Поэтому ничто, кроме избытка радости, не нарушало сердечного спокойствия Аженора; ведь то, что люди называют предчувствием, иногда представляет собой лишь чрезмерное блаженство, которое заставляет нас трепетать за найденное нами хрупкое счастье, способное разбиться от любого прикосновения. Совершенно беззаботному человеку неведомо полное счастье, и редко самый отважный влюбленный идет на свидание с возлюбленной, не испытывая трепетного страха.
Аисса, неистовая в любви, подобно прекрасным гуриям из знойных краев, где она появилась на свет, весь день думала о вчерашней ночи, казавшейся ей сном, и о наступившей ночи, которая представлялась ей нежнейшим выражением счастья; стоя на коленях перед раскрытым окном, она вдыхала ночную прохладу и запахи цветов, впитывала все флюиды, какие источал находившийся где-то рядом возлюбленный; эти минуты она жила лишь мыслями об этом мужчине, которого она пока еще не слышала и не видела, но угадывала в загадочной темноте и величественной тишине ночи.
Вдруг до нее донесся шелест листвы, и, покраснев от радости, она, раздвинув цветы, обвивавшие балкон, выглянула в сад.
Шум усилился, робкие, шуршащие по траве, осторожные, какие-то легкие шаги возвещали, что приближается ее возлюбленный.
В широкой полосе серебристого лунного света, отделявшей сад от дома, появился Молеон.
Тогда, быстрая, как ласточка, прекрасная мавританка, которая ждала лишь его появления, повисла на длинной шелковой веревке, привязанной к каменному балкону, потом соскользнула по ней на песок, бросилась в объятья к Аженору и, обхватив его голову тонкими пальцами, шепнула:
– Вот и я; видишь, я ждала тебя.
И Молеон, потерявший голову от любви и дрожавший от какого-то сладостного страха, почувствовал на губах жгучий поцелуй.

XIX. Любовь

Молеон не мог говорить, но мог действовать. Он стремительно увлек Аиссу под свод жимолости, вчера вечером укрывавший Энрике де Трастамаре, и, усадив прекрасную мавританку на цветочную скамью, упал перед ней на колени.
– Я ждала тебя, – повторила Аисса.
– Неужели я заставил себя ждать? – спросил Аженор.
– Да, – ответила девушка, – ведь я ждала тебя не со вчерашнего вечера, а с того первого дня, как увидела.
– Значит, ты меня любишь! – воскликнул Аженор, охваченный радостью.
– Я люблю тебя, – ответила девушка. – А ты любишь меня?
– О да, да! Люблю!
– Я люблю тебя за то, что ты смелый, – сказала Аисса. – А ты за что меня любишь?
– За то, что ты красивая, – ответил Аженор.
– Ты ведь знаешь только мое лицо, а я вот разузнала о всех твоих делах.
– Значит, тебе известно, что я враг твоего отца?
– Да.
– Тогда ты знаешь, что я не просто его враг, между нами война не на жизнь, а на смерть.
– Я знаю это.
– И не отвергаешь меня за то, что я ненавижу Мотриля?
– Я люблю тебя!
– Я тебе верю. Я ненавижу этого человека, потому что он заманил дона Фадрике, моего брата по оружию, в смертельную западню! Ненавижу и потому, что он убил несчастную Бланку Бурбонскую! Наконец, я ненавижу его потому, что он стережет тебя не как дочь, а как любовницу. Ты, правда, его дочь, Аисса?
– Послушай, я об этом ничего не знаю. Мне кажется, что однажды, когда я совсем маленькой проснулась после долгого сна и открыла глаза, то первое, что я увидела, было лицо этого человека; он назвал меня дочерью, а я назвала его отцом. Но я не люблю его, он меня пугает.
– Он зол с тобой или строг?
– Наоборот, королеве не угождают так усердно, как мне. Каждое мое желание – закон. Стоит мне лишь знак подать, как он меня слушается. Кажется, все его мысли поглощены мной. Не знаю, что он намерен сделать со мной, но иногда меня ужасает его мрачная и ревнивая нежность.
– Поэтому ты и не любишь его так, как дочь должна любить отца?
– Я боюсь его, Аженор. Знаешь, иногда ночью он, словно привидение, заходит в мою комнату, и я дрожу от страха. Он подходит к постели, на которой я лежу (шаг у него такой легкий, что даже мои служанки, спящие на циновках на полу, не просыпаются), проходит между ними так, словно его ноги не касаются пола. Но я-то не сплю и сквозь прищуренные веки, которые ужас заставляет дрожать, вижу его страшную улыбку. Он подходит совсем близко, склоняется надо мной. Его дыхание обжигает мое лицо, и поцелуй, странный поцелуй то ли отца, то ли любовника, который, как он считает, должен охранять мой сон, оставляет у меня на лбу или на губах болезненный, словно от раскаленного железа, след. Вот видения, которые преследуют меня, видения наяву. С этими страхами я засыпаю каждую ночь, и все-таки что-то подсказывает мне, что страхи мои напрасны, ибо во сне или наяву я имею над ним какую-то странную власть. Я часто замечаю, что он вздрагивает, когда я хмурю брови, что его пронзительный и надменный взгляд никогда не выдерживает пламени моего взгляда. Но почему ты спрашиваешь меня о Мотриле, отважный мой рыцарь, ты же не боишься его, ты ведь ничего не боишься?
– Да, мне не страшен никто, я лишь боюсь за тебя.
– Ты боишься за меня, потому что любишь меня, – с восхитительной улыбкой объяснила Аисса.
– Аисса, я ни разу не любил женщин моей страны, где, однако, женщины красивые, и меня часто удивляло мое равнодушие, но теперь я понял почему. Потому что все сокровища моего сердца должны принадлежать тебе. Ты спрашиваешь, люблю ли я тебя, Аисса. Выслушай меня и суди сама. Если ты прикажешь мне бросить все, отречься ради тебя от всего, кроме моей чести, знай же, Аисса, что я принесу тебе эту жертву.
– А я сделаю еще больше, – с божественной улыбкой возразила девушка, – и ради тебя пожертвую моим Богом и моей честью.
Аженор еще ничего не знал о пылкой поэзии восточной страсти и, лишь увидев улыбку Аиссы, стал, кажется, ее понимать.
– Хорошо, – сказал он, обняв стан Аиссы, – Я не хочу, чтобы ты жертвовала твоим Богом и твоей честью, не связав свою жизнь с моей. В моей стране, Аисса, женщины, которых любят, становятся подругами, с ними вместе живут и умирают; когда женщины принимают нашу веру, они могут быть спокойны: их никогда не бросят в гарем, где они станут прислуживать новым наложницам человека, которого они любили. Стань христианкой, Аисса, оставь Мотриля, и ты будешь моей женой.
– Я только что хотела просить тебя об этом, – сказала девушка.
Аженор встал с колен, ловким движением подхватил на сильные руки возлюбленную (сердце Аиссы билось рядом с его сердцем, его лица ласково касались ее свежие, пахучие волосы, душу переполняла радость, голова кружилась) и побежал к тому месту у стены, где стояла лестница.
Молодой человек почти не чувствовал своей нежной ноши и стремительно как стрела промчался среди деревьев и преодолел живую изгородь, окаймлявшую аллею.
Он уже видел перед собой темную стену, прикрываемую деревьями, как вдруг Аисса, гибкая, словно уж, вырвалась из рук Аженора, скользнув телом по телу юноши.
Молеон остановился; мавританка присела на корточки у его ног и показала рукой в сторону стены.
– Смотри, – прошептала она.
И Молеон заметил белую фигуру, притаившуюся за нижними перекладинами лестницы.
«Ага! – подумал Аженор. – Уж не Мюзарон ли это, который, опасаясь за меня, стережет нас? Нет, этого быть не может, – засомневался он. – Мюзарон слишком осторожен, чтобы подвергать себя опасности по ошибке получить удар мечом».
Фигура выпрямилась; что-то голубоватое сверкнуло у ее пояса.
– Это Мотриль! – вскрикнула Аисса.
Пробужденный этим страшным именем, Аженор схватился за меч.
Вероятно, Мотриль еще не заметил девушку или, вернее, не различил ее в этом странном видении, которое представлял собой христианин, несущий на руках мавританку; но едва услышав крик девушки, высокий, стройный Мотриль вышел из тени, издал дикий вопль и яростно бросился на Аженора.
Однако любовь и на сей раз опередила ненависть. Быстрым, как мысль, движением Аисса опустила забрало рыцаря, и мавр оказался перед железной статуей, которую девушка обвила руками.
Мотриль остановился.
– Аисса! – с удрученным видом прошептал мавр, опустив руки.
– Да, Аисса! – ответила она с дикой решительностью, которая придала сил влюбленному Молеону, но заставила задрожать мавра. – Ты хочешь убить меня? Убей! Ну а рыцарь тебя не боится, ты ведь хорошо это знаешь, не так ли?
И она жестом показала на Аженора.
Мотриль протянул руку, чтобы схватить Аиссу, но она отпрянула назад, и перед ним предстал Молеон, который невозмутимо стоял, держа в руке меч.
В глазах Мотриля пылала такая яростная ненависть, что Молеон занес над ним меч.
Но в этот же миг он почувствовал, что Аисса удерживает его руку.
– Нет, не убивай его при мне! – воскликнула она. – Ты силен, вооружен, неуязвим, оставь его и уходи.
– Ах так! – вскричал Мотриль, ударом ноги сбив лестницу. – Ты силен, вооружен, неуязвим, сейчас посмотрим, кто сильнее.
В эту секунду раздался громкий свист, и появилась дюжина мавров с боевыми топорами и кривыми саблями.
– Ах, псы неверные! – вскричал Аженор. – Идите сюда и посмотрим, кто кого!
– Смерть христианину! – кричал Мотриль. – Смерть!
– Ничего не бойся, – шепнула Аисса.
Она спокойным твердым шагом вышла вперед, встав между рыцарем и нападавшими.
– Мотриль, я хочу видеть, как этот молодой человек уйдет отсюда, ты слышишь? – сказала она. – Я хочу, чтобы он ушел отсюда живым, и горе тебе, если хоть волос падет с его головы!
– Неужели ты любишь этого гяура? – воскликнул Мотриль.
– Я люблю его, – ответила Аисса.
– Тем более его следует убить. Убейте его! – приказал Мотриль, выхватывая из ножен кинжал.
– Мотриль! – нахмурив брови, крикнула Аисса, метнув в него грозный, словно молния, взгляд. – Ты разве не понял меня и тебе дважды надо повторять, что я хочу, чтобы юноша немедленно ушел отсюда?
– Убейте его! – повторил взбешенный Мотриль. Аженор встал в защитную позу.
– Постой, сейчас ты увидишь, как тигр станет агнцем, – сказала Аисса, выхватив из-за пояса тонкий и острый кинжал, и, обнажив свою прекрасную, золотистую, как гранаты Валенсии, грудь, приставила его острием к коже, которая подалась под опасной тяжестью.
Мавр взвыл от ужаса.
– Знай же, – воскликнула она, – клянусь тебе Богом арабов, от которого отрекаюсь, клянусь Богом христиан, который станет моим Богом, что, если с этим юношей случится беда, я убью себя!
– Аисса! Умоляю тебя, остановись! – вскричал мавр. – Я с ума схожу!
– Тогда брось кинжал, – приказала девушка. Мавр подчинился.
– Прикажи слугам уйти.
Мотриль махнул рукой, и слуги удалились. Потом, устремив на молодого человека взгляд, томный от нежности и пылкий от желания, она тихо сказала:
– Подойди ко мне, Аженор, я хочу проститься с тобой.
– Разве ты не пойдешь со мной? – спросил Молеон.
– Нет, он предпочтет убить меня, нежели потерять. Я остаюсь, чтобы спасти нас.
– Но будешь ли ты меня любить? – спросил Молеон.
– Видишь вон ту звезду? – спросила Аисса, показывая молодому человеку самую яркую из звезд, горевших на небосводе.
– Да, вижу! – воскликнул Аженор.
– Так вот! Раньше она погаснет в небе, чем любовь угаснет в моем сердце. Прощай!
И, приподняв забрало шлема своего возлюбленного, она запечатлела на его устах долгий поцелуй; мавр же стоял в стороне и кусал от бессильной злости руки.
– Теперь, ступай, – сказала Аисса рыцарю, – но будь готов ко всему. Стоя у лестницы, которую Аженор снова приставил к стене, Аисса улыбалась, глядя на Молеона; рукой она останавливала Мотриля, подобно тому, как укротители тигров одним, жестом заставляют улечься зверя, который, казалось, был готов растерзать их.
– Прощай! – воскликнул Аженор. – Помни о своем обещании.
– До свидания! – ответила прекрасная мавританка. – Я не нарушу его.
Аженор послал девушке последний воздушный поцелуй и скрылся по ту сторону стены.
Мавр проводил рычанием ускользнувшую добычу.
– Теперь не старайся доказывать мне, что ты следишь за каждым моим шагом, – обратилась Лисса к Мотрилю, – не заставляй меня подозревать, что обращаешься со мной как с рабыней, ведь тебе известно, что у меня есть средство стать свободной. Ладно, уже поздно, отец, пошли домой.
Мотриль пропустил ее вперед, и она, спокойная, задумчивая, пошла по аллее к дому. Он поднял свой острый кинжал и, проведя ладонью по лбу, прошептал:
– Дитя! Через несколько месяцев, может, даже дней, ты уже не укротишь Мотриля так просто.
В тот миг, когда девушка уже вступила одной ногой на порог, Мотриль услышал за спиной чьи-то шаги.
– Ступайте скорее, Аисса, – сказал он. – Это король.
Девушка вошла в дом и неторопливо, словно она не слышала этих слов, закрыла за собой дверь. Мотриль видел, как она скрылась в доме; через несколько секунд к нему подошел король.
– Ну что ж, друг Мотриль, с победой! – воскликнул король. – Да, мы победили. Но почему ты ушел в тот момент, когда совет начал обсуждать наши дела?
– Я подумал, что жалкому рабу-мавру не место среди столь могущественных христианских вельмож, – ответил он.
– Ты лжешь, Мотриль, – сказал дон Педро, – ты волновался за свою дочь и ушел следить за ней.
– Полно, сеньор! – возразил Мотриль, улыбаясь тому, что короля дона Педро так сильно волнует Аисса. – Клянусь честью, может показаться, что вы думаете об этом больше меня.
И оба вошли в дом, хотя дон Педро все-таки с любопытством бросил взгляд на окно, за которым вырисовывалась тень женщины.


Часть вторая

I. Глава, где мы убеждаемся, что мессир Дюгеклен – славный полководец, но и не менее славный знаток счета

Граф Энрике де Трастамаре и его спутник Аженор направлялись в Бордо, где их ждали события, о которых мы уже рассказывали, а Дюгеклен, коего Карл Пятый облачил неограниченными полномочиями, собрал главных командиров наемных отрядов и объяснял им свой план кампании.
Эти жестокие воины, вынужденные, подобно хищным птицам или волкам, каждый день проявлять осторожность, хитрость и дерзость, которые простых смертных возвышают, а людей одаренных делают гениальными, обладали большим, нежели вы думаете, пониманием стратегии и воинским искусством.
Поэтому они прекрасно разобрались в тех предложениях, которые бретонский герой вынес на их суд; совокупность их складывалась из боевых действий, которые всегда можно было легко прекратить, и отдельных операций, вытекающих из обстоятельств. Однако все эти воинственные замыслы упирались в единственный, неопровержимый довод: нужны деньги.
Будет справедливо сказать, что довод этот не вызвал возражений; требование денег было выдохнуто как бы единой глоткой.
– Верно, – ответил Дюгеклен, – и я уже подумал об этом.
Командиры одобрительно закивали головой в знак того, что они благодарны за подобную предусмотрительность.
– Но, – прибавил Дюгеклен, – деньги вы получите после первого сражения.
– До него еще дожить надо, – возразил рыцарь Смельчак, – и хоть немного заплатить нашим солдатам.
– Иначе, – подхватил Каверлэ, – нам придется по-прежнему драть шкуру с французского крестьянина. Но их вопли – вечно эти чертовы мужланы орут! – будут терзать слух нашего прославленного коннетабля. Кстати, как можно быть честным командиром, если тебе приходится грабить, словно последнему солдату?
– Исключительно правильно, – согласился Дюгеклен.
– А я добавлю, – начал Клод Живодер, другой плут, вполне свой в компании подобных волков (он слыл менее жестоким, чем Каверлэ, но был вероломнее и жаднее), – добавлю, говорю я вам, что мы теперь союзники его величества короля Франции, так как идем мстить за смерть его сестры, и мы будем недостойны этой чести – а для простых наемников вроде нас сия честь бесценна, – если не перестанем хоть на какое-то время разорять народ нашего царственного союзника.
– Умные и глубокие слова, – заметил Дюгеклен, – однако подскажите мне способ раздобыть деньги.
– Добывать деньги не наше дело, – ответил Гуго де Каверлэ, – наше дело – их получить.
– На это возразить нечего, – сказал Дюгеклен, – даже ученый муж не рассудил бы логичнее вас, господин Гуго. Ну ладно, сколько вы просите?
Командиры переглянулись, как бы советуясь друг с другом, и, поскольку все они заботу об общей выгоде, вероятно, поручили Каверлэ, тот объявил:
– Мы недорого возьмем, мессир коннетабль, даю слово командира!
От этого обещания и этой клятвы у Дюгеклена мурашки побежали по коже.
– Я жду, – сказал он, – говорите.
– Ну что ж, – продолжал Каверлэ, – пусть его величество Карл Пятый платит экю золотом каждому солдату до тех пор, пока мы будем находится во вражеской стране. Конечно, это немного, но мы принимаем во внимание, что нам выпала честь быть его союзниками, и мы будем скромны из уважения к столь достойному королю. У нас, кажется, пятьдесят тысяч солдат?
– Не совсем так, – возразил Дюгеклен.
– Чуть больше или чуть меньше.
– По-моему, меньше.
– Неважно! – ответил Каверлэ. – Мы беремся с тем количеством людей, каким располагаем, сделать то, что другие сделали бы, имея пятьдесят тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68