он?
– Семьдесят тысяч золотых флоринов.
– И кто же назначил этот выкуп? – спросил король, испугавшись размера суммы.
– Сам коннетабль.
– Коннетабль?! По-моему, он слишком щедр.
– Вы полагаете, сир, что он переоценил себя?
– Если бы он оценил себя по достоинству, за все сокровища христианского мира мы не смогли бы вернуть его.
Но, отдав должное Бертрану, король погрузился в мрачные раздумья, смысл которых Аженор отлично понимал.
– Сир, – сразу же сказал он, – ваше величество может не затруднять себя выкупом коннетабля. Господин Бертран послал меня к своей жене, мадам Тифании Рагенэль, Рагенэль, Тифания (ум. в 1371 г.) – первая жена Дюгеклена.
у которой хранится сто тысяч экю коннетабля и которая внесет их за своего мужа.
– Как я рад, мой дорогой шевалье, – просияв, заметил Карл, – что он не только славный воин, но и мудрый казначей. Я бы в это не поверил. Сто тысяч экю!.. Ну и ну, да он богаче меня. Так пусть он ссудит мне эти семьдесят тысяч флоринов. Я ему быстро их верну… Но ты-то веришь, что у него есть эти деньга? А если у него их не осталось?
– Почему же, сир?
– Потому, что госпожа Тифания Рагенэль очень ревниво относится к славе своего мужа и ведет себя в родных краях как щедрая и богатая дама.
– Но сир, на тот случай, если у нее больше не осталось денег, добрый коннетабль дал мне другое поручение.
– Какое именно?
– Объехать всю Бретань, возглашая: «Коннетабль – пленник Черного принца, соберите за него выкуп, мужчины Бретани! А вы, женщины Бретани, прядите!»
– Ну что ж, – оживился король, – я дам тебе один из моих стягов и троих рыцарей, чтобы ты провозглашал этот клич по всей Франции! Но, – прибавил Карл V, – делай это лишь в самом крайнем случае. Возможно, что мы и здесь сможем поправить беду под Наваррете. Какое гнусное название. Это слово «Наварра» всегда приносит горе каждому французу.
– Это невозможно, сир, вскоре вы, вероятно, увидите здесь беглеца, короля Энрике де Трастамаре. Англичане станут трубить о победе во все гасконские трубы, а потом, наконец, эти несчастные, израненные, нищие бретонцы вернутся на родину, всем рассказывая о горькой своей участи.
– Да, это верно! Поезжай же, Молеон, и если ты увидишь коннетабля…
– Я увижу его.
– Передай, что ничего не потеряно, если он снова вернется ко мне.
– Сир, он мне велел сказать вам еще кое-что.
– Что же именно?
– Передай королю, шепнул он мне, что наш план осуществляется, что много французских крыс сдохло на испанской жаре, не сумев к ней привыкнуть.
– Храбрец Бертран; значит, он еще шутил в эту жуткую минуту?
– Он по-прежнему тверд, сир, и столь же прекрасен в поражении, сколь велик в победе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68