Мне необходимо поговорить с вашей госпожой об очень важных вещах.
Первым чувством мамки было остаться, несмотря на приказ солдата; но госпожа, у которой она взглядом попросила разрешения, сделала ей знак удалиться, и она повиновалась. Но, выйдя в коридор, она сразу же раскаялась в своем послушании, так как увидела у стены прямого и молчаливого второго солдата, который, вероятно, был готов исполнить приказы солдата, вошедшего к королеве.
Пройдя мимо этого человека, мамка почувствовала, что теперь ее отделяют от госпожи не только двое этих страшных пришельцев, но и какая-то непреодолимая преграда, и поняла, что Бланка погибла.
Королева же, как всегда спокойная и величественная, подошла к мнимому солдату, посланцу короля, который опустил голову, словно боясь, что его узнают.
– Теперь мы одни, говорите, – сказала она.
– Сеньора, король знает, что вы переписывались с его врагами, – начал незнакомец, – а это, как вам известно, представляет собой очевидную измену.
– Неужели король только сегодня об этом узнал? – спросила королева с тем же спокойствием и тем же величием. – Однако, мне кажется, я уже довольно давно несу наказание за это преступление, о котором, как утверждает король, он узнал лишь сегодня.
Солдат поднял голову и возразил:
– На сей раз, сеньора, король говорит не о врагах его трона, а о врагах его чести. Королева Кастилии должна быть вне подозрений, но она тем не менее дала повод к скандалу.
– Исполняйте ваше поручение и уходите, когда закончите, – сказала королева.
Солдат какое-то время хранил молчание, словно не решаясь перейти к делу, потом спросил:
– Вы знаете историю дона Гутьере?
– Нет, – ответила королева.
– Но она разыгралась совсем недавно и наделала немало шуму.
– Я ничего не знаю о недавних событиях, – сказала пленница, – а шум, даже самый громкий, едва проникает сквозь стены замка.
– Хорошо! Тогда я вам расскажу, – сказал посланец короля.
Вынужденная слушать, королева, невозмутимая и исполненная достоинства, продолжала стоять.
– Дон Гутьере женился на юной, прекрасной девушке шестнадцати лет, – начал он свой рассказ. – Именно в этом возрасте ваша светлость вышла замуж за короля дона Педро.
Королева пропустила мимо ушей этот явный намек.
– Прежде чем она стала сеньорой Гутьере, эту девушку звали донья Менсия, – продолжал солдат, – и под этим девичьим именем она любила молодого сеньора, который был не кто иной, как брат короля, граф Энрике де Трастамаре.
Королева вздрогнула.
– Однажды ночью, вернувшись домой, дон Гутьере застал жену дрожащей от страха, в сильном волнении; он спросил, в чем дело; та сказала, будто видела мужчину, который спрятался в ее комнате. Дон Гутьере взял светильник и стал искать, но ничего не нашел, кроме очень богато украшенного кинжала. Он отлично понимал, что такой кинжал не мог принадлежать простому дворянину.
На рукояти была указана фамилия мастера; дон Гутьере пошел к нему и спросил, кому тот продал кинжал.
«Инфанту дону Энрике, брату короля дона Педро», – ответил мастер.
Дон Гутьере узнал все, что хотел знать. Отомстить графу дону Энрике он не мог, потому что был старым кастильцем, исполненным благоговейного почтения к своим господам, и не пожелал бы, несмотря на нанесенное оскорбление, обагрить руки в королевской крови.
Но донья Менсия не была дочерью знатного дворянина, поэтому он мог отомстить ей и отомстил.
– Каким же образом? – спросила королева, увлеченная рассказом об этом событии, которое так сильно напоминало ее собственную историю.
– О, самым простым, – ответил посланец. – Он подстерег у двери его дома бедного лекаря по имени Лудовико, когда тот возвращался к себе, приставил ему к горлу кинжал, завязал глаза и привел в свой дом.
Когда они вошли в дом, он развязал костоправу глаза. На кровати лежала связанная женщина; горели две свечи – одна в изголовье, другая у изножья, – словно женщина была уже покойницей. Левая ее рука была привязана так крепко, что ею нельзя было даже пошевельнуть. Лекарь стоял, онемев и ничего не понимая в этом спектакле.
«Отворите кровь этой женщине, – сказал дон Гутьере, – и пусть она истекает кровью, пока не умрет».
Лекарь хотел сопротивляться, но почувствовал, что кинжал дона Гутьере, пропоровший его одежду, был готов пронзить ему грудь; он подчинился. В ту же ночь бледный, окровавленный мужчина бросился к ногам дона Педро.
«Государь, – сказал он, – этой ночью меня, завязав глаза и приставив кинжал к горлу, затащили в дом, где силой заставили пустить кровь женщине и не останавливать до тех пор, пока та не умерла».
«И кто же тебя заставил? – спросил король. – Как зовут убийцу?»
«Не знаю, – ответил Лудовико. – Но, поскольку меня никто не видел, я обмакнул руку в таз с кровью, а выходя из дома, притворился, будто споткнулся, и оперся окровавленной рукой о дверь. Прикажите найти убийцу, сир, и дом, на двери которого вы увидите кровавый отпечаток ладони, будет домом виновного».
Король дон Педро взял с собой алькальда Алькальд – глава муниципальной администрации в Испании.
Севильи, и они вдвоем ходили по городу до тех пор, пока не нашли кровавого знака. Тогда король постучал в дверь, и дон Гутьере сам открыл ему, потому что увидел из окна знатного гостя.
«Дон Гутьере, где донья Менсия?» – спросил король.
«Сейчас вы ее увидите, государь», – ответил испанец.
И, проведя короля в комнату, где все еще горели свечи и стоял наполненный дымящейся теплой кровью таз, сказал:
«Сир, вот та, кого вы ищите».
«Чем провинилась перед вами эта женщина?» – спросил король.
«Она мне изменила, государь».
«И почему вы отомстили ей, а не ее сообщнику?»
«Потому что ее сообщник – граф дон Энрике де Трастамаре, брат короля дона Педро».
«У вас есть доказательство?» – спросил король.
«Вот собственный кинжал графа, который он потерял в комнате моей жены, а я его нашел».
«Хорошо, – сказал король, – похороните донью Менсию и вымойте дверь вашего дома, на которой отпечаталась кровавая ладонь».
«Нет, государь, – ответил дон Гутьере. – Каждый человек, имеющий должность, обычно помещает над дверью своего дома какой-либо знак, обозначающий его профессию. Я сам имею честь быть врачом, и эта окровавленная рука будет моим знаком».
«Пусть же этот знак остается на двери, – согласился дон Педро, – „даст понять вашей второй жене, если вы возьмете новую супругу, что она должна почитать мужа и хранить ему верность“.
– Неужели король больше ничего не сделал? – спросила Бланка.
– Сделал, сеньора, – ответил посланец. – Вернувшись во дворец, король дон Педро изгнал инфанта дона Энрике.
– Все это прекрасно! Но какое отношение эта история имеет ко мне, в чем донья Менсия похожа на меня?
– В том, что она, подобно вам, осквернила честь мужа, – ответил солдат, – ив том, что, подобно дону Гутьере, которого король одобрил и помиловал, король дон Педро уже покарал вашего сообщника.
– Моего сообщника! Что ты хочешь сказать, солдат? – воскликнула Бланка, которой эти слова напомнили о записке дона Фадрике ее страхах.
– Я хочу сказать, что великий магистр казнен, – холодно пояснил солдат. – Казнен за посягательство на честь короля, а вы, будучи виновны в том же преступлении, должны приготовиться к смерти, как и дон Фадрике.
Бланка похолодела от ужаса, но не от мысли, что она должна умереть, а от известия, что ее любовник казнен.
– Казнен! – повторила она. – Значит, правда, что он погиб!
Самый искусный человеческий голос вряд ли сумел бы передать отчаяние и ужас, вложенные молодой женщиной в эти слова.
– Да, сеньора, – подтвердил мавр. – А я привел с собой тридцать солдат, которые будут сопровождать тело королевы из Медины-Сидонии в Севилью, чтобы ей, хотя она и виновна, были возданы королевские почести.
– Солдат, я уже сказала тебе, что мне судья – король дон Педро, а ты лишь мой палач.
– Да будет так, сеньора, – согласился солдат и достал из кармана длинный, прочный шнурок, на конце которого сделал подвижную петлю.
Эта хладнокровная жестокость возмутила королеву.
– О Боже, – воскликнула она, – и где только король дон Педро отыскал в своем королевстве испанца, который согласился на такое гнусное дело?
– Я не испанец, я мавр! – сказал солдат, подняв голову и откинув белый капюшон, скрывавший его лицо.
– Мотриль! – вскричала она – Мотриль – бич Испании!
– Я человек благородной крови, – ухмыльнулся мавр, – и не обесчещу прикосновением своих рук голову моей королевы.
И, держа в руке роковой шнурок стал приближаться к Бланке.
– О нет, нет! Вы не убьете меня, грешную, без молитвы! – умоляла Бланка.
– Сеньора, вы безгрешны, потому что не считаете себя виновной, – возразил жестокий посланец короля.
– Негодяй! Ты еще смеешь оскорблять королеву перед тем, как задушить ее… О, трус! Почему здесь нет храбрых французов, чтобы защитить меня?
– Верно, нет, – рассмеялся Мотриль. – К несчастью, ваши храбрые французы остались по ту сторону Пиренейских гор, и если только ваш Бог не сотворит чуда…
– Мой Бог всемогущ! – воскликнула Бланка. – На помощь, рыцарь, ко мне! И она бросилась к двери, но до порога добежать не успела, потому что Мотриль накинул веревку ей на шею. Он потянул петлю к себе, и королева, чувствуя, как холодное ожерелье стягивает ей горло, жалобно вскрикнула. И в ту же секунду Молеон, презрев советы оруженосца, кинулся на зов королевы.
– На помощь! – хрипела молодая женщина, корчась на полу.
– Кричи, кричи… – приговаривал мавр, затягивая петлю, в которую несчастная узница вцепилась судорожно сведенными пальцами. – Кричи, посмотрим, кто тебе поможет – твой Бог или твой любовник…
Неожиданно в коридоре зазвенели шпоры и перед изумленным мавром на пороге предстал рыцарь.
У королевы вырвался стон – от радости и страдания. Аженор занес меч, но Мотриль сильной рукой поднял королеву и, как щитом, заслонился ею от рыцаря.
Стоны несчастной сменились приглушенным, сдавленным хрипом, руки свела сильная боль, а губы посинели.
– Кебир! Кебир! На помощь! – по-арабски прокричал Мотриль.
Он защищался одновременно и телом королевы, и страшной турецкой саблей, изогнутое лезвие которой, охватывая шею, срезает голову, словно серп колосок.
– Ах, басурман, ты хочешь убить дочь Франции! Дочь Франции (сын Франции) – титул детей французских королей; здесь это наименование употреблено фигурально, так как Бланка не была королевской дочерью.
– вскричал Аженор.
И через голову королевы попытался поразить Мотрил я мечом.
Но в это мгновенье Аженор почувствовал, что руки Кебира, словно железным кольцом, обхватили его и потянули назад.
Рыцарь повернулся к новому противнику, хотя драгоценное время было потеряно. Королева снова упала на колени, она больше не кричала, не стонала, даже не хрипела. Казалось, что она мертва.
Кебир высматривал в доспехах рыцаря место, куда он, на секунду разжав руки, мог бы всадить кинжал, зажатый в зубах.
Эта сцена заняла меньше времени, чем необходимо молнии, чтобы сверкнуть и угаснуть. Столько же секунд понадобилось Мюзарону, чтобы последовать за хозяином и вбежать в комнату королевы.
Крик, который он издал, увидев, что происходит, известил Аженора о внезапно подоспевшей подмоге.
– Сперва спасай королеву! – крикнул рыцарь, которого не отпускал мощный Кебир.
На мгновенье воцарилась тишина; потом Молеон услышал над ухом свист и почувствовал, что руки мавра разжались.
Стрела, пущенная Мюзароном из арбалета, попала Кебиру в горло.
– Скорее к двери! Закрой ее! – кричал Аженор. – А я убью разбойника! Отбросив мешавший ему труп Кебира, который тяжело упал на пол, Аженор кинулся к Мотрилю и, прежде чем тот успел собраться и принять защитную позицию, нанес мавру удар такой силы, что тяжелый меч рассек двойной слой железа, который прикрывал голову Мотриля, и поранил ему череп. Глаза мавра потухли, по бороде полилась темная, густая кровь, и он рухнул на Бланку, словно хотел и в предсмертных судорогах задушить свою жертву.
Аженор ударом ноги отшвырнул мавра и, склонившись над королевой, быстро развязал петлю, которая глубоко врезалась ей в шею. Только долгий вздох показал, что королева еще жива, хотя она казалась оцепеневшей.
– Победа за нами! – воскликнул Мюзарон. – Сеньор, берите молодую госпожу под голову, я возьму за ноги, и мы вынесем ее отсюда.
Королева, словно услышав эти слова и желая помочь своим освободителям, судорожным движением приподнялась, и жизнь снова прилила к ее устам.
– Не трудитесь, это бесполезно, – сказала она. – Оставьте меня, я уже почти в могиле. Дайте мне крест, пусть я умру, целуя символ нашего искупления.
Аженор протянул ей для поцелуя рукоятку меча, которая имела форму креста.
– Увы! Горе мне! – вздохнула королева. – Едва сойдя с небес, я уже должна снова уходить туда. Вот я и возвращаюсь к своим невинным подругам. Бог простит меня, ибо я сильно любила и много страдала.
– Пойдемте, пойдемте, – умолял рыцарь. – Еще есть время, мы спасем вас. Она взяла Аженора за руку.
– Нет, нет, для меня все кончено! – вздохнула она. – Вы сделали все, что могли. Бегите, уезжайте из Испании, возвращайтесь во Францию, найдите мою сестру, расскажите обо всем, что вы видели, и пусть она отомстит за нас. А я передам дону Фадрике, какой вы благородный и преданный друг.
Она сняла с кольца перстень и, протягивая его рыцарю, сказала:
– Вы отдадите этот перстень моей сестре, она подарила его мне, когда я уезжала из Франции, от имени своего мужа, короля Карла.
И второй раз приподнявшись к рукоятке меча Аженора, она испустила дух в то мгновенье, когда коснулась губами железного креста.
– Сеньор, они идут, – крикнул Мюзарон, прислушавшись. – Они бегут, их много.
– Нельзя, чтобы они нашли тело моей королевы среди убийц, – сказал Аженор. – Помоги мне, Мюзарон.
И он, подхватив труп Бланки, величественно усадил его на стул из резного дерева и поставил ее ногу на окровавленную голову Мотриля, подобно тому, как художники и скульпторы изображали Пресвятую Деву, попирающую стопой поверженную главу змия.
– А теперь бежим, если нас еще не окружили, – сказал Аженор.
Через две минуты оба француза оказались под сводом небес и, добравшись до дерева, увидели убитого часового; он стоял в той же позе, прислонившись к стене, и, казалось, все еще смотрел большими незрячими глазами, которые смерть забыла закрыть.
Они уже были на другой стороне рва, когда мелькание факелов и громкие крики убедили их, что тайна башни раскрыта.
XII. Как Бастард де Молеон ехал во Францию и что случилось с ним в дороге
Чтобы вернуться во Францию, Аженор выбрал почти тот же путь, каким добирался до Испании.
Один, а потому, не внушающий никому страха, бедный, а значит, не вызывающий ни у кого зависти, рыцарь надеялся успешно исполнить поручение, которое дала ему умирающая королева. Правда, на дороге следовало быть настороже.
Прежде всего надлежало остерегаться прокаженных, которые, как поговаривали в народе, отравляли источники, бросая в них сальные волосы, головы ужей и жабьи лапы.
Потом – евреев, действовавших в сговоре с прокаженными; и вообще опасаться людей или вещей, всего того, что могло навредить или причинить зло христианам.
Далее – следовало бояться короля Наварры, Карл II Злой (1322–1387), король Наварры в 1349–1387 гг.; вел борьбу с королями Франции за наследственные земли своего отца графа Эврэ, притязал на французский престол; во время Столетней войны поддерживал англичан.
врага короля Франции, а значит, и французов.
И еще надо было остерегаться крестьян, этих «Жаков-простаков», которые, после того как они долго возмущали народ против дворянства, наконец стали поднимать цепы и вилы на рыцарей.
И уж никак нельзя было забывать об англичанах, предательски расположившихся во всех лучших уголках прекрасного Французского королевства – в Байонне, Бордо, Дофине, Нормандии, Пикардии и даже в пригородах Парижа, и еще надо было помнить об отрядах наемников. Этих скопища разношерстного, вечно голодного сброда прокаженных, евреев, наваррцев, англичан, «Жаков», не считая разбойников со всех концов Европы, выходцев из самой бедной части ее населения, обшаривали и опустошали Францию, воевали против всех и всего: против одиноких путников и крестьян, против красоты и собственности, против власти и богатства. В наемных отрядах, столь живописно пестрых, попадались даже арабы; правда, из духа противоречия, они заделались христианами, что было им вполне позволительно, так как христиане-наемники в свою очередь превратились в арабов.
Если не принимать в расчет эти неудобства – мы перечислили здесь далеко не все, – то Аженор ехал вполне спокойно.
Путник той эпохи был обязан знать и изучать повадки вороватого воробья, подражать им. Он не смог сделать ни одного прыжка, ни одного движения, прежде чем быстро не оглянуться на все четыре стороны, чтобы убедиться, нет ли рядом стрелка, сетки-ловушки или пращи, нет ли поблизости собаки, ребенка или крысы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Первым чувством мамки было остаться, несмотря на приказ солдата; но госпожа, у которой она взглядом попросила разрешения, сделала ей знак удалиться, и она повиновалась. Но, выйдя в коридор, она сразу же раскаялась в своем послушании, так как увидела у стены прямого и молчаливого второго солдата, который, вероятно, был готов исполнить приказы солдата, вошедшего к королеве.
Пройдя мимо этого человека, мамка почувствовала, что теперь ее отделяют от госпожи не только двое этих страшных пришельцев, но и какая-то непреодолимая преграда, и поняла, что Бланка погибла.
Королева же, как всегда спокойная и величественная, подошла к мнимому солдату, посланцу короля, который опустил голову, словно боясь, что его узнают.
– Теперь мы одни, говорите, – сказала она.
– Сеньора, король знает, что вы переписывались с его врагами, – начал незнакомец, – а это, как вам известно, представляет собой очевидную измену.
– Неужели король только сегодня об этом узнал? – спросила королева с тем же спокойствием и тем же величием. – Однако, мне кажется, я уже довольно давно несу наказание за это преступление, о котором, как утверждает король, он узнал лишь сегодня.
Солдат поднял голову и возразил:
– На сей раз, сеньора, король говорит не о врагах его трона, а о врагах его чести. Королева Кастилии должна быть вне подозрений, но она тем не менее дала повод к скандалу.
– Исполняйте ваше поручение и уходите, когда закончите, – сказала королева.
Солдат какое-то время хранил молчание, словно не решаясь перейти к делу, потом спросил:
– Вы знаете историю дона Гутьере?
– Нет, – ответила королева.
– Но она разыгралась совсем недавно и наделала немало шуму.
– Я ничего не знаю о недавних событиях, – сказала пленница, – а шум, даже самый громкий, едва проникает сквозь стены замка.
– Хорошо! Тогда я вам расскажу, – сказал посланец короля.
Вынужденная слушать, королева, невозмутимая и исполненная достоинства, продолжала стоять.
– Дон Гутьере женился на юной, прекрасной девушке шестнадцати лет, – начал он свой рассказ. – Именно в этом возрасте ваша светлость вышла замуж за короля дона Педро.
Королева пропустила мимо ушей этот явный намек.
– Прежде чем она стала сеньорой Гутьере, эту девушку звали донья Менсия, – продолжал солдат, – и под этим девичьим именем она любила молодого сеньора, который был не кто иной, как брат короля, граф Энрике де Трастамаре.
Королева вздрогнула.
– Однажды ночью, вернувшись домой, дон Гутьере застал жену дрожащей от страха, в сильном волнении; он спросил, в чем дело; та сказала, будто видела мужчину, который спрятался в ее комнате. Дон Гутьере взял светильник и стал искать, но ничего не нашел, кроме очень богато украшенного кинжала. Он отлично понимал, что такой кинжал не мог принадлежать простому дворянину.
На рукояти была указана фамилия мастера; дон Гутьере пошел к нему и спросил, кому тот продал кинжал.
«Инфанту дону Энрике, брату короля дона Педро», – ответил мастер.
Дон Гутьере узнал все, что хотел знать. Отомстить графу дону Энрике он не мог, потому что был старым кастильцем, исполненным благоговейного почтения к своим господам, и не пожелал бы, несмотря на нанесенное оскорбление, обагрить руки в королевской крови.
Но донья Менсия не была дочерью знатного дворянина, поэтому он мог отомстить ей и отомстил.
– Каким же образом? – спросила королева, увлеченная рассказом об этом событии, которое так сильно напоминало ее собственную историю.
– О, самым простым, – ответил посланец. – Он подстерег у двери его дома бедного лекаря по имени Лудовико, когда тот возвращался к себе, приставил ему к горлу кинжал, завязал глаза и привел в свой дом.
Когда они вошли в дом, он развязал костоправу глаза. На кровати лежала связанная женщина; горели две свечи – одна в изголовье, другая у изножья, – словно женщина была уже покойницей. Левая ее рука была привязана так крепко, что ею нельзя было даже пошевельнуть. Лекарь стоял, онемев и ничего не понимая в этом спектакле.
«Отворите кровь этой женщине, – сказал дон Гутьере, – и пусть она истекает кровью, пока не умрет».
Лекарь хотел сопротивляться, но почувствовал, что кинжал дона Гутьере, пропоровший его одежду, был готов пронзить ему грудь; он подчинился. В ту же ночь бледный, окровавленный мужчина бросился к ногам дона Педро.
«Государь, – сказал он, – этой ночью меня, завязав глаза и приставив кинжал к горлу, затащили в дом, где силой заставили пустить кровь женщине и не останавливать до тех пор, пока та не умерла».
«И кто же тебя заставил? – спросил король. – Как зовут убийцу?»
«Не знаю, – ответил Лудовико. – Но, поскольку меня никто не видел, я обмакнул руку в таз с кровью, а выходя из дома, притворился, будто споткнулся, и оперся окровавленной рукой о дверь. Прикажите найти убийцу, сир, и дом, на двери которого вы увидите кровавый отпечаток ладони, будет домом виновного».
Король дон Педро взял с собой алькальда Алькальд – глава муниципальной администрации в Испании.
Севильи, и они вдвоем ходили по городу до тех пор, пока не нашли кровавого знака. Тогда король постучал в дверь, и дон Гутьере сам открыл ему, потому что увидел из окна знатного гостя.
«Дон Гутьере, где донья Менсия?» – спросил король.
«Сейчас вы ее увидите, государь», – ответил испанец.
И, проведя короля в комнату, где все еще горели свечи и стоял наполненный дымящейся теплой кровью таз, сказал:
«Сир, вот та, кого вы ищите».
«Чем провинилась перед вами эта женщина?» – спросил король.
«Она мне изменила, государь».
«И почему вы отомстили ей, а не ее сообщнику?»
«Потому что ее сообщник – граф дон Энрике де Трастамаре, брат короля дона Педро».
«У вас есть доказательство?» – спросил король.
«Вот собственный кинжал графа, который он потерял в комнате моей жены, а я его нашел».
«Хорошо, – сказал король, – похороните донью Менсию и вымойте дверь вашего дома, на которой отпечаталась кровавая ладонь».
«Нет, государь, – ответил дон Гутьере. – Каждый человек, имеющий должность, обычно помещает над дверью своего дома какой-либо знак, обозначающий его профессию. Я сам имею честь быть врачом, и эта окровавленная рука будет моим знаком».
«Пусть же этот знак остается на двери, – согласился дон Педро, – „даст понять вашей второй жене, если вы возьмете новую супругу, что она должна почитать мужа и хранить ему верность“.
– Неужели король больше ничего не сделал? – спросила Бланка.
– Сделал, сеньора, – ответил посланец. – Вернувшись во дворец, король дон Педро изгнал инфанта дона Энрике.
– Все это прекрасно! Но какое отношение эта история имеет ко мне, в чем донья Менсия похожа на меня?
– В том, что она, подобно вам, осквернила честь мужа, – ответил солдат, – ив том, что, подобно дону Гутьере, которого король одобрил и помиловал, король дон Педро уже покарал вашего сообщника.
– Моего сообщника! Что ты хочешь сказать, солдат? – воскликнула Бланка, которой эти слова напомнили о записке дона Фадрике ее страхах.
– Я хочу сказать, что великий магистр казнен, – холодно пояснил солдат. – Казнен за посягательство на честь короля, а вы, будучи виновны в том же преступлении, должны приготовиться к смерти, как и дон Фадрике.
Бланка похолодела от ужаса, но не от мысли, что она должна умереть, а от известия, что ее любовник казнен.
– Казнен! – повторила она. – Значит, правда, что он погиб!
Самый искусный человеческий голос вряд ли сумел бы передать отчаяние и ужас, вложенные молодой женщиной в эти слова.
– Да, сеньора, – подтвердил мавр. – А я привел с собой тридцать солдат, которые будут сопровождать тело королевы из Медины-Сидонии в Севилью, чтобы ей, хотя она и виновна, были возданы королевские почести.
– Солдат, я уже сказала тебе, что мне судья – король дон Педро, а ты лишь мой палач.
– Да будет так, сеньора, – согласился солдат и достал из кармана длинный, прочный шнурок, на конце которого сделал подвижную петлю.
Эта хладнокровная жестокость возмутила королеву.
– О Боже, – воскликнула она, – и где только король дон Педро отыскал в своем королевстве испанца, который согласился на такое гнусное дело?
– Я не испанец, я мавр! – сказал солдат, подняв голову и откинув белый капюшон, скрывавший его лицо.
– Мотриль! – вскричала она – Мотриль – бич Испании!
– Я человек благородной крови, – ухмыльнулся мавр, – и не обесчещу прикосновением своих рук голову моей королевы.
И, держа в руке роковой шнурок стал приближаться к Бланке.
– О нет, нет! Вы не убьете меня, грешную, без молитвы! – умоляла Бланка.
– Сеньора, вы безгрешны, потому что не считаете себя виновной, – возразил жестокий посланец короля.
– Негодяй! Ты еще смеешь оскорблять королеву перед тем, как задушить ее… О, трус! Почему здесь нет храбрых французов, чтобы защитить меня?
– Верно, нет, – рассмеялся Мотриль. – К несчастью, ваши храбрые французы остались по ту сторону Пиренейских гор, и если только ваш Бог не сотворит чуда…
– Мой Бог всемогущ! – воскликнула Бланка. – На помощь, рыцарь, ко мне! И она бросилась к двери, но до порога добежать не успела, потому что Мотриль накинул веревку ей на шею. Он потянул петлю к себе, и королева, чувствуя, как холодное ожерелье стягивает ей горло, жалобно вскрикнула. И в ту же секунду Молеон, презрев советы оруженосца, кинулся на зов королевы.
– На помощь! – хрипела молодая женщина, корчась на полу.
– Кричи, кричи… – приговаривал мавр, затягивая петлю, в которую несчастная узница вцепилась судорожно сведенными пальцами. – Кричи, посмотрим, кто тебе поможет – твой Бог или твой любовник…
Неожиданно в коридоре зазвенели шпоры и перед изумленным мавром на пороге предстал рыцарь.
У королевы вырвался стон – от радости и страдания. Аженор занес меч, но Мотриль сильной рукой поднял королеву и, как щитом, заслонился ею от рыцаря.
Стоны несчастной сменились приглушенным, сдавленным хрипом, руки свела сильная боль, а губы посинели.
– Кебир! Кебир! На помощь! – по-арабски прокричал Мотриль.
Он защищался одновременно и телом королевы, и страшной турецкой саблей, изогнутое лезвие которой, охватывая шею, срезает голову, словно серп колосок.
– Ах, басурман, ты хочешь убить дочь Франции! Дочь Франции (сын Франции) – титул детей французских королей; здесь это наименование употреблено фигурально, так как Бланка не была королевской дочерью.
– вскричал Аженор.
И через голову королевы попытался поразить Мотрил я мечом.
Но в это мгновенье Аженор почувствовал, что руки Кебира, словно железным кольцом, обхватили его и потянули назад.
Рыцарь повернулся к новому противнику, хотя драгоценное время было потеряно. Королева снова упала на колени, она больше не кричала, не стонала, даже не хрипела. Казалось, что она мертва.
Кебир высматривал в доспехах рыцаря место, куда он, на секунду разжав руки, мог бы всадить кинжал, зажатый в зубах.
Эта сцена заняла меньше времени, чем необходимо молнии, чтобы сверкнуть и угаснуть. Столько же секунд понадобилось Мюзарону, чтобы последовать за хозяином и вбежать в комнату королевы.
Крик, который он издал, увидев, что происходит, известил Аженора о внезапно подоспевшей подмоге.
– Сперва спасай королеву! – крикнул рыцарь, которого не отпускал мощный Кебир.
На мгновенье воцарилась тишина; потом Молеон услышал над ухом свист и почувствовал, что руки мавра разжались.
Стрела, пущенная Мюзароном из арбалета, попала Кебиру в горло.
– Скорее к двери! Закрой ее! – кричал Аженор. – А я убью разбойника! Отбросив мешавший ему труп Кебира, который тяжело упал на пол, Аженор кинулся к Мотрилю и, прежде чем тот успел собраться и принять защитную позицию, нанес мавру удар такой силы, что тяжелый меч рассек двойной слой железа, который прикрывал голову Мотриля, и поранил ему череп. Глаза мавра потухли, по бороде полилась темная, густая кровь, и он рухнул на Бланку, словно хотел и в предсмертных судорогах задушить свою жертву.
Аженор ударом ноги отшвырнул мавра и, склонившись над королевой, быстро развязал петлю, которая глубоко врезалась ей в шею. Только долгий вздох показал, что королева еще жива, хотя она казалась оцепеневшей.
– Победа за нами! – воскликнул Мюзарон. – Сеньор, берите молодую госпожу под голову, я возьму за ноги, и мы вынесем ее отсюда.
Королева, словно услышав эти слова и желая помочь своим освободителям, судорожным движением приподнялась, и жизнь снова прилила к ее устам.
– Не трудитесь, это бесполезно, – сказала она. – Оставьте меня, я уже почти в могиле. Дайте мне крест, пусть я умру, целуя символ нашего искупления.
Аженор протянул ей для поцелуя рукоятку меча, которая имела форму креста.
– Увы! Горе мне! – вздохнула королева. – Едва сойдя с небес, я уже должна снова уходить туда. Вот я и возвращаюсь к своим невинным подругам. Бог простит меня, ибо я сильно любила и много страдала.
– Пойдемте, пойдемте, – умолял рыцарь. – Еще есть время, мы спасем вас. Она взяла Аженора за руку.
– Нет, нет, для меня все кончено! – вздохнула она. – Вы сделали все, что могли. Бегите, уезжайте из Испании, возвращайтесь во Францию, найдите мою сестру, расскажите обо всем, что вы видели, и пусть она отомстит за нас. А я передам дону Фадрике, какой вы благородный и преданный друг.
Она сняла с кольца перстень и, протягивая его рыцарю, сказала:
– Вы отдадите этот перстень моей сестре, она подарила его мне, когда я уезжала из Франции, от имени своего мужа, короля Карла.
И второй раз приподнявшись к рукоятке меча Аженора, она испустила дух в то мгновенье, когда коснулась губами железного креста.
– Сеньор, они идут, – крикнул Мюзарон, прислушавшись. – Они бегут, их много.
– Нельзя, чтобы они нашли тело моей королевы среди убийц, – сказал Аженор. – Помоги мне, Мюзарон.
И он, подхватив труп Бланки, величественно усадил его на стул из резного дерева и поставил ее ногу на окровавленную голову Мотриля, подобно тому, как художники и скульпторы изображали Пресвятую Деву, попирающую стопой поверженную главу змия.
– А теперь бежим, если нас еще не окружили, – сказал Аженор.
Через две минуты оба француза оказались под сводом небес и, добравшись до дерева, увидели убитого часового; он стоял в той же позе, прислонившись к стене, и, казалось, все еще смотрел большими незрячими глазами, которые смерть забыла закрыть.
Они уже были на другой стороне рва, когда мелькание факелов и громкие крики убедили их, что тайна башни раскрыта.
XII. Как Бастард де Молеон ехал во Францию и что случилось с ним в дороге
Чтобы вернуться во Францию, Аженор выбрал почти тот же путь, каким добирался до Испании.
Один, а потому, не внушающий никому страха, бедный, а значит, не вызывающий ни у кого зависти, рыцарь надеялся успешно исполнить поручение, которое дала ему умирающая королева. Правда, на дороге следовало быть настороже.
Прежде всего надлежало остерегаться прокаженных, которые, как поговаривали в народе, отравляли источники, бросая в них сальные волосы, головы ужей и жабьи лапы.
Потом – евреев, действовавших в сговоре с прокаженными; и вообще опасаться людей или вещей, всего того, что могло навредить или причинить зло христианам.
Далее – следовало бояться короля Наварры, Карл II Злой (1322–1387), король Наварры в 1349–1387 гг.; вел борьбу с королями Франции за наследственные земли своего отца графа Эврэ, притязал на французский престол; во время Столетней войны поддерживал англичан.
врага короля Франции, а значит, и французов.
И еще надо было остерегаться крестьян, этих «Жаков-простаков», которые, после того как они долго возмущали народ против дворянства, наконец стали поднимать цепы и вилы на рыцарей.
И уж никак нельзя было забывать об англичанах, предательски расположившихся во всех лучших уголках прекрасного Французского королевства – в Байонне, Бордо, Дофине, Нормандии, Пикардии и даже в пригородах Парижа, и еще надо было помнить об отрядах наемников. Этих скопища разношерстного, вечно голодного сброда прокаженных, евреев, наваррцев, англичан, «Жаков», не считая разбойников со всех концов Европы, выходцев из самой бедной части ее населения, обшаривали и опустошали Францию, воевали против всех и всего: против одиноких путников и крестьян, против красоты и собственности, против власти и богатства. В наемных отрядах, столь живописно пестрых, попадались даже арабы; правда, из духа противоречия, они заделались христианами, что было им вполне позволительно, так как христиане-наемники в свою очередь превратились в арабов.
Если не принимать в расчет эти неудобства – мы перечислили здесь далеко не все, – то Аженор ехал вполне спокойно.
Путник той эпохи был обязан знать и изучать повадки вороватого воробья, подражать им. Он не смог сделать ни одного прыжка, ни одного движения, прежде чем быстро не оглянуться на все четыре стороны, чтобы убедиться, нет ли рядом стрелка, сетки-ловушки или пращи, нет ли поблизости собаки, ребенка или крысы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68