сгрудились вокруг своего героя.
– О чада мои! – воскликнул Дюгеклен. – Вы видите меня в отчаянии. Поверите ли вы, что папа не только не снял анафемы с наемников, но наложил ее и на тех, кто соединился с ними, чтобы отомстить за смерть сестры нашего доброго короля Карла? Так что мы, достойные и честные христиане, стали нехристями, псами, волками, которых может травить каждый. Клянусь, папа римский безумен!
Среди бретонцев послышался глухой ропот.
– Надо также сказать, – продолжал Дюгеклен, – что ему подают очень дурные советы. Кто – мне это неизвестно. Но я точно знаю, что он грозит нам своими итальянскими рыцарями и занят сейчас тем – вам даже в голову это не придет, – что осыпает их индульгенциями, Индульгенция – папская грамота об отпущении грехов.

чтобы послать сражаться с нами.
Бретонцы угрожающе зарычали.
– А ведь я просил у нашего святого отца лишь права на католическое причастие и христианское погребение. Это такая малость для людей, идущих на борьбу с неверными. Вот, чада мои, до чего мы дошли. На этом я с ним и расстался. Не знаю, что думаете вы, но я считаю себя столь же добрым христианином, как любой другой человек. И я заявляю, что если наш святой отец Урбан Пятый намерен вести себя с нами как земной король – что ж, посмотрим кто кого! Не можем же мы позволить, чтобы нас побили эти папские служки!
После этих слов бретонцы с такой яростью повскакали с мест, что Дюгеклену пришлось их успокаивать.
Именно в эту минуту легат, выехавший из Лулльских ворот и переехавший мост Бенезе, въезжал в первый пояс лагерных укреплений. Он блаженно улыбался.
Англичане сбежались к ограде, чтобы поглазеть на него, и нагло орали:
– Эй! Эй! Это что за мул?!
Услышав такое оскорбление, ризничий Ризничий – священнослужитель, ведующий церковным имуществом.

побледнел от гнева, но тем не менее притворно-отеческим тоном, обычным для служителей церкви, ответил:
– Легат его святейшества.
– Хо-хо-хо! – гоготали англичане. – А где мешки с деньгами? Ну-ка, покажи. Сможет ли мул их дотащить?
– Деньги! Деньги! – скандировали другие.
Никто из командиров не появился; предупрежденные Дюгекленом, они попрятались в своих палатках.
Оба посланца пересекли первую линию – ее, как мы видели, составляли англичане – и проникли на стоянку французов, которые, едва завидев их, бросились им навстречу.
Легат подумал, что они хотят оказать почести, и уж было приободрился, когда вместо ожидаемых смиренных приветствий услышал со всех сторон громкий смех.
– О господин легат, добро пожаловать! – кричал солдат (уже в XIV веке солдаты были такими же охальниками, что и в наши дни). – Неужели его святейшество прислал вас как авангард своей кавалерии?
– И намерен перегрызть нам глотки с помощью челюстей вашего мула? – орал другой.
И каждый, наотмашь стегая хлыстом по крупу мула, громко хохотал, отпуская шуточки с остервенением, которое унижало легата сильнее, нежели корыстные требования англичан. Последние, однако, отнюдь не оставляли его в покое; несколько человек шли следом, вопя во всю мощь своих глоток: «Money! Money!» «Деньги! Деньги!» (англ.)


Легат довольно быстро преодолел вторую линию.
И тут настал черед бретонцев, хотя, в отличие от других, они шутить не были намерены. Сверкая глазами, сжимая огромные кулачищи, они вышли навстречу легату, завывая страшными голосами:
– Отпущения грехов! Отпущения грехов!
Через четверть часа легат от крика, несущегося на него со всех сторон, уже ничего не мог разобрать в этом содоме, подобном грохоту бушующих волн, раскатам грома, вою зимнего ветра и скрежету камней, выбрасываемых морем на берег.
Ризничий утратил былую уверенность и дрожал всем телом. Со лба легата уже давно ручьем катился пот, а зубы его выбивали дробь. Поэтому легат, все больше бледнея и боясь за своего мула, на круп которого пытались на ходу вскочить французские шутники, робко спрашивал:
– Где ваши командиры, господа? Где? Не будет ли кто-нибудь из вас столь добр проводить меня к ним?
Услышав столь жалобный голос, Дюгеклен счел, что ему пора вмешаться. Могучими плечами он рассек толпу – люди вокруг заходили волнами, – словно буйвол, который пробирается сквозь степные травы или тростники Понтэнских болот.
– А, это вы, господин легат, посланец нашего святого отца, черт меня задери! Какая честь для преданных анафеме! Назад, солдаты, осади назад! Ну что ж, господин легат, соблаговолите пожаловать ко мне в палатку. Господа! – вскричал он голосом, в котором не было и тени гнева. – Прошу вас оказывать почтение господину легату. Он, вероятно, везет нам добрый ответ его святейшества. Господин легат, не изволите ли опереться на мою руку, чтобы я помог вам слезть с мула? Вот так! Вы уже на земле? Прекрасно, теперь пойдемте.
Легат не заставил дважды себя упрашивать и, схватив сильную руку, протянутую ему бретонским рыцарем, спрыгнул на землю и прошел сквозь толпу солдат из разных стран, сбежавшуюся на него поглазеть; от кривляющихся фигур, опухших рож, хохота и грубых шуточек волосы вставали дыбом на голове ризничего: он, и не зная языков, понимал все, поскольку нехристи сопровождали свои слова довольно красноречивыми жестами.
«Что за люди! – шептала про себя церковная крыса. – Что за сброд!»
Войдя в палатку, Бертран Дюгеклен почтительно поклонился легату, попросив прощения за поведение своих солдат в выражениях, несколько приободривших несчастного посланца.
Легат, убедившись, что он почти вне опасности и под защитой слова коннетабля, тут же вспомнил о своем достоинстве и завел долгую речь, смысл коей заключался в том, что папа иногда дарует строптивым отпущение грехов, но никогда никому не дает денег.
Другие офицеры – по совету Дюгеклена они подходили постепенно и набивались в палатку – выслушали эту речь и без обиняков объявили легату, что подобный ответ их совсем не устраивает.
– Ну что ж, господин легат, – сказал Дюгеклен, – я начинаю думать, что никогда мы не сделаем наших солдат достойными людьми.
– Позвольте, – возразил легат, – мысль о вечном проклятии, что единым словом обрекло на погибель множество душ, тронула его святейшество; учитывая, что среди этих душ одни виновны менее других, но есть и такие, кто искренне раскаивается, его святейшество во благо ваше явит чудо милосердия и доброты.
– Ха-ха-ха, это еще что такое? – заорали командиры. – Мы еще посмотрим, что это за чудо!
– Его святейшество, – ответил легат, – дарует то чудо, коего вы жаждете.
– А дальше что? – спросил Бертран.
– Как что? – переспросил легат, ни разу не слышавший, чтобы его святейшество говорил о чем-нибудь другом. – Разве это не все?
– Нет, не все, – возразил Бертран, – далеко не все. Остается еще вопрос о деньгах.
– Папа мне ни слова не сказал о деньгах, и я об этом ничего не знаю, – сказал легат.
– Я полагал, – продолжал коннетабль, – что англичане высказали вам на сей счет свое мнение. Я слышал, как они кричали «Money! Money!»
– У папы денег нет. Сундуки казны пусты. Дюгеклен повернулся к командирам наемников, словно спрашивая их, удовлетворены ли они таким ответом. Командиры пожали плечами.
– Что хотят сказать эти господа? – встревоженно осведомился легат.
– Они хотят сказать, что в таких случаях святому отцу следует поступать так же, как они.
– В каких случаях?
– Когда их сундуки пусты.
– И что же они делают?
– Наполняют их деньгами. И Дюгеклен встал.
Легат понял, что аудиенция окончена. Легкий румянец выступил на загорелых скулах коннетабля.
Легат сел верхом на мула и уже намеревался отправиться обратно в Авиньон вместе со своим ризничим, которого, кстати, страх охватывал все больше и больше.
– Постойте, – сказал Дюгеклен, – подождите, господин легат. Одного я вас не отпущу – ведь по дороге на вас могут напасть, а мне, бес меня забери, это было бы неприятно.
Легат был потрясен, и это доказывало, что, в отличие от Дюгеклена, не поверившего его словам, он, папский посланец, поверил словам Дюгеклена.
Коннетабль, молча шагая рядом с мулом, которого вел в поводу ризничий, проводил легата до границ лагеря; но их сопровождал столь выразительный ропот, столь грозное бряцание оружия и столь угрожающие проклятия, что отъезд, хотя и под охраной коннетабля, показался бедному легату куда страшнее приезда.
Поэтому, едва выехав за пределы лагеря, легат пришпорил своего мула так, словно боялся погони.

IV. Как его святейшество папа Урбан V в конце концов решился оплатить крестовый поход и благословить крестоносцев

Перепуганный легат еще не вернулся в Авиньон, а Дюгеклен двинул вперед войска, и это сильно напугало Урбана V, с высоты террасы наблюдавшего за тем, как замыкается грозное кольцо окружения. Благодаря этому маневру Вильнёв-ла-Бепод и Жервази были взяты без сопротивления, хотя в Вильнёве стоял гарнизон из пятисот или шестисот солдат.
Занять эти города коннетабль поручил Гуго де Каверлэ. Он знал манеру англичан располагаться на постой и не сомневался, что на авиньонцев подобное начало военных действий произведет должное впечатление.
Действительно, в тот же вечер с высоты городских стен авиньонцы могли видеть большие костры, которые с трудом разгорались, но каким-то чудом все-таки неизменно ярко вспыхивали. Постепенно ориентируясь и узнавая места, где бушевало пламя, они убеждались, что горели их собственные дома, а на растопку шли их оливковые деревья.
Одновременно англичане сменили вина из Шалона, Торена и Бона, остатками коих они еще пробавлялись, на вина из Ривзальта, Эрмитажа и Сен-Перре, которые показались им крепче и слаще.
При зареве пожаров, опоясывавших город и освещавших англичан, которые располагались на ночлег, папа и собрал свой совет.
Мнения кардиналов, по обыкновению, и даже резче, чем обычно, разделились. Многие склонялись к ужесточению, которое должно было бы обрушиться не только на наемников, но и на Францию спасительным страхом.
Однако легат, в чьих ушах еще звучали крики отлученной от церкви солдатни, отнюдь не скрывал от его святейшества и совета своих впечатлений.
Ризничий же на папской кухне рассказывал об опасностях, которым он подвергся вместе с господином легатом и которых оба избежали лишь благодаря их героической выдержке, вынудившей англичан, французов и бретонцев держать себя почтительно.
В то время как поваренок рукоплескал храбрости церковного служки, кардиналы слушали рассказ легата.
– Я готов отдать жизнь на службе нашему святому отцу, – говорил он, – и заявляю, что уже приносил ее в жертву, но она никогда не подвергалась столь грозной опасности, как во время нашей миссии в лагерь. Я также заверяю, что без повеления его святейшества, который этим обречет меня на муки, на страдания, – я их принял бы с радостью, если бы мог думать, что сие хоть немного укрепит нашу веру, – я не вернусь к этим бесноватым, если не привезу им того, что они требуют.
– Посмотрим, посмотрим, – сказал папа, сильно растрогавшись и не менее сильно встревожившись.
– Но, ваше святейшество, – заметил один из кардиналов, – мы уже смотрим и даже прекрасно видим.
– И что же вы видите? – спросил Урбан.
– Видим, что на равнине пылает десяток домов, среди которых я отчетливо различаю и мой дом. Вот, смотрите, Святейший отец, как раз сейчас рушится крыша.
– Суть в том, что положение представляется мне чрезвычайным, – сказал Урбан.
– А мне – крайне чрезвычайным, святейший отец, ведь у меня в погребах хранится шестилетний урожай вина. Говорят, нехристи даже не тратят времени на то, чтобы правильно вскрыть бочку, а просто высаживают днище и лакают вино.
– А я, – подхватил третий кардинал, к чьей усадьбе уже подбирались языки пламени, – держусь мнения, что надо отправить посланца к коннетаблю, прося его от имени церкви немедленно прекратить опустошения, которые его солдатня творит на наших землях.
– Не хотите ли вы взять на себя эту миссию, сын мой? – спросил папа.
– С величайшим удовольствием, ваше святейшество, но я плохой оратор, а поскольку коннетабль меня не знает, лучше было бы, по-моему, послать к нему человека, с которым он уже знаком.
Папа повернулся к легату.
– Я прошу дать мне время прочесть «In manus», – ответил тот.
– Правильно, – согласился папа.
– Но торопитесь! – вскричал кардинал, дому которого угрожал огонь. Легат встал, осенил себя крестным знамением и объявил:
– Я готов идти на муки.
– Благословляю вас, – сказал папа.
– Но что я скажу им?
– Скажите, пусть они загасят огонь – а я загашу гнев свой, пусть они прекратят поджоги – а я перестану их проклинать.
Легат покачал головой, как человек, сильно сомневающийся в успехе своей миссии, но все-таки послал за верным ризничим, которому – едва он закончил рассказ о своей илиаде, – к великому ужасу, предстояло теперь пережить одиссею. Здесь название поэмы Гомера «Одиссея» употребляется в значении «приключения».


Как и в первый раз, оба выехали на муле. Папа хотел дать им эскорт гвардейцев, но те наотрез отказались, заявив, что их наняли на службу его святейшества для того, чтобы нести охрану и вязать чулки, а не для того, чтобы покрывать себя позором в схватках с нехристями.
Поэтому легат вынужден был отправиться без охраны; впрочем, он был почти доволен этим: будучи вдвоем с ризничим, он мог, по крайней мере, рассчитывать на свою слабость.
Легат подъезжал к лагерю с сияющим от радости лицом; он обломал целое оливковое дерево и, еще издали завидев англичан, стал размахивать этим символом мира:
– Добрые вести! Добрые вести!
Поэтому англичане – языка они не понимали, но поняли его жест – приняли легата не так грубо; французы, которые прекрасно все поняли, выжидали; а бретонцы, которые почти поняли, кланялись ему.
Возвращение легата в лагерь тем больше напоминало триумф, что, при наличии безграничной доброй воли, пожар можно было принять за праздничный фейерверк.
Но когда настало время сообщить Дюгеклену, что он вернулся, не привезя с собой ничего, кроме обещанного в первый приезд папского прощения, свое поручение несчастный посланец исполнил со слезами на глазах.
К тому же, когда он закончил свою речь, Дюгеклен взглянул на него с таким видом, будто вопрошал: «И вы посмели вернуться, чтобы сделать мне подобное предложение?»
Поэтому легат, уже не раздумывая, закричал:
– Спасите мне жизнь, господин коннетабль, спасите мою жизнь, ибо, когда ваши солдаты узнают, что я, обещавший им добрые вести, приехал с пустыми руками, они наверняка убьют меня!
– Гм! – произнес Дюгеклен. – Я бы не стал этого отрицать, господин легат.
– Горе мне! Горе! – стонал легат. – Я же предупреждал его святейшество, что он посылает меня на мученическую смерть.
– Признаюсь вам, – сказал коннетабль, – что эта солдатня – оборотни, нелюди. Анафема так на них подействовала, что я сам удивился. Я считал их более грубыми, и, поистине, если сегодня каждый из них не получит по два-три золотых экю, чтобы остудить им ожоги от молний папского гнева, я ни за что не поручусь: ведь завтра они могут спалить Авиньон, а в Авиньоне – ужас охватывает меня! – кардиналов и заодно с ними – прямо дрожь берет! – самого папу.
– Но ведь вы понимаете, мессир коннетабль, – объяснял легат, – мне необходимо доставить ваш ответ, чтобы там смогли принять решение, которое предотвратит столь великие беды, а для этого я должен вернуться живым и здоровым.
– Вы вернетесь слегка потрепанным, – заметил Дюгеклен, – хотя, по-моему, это лишь произведет на них более сильное впечатление. Но, – поспешил он прибавить, – мы не хотим принуждать его святейшество: мы хотим, чтобы его решение стало выражением его желания, результатом его свободной воли. Поэтому я сам провожу вас, как уже сделал это в первый раз, и для большей надежности выведу через другие ворота.
– Ох, мессир коннетабль, – вздохнул легат, – слава Богу, что вы истинный христианин.
Дюгеклен сдержал слово. Легат выбрался из лагеря целым я невредимым, но после его отъезда грабеж, ненадолго прерванный сообщением о добрых вестях, возобновился с пущим неистовством: разочарование усилило гнев.
Вина были выпиты, вещи разграблены, корма уничтожены.
С высоты городских стен авиньонцы – даже самые храбрые не смели выходить за ворота – по-прежнему наблюдали, как их подчистую грабят и разоряют.
Кардиналы стонали.
Тогда папа предложил наемникам сто тысяч экю.
– Принесите деньги, а там видно будет, – был ответ Дюгеклена.
Папа собрал совет и с глубокой скорбью на лице объявил:
– Дети мои, надо пойти на жертву.
– Да, – единодушно поддержали его кардиналы, – к тому же, как глаголет Иезекииль, Имеется в виду предсказание бедствий народа израильского в библейской Книге пророка Иезекииля.

враг пришел на землю нашу, пожег и залил кровью города наши, надругался над женами и дочерьми нашими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68